Лигеметон. Ложный Апокриф

– Так вот ты какой, ученик! Я все отказывалась верить и пришла лично убедиться.

– Убедиться в чем?

– Сначала в твоем существовании, а после – достоин ли ты такого учителя как Де ла Вега.

Девушка уставила на Годрика острие рапиры, затем приняла любимую стойку Дона Диего.

– Bien, defiéndete!22

Годрику показалось, что перед ним и вправду собственный учитель. То же лицо, так же завязанные в конский хвост волосы, та же стойка и узнаваемое по глазам на округлом лице намерение: дело вместо слов.

Но он выдохся. Жара и тренировки вытянули все силы. Тем не менее, деваться было некуда, и пришлось тоже направить острие на соперника.

Вначале они медленно двигались по кругу в стойках. Никаких ложных выпадов, только полнейшая концентрация. На лице девушке явно читались мысли о тактике, приемах и прочих боевых вещах. А вот Годрик раздумывал совершенно о другом. А именно: использовать ли химерию? Всего одну столь необходимую частицу. Поднимись сейчас хлипкий ветерок и без сомнений вырвал бы оружие из руки. Поэтому он решил, что если с помощью химерии всего лишь выжжет из мышц утомление, прогонит жажду и дрожь в руке, то почему бы и нет?

Он почувствовал неимоверный прилив бодрости – словно испил живой воды или пригубил вина мансанилья. Если мгновение назад клинок весил как гиря, то теперь рука сама стала гирей – мощной и жесткой. И как вовремя! Соперник сделал выпад – простой, не разбавленный никакими маневрами укол, – Годрик предвидел наскок (крылья ее носа раздулись; это мелкое движение и в дальнейшем не раз подсказывало ему намерения девушки), для тусклых фиолетовых глаз оружие двигалось, будто сквозь толщу воды.

Она целится в конечность, понял он, почле чего сделал шаг в сторону. Клинок просвистел там, где миг назад были его пальцы. Реакция на промах оказалась столь неожиданной для Годрика, что он даже усомнился в своей догадке: одной ли она крови с учителем?

Слипшиеся от сухости губы сомкнулись в тонкую как лезвие полоску. Снова выпад. Точь-в-точь как прошлый. Годрик парировал укол, скользнув лезвием по чужому клинку – секундный скрежет металла словно прибавил девушке сил. Удары стали тяжеловеснее. Однако цели по-прежнему не достигали. В темной глубине глаз заблестела ярость. Минутой позже прозвучал гнев – вырвался из пересохлого горла в качестве хрипов. Выпад. Еще. Замах. Годрик защитился. Вытянул клинок, отстранив от себя нападающего. И так круг за кругом…

Оба запыхались. Пропитавшаяся по́том одежда отяготилась. Правильные стойки из памяти выжгла усталость. Колени прямые. Спина у обоих колесом и вздымается как брюхо гончей собаки. Но отступать никто и не подумывал. Гордость каждого настолько велика, что дуэль не угаснет, пока один из них не признает поражение или не свалится без сознания от теплового удара.

Годрик защитился от рубящего удара сверху, вытерпел последующий пинок под колено. Снова лязг стали. Секущий удар. Укол. Удар за ударом. Бесцельно. Клинок в клинок. Хлестче. Изо всех сил. До помутнения в глазах. Пока рапиры искрами не забрызгали (так им начало казаться).

Противостояние тянулось и тянулось и закончилось в тот момент, когда одновременно случилось два события. Годрик (возможно непроизвольно) потянулся за еще одной частицей Силы, и-таки выбил оружие у девушки из руки. Резко и грубо; наконец-то ставя точку в их «беседе». Рапира сделала несколько оборотов в воздухе и упала у ног Дона Диего.

– Coño!23

– Валенсия!

– Это не возможно. Как? Как он? – запинаясь от отдышки, она растерялась.

– Чему я тебя учил?

Она перевела дух (лицо по-прежнему оставалось красным как тамарилло) и, волоча ноги, подошла к Годрику.

– Валенсия.

– Годрик.

– Браво, flamenco24. Твоя сила впечатляет.

Она развернулась, прошла мимо отца – тот вернул ей рапиру – скрылась в доме.

– Да-а, не ожидал, что доживу до этого дня.

– Ah?

– Годрик! Ты у меня на заднем дворе тренируешься уже сколько?

– Чуть больше года.

– И до сих пор не запомнил всех тонкостей и нюансов дуэлей, – укорил ученика де ла Вега.

И без того красный от жары Годрик стал цвета лавы.

– Самое унизительное поражение – обезоруживание. Это полное превосходство над соперником. Чистейшая победа. И в случае с моей дочерью…кхм…с ней такое впервые. Более того, это ее коронный прием. Так что мне страшно представить, какой она сейчас устраивает погром в доме. – Дон Диего скривился, словно хлебнул пересоленного гаспачо.

Годрик понимал, что Валенсия сама пошла к быку на рога, однако по местным культурным правилам именно он обязан протянуть оливковую ветвь.

– И…что же мне делать?

– Как что? То чему я тебя учил.

…Нет лучшего спасения от жары, чем охлажденный томатный суп гаспачо. Собственно его Годрик и приготовил. Поставил перед Валенсией глубокую, наполненную до краев черную тарелку – символ примирения, – у нее не было и шанса устоять. Она попробовала ложку – Годрик затаил дыхание (Дон Диего всегда говорил, что кулинария и дуэли – рога одного быка).

– Неужели ты и секретами готовки делишься с чужаками?

– Валенсия!

– Ладно-ладно. Прости. Вкусно. Правда. Вкусно.

Дон Диего смягчился в лице, взял гренку, макнул в гаспачо.

– Кстати, ты к нам надолго?

– Не знаю, не решила.

– А что мама? Заботишься о ней?

– Claro!25. И ей уже намного лучше. Затяжная болезнь почти отступила.

С каждым новым словом, с каждой ложкой охлаждающего гаспачо, удивление Годрика усиливалось. Все то время проведенное под одной крышей, он считал Дона Диего холостяком, полагал что рапира – единственная любовь учителя. И тут такой вольт. Дочь! И жена! Но почему тогда они не живут все вместе? Развод? Измена? Годрика распирало от любопытства, а потому он ненавязчиво поинтересовался:

– Ты живешь с мамой?

– Да. Семья раскололась, когда мне стукнуло в голову заняться фехтованием. И папа был обеими руками «за».

– Как же давно это было, – мягко проговорил Дон Диего.

– Прошло одиннадцать лет, а мама так и не простила тебя.

– Я потерял жену, но обрел ребенка, о котором всегда мечтал.

– Да, держал ты меня в черном теле.

Годрик ловил каждое слово, представил, как Дон Диего воспитывает маленькую Валенсию: показывает, как нужно держать рапиру, радуется ее первому попаданию в соломенное чучело, а в перерывах между тренировками рассказывает какие ингредиенты добавлять в сарсуэлу или в олья подрига. Пропуская заново старые моменты из жизни, отец и дочь расцвели. Годрик же напротив – скис. Собственные воспоминания не вызывали ничего кроме оскомины во рту. Поэтому он терпеть не мог, когда прошлое (в любых проявлениях) выбиралось из колодца памяти. И как назло Валенсия начала расспрашивать о родителях, откуда он родом и женат ли. А самым важным для нее вопросом стало: сколько быков он принес в жертву, чтобы стать учеником лучшего фехтовальщика в Испании?

– Ну что за дурной тон? Задавать столько вопросов сразу, – укорил ее Дон Диего.

– Хорошо-хорошо. Но я умру от любопытства, если не получу ответов на все вопросы.

– Ответит-ответит он тебе. На все вопросы, – заверил Дон Диего. – Кроме последнего. Годрик?

Две пары глаз в ожидании смотрели на Годрика, а он… сосредоточенно ел, не отрывая ложку от супа…

После примирительной трапезы (немного омраченной для Годрика урывками прошлого) все пошло легко и непринужденно. Годрик и Валенсия (она решила остаться на все лето) подружились (точнее они пытались). Их дружба напоминала соперничество. Они тренировались вместе, готовили (из готовки они тоже сделали соревнование), а когда один выслушивал упреки от Дона Диего, то второй – злорадствовал.

Годрик был на десять лет старше Валенсии (то есть выглядел так), но она все равно называла его младшим братом. Хотя чаще всего звала по придуманному ей же прозвищу.

На заре, когда солнце лишь только проснулось, и заскользило по небу, грозя в скором времени испепелить всех и вся, Годрик и отрабатывал выпады на манекене. А мэтр ласково бил его палкой по руке.

– Да что не так?!

– Где должна быть вторая рука при уколе?

– Да помню я. Просто не привык еще.

Второй год обучения фехтованию начался с того, что Дон Диего (практически насильно) вложил рапиру Годрику в левую (не ведущую) руку.

– Hola!

Валенсия встала еще раньше, чтобы пройтись по рынку и вот сейчас вернулась.

– Как ты, Фламенко? Эрнандес наконец-то дал сдачи?

– Если бы. Его соломенные кулаки были бы отличной заменой ударам кривой палки твоего отца.

– Pobre!26

Годрик «уколол» девушку взглядом.

– Eh! Покажешь брату настоящий выпад с уколом?

– Я хочу показать ему кое-что другое. – Валенсия приблизилась к отцу и зашептала что-то на ухо.

При желании (химерии) Годрик мог бы услышать, что именно она сказала, но портить сюрприз себе же не было охоты.

– Ладно. Идите. У меня тоже есть дела.

– Что, снова и опять все тот же горе-дуэлянт? – предположила Валенсия. – Как всегда на главной площади у чугунного фонтана?

– Три года прошло, а он все никак не уймется. Я пять раз предлагал ему потренироваться вместе, или на худой конец записаться на спортивное фехтование. Даже на ужин приглашал, но ему подавай только одно блюдо.

– Победить тебя.

– Да. Он даже слушать меня не желает. Махать рапирой и ничего кроме.

– Думаю, у него не все в порядке с головой, – высказался Годрик.

– Мне его даже жаль, – добавила Валенсия. – Он обречен, проигрывать до конца жизни.

– У каждого своя судьба, – проговорил Дон Диего.

Валенсия взяла Годрика за запястье и потянула за собой, он бросил рапиру Дону Диего, ловко ее поймавшему за рукоять на лету.

– Быстрее. А то не успеем.

– Куда мы?

– Потерпи и увидишь, Фламенко.

То куда Валенсия привела Годрика, ошеломило его.

День стоял до того знойный, что он предполагал они пойдут на пляж. Однако почему-то в «собачий полдень» люди предпочли побережью что-то наподобие римского цирка.

Зрительские места, расположенные амфитеатром, заполнялись с неимоверной скоростью. Публика суетилась и шумела, точно пчелы в улье.

Как только протяжно зазвучала труба, все взоры устремились на омытую солнцем гигантскую как монета арену.

– Начинается. Первая терция, – сообщила Валенсия.

По гладко спрессованному почти белому песку зашагал новильеро. Черные туфли с серебряными бантами. Черная треуголка. Свисающие с плеч серебряные кисточки покачивались из стороны в сторону на черном жакете. На подобном зрелище Годрик присутствовал впервые и раньше о чем-то таком был ни сном, ни духом.

Когда же на арену выскочил бык, Валенсии пришлось отвлечься и ответить на вопрос:

– Ajá! Что это?

– Как что? Коррида!

Годрик пялился не моргая.

Тореро распахнул плащ на всю ширину – желтой стороной к себе, розовой к быку – и, держа обеими руками, с усилием встряхнул. Потом снова. И снова. Годрик уверился – ткань тяжеленая.

– Что он делает?

– Просто смотри.

– Если бы не жара…

– Без солнца никуда. Если оно не сияет над ареной, считай, треть боя пропала. El sol es el mejor torero.

– Солнце – лучший тореро.

– Именно так.

      К сожалению для публики, коганчо27 – коренастый мужчина с внезапно побелевшим лицом не походил на лучшего – да что там, просто хорошего! – тореро. Не смыслящий ничего в представлении Годрик понял это по его ногам; казалось, они жили сами по себе; тореро то и дело замирал на месте собираясь «вести» быка медленными пассами рук, но при всяком наскоке животного судорожно дергался в сторону. Зрители злорадствовали, оживленно восклицая, и иронически аплодировали при каждом нервном движении матадора. Годрик же совсем позабыл о нем. Все внимание приковал бык. Уши торчком, глаза навыкате, хвост задран.

Последние пару лет Годрик провел с Доном Диего (человеком без ярко выраженного гнева) и иногда даже забывал, что он не совсем человек. И вот бык в охотку напомнил ему об этом.

От животного повалил пар; прозрачно-оранжевый, видимый исключительно глазу Годрика. Это ярость клокочет, сразу почувствовал он и сделал вдох. Только не грудью. Крылья носа не дернулись. Вдохнуло потустороннее естество. Кипящую ауру быка будто подхватил неосязаемый ветер и оранжевый пар потек в сторону Годрика. Сквозь людей, дрейфуя над их головами. И, когда Годрик уже приготовился впитать источник Силы, бесформенный сгусток гнева растворился прямо перед лицом.

– Какого?!

– Вот и я о том же, – сказала Валенсия. – Этот тореро зеленый как артишок. И третья, последняя, терция начинается. Если он не убьет быка за пятнадцать минут, опозорится на всю жизнь.

Голос Валенсии отрезвил Годрика. Он вновь услышал гомон публики и заметил, что у тореро появилась шпага.

– Сколько говоришь у него времени?

– Минут 10-12. А что?

Годрик не откликнулся. Зверь метался по арене, поднимая копытами пыль, заставляя матадора удирать, а глумления зрителей – опять сближаться черепашьим ходом.

Разорвав связь с внешним миром (звуками, жарой), Годрик сосредоточился на быке. На гневе быка. «Вдох». Сырая Сила прошла по тому же пути и …опять-таки рассеялась перед самым носом. Теперь он сам начал закипать. Почему не выходит впитать грех? Это же так естественно, как и дышать. Он проделывал это не раз и не два. В чем проблема?

Он вскочил с места, выпрямился как шпага незадачливого тореро, которую тот мучается загнать между ребрами прямо в сердце буйному зверю. Надо вобрать Силу до того, как матадору улыбнется фортуна, вознамерился Годрик и отрешился от всего. Обрубил все органы чувств, кроме сверхъестественного. Вокруг никого. Остались только он и бык.

Маленький, не больше арбуза «клубок пара» отделился от черной мохнатой спины (в этот раз Годрик «отхватил» меньше, подозревая, что возможно гнев животного более густой, насыщенный что ли и именно поэтому не выходит попробовать его «на зуб»). Оранжевый, подрагивающийся шар замер на расстоянии вытянутой руки. Краткий, плавный «вдох» (такой, что от шара отделилась частичка) и …неудача!

– Неукротимый зверь, – процедил Годрик.

– Это уж точно. – Голос Валенсии вернул его мир красок, звуков и жары.

Годрик заметил, что теперь не только он, но каждый выпрямился во весь рост и наблюдает за суматохой на арене. Пока трое помощников отвлекали быка, другие трое положили валявшегося на земле тореро на носилки. Даже без сверхъестественного взора Годрик различил начисто вспоротые бархатные штаны от бедра чуть ли не до колена и торчащую из разреза бедренную кость. Матадор таращился на рану с изумлением. Бык оказался ему не по зубам. Равно как и Годрику.

По дороге домой Валенсия делилась впечатлениями, да так что язык заплетался.

– Ты не думай, не все тореро такие кролики. Нам просто не свезло. Прошлым летом выступал Мануэль Гранеро и вот у него поистине волшебные запястья. Он закручивал быка, словно обматывался поясным ремнем и так сильно крутанул, что тот завалился на колени!

Годрик слушал вполуха. Все мысли занимало неожиданное открытие: он не властен над грехом животных.

– Эй, ну не расстраивайся так, Фламенко. Следующая коррида тебя впечатлит. Обещаю!

Они уже подходили к дому.

– Я… ты чувствуешь? – насторожился Годрик. И прежде чем Валенсия ответила, сорвался с места.

Вокруг дома Дона Диего столпились люди, большинство глупо стояли, некоторые суетились с ведрами.

Годрик вклинился в толпу, сбивая всех с ног, пробрался к полыхающему багровым пламенем дому и бросился в огонь…

Внутри ничего кроме серого дыма и жара. Как только Годрик сменил облик, головокружение, удушье, а также зуд на коже мигом сгинули. Но главное – возможность смотреть через завесу дыма. Со скоростью гончей он влетел в первую спальню – пусто; во вторую не войти – крыша рухнула и остается только надеяться, что старика там нет; на кухне – тоже нет. Дверь во внутренний двор была наглухо закрыта с наружной стороны. Годрик сокрушался, теряясь, где же, растопчи его бык, Дон Диего. Где он еще не смотрел? С замиранием сердца он проверил обугленный шкаф; устремился в спальню, заглянул под кровать и нашел! Забросив старика на плечо он вылетел из дома за миг до того как с грохотом обрушилась крыша.

– Диего! Диего! – Годрик тряс его за плечи, крича громче тресканья огнища за спиной. Растерянный, он то прижимал ухо к его груди, то рычал, чтобы принесли воду.

Наконец кто-то поставил рядом ведерко, Годрик сунул в него руку – ледяная вода обожгла ладонь – и в этот момент он прекратил лгать самому себе: вода, люди, химерия …ничто уже не заставит бездыханное тело открыть глаза.

Годрик сидел на коленях. Утирал щеки, только лишь сильнее размазывая копоть. Он натер лицо докрасна, а глаза с фиолетовым ободком покраснели до химеричности.

– Как же так? Валенсия? – Тут Годрик понял, что она куда-то исчезла. – Где? Где Валенсия? Что случилось? – допытывался он у толпы.

И только спустя десять минут получив внятный ответ, рванулся вдогонку за ней. Краем сознания отметив, что способен взять след по запаху, он мчался, почти не касаясь земли. Только бы успеть, думал он. В этот раз надо успеть.

След привел его к трехэтажному дому на окраине города. Взлетев по лестнице на второй этаж (при этом испытав чувство дежавю), не обращая внимания на высунувшиеся из дверей лица, он вышиб нужную дверь.

Валенсия стояла к Годрику боком. Направив все внимание на прижимавшегося как тортилья к сковороде мужчину.

– Mató!28 – все повторяла она. Голос ее дрожал, как и оружие.

Рука, прижимающая рукоять рапиры к вздымающейся груди грозилась вот-вот выстрелить и растянуться пружиной. А острие смотрело точно в горло. Не сразу, но Годрик узнал втянувшего голову в плечи мужчину. Тот самый ненормальный постоянно вызывающий Дона Диего на дуэль. Очевидно, горечь поражения-таки выжгла у него совесть.

– Валенсия. Не надо.

– Годрик? – не поворачиваясь, удивилась она. – Я думала ты тоже…

– Диего жив!

– Ложь! Этот подонок признался, что убил его ударом по голове, а затем поджег дом!

– Он свое получит. Только не так.

– Вендетта, Годрик. – Она напрягла руку, пытаясь унять тремор, но та продолжала мелко подрагивать.

– Послушай меня.

Она не стала. Она решилась. Выкинула руку вперед. Счет пошел на секунды. Годрик рванул с места… Немного погнутая рапира вошла через затылок и выглянула из горла. Красное острие вперилось ровно между глаз своему владельцу, и тот обмяк, грохнулся на пол.

– Нет! – Валенсия потянула клинок на себя.

Годрик развернулся. Через секунду он начнет захлебываться кровью, упадет на колени, а после – лицом в пол. Этого она ждала. Сейчас. Вот уже. Но ничего такого не случилось.

– Годрик?

Он даже не прижимал руку к шее. Валенсия не поверила глазам – рана (красная точка над кадыком) затянулась в один момент. Годрик стер пальцем каплю крови не оставив и следа от летального укола.

– Как?

– Это важно?

– Кто ты?

– Я… твой hermano29.

Пережив ураган эмоций, Валенсия кивнула.

– И всегда им останешься. Но мне нужно покончить с ним.

Убийца-поджигатель по-прежнему тряпкой валялся на полу.

– Быть убийцей тебе не к лицу, – скривился Годрик.

– Это кровная месть. Ты бессилен помешать мне.

– Я мог бы стать твоей тенью.

– Мы оба знаем, что нет. Ты вбежал в полыхающий дом и вышел без единого ожога. Люди видели. Они запомнили тебя. Уходи.

– Я не…

– Уходи! Беги!

– Если ты его убьешь, тебя…?

– Бросят в тюрьму.

– Я не позволю.

Годрик выпустил когти.

– Нет! – Валенсия схватила и стиснула звериную лапу. – Если убьешь его, ты мне больше не брат. Это МОЙ долг.

Годрик выпускал и прятал когти, снова и снова. Почти в такт ее дыханию. При любом исходе он потеряет ее.

Они бросили друг на друга прощальный взгляд, глаза их обожгли слезы.

На заре следующего дня Годрик Вортинтон с рапирой на поясе сел на корабль и покинул «страну розового заката».

Пересекши Атлантический океан, ученик Де ла Вега сошел в Рио-Гранде – единственном городе, не забравшем у него ничего, а как раз наоборот. Там он впервые вкусил душу. Потом еще одну. И еще. Жатва поистине была грандиозной. С ростом Силы все отчетливей слышался Зов и, причем такой родственный. Годрик последовал на север. Поглощая по пути души, он пережил страсть сколько приключений и даже столкнулся с потусторонними силами, не имевшими ничего общего с его природой.

В 1933-ем Годрик Вортинтон достиг пункта назначения – города совсем не похожего на «Большой дым» или Асьенду. Очагом мистического Зова оказался особняк, явственно выделяющийся на фоне современных зданий.

Несловоохотливый дворецкий принял долгожданного гостя, проводил к массивному круглому столу (как в историях о рыцарях королевства Логрес), за которым Годрик занял место рядом с другими «кабальеро».

По очереди каждый взял слово. Все обладали уникальными внешними чертами вместе с экстравагантным характером.

Проданная в публичный дом двенадцатилетняя девочка ставшая любовницей многих власть имущих персон. Меченый душой и телом мексиканский преступник-садист. Чернокожий раб, по приказу хозяев подвесивший заживо за ребра брата и сестру. Интеллигентный аристократ, прошедший по головам всех родственников и каждого встреченного им на пути ради власти и знаний. Владелец цирка уродов, вкушающий изощренное удовольствие от лицезрения испуганных детей и взрослых. Чернорабочий, у которого не было совершенно ничего, кроме таланта одним видом нагонять тоску и отчаяние на окружающих.

У всех разные, не похожие судьбы, а объединяло их исключительно три вещи. Круглое сиротство. Доскональнейшее постижение греха. И его укрощение.

***

Угли в камине, бывшие ранее вишневыми поленьями, истлели. Годрик поежился в кресле, сам не понимая – то ли от крепкого алкоголя, то ли от того, что затекли мышцы. Скорее всего – из-за воспоминаний.

– Рагнар. Пора, – обратился он к тому, кого не было поблизости.

Оставил на камине недопитый бокал, покинул комнату и твердым шагом направился на нижний этаж резиденции, уверенный, что именно там сейчас и находится Приближенный.

…Улыбнувшись своей правоте, Годрик тихо наблюдал, как в прошлой жизни заурядный вышибала стрелял из своего горячо любимого «Glock» по мишеням с черными кругами с расстояния 50-ти метров, что характернее делать, если в руках винтовка или автомат.

Дождавшись, когда стрелок опустошит обойму, Годрик крикнул:

– Прекратить огонь! Сефирот на стрельбище!

Рагнар положил оружие на стойку, затем подошел к Архонту.

На этот раз вместо привычной мешковатой одежды на нем была спортивная черно-серая рашгарда и легкая обувь.

– Практикуешься?

– Угу.

Подвал напоминал скорее спортивный комплекс. Уголок с тренажерами, тир, синие маты для рукопашных поединков. Рагнар пропадал тут часами, что, к слову, согревало душу Архонту, потому как подтверждало, что Приближенный зарубил себе на лбу: химерия – не панацея от всего.

– Окажи любезность, поспаррингуй со стариком. Вдруг захотелось размять кости.

Рагнар подошел к стойке с холодным оружием и обнажил широкий двухлезвийный клинок. Годрик же выбрал более изящное, но не менее действенное, по его мнению, оружие.

Заключив руку внутри эфеса, он принял боевую стойку, а Рагнар поднял клинок в защитное положение.

– Ну давай же, нападай. Я покажу тебе истинное искусство30 боя на мечах, – наигранно, словно артист театра проговорил диестро31.

Со скрежетом два так непохожих друг на друга клинка пересеклись. Архонт управлялся со шпагой тонко и филигранно, как виртуозный музыкант с инструментом. Направлял острие в глаза сопернику. Фехтовал, играя свою гармоничную музыку; каждое движение, словно ноты, образовывали смертельно опасную мелодию. Песнь Рагнара кардинально отличалась от той, что исполнял Архонт. Рыжебородый берсеркер двигался жестко, коротко, оружие пело прямую, бесхитростную мелодию.

Архонт силился научить Приближенного бою на мечах с момента посвящения, а тот до сих пор сопротивляется. Упрямец. Однако плоды трудов медленно, но все же созревали: так, легкое дрожание мышц в уголках глаз и напряжение шеи за Рагнаром уже не замечалось. Естественно впереди еще не счесть сколько часов тренировок. Годрик не успокоится пока не искоренит все лишние движения и не добьется от Рагнара полной амбидекстрии32. Данный навык, к слову, и помог Архонту победить.

Переметнув рапиру в левую руку, Годрик сделал выпад, клинок прошел точно над волосатым ухом вдоль виска. Короткое движение рапиры вниз и на себя и Рагнар бы стал одноухим как Бач. К счастью Архонт не увлекся.