На задворках чужого разума

Так прошло несколько лет. И только по прошествии длительного времени я стал осознавать, что у меня проблемы с алкоголем. Большие.

Александра

После того случая я и муж провели с сыном серьезную воспитательную беседу. Кажется, он внял нашим нравоучениям – по крайней мере, такое впечатление создавалось со стороны. Однако я стала еще больше подсознательно бояться собственного ребенка. Мне мерещилось, будто внутри у него скрыто что-то жуткое. И я стала за ним наблюдать.

Но никаких странных или подозрительных действий, либо реакций я за ним больше не замечала. Он рос, взрослел, и я чувствовала, что сын становится все более далеким от нас. С каждым прошедшим годом он все реже высказывал, что было у него на уме, а все семейные разговоры обычно касались каких-то нейтральных или бытовых тем.

И даже если мы говорили о школе или его друзьях, его высказывания всегда были какими-то подчеркнуто правильными. Он избегал оценочных суждений, а если мы все же настаивали на том, чтобы узнать, что он думает по тому или иному поводу, он отвечал до зубовного скрежета правильно – если под тем, что правильно, иметь в виду нормы этики и морали. Вокруг все нам завидовали, считая, что мы воспитываем сущего ангела.

А меня это все больше беспокоило. Я думала, что ребенок – любой нормальный ребенок – не может всегда поступать абсолютно правильно. Ни драки, ни ссоры со сверстниками. Ни единого плохого или грубого слова. Ни разу он не жаловался на сверстников, не плакал от обиды, не просил помощи или совета. Ни разу не вышел из себя, не пробовал бунтовать или шокировать взрослых, привлечь их внимание. Он был, что называется, себе на уме.

Иногда я слишком зацикливалась на этом, а после начинала корить уже себя. Мне в голову приходили мысли, что, возможно, у меня паранойя – ведь я подозревала в своем ребенке чуть ли не злобного гения. Иногда думала, что в той ситуации с аварией мы повели себя неправильно: не стали разбираться в причинах такого поведения сына, а просто прочли ему длинную нудную лекцию о человечности и сострадании. Может быть, прояви мы тогда больше интереса к его чувствам и мотивации, сейчас он не скрывал бы свои мысли и ощущения? У меня не было ответа на этот вопрос.

Я знала только, что Андрей находил подход к любому человеку, и с кем бы он ни познакомился, люди неизбежно испытывали по отношению к нему симпатию. Я продолжала наблюдать. Но подтверждение своим смутным тревогам я нашла только тогда, когда у сына начался переходный возраст. И он стал пугать меня еще сильнее. А точнее, вызывать ужас.

Люся

Я спокойно воспитывала Марину, а муж работал. Со своими родителями я практически не общалась – мать была лишь рада, а отцу, кажется, вообще было все равно. Редко я ездила вместе с супругом навещать его маму. Та выглядела удручающе и пребывала, если говорить честно, в овощном состоянии. Я даже не понимала, зачем именно мы к ней ездим – она все равно ничего не соображала, находясь где-то не здесь.

Наша жизнь протекала очень тихо и мирно. Марина росла довольно спокойной и неприхотливой девочкой. Правда, и тут мои мечты не совсем оправдались: я всегда мечтала, что мои дети будут красивые, умные, первые во всем. У дочери же не было ни красоты, ни особого рвения к учебе.

Она уродилась какой-то блеклой: ее нельзя было назвать уродливой, но все в ее лице было невыразительным. Тонкие, почти незаметные брови, глаза бледно-голубого цвета, какого-то выцветшего – такие обычно бывают у стариков. Слишком узкий нос, слишком маленький и тонкий рот. Даже волосы были жиденькие – ей-то с такой шевелюрой точно нельзя будет никогда обесцвечиваться, а то совсем не из чего прически будет делать. Впрочем, обычно она ходила с тонюсеньким хвостиком. Фигура тоже была не ахти – девочка была субтильной, походила на болезненную, хотя каких-то проблем со здоровьем у нее не было.

С детства я внушала ей, что надо быть более активной, и раз уж природа не дала привлекательной внешности, выделиться нужно чем-то другим. Дочь покорно слушала, но не уверена, что она понимала меня.

А я боялась, что судьба ее в итоге повторит мою. Что, надеясь на принца, она упустит возможности и останется ни с чем. Мне, как я считала, еще повезло: я все-таки встретила мужчину, который согласился разделить со мной жизнь. Но и этого могло не быть.

Я пробовала таскать Марину на разные кружки и секции – гимнастика, танцы, рисование, пение. Но нигде она не проявила себя, и всегда, абсолютно всегда преподаватели советовали забрать ребенка и поискать для нее какое-то другое хобби.

А ей, кажется, и без хобби было хорошо. Что говорить, дочь у меня вышла какая-то вялая и аморфная, мне казалось, что интереса к жизни в ней не было даже в самые ранние годы, когда малыши обычно с восторгом исследуют окружающий мир. А Марине мир был не нужен, она была такая вещь в себе.

У нее никогда особо не было друзей. Когда пришла пора пойти в школу, там она нашла очень похожую на нее саму подружку. Та тоже была молчалива, неприхотлива и неинтересна внешне. Даже их совместное времяпровождение казалось мне странным: они почти не разговаривали, тихо причесывали кукол или читали какие-то детские книжки.

А я все думала, как же растормошить свою дочь и сделать ее чуть менее отстраненной от всего на свете.

Сережка

После каждой попойки я испытывал огромное раскаяние. Первое время я просто засыпал, а через несколько лет подобной жизни начал распускать руки. На самое дорогое, что у меня есть – на мою Наденьку. Я животное. Я недостоин быть ее отцом.

Сначала она просто прощала меня с недоумением щенка, которого пнул злой прохожий – доверчиво смотрела своими широко раскрытыми глазами, в которых застывал немой вопрос – за что? А когда, протрезвев, я приходил к ней и прижимал к себе, она, забыв про обиды, крепко обхватывала меня своими ручонками, и между нами устанавливался мир. Но он уже был очень шаток.

Однажды я швырнул в нее табуреткой. Я был сильно пьян, а она что-то от меня хотела. Я упивался своими страданиями и воспоминаниями о любимой женщине – и мне казалось, в состоянии делирия я даже видел в этот момент ее рядом, мог дотронуться.

Но рядом была только дочь, что-то упорно мне говорившая. Я посмотрел в ее глаза и почувствовал ярость. Она постепенно приближалась к подростковому возрасту и с каждым годом все сильнее становилась похожей на свою маму. В тот момент мне невыносимо было смотреть в ее глаза – словно я глядел в глаза покойницы, и меня затопила невероятная агрессия и гнев. Я любил Наденьку, но она же была самой большой моей болью, потому что не давала зажить той ране, которая образовалась после смерти жены. Она, конечно, и не знала о моих страданиях и о том, какие противоречивые чувства меня обуревают при виде нее. Она тормошила и тормошила меня, и я взревел:

– Уйди, достала! – и с этими словами швырнул в ни в чем не повинного ребенка подвернувшуюся под руку табуретку. Она заревела и куда-то убежала, а я продолжил наливаться горьким пойлом. Потом отрубился. Когда пришел в себя, мне потребовалось время, чтобы вспомнить, что вообще произошло. Я прошелся по квартире в поисках Наденьки, но ее там не было. В этот момент я сильно испугался, у меня началась паника. Мороз на улице, она еще маленькая, куда могла уйти? Что могло с ней стрястись на недружелюбной и холодной улице? Перед глазами стали возникать картины одна страшнее другой. Она потерялась и замерзла. Ее обидели чужие злые люди. Она попала под машину и уже мертва, как и ее мать.

Эти мысли кружились в тяжелой после перепоя голове. Губы мои начали трястись, я расплакался, прямо как не держащая себя в руках истеричка. Побежал в свою комнату и упал на колени перед портретом погибшей жены. Она безмолвно смотрела на меня, и мне казалось, что она меня укоряет. Я закричал:

– Прости меня, прости! Я не хотел так поступать, ты же знаешь, на самом деле я люблю ее, я бы никогда не сделал ей вреда. Никогда, – я захлебывался солеными слезами, меня захлестнуло отчаяние. Я взвыл от нестерпимой душевной боли и, повторяя имя дочери, стал колотить кулаком по стене. Не знаю, сколько так просидел, но стук в моих ушах стал раздваиваться. Через пару минут я понял, что кто-то интенсивно стучит мне в дверь.

Я моментально собрался, предчувствуя самое худшее. Схватил валяющееся на стуле не самое чистое полотенце, утер лицо. Открыл замок. На пороге стояла моя соседка, Олеся. Она с неодобрением и брезгливостью глянула на меня и спросила:

– Зайти можно? Надя у меня.

– Да, заходи, – я посторонился, пропуская знакомую и прикрывая за ней дверь. Мы прошли на кухню, где я сгреб с табуретки несколько пустых бутылок и буркнул, обращаясь к соседке:

– Садись.

– Смотрю, ты уже в состоянии говорить. Надя сейчас спит, она успокоилась. Я ее у подъезда заметила – в такой холод почти голая девчонка на улице была! Ну я и забрала ее к себе. Сереж, я все знаю и понимаю – и потому пока никому ничего не скажу, – я раскрыл было рот, но Олеся жестом показала не перебивать ее и продолжила:

– Пока не поздно, возьмись за ум. Пока ты просто портишь отношения с Надькой, но ты можешь ей навредить. Или себе – представь, что может случиться, когда ты в таком состоянии, ты же помереть так можешь один раз, а едва что – девочка отправится в приют. Ты ведь от этого ее хотел оградить, когда оставил при себе после смерти жены, так что же? Думаешь, она с того света одобряет твое поведение?

– Не трави душу, и без тебя тошно, – прошептал я. На моих глазах вновь выступили слезы.

– Но кто-то же должен тебе сказать. В общем, так: хочешь бухать, бухай, но делай это так, чтобы на ребенке не сказывалось. Запирайся в комнате, уходи к друзьям – не надо только вредить окружающим. В следующий раз я тебе помогать не стану и сообщу куда надо – заберут падчерицу, – припечатала Олеся. Я просипел:

– Она не падчерица, она мне дочь.

– Ну а раз дочь, так и относись к ней соответственно, – фыркнув, закончила разговор Олеся и встала. Брезгливо отряхнув домашний халат и с неодобрением оглядев пейзаж вокруг, она покинула мою квартиру. Позже я забрал Наденьку домой, и мы помирились. Но с тех пор во время общения со мной она была настороженна и порой холодна.

Я выполнил требование Олеси. Больше я ни разу не пытался лезть в драку спьяну, но завязать с алкоголем было выше моих сил. Я все равно напивался, и иногда это было при дочери, а что хуже, даже при ее друзьях. Я старался держаться, честное слово, я старался, но каждый раз я только позорил ее.

Спустя еще несколько лет она возненавидела меня. В минуты трезвости я пытался с ней поговорить, провести вместе время, но она с презрением отвергала меня, запираясь в своей комнате. Я не настаивал, но мне иногда так хотелось просто посидеть с ней рядом и послушать что-то о ее жизни. Но единственная живая частичка, оставшаяся от моей жены, отвернулась от меня окончательно. Что бы я ни старался сделать.

Глава 3. Подросли детки – подросли и бедки

Александра

В пятнадцать лет Андрей стал встречаться с девушкой. Я не имела ничего против нее, но имела против своего сына. Он много лет не давал мне повода думать про него плохо, но все же я не могла воспринимать его нормально. И когда я узнала, что у него появилась возлюбленная, это меня напрягло. Я не была уверена, что мой сын может влюбиться, но не стала ничего говорить: это выглядело бы очень странно, ведь со стороны он выглядел просто идеальным юношей – как внешне, так и по характеру.

Периодически он приводил девушку домой, и они закрывались в его комнате. Я знаю, что муж провел с сыном беседу об интимных отношениях и возможных последствиях. По реакции супруга я поняла, что он остался беседой с Андреем доволен: мне муж сообщил, что наш сын воистину «очень умный и правильный парень с головой на плечах». Но меня волновало даже не возможное начало моим сыном сексуальных отношений.

Я подсознательно опасалась за девушку. И не зря. Однажды я рано пришла домой с работы. Я направлялась в свою спальню, как вдруг услышала плач. Поначалу я удивилась и даже вслух хотела спросить, что происходит, но потом поняла: дома находится сын, причем он не один, видимо, пришел вместе со своей девушкой. Я прикусила язык, чтобы не выдать случайно свое присутствие, но мне очень захотелось выяснить, в чем все-таки дело.

Дверь в его комнату была не до конца закрыта, и он ссорился со своей подружкой – а точнее, она с ним. Сын был холоден, как лед, и несокрушим, как скала. Я, конечно, не слышала начала разговора, но дальнейший диалог заставил меня похолодеть.

– Ты просто истеричка. Это невыносимо, – с металлом в голосе говорил Андрей. – Послушай, никакая любовь не продлится, если девушка не может держать себя в руках. Ты постоянно меня позоришь. Перед друзьями, перед педагогами, перед твоими родителями. Мне порой стыдно просто находиться с тобой рядом. Иногда в подобные моменты мне хочется просто прекратить это все.

– Нет! Нет, пожалуйста, – с истерическими нотками заверещала девушка.

– Успокойся, ты ведешь себя недостойно, – с презрением в голосе ответил ей Андрей. – Можно ли любить такое, как ты? – сын сделал явный акцент на слове «такое». У меня внутри поднялась буря. Какая разница, о чем там вообще шла речь, можно ли так говорить с девушкой? В среднем роде, так уничижительно, вложив столько грязи – словно это вообще не слово, а плевок. А он тем временем продолжал:

– Мне нужна достойная пара, понимаешь. У меня блестящее будущее, а истеричка рядом никак не впишется.

– Ну прости, ну прости меня, я исправлюсь, – зашептала собеседница сына. Я слышала по голосу, что она очень старается сдерживать рыдания.

– Это просто слова, – лениво протянул в ответ ей сын. Буря в моей груди потухла, и там все похолодело. Как возможно такое, что еще по сути ребенок – а взрослым назвать пятнадцатилетнего подростка я не могла – так жестоко пытается манипулировать другим человеком. От его тона буквально кровь стыла в жилах, даже у меня – давно уже взрослой женщины. Что говорить про влюбленную девчонку.

– Я докажу, прости, прости, – вслед за этими словами раздался какой-то странный звук, как будто на пол упал мешок с картошкой. Я не сдержалась и заглянула в комнату сына через щель приоткрытой двери. Увиденное меня буквально шокировало. Девушка буквально валялась в ногах у Андрея, стоя на коленях. Более того – меня даже передернуло! – она хватала его за кисти и униженно целовала их, а сын в этот момент выглядел, как царь, к руке которого припал холоп. У девушки глаза были закрыты, а потому Андрей не скрывал своих эмоций. На его лице была смесь торжества и того же дикого восторга, который я видела лишь однажды – в тот самый день аварии, который уже столько лет не давал мне покоя. Но лишь только девушка дернула головой и подняла глаза на своего мучителя, эти эмоции тут же пропали, сменившись маской холодного безразличия и презрения.

Все еще пребывая в шоке, я на цыпочках вернулась в прихожую. Тихонько отперла замок и специально громко хлопнула дверью о косяк, словно только что пришла. А после этого с шумом начала копаться в своей сумке, чтобы меня гарантированно услышали.

Я машинально совершала эти действия, а сердце мое едва не выпрыгнуло из груди от страха и разочарования. Я произвела на свет чудовище.

Люся

Однажды нас вызвали в интернат, где содержалась мать мужа. Мы приехали, и выяснилось, что она умерла. Мне казалось, это известие супруг должен перенести вполне спокойно, раньше у меня не создавалось впечатление, будто он сильно привязан к этой душевнобольной женщине. Однако что-то в нем сломалось, а вскоре после этого муж стал странно себя вести. Причем это замечала не только я, но и Марина.

Как-то раз она сказала, то отец говорит ей странные вещи. Рассказывает о каких-то заговорах и людях, которые следят за ним. Я поначалу подумала, что кто-то из них шутит: то ли дочь надо мной, то ли муж над дочерью. Кроме того, подобные вещи были слишком сложными для моего понимания, и я просто отмахнулась. Вскоре я сама услышала подобные речи от мужа и списала их на помутнение его разума после смерти матери. К тому же сам он уже был почти пенсионного возраста, может быть, начал немного заговариваться.

Я не думала, что это может быть серьезно, но вскоре поведение супруга стало еще более странным: муж стал уходить по вечерам на таинственные прогулки. Признаться, я даже подумала, что он тайком ходит к другой женщине и раз проследила за ним. Муж бродил по парку неподалеку от дома и постоянно нервно озирался. Пару раз он подходил к прохожим и что-то им говорил. Те слушали, а потом недовольно отмахивались и отходили от него. Так супруг бродил примерно час, потом повернул в сторону дома. Я тоже отправилась обратно, но зашла в магазин и купила кое-что из продуктов – чтобы сделать вид, что выходила из квартиры именно поэтому.

Через некоторое время муж и меня попытался убедить в том, что за ним следят. Я лишь поморщилась и сказала:

– Ради всего святого, кому ты нужен.

– Ты не понимаешь, – бубнил супруг. – Они следят, они не дают мне прохода. Они добьются своего.

– Какая чушь, – я досадливо приподнимала брови, потому что муж мешал мне смотреть телевизор. Лучше бы тоже посидел спокойно и попил чаю, чем нести всякий бред. А он продолжал настойчиво что-то бормотать себе под нос. Впрочем, я быстро переключилась: на экране в сериале разворачивалась настоящая драма, и мне хотелось не пропустить ни секунды. Моя жизнь была кошмарно скучной и размеренной, а потому я всегда рада была поглядеть на красивую картинку, рассказывающую о богатых, роскошных людях, в чьих судьбах постоянно что-то кардинально менялось, а в отношениях кипели страсти. Я же могла с точностью до ста процентов сказать, что произойдет со мной завтра.

А потом вдруг произошло это. Никто до сих пор не знает, что именно случилось, но однажды после прогулки муж пропал. Я забеспокоилась и начала его искать. Потом обратилась в правоохранительные органы. Тело супруга нашли в пруду в его излюбленном парке. Сам ли он свел счеты с жизнью, или стал жертвой лихих людей – осталось загадкой.

И лишь Марина, в силу возраста сильно впечатленная россказнями отца о слежке и угрозах, была уверена: ее папу убили. И никакие аргументы, что у человека, видимо, стало плохо с головой, не могли ее убедить в обратном. Она тут же поверила в исключительность отца – ну что ж, пусть. До этого у нее не было повода думать, что кто-то из ее родителей хоть чем-то выделялся среди остальных. А в смерти отца для нее появился сакральный смысл.

Сережка

Я с нетерпением ждал семнадцатого дня рождения Наденьки. Вскоре после него она должна была окончить школу, и это был особый год и особый возраст. Мне хотелось подарить ей что-то необычное, вложить в подарок всю душу. Я знал, что она меня не жалует совсем и не называет иначе как алкашом и сбродом. Но я также знал, что я такое отношение заслужил целиком и полностью.

Я начал копить на подарок едва ли не с ее шестнадцатилетия. Чтобы хватило на задуманное, я даже продал кое-что из бабушкиного наследства: у нее были серебряные наборы посуды, которые пришлись по душе одному коллекционеру. Я ими все равно не пользовался, Наденьке они тоже не нравились, а потому я решил, что вправе их продать, чтобы купить дочери что-то, что будет ценно для нее, чего она очень хочет.

Я выбрал тоненькую золотую цепочку с красивым кулоном в виде бабочки. В середине украшения был закреплен голубой топаз. Мне казалось, что вещица должна дочери понравиться: обычно девочки такое любят, а я особо никаких безделушек ей никогда не дарил. Я следил, чтобы она была сыта и всегда одета по погоде, но как-то пропустил момент, когда дочь захотела выглядеть красиво – все эти модные вещички, косметика и фенечки были не из моего мира, и я даже не задумывался о том, что девушке ее возраста они нужны.

Однажды, когда дочери не было дома, я зашел в ее комнату и с удивлением обнаружил на полочке возле зеркала несколько тюбиков – кажется, это были помада, тушь и карандаш. Очевидно, она купила их сама: я знал, что с 14 лет Наденька начала подрабатывать в свободное время. Я тоже давал ей небольшие суммы на карманные расходы. Купюры я обычно оставлял на кухне возле телевизора: она не хотела лишний раз со мной общаться даже по делу, а я считал, что не вправе заставлять ее.

Помимо цепочки я выбрал небольшую открытку. Внутри она была пустой, и я решил сам написать ей от себя послание, только так сейчас я мог сказать ей то, что было для меня важно. Я написал: «С днем рождения, доченька! Прости меня за все. Я люблю тебя, хоть ты и не хочешь в это верить. Возьми этот подарок – пусть он сопровождает тебя, хоть так моя любовь будет с тобой. Будь счастлива. И еще раз прости».

Открытку я оставил на том же месте, куда обычно клал деньги. А сверху положил коробочку с подарком, сам ушел на работу. Вечером ни послания, ни украшения на кухне уже не было – значит, заметила. Комната дочери была наглухо закрыта изнутри. Я вздохнул, взял бутылку, зашел в свою комнату и тоже заперся – вместе со своей болью и всеми своими страхами.

Александра

После той омерзительной сцены я долго раздумывала, что же мне делать. С одной стороны, мне не хотелось признаваться сыну, что я подслушивала и подсматривала за ним и его девушкой. С другой, я понимала, что нужно как-то прояснить ситуацию. Я решила немного переждать и стала наблюдать.

Увиденное мне очень не понравилось. Когда несчастная девушка бывала у нас в гостях, я замечала, что сын намеренно раскачивает ее. Он мастерски вынуждал ее выдавать самые низменные реакции, постоянно обзывал истеричкой и унижал. Ни разу, впрочем, он не тронул ее и пальцем. Но постоянно издевался. Порой это были такие мерзкие и низкие колкости, что я еле сдерживалась от того, чтобы не прервать их беседу и не выдать себя.

Я наблюдала где-то пару месяцев, но потом все же решилась. Зашла как-то в комнату к сыну и сказала:

– У меня к тебе серьезный разговор, – на это он удивленно вскинул брови, и немой вопрос застыл в его глазах. Ну да, он ведь родительская радость, умница, о чем к нему может быть серьезный разговор.

– По поводу твоей девушки, – уточнила я.

– Вот как. Но мне кажется, со мной уже проводил беседу отец, и признаюсь, мне кажется, что правильно на эту тему говорить с родителем своего пола, – невозмутимо ответил сын.

– Нет, Андрей, я не про интимную составляющую отношений.

– Тогда что же? – в лице сына появилось нетерпение, я явно отвлекала его от чего-то.

– Я видела, как ты с ней обращаешься – это недопустимо, – выдала я. Брови сына снова взлетели вверх, и он потребовал:

– Поясни.

– Ты издеваешься над ней. Я наблюдала за тем, что ты делаешь. Она ведь не истеричка, это же ты специально расшатываешь ей нервы.

– Следишь, значит, за мной, – недобро прищурил глаза сын.

– Я бы не следила. В первый раз я заметила случайно. И подумала, что мне, может быть, просто показалось. Я не хотела тебя в чем-то обвинять беспочвенно, поэтому я решила немного понаблюдать. И теперь я уверена, я должна сказать тебе: ты должен прекратить. Какое у тебя право так обращаться с девушкой?

– А какое у тебя право за мной шпионить и читать мне нотации? – парировал сын и добавил:

– А потом еще и лезть ко мне с такими параноидальными глупостями.

– Я, во-первых, запрещаю тебе так говорить со мной, а во-вторых, обращаться подобным образом с кем бы то ни было, – менторским тоном сообщила я.

– Ты закончила? Шизофренический бред, – бросил сын. Не дожидаясь моего ответа, он отвернулся к окну, давая понять, что для него разговор окончен. У меня внутри все вскипело от такого поведения – что себе позволяет этот сопляк?

– Я не закончила и не смей отворачиваться, пока я тебе не позволю!

– Ты тоже не совсем психически уравновешена, правда? – со злобной усмешкой спросил сын и продолжил:

– Адекватный человек постеснялся бы озвучить подобное вслух.

– Ты чудовище! Ты ненормальный, психопат! Я с детства, с того самого дня аварии знала, что с тобой что-то не так! – заорала я.

– Вот мы и пришли к сути, – удовлетворенно сказал сын, – ты же просто сама неврастеничка. Ты испугалась какой-то мелочи, реакции несмышленого ребенка и возвела вокруг этого пирамиду из собственных страхов. Что тебе видится в твоих мыслях? Ты связываешь события, где нет причинно-следственной связи. Знаешь, кто обычно так делает? Да ты же нездорова, тебе чудится то, чего нет, – ухмыльнулся сын. Мне внезапно стало страшно, мой голос осип, и я прошептала:

– Да как ты смеешь…

– Знаешь, я спишу пока твои странные домыслы на не слишком высокий интеллект, – сказал сын, явно упиваясь ситуацией. Я увидела на его лице то же выражение, когда он издевался над своей девушкой и осознала: он же и со мной сейчас делает то же самое! Он пытается сломать собственную мать и угрожает мне, попутно оскорбляя!