На задворках чужого разума

А еще был дневник. Не то что дневник в обычном понимании этого слова. Просто небольшой блокнот в кожаной обложке, где был список. Номер жертвы, ее имя и первая буква фамилии. Дата начала эксперимента и его окончание. И кратко суть «операции»: описание, каким образом я подталкивал жертву к финалу и какие методы использовал для давления.

Дневник и трофеи я хранил в небольшом органайзере, а его – в одном из ящиков прикроватной тумбы. Я не боялся, что кто-то найдет свидетельства моих преступлений: у меня никто не бывал, а намеренно заподозрить меня в чем-то нереально.

Я часто пересматривал свои трофеи и записи в дневнике. Я был уверен, что через некоторое время в списке появятся еще два имени, а даты смерти у них будут рядом. В идеале, конечно, я бы хотел поставить максимально чистый эксперимент и выполнить его филигранно: сделать одну дату финала для обоих экземпляров. Но я все же сомневался, что так получится. Все-таки я не использую физическое устранение.

Но тем сложнее задача. Впрочем, с одной из жертв мне будет совсем легко, в этом я уверен. А вот вторую абсолютно точно надо «разогреть» до нужной кондиции. Впрочем, для такого специалиста, как я, это не станет проблемой. Ведь я знаю все о самых дальних уголках психики. Не зря же я не стал ограничиваться своими экспериментами на уровне дилетанта. Я получил профильное образование, я был внимателен во время практики, я погружался в глубины абсолютно разных личностей и в итоге научился проникать в самую суть любого человека. На свое образование я потратил очень много лет.

Я стал успешным и популярным врачом-психиатром. У меня не было отбоя от пациентов и многим из них я действительно помог, без ложной скромности скажу – спас жизнь. Но вовсе не из великодушия. Во-первых, мне нужна была репутация, чтобы люди ко мне приходили. Во-вторых, это отличный заработок – особенно высоким он стал, когда я заделался врачом частной практики, слава капитализму. В-третьих, я понимал, что случаи суицида среди моих пациентов должны были быть крайне редкими, чтобы их можно было списать на статистику и запущенность случая.

Конечно же, у меня все отлично получалось. Мой расчет полностью оправдался.

Девушка М.

Я была в эйфории. Все внутри меня пело. Он сказал мне, что совсем скоро откроет мне мое предназначение. Голоса уже обозначили ему время, когда он должен это сделать.

Они звучали в моей голове все ярче и говорили – скоро, скоро, скоро. Я не догадывалась, что именно будет скоро. Но это было так торжественно и радостно, что я понимала – что бы мне ни сказали в итоге сделать, у этого будет особый смысл. Его могут не увидеть другие, но это будет принципиально для самого существования мира.

Мать от меня немного отвязалась. Она думает, что я становлюсь нормальной. Я больше не забывала вещи, не готовила невнятную еду. Но на самом деле я просто ничего уже не делала. Я в основном лежала и ела, когда она звала. Она считает, так на меня действуют лекарства. Нет. Просто все вокруг неважно. Потому что я в радостном ожидании. Скоро что-то будет.

Часть 2. Глубина

Глава 1. Все из детства

Сережка

Мне было пятнадцать лет, когда я влюбился в свою будущую жену. Она была моей соседкой по дому – ее квартира находилась в подъезде через один от моего. До подросткового возраста я не обращал на нее внимания, а потом вдруг однажды столкнулся с ней во дворе и внезапно осознал: девушки прекраснее на свете нет.

Она шла по улице, и ее светло-русые, слегка волнистые волосы поблескивали в лучах солнца. Простенькое летнее платьице легкой тканью струилось вокруг стройной фигурки – оно было довольно скромное, ниже колена, полностью открытыми были только руки – тонкие, грациозные, изящные. В этих самых руках она несла продукты из магазина и делала это с таким достоинством, словно бы шла не по обычному спальному району, а на прием к королеве. Лицо ее выражало некоторую задумчивость, но в то же время было таким одухотворенным, таким мечтательным – и это украшало ее неимоверно. На длинных и прямых ногах были босоножки на плоской подошве, и я на некоторое время завис, словно завороженный, глядя, как она неспешно шагает к дому.

Я никак не мог наглядеться на эту прекрасную картину, меня внезапно и мгновенно захлестнули неизведанные до того момента чувства. Наверное, это и есть та самая любовь с первого взгляда. И хотя я и раньше был с этой девушкой знаком, часто пересекался с ней во дворе, но почему-то не замечал. А тут поднял взгляд, присмотрелся – и пропал. В этот момент я понял, что сделаю все, чтобы она вышла за меня замуж.

До этого я ни разу ни за кем не ухаживал: пару раз я целовался с местными девчонками, но это было просто из любопытства, я ни разу не влюблялся. За советом, как покорить даму сердца, я пошел к старенькой бабушке – меня, сколько я себя помню, воспитывала она. Я так никогда и не узнал, что было с моими родителями – бросили ли они меня или умерли, но жил я всегда с бабулей. Как только я пытался поднять эту тему, ба смотрела на меня бесконечно грустными глазами и говорила:

– Сереженька, у нас с тобой есть только мы сами. Не спрашивай, как и почему так вышло. Живем же неплохо, разве не так? – и я соглашался. В итоге я пришел к выводу, что мои родители от меня отказались, как, впрочем, и от бабушки. Ведь стала бы она скрывать, если они были достойными люди? А умерли они или нет, после того как вычеркнули нас из жизни – да важно ли это? Я решил, что нет.

По советам бабушки я начал трепетно ухаживать за соседкой. Цветы, записочки со стихами о любви, надписи с признаниями мелом на асфальте перед ее окнами – я не стеснялся, что о моих чувствах стало известно всему двору. Однако, увы, ее взаимности я в тот момент не добился. Она была старше на два года и отнеслась ко мне по-доброму, но скорее, как к младшему брату. Тогда отношений у нас не случилось, хотя я очень ждал. Но только ей исполнилось восемнадцать, она вышла замуж. Не за меня.

Я пережил удар стойко. Встречался с другими девушками, но они были не для меня. Я быстро с ними расходился, потому что так и не разлюбил ее. Я не навязывался ей, но продолжал следить за ее судьбой. А судьба у нее была печальная. Едва выйдя замуж, она забеременела. Но супруг внезапно понял, что ребенка он не хочет, да и с женитьбой поторопился. Он был редкий подлец – подал на развод и заявил, что если она не сделает аборт, ребенка он не признает. А она была гордая: ушла к родителям и закрыла дверь в прошлое навсегда. Мы снова стали общаться, и она с горечью говорила, что и не будет требовать признания отцовства – мол, такой подонок им с ребенком не нужен. Я готов был прямо в тот момент просить ее руки и умолять быть отцом ее ребенку – но я знал, что еще рано и получу отказ. Нужно было немного подождать. К тому же мне еще не было восемнадцати. И я снова ждал.

Сначала мы полноценно возобновили дружбу. Потом в нашем общении наконец-то появился какой-то флер романтики. Я видел, как она подолгу с нежностью и грустью рассматривала меня, думая, что я не замечаю. Мы становились друг другу все ближе, я понимал, что совсем скоро наши отношения перейдут к тому этапу, которого я так долго ждал. Так и получилось.

А потом случилась беда. Она просто ушла в магазин – дома ее не было буквально минут сорок, и в этот момент в квартире случился страшный пожар. В огне погибли ее еще очень молодые родители. Она осталась без близких и без жилья – и это на последнем месяце беременности. Она была в таком состоянии, словно и сама сгорела там же.

Мы с бабушкой сразу же поселили ее к себе, и с этого момента было все решено. Я сказал ей, что готов быть с ней всегда, что ее ребенок станет моим, что теперь мы – ее семья. Она приняла все это с благодарностью, и начался новый этап в нашей теперь совместной жизни. И хоть к этому привела трагедия и невероятная боль для моей любимой женщины, теперь я был счастлив. Вскоре она родила дочь, которую решено было символично назвать Надеждой. Едва мне исполнилось восемнадцать, мы расписались, а девочку я тут же официально признал своей. Но мое счастье было очень хрупким и скоро разбилось.

Только прошла наша довольно скромная свадьба, как не стало моей бабушки. Она была уже очень пожилым человеком, и я понимал, что когда-то она уйдет. Но она умерла, и вместе с ней куда-то потерялась часть моей души, где я мог хоть немного еще быть ребенком. Мне пришлось быстро повзрослеть, времени на долгое горе у меня не было: нужно было содержать жену и ребенка. Я получал среднее профессиональное образование и одновременно работал по сменам: свободного времени не было совсем, но я не жаловался и не роптал, потому что точно знал, зачем все это.

К тому же вскоре появились хорошие новости: моя любимая снова забеременела, и я робко опять начал верить, что жизнь еще может наладиться. Но лучше бы эта надежда у меня не появлялась. Ровно через неделю после радостного известия я в свой выходной сидел дома и нянчил Наденьку: жена отлучилась, чтобы съездить в женскую консультацию. В автобус, в котором она ехала, врезался в грузовик. Было много пострадавших, но погиб только один пассажир – моя жена.

Я не мог поверить в это. Не хотел смириться с тем, что счастье, которого я так долго ждал, о котором постоянно молил, утекло сквозь пальцы. Вторая потеря за такое короткое время стала для меня фатальной.

Из родных людей осталась только моя дочь – я никогда не называл ее падчерицей, потому что это сухое бесчувственное слово, которое не передает моего отношения к ней. Она – единственная частичка, оставшаяся у меня от последнего близкого мне в этой жизни человека. Я понимал, что должен воспитать и уберечь ее – ради моей любимой женщины, которая ушла, оставив мне ребенка. И хоть я осознавал весь груз ответственности, в тот день я не выдержал и впервые в своей жизни напился до беспамятства.

Александра

Мой сын пугал меня с самого детства. Он никогда не был открыто агрессивным и не отличался в быту какими-то паталогическими склонностями, но даже в самые ранние времена он иногда смотрел таким взглядом, что по моей коже невольно пробегал холодок. В такие моменты я обычно винила себя: я думала, что малыш каким-то нутром чуял, что я не особо-то и была привязана к нему, и после таких ситуаций я удваивала усердие, чтобы стать хорошей матерью.

Я росла в благополучной и крепкой семье, мой муж тоже. Мы оба привыкли к теплым отношениям между родными людьми, а потому собирались создать здоровую атмосферу и в своей новообразованной ячейке общества тоже. Мы поженились сразу после окончания университета, и в первый же год брака я забеременела. В положенный срок родила здорового мальчика и начала его воспитывать. Поначалу младенец не вызвал у меня никаких эмоций. Я думала, что просто надо привыкнуть, но прошло полгода, и я осознала: все манипуляции с ребенком я делаю машинально, я кормлю и пеленаю его, вывожу на прогулку, но радости от этого не испытываю. Более того, до меня дошло, что так теперь будет всю жизнь – мое существование посвящено отныне ему. Эта мысль меня расстроила, но я была слишком совестлива и ответственна, чтобы попытаться сбросить свои обязанности на кого-то еще.

Я просто приняла это и продолжила привычный уклад, не испытывая к сыну ни сильных эмоций, ни особой привязанности. Но это не мешало мне должным образом заботиться о нем: ребенок был всегда накормлен, чист, я даже играла с ним по первому его требованию, правда, без особого энтузиазма, а также обнимала и прижимала к себе – потому что так делают все матери, а еще потому что я не хотела, чтобы он почувствовал, понял, что не очень много значит для меня.

Сын меня не раздражал, но на него уходило много сил и времени. Зато когда в гости приезжали родители – мои или мужа – я могла отдохнуть. Они с радостью занимались несколько часов подряд внуком, а я в эти мгновенья ускользала в свою комнату, забиралась с ногами на застеленную пледом кровать и читала книги. В эти моменты я было абсолютно счастлива. И особая их ценность была в том, что выпадали они мне не часто, но потому и эмоции были куда ярче.

Сын – кстати, мы назвали его Андреем – с раннего детства демонстрировал зачатки выдающегося интеллекта. Он развивался не просто по возрасту, но даже явно обгонял среднестатистических детей. Он рано начал ходить и говорить, а еще на удивление очень грамотно для ребенка выражал свои мысли.

Впрочем, это лукавство. Мне кажется, лет с четырех-пяти он вообще старался свои мысли вслух не выражать. Он был молчалив, но как-то зловеще молчалив. Казалось, что в его маленькой кудрявой головке бродят совсем недетские размышления. Иногда я ловила на себе его взгляд, и меня пробирала дрожь. В эти моменты мне казалось, что он меня ненавидит, и мою голову пронзала тревожная мысль – меня раскрыли! Он знает! Знает, что на самом деле я его не люблю!

После этого я начинала усиленно порхать вокруг ребенка, пытаясь загладить вину, которую чувствовала перед ним. Я добросовестно играла в скучные и нелепые для меня игры, водила малыша в парк, покупала ему там сладкую вату и мороженое, пытаясь прогнать из памяти тот зловещий взгляд, стараясь не зацикливаться на нем и уговаривая саму себя, что мне просто почудилось. И в то же время сын меня пугал. Страх этот был неоформленный, но потому очень сильно беспокоил – ведь что мог бы мне сделать маленький ребенок? Понятно же, что ничего. Но какое-то смутное предчувствие тревожило меня. И оно укрепилось после одного жуткого случая.

Я гуляла с сыном по скверу. Было лето, и мы не спеша шли вдоль тротуара, отгороженного чугунным заборчиком от дороги. Вдруг раздался визг тормозов – на дорогу совершенно неожиданно выбежала девчушка лет восьми, и ее тут же сбила не успевшая остановиться легковушка. Удар, крик, сдавленные возгласы прохожих. Вокруг девочки моментально образовалась толпа, люди взволнованно галдели и размахивали руками. Под несчастной стала расползаться лужица крови, становившаяся все внушительнее в своих размерах. Пострадавшую обступили люди, кто-то побежал в ближайший магазин – позвонить по телефону в Скорую.

Водитель, сбивший девочку, уселся прямо посреди дороги и схватился руками за голову: он не был виноват, школьница перебегала проезжую часть в неположенном месте, но несчастный мужик был в шоке от того, что наехал на ребенка. Он остекленевшими глазами смотрел на пострадавшую, в неестественной позе лежавшую прямо перед ним на пыльном асфальте. Словно безумный, автолюбитель безмолвно шевелил губами – похоже, от потрясения у него пропала способность говорить.

И тут я услышала смех. Веселый, заливистый, словно колокольчик. Я перевела глаза на сына и с ужасом поняла, что смеется он. На его лице было выражение восторга – такой обычно появляется на детских мордочках, когда им дарят вожделенный подарок – котенка или щенка, а может, какую-то очень долгожданную игрушку.

Меня бросило в жар. Я густо покраснела, тут же схватила сына в охапку и унеслась в ближайший двор. Мои щеки пылали от ужаса и позора – один Бог знает, что подумают другие люди обо мне, раз я так воспитала ребенка, который смеется во время страшного происшествия! В подворотне я поставила сына на ноги и стала легонько хлопать ладонью по щекам, приговаривая:

– Ты что, ты что? Да что с тобой не так? Как можно смеяться при виде чужого несчастья? – я запыхалась и перевела дух. Сын не расплакался от пощечин, более того, в его глазах мелькнул проблеск понимания и что-то очень темное, что вновь заставило меня испугаться. Какая мысль посетила его в тот момент, какой вывод он сделал? Предположения меня пугали. В том числе и своей абсурдностью. Он ведь еще совсем ребенок. Однако сын сдержанно кивнул и по-взрослому произнес:

– Я понял. Извини, больше так не буду.

– Дома мы еще раз об этом поговорим, – подчеркнуто строго произнесла я, стараясь казаться куда спокойнее, чем была на самом деле. В реальности же я чувствовала себя абсолютно растерянной и испуганной. Прогулка была испорчена, так что вполне естественно, я решила ее завершить.

Я повела ребенка в сторону дома и задумалась: как привить ему сострадание? И где мы с мужем ошиблись? Я не была уверена, что дети до конца понимают трагизм подобных ситуаций, но что-то мне подсказывало, что чада моих знакомых, увидев похожее происшествие, расплакались бы, закричали – и именно такой должна быть нормальная реакция. Что же все-таки не так с моим сыном? Весь путь до подъезда мы проделали в гробовом молчании.

Люся

Я с детства мечтала выйти замуж. Еще будучи ребенком, я знала, как сложится моя судьба. Я найду себе мужа, он будет работать, а я воспитывать детей – двоих или троих. Буду вести дом, готовить вкусную еду, а вечерами развлекать уставшего мужа беседами.

Почему такой сценарий выстроился в моей голове? Не знаю даже. Может оттого, что, несчастливая в браке, моя мать с завидной постоянностью приговаривала: «Эх, вышла бы замуж удачно, не пришлось бы горбатиться на заводе. И чего поторопилась, выскочила за первого попавшегося, вот дура». Причитания родительницы помогли оформиться в моей голове видению идеальной семьи. И я мечтала только о ней.

В юности, кстати, я была недурна собой. У меня были правильные черты лица и красивые волосы. Впрочем, едва начав учиться в старших классах, я стала красить их в пергидрольный блонд – мне казалось, что такой неестественный для моего типажа цвет делает меня привлекательной, сразу заставляет обращать внимание. Глаза я густо подводила черным карандашом, подчеркивая верхнее и нижнее веки. Помада – только алая, правда, ее я красила лишь в свободное от школы время, там такой вид был бы перебором. Я решила не усугублять ситуацию с педагогами – и так была не лучшей из учеников.

Учеба никогда не была мне интересна. Я кое-как окончила школу и решила не продолжать образование – оно мне было не нужно. Я временно пристроилась работать продавцом в магазин – до тех только пор, разумеется, пока не встречу своего принца. Кстати, кандидаты были, но я их только отметала, потому что они совсем не подходили на роль жениха. Ну уж нет, думала я. Уже в 20 лет крепко зашибающий Вася или страшный, как смертный грех, Коля мне не подойдут. Отсеяла я и Гришу, который лапотно «гэкал» и имел целую роту родственников-деревенщин, а также Мишу, который, по моим меркам, слишком мало получал. Ничего, подбадривала я себя, вот сейчас годик-два поработаю на непыльном месте, познакомлюсь с кем-нибудь, построю семью и вздохну спокойно.

Но ведь нет ничего более постоянного, чем временное, верно? Все вышло не так, как я себе когда-то рисовала. Оказалось, что принцы не особо жаждут выбирать себе в принцессы девушку из небогатой семьи и без высшего образования (да и со средним тоже сильно хромающим) – с теми, на кого я засматривалась, я обычно не могла дольше пятнадцати минут поддержать разговор. Мне были чужды их интересы, я не знала писателей, книги которых они читали, в моих знаниях было слишком много пробелов, эрудиции не хватало. Объектам моего воздыхания быстро становилось скучно, и они даже и не рассматривали меня как девушку, которая могла бы стать потенциальной возлюбленной.

Так прошло несколько лет. Моя мать начала высказывать недовольство мной – она надеялась, что я уеду из квартиры, и хотя бы от одного докучающего и раздражающего человека рядом она избавится. А я вот все оставалась. И с каждым днем выслушивала по этому поводу все больше упреков. Отец давно отстранился от семейных баталий и просто не вмешивался, когда мать снова начинала меня пилить – не его, ну так и славно, зачем влезать и переключать внимание на себя. На меня навалилась хандра, и я смирилась с тем, что нужно опустить планку.

Однако уже было поздно. Парни, которые оказывали мне знаки внимания, теперь были заняты, у некоторых даже успели родиться дети. Я только удивлялась. Ну надо же, Вася, женившись, завязал со спиртным, стал вполне приличным человеком, семьянином – все в дом! Коля, хоть и был некрасив, а вот поди же, нашел себе вполне миловидную жену, и сынишки-погодки получились у него вполне симпатичными – пошли в маму.

Гриша продолжал жутко «гэкать», зато его родня помогала супруге парня, причем не только непосредственно в быту – приготовить, с детьми посидеть – но и материально, подсовывая периодически молодой семье приятно похрустывающие купюры. Миша, перебивавшийся раньше с хлеба на воду, стал настоящим работягой, отличным сантехником, которого с руками отрывали люди: непьющий и трудоспособный парень имел не только постоянную работу на окладе, но и множество «шабашек», с которых в итоге получалась сумма, даже превышающая официальную зарплату.

Я же осталась одна, а «товарный вид» постепенно стал теряться: волосы от агрессивной краски стали тонкими, секлись и пушились. На лице от постоянного нахмуренного вида уже в 25 появились первые довольно заметные заломы. Впрочем, пытаясь себя хоть как-то приукрасить, я продолжала использовать любимый черный карандаш и алую помаду – для меня эти косметические продукты с детства и до сих пор казались атрибутами красивой женщины.

Познакомиться с кем-то еще как-то не получалось. И потекли долго тянущиеся еще несколько лет довольно унылой жизни. Я даже привыкла к придиркам матери, к нелюбимой работе и отсутствию каких-то перспектив.

Мне приближалось к тридцати, когда я все-таки встретила мужчину. Я не влюбилась в него, он был довольно средненьким внешне, ему уже и вовсе подкатывало к сорока годам, и, как и я, он не был особо успешен – трудился библиотекарем, ну разве это работа для мужчины? Зато у него была своя квартира, в которой он проживал один. Из родни у него имелась только мама, но она уже давно на постоянной основе проживала в интернате, так как была не в ладах с головой.

Ни принца, ни короля я уже и не искала, а это, очевидно, был последний мой вариант. Мы расписались, и я не стала тянуть – сразу забеременела. Впрочем, как выяснилось позже, мечту о нескольких детях я тоже осуществить не могла. Роды прошли тяжело, были осложнения, и в результате оказалось, что родить еще раз я не смогу. У меня была теперь одна-единственная дочь, которую я назвала именем, что выбрала для девочки еще в детстве – Марина.

Глава 2. Благими намерениями

Сережка

Итак, я остался с маленькой Наденькой. Сразу же пришлось решать вопрос, кто будет за ней присматривать, когда у меня рабочие смены. Но проблема решилась быстро, на выручку мне пришла соседка-пенсионерка, которая меня жалела и согласилась нянчить дочку за чисто символическую плату. Когда же я был дома, я всецело отдавал себя этой малышке, потому что иначе меня начинала разъедать изнутри пустота и тоска. Было сложно: девочка оказалась очень похожа на свою маму, все в ней напоминало мне о погибшей жене, с которой я так мало времени успел побыть вместе.

А когда дочка засыпала, тоска внутри меня поднимала голову вновь. Я оставался один на один с собой, и мне было так тяжело и больно, что порой становилось трудно дышать – грудь как будто стягивали цепи, и воздух в легкие попадал с большим трудом. В такие моменты я позволял себе слабость. Я доставал водку – у меня она была самая дешевая, потому что я экономил, стараясь по максимуму дать все необходимое Наденьке, а себя ограничивал – и делал глоток. Когда горькая, невкусная жидкость попадала в желудок, мне становилось словно бы теплее. Стеснение в груди проходило, меня отпускало, и я ложился спать.

Во снах я видел жену. И сбивающий ее автобус. Хоть авария произошла не на моих глазах, в сновидениях эта картина была столь четкой, словно я был на самом деле очевидцем ДТП. Я просыпался и делал еще глоток губительного зелья, чтобы забыться, вырубиться, чтобы спать без снов. Утром я заставлял выталкивать себя на работу, а в выходные – заниматься с дочерью.

Я гулял с ней, кормил ее, читал сказки и пел песенки – впрочем, тут мой запас был довольно скуден. Через некоторое время я решил, что дочку нужно отдать в садик, чтобы она общалась с другими детьми. Она быстро забыла маму, так как была еще очень маленькая, хотя иногда вспоминала что-то связанное с ней и капризничала. Но как же проще в этом плане детям! Я забыть не мог никак. Да и не хотел я забывать любовь всей моей жизни.

Когда у меня выпадали выходные на те дни, что Наденька ходила в садик, я пил. Я отводил ее, возвращался домой, предусмотрительно заводил будильник на половину пятого, употреблял и ложился спать. Вскакивал от звонка в назначенное время, тащил себя под ледяной душ, который помогал прийти в чувство, вернуться снова в реальность – и бежал за дочкой в сад. Воспитатели поглядывали на меня косо, но они знали о моей ситуации и не читали мне нотаций.

К тому же к дочке я относился трепетно и ответственно: она всегда была одета, как куколка, сыта – я сам мог не есть сутками, но она питание непременно получала по расписанию. Вот только с прическами справляться я так и не научился, поэтому на голове у нее всегда были два кривеньких хвостика – как я ни старался, сделать их красивее у меня не получалось.