Миллион алых роз

– Он говорил.

– Всё-то он говорил. А о том, что играет в народном театре – не рассказывал?

– Не-ет. А кого он играет?

– У него много ролей: Чацкий, Гамлет и прочие.

– Даже Гамлет, – изумлённо ахает Леночка. – Никогда бы не подумала. Вот бы посмотреть его в этой роли.

– Не пожалеешь. У него здорово получается. Но давай оставим Гамлета в покое. Как только появится Костик, сразу пропусти его ко мне.

– Хорошо, Игорь Павлович. Ещё есть вопросы?

– Всё. Можешь идти.

Леночка выпархивает из кабинета. Игорь Павлович углубляется в работу.

Проходят десять минут, двадцать, тридцать…

Дверь слегка приоткрывается.

– Игорь Павлович, Костик.

– Какой Костик? Ах, да. Зови.

Дверь открывается полностью. В кабинет влетает мужчина. Совсем как Чацкий. Только не падает.

Костик среднего роста, сухощав. У него своеобразное, весьма выразительное лицо. Встретив такого человека, непроизвольно ждёшь чего-то необычного. Экстраординарного, как говаривали когда-то.

– Извини. Задержался.

Энергичное рукопожатие, после чего Костик падает на стул. И здесь происходит самое интересное. Его тело вдруг начинает как-то морщиться, сжиматься, и вот уже напротив Игоря Павловича сидит не бойкий, развязный Костик, который появился здесь несколько секунд назад, а его жалкое аморфное подобие.

Игорь Павлович с усмешкой наблюдает за процессом перевоплощения. Громко кашляет.

– Зря стараешься, – угрюмо бормочет Костик, медленно наводя на собеседника голубые глаза. – Его утвердили.

– Кого?

– Список.

– Какой ещё список?

– Какой-какой, – раздражённо взрывается Костик. – Список №6.

– Ну и что?

– То, что часы идут.

Костик театральным жестом выбрасывает вверх и вперёд левую руку со старомодными механическими часами.

– Слышишь, как они стучат?

Игорь Павлович морщится.

– Кончай морочить голову. Что тебе надо? Говори ясней.

Костик с сожалением, как мать на ребёнка, смотрит на директора.

– Куда яснее. Ты тоже в списке. Дошло, наконец?

– Что именно? Что ты валяешь дурака. А часы, действительно, идут, и там, – директор кивает в сторону приёмной, – меня ждут люди, время которых стоит немалых денег, а ты морочишь мне голову идиотскими списками.

– Сам ты идиот! Все, внесённые в этот список, подлежат физическому уничтожению. Понимаешь, что это значит? Говоря русским языком, вас всех укокошат. Такие вот шуточки.

– Даже так. И кто именно, если не секрет, собирается «укокошивать» меня?

– Весьма и весьма серьёзная организация.

– Интересная новость. Но как ты узнал о ней?

– Я состою в данной организации.

– Давно?

– Не пытай меня, пожалуйста. Я сказал всё, что мог. И даже больше. Если они узнают, мне – кердык.

Костик закатывает глаза, лицо принимает похоронное выражение.

– Хорошо. Но, если ты заговорил, то объясни, пожалуйста, за что именно меня собираются уничтожить? Чем я не устраиваю ВАС?

– Во-первых, ИХ, а не ВАС. Я – мелкая сошка и не имею права голоса. И знаю не больше твоего. Так что могу высказать лишь догадки. Без всякого ручательства за их достоверность. Тебя устроит такой вариант?

– Валяй.

– По-моему, всё дело в твоих финансовых махинациях.

Директор задумчиво трёт лоб.

– И ты лично видел список?

– Даже расписался в ознакомлении.

– Кто в нём кроме меня?

– Банкиры, фирмачи, некоторые чиновники, мафиози и прочие. Назвать фамилии не могу.

– Последний вопрос: когда?

– Боюсь, ты плохо понял меня. Немедленной корректировке, которая, кстати, уже началось, подлежат фигуранты из первых трёх списков. Ты внесён в список № 6. Твои дела не так плохи. У тебя даже есть шанс выбраться из списка. Всё будет зависеть от того, какой путь ты изберёшь. А что касается технологии…

Костик насмешливо улыбается.

– Ты здорово ошибаешься, если думаешь, что тебя будут подстерегать за углом три амбала в масках из тёщиных чулок и с «калашами» в могучих руках. Просто, во время обгона, на твоей машине внезапно откажет рулевое. Или тормоза. Дело житейское. А человека нет. Поверь, исполнение поручено профессионалам. Специалистам высочайшего класса.

– Я могу ходить пешком.

– На здоровье. Очень полезно в наши годы. Один маленький совет: держись подальше от проезжей части и будь предельно внимателен на перекрёстках. Нынче так много пьяных водителей. Но, предположим, ты добрался до кабинета. Поработал. Устал. Секретарша (очаровательная девочка) предлагает тебе таблеточку от головной боли, а через несколько секунд ты – бездыханный – валишься на этот вот чудесный пушистый коврик. Острая сердечная недостаточность. Так, кажется, выражаются медики. Тем более, возраст у тебя самый инфарктный. Что улыбаешься? Леночка не пойдёт на такое? Ошибаешься. Тебя всегда губила самоуверенность. Может, ты и вообразил себя Ромео, но Леночка, поверь, отнюдь не Джульетта. Она всего лишь честно отрабатывает щедрые премиальные. Не более. А вот если твоей Иришке подсунут голубенький конвертик с парочкой соответствующих фотографий, то, как мы с тобой прекрасно знаем, она сама подаст тебе эту таблеточку. Недрогнувшей рукой.

– Ты что несёшь?

– Успокойся, Игорёк. Успокойся. Думаешь, мне доставляет удовольствие раскрывать перед тобой нашу кухню? Кухня – она и есть кухня. Там: чад, грязь, смрад, вонь. Но как без неё? Никак. И правым, и левым, – всем нужна.

Костик умолкает, вынимает из бокового кармана пиджака носовой платок, вытирает мокрый лоб.

– Фу, устал. – Костик смотрит на часы. – Ого, засиделся. Пора. А ты подумай. Что улыбаешься? Не веришь? Ваньку валяю? Мне делать больше нечего, как в холодном трамвае тащиться через весь город, чтобы разыграть перед паном директором сцену из дешёвого спектакля. Ошибаешься, ненаглядный мой. Это серьёзно. А со сценой, к твоему сведению, я завязал. Надоело бесплатно кривляться. Буду баллотироваться в депутаты. Чем я хуже других?

Костик встаёт, подаёт руку Игорю Павловичу. Тот сильно сжимает тонкие Костины пальцы, удерживая в своей широкой ладони.

– А теперь, Костяй, валяй как на духу: зачем лапшу на уши вешал? Ирка?

– Идиот! Болван безмозглый! Вынь голову из песка. Оглянись вокруг. Который год в стране идёт гражданская война. Людей давят танками, дома раздалбливают снарядами, беженцы ютятся в подъездах, свалки забиты нищими, а у тебя одна лапша на уме. На что надеешься, чёрт неумытый! Что в России живут одни дураки? Ничего не видят, ничего не слышат, ничего никому не скажут?

Костик сердито выдёргивает руку и стремительно выбегает из кабинета.

Игорь Павлович озадаченно смотрит вслед.

Неужели не блеф?

Чушь собачья. Не может быть такого.

А почему? Потому что мне не хочется? А как быть с августом девяносто первого? Октябрём девяносто третьего? С заросшими полями? Вырезанным скотом? Стоящими фабриками и заводами? С вымирающим народом? Поверил бы я в это несколько лет назад?

Но кто? Что за сверхсекретная организация, и как затесался в неё Костик?

Красные?

Зря тогда, в августе разорвал билет. Да ещё демонстративно, на глазах у Тихомирова. А он свой билетик не порвал. Действительно, болван. Лежал бы себе билетик и лежал. Кормить-поить не надо. Но кто мог подумать?

Нет. Не красные. Нельзя им сейчас. Вот дорвутся до власти, тогда…

Белые?

Родители у Костика – рабочие. Сам – рабочий. Зачем ему рвать задницу для какого-то поручика Голицына?

Коричневые?

Я не чечен, не грузин, не армянин, не еврей.

Голубые?

Но они сами в списке.

Зелёные?

Банки не загрязняют воздух. И воду.

Чёрные?

Их есть три с половиной человека.

Игорь Павлович звонко хлопает ладонью по лбу.

Идиот! Как сразу не догадался? Президент. Вот кому это нужно. Ему порядок необходим как воздух. И церемониться некогда. Надо действовать быстро, без судейской волокиты. Ещё неизвестно, что всплывёт в этих судах.

И с Костиком всё сходится. Он во втором ликбезе учился с Чуркиным. Там и спелись. Чуркин мужик ушлый, всегда держит нос по ветру. То-то вчера у него был такой странный взгляд. Будто хотел что сказать. Точно. Он и подослал Костика.

Выходит, Рябов с Эпштейном на их совести. И как всё сходится: у Рябова – инфаркт, Эпштейн – в автокатастрофе…

– Игорь Павлович!

Директор вздрагивает. Перед ним стоит Леночка.

– В чём дело?

– Вы не забыли? Там ждут люди.

– Какие люди? Гони всех в шею!

– Как в шею? – испуганно шепчут алые Леночкины губки.

– Работать надо, а не протирать штаны в приёмных.

Приоткрыв прелестный ротик, Леночка изумлённо взирает на шефа.

– Ты тоже свободна. Марш домой!

– Домой?

Леночкин ротик закрывается, глаза округляются.

– Вы случайно не заболели? – лепечет она срывающимся голоском. – Принести вам таблеточку?

– Что-о?! – гремит директорский бас. – Какую таблеточку?! Я дам тебе таблеточку! Во-о-он!!!

Оставим навсегда директорский кабинет, который, вдруг, стал таким холодным, таким неуютным. Лучше посмотрим, что поделывает Костик? А он разговаривает по телефону.

– Ириш, поздравь меня. Я гений. Всё прошло великолепно. Давно не был в таком ударе. Сам верил каждому слову. И заметь, играл с листа, без единой репетиции. Сплошной экспромт.

– Ты думаешь, он поверил?

– Хитрый чёрт. Сразу учуял, откуда дует ветер.

– Значит, всё напрасно?

– Почему? Не будь наивной. Он физиологически не в состоянии поверить так, сразу. Слишком негативной информацией я напичкал его. Надо время, чтобы он переварил её и разложил по полочкам. Главное, он заглотал крючок. Теперь всё в твоих руках. Терпение, терпение и ещё раз терпение. Вот когда он вобьёт полученную информацию в свою черепушку, когда она станет для него родной, тогда бери своего муженька голыми руками.

– Легко сказать: терпение. А если у меня больше нет его? Только и слышишь: того убили, того посадили. Никаких денег не надо.

– Что делать? Такова твоя доля.

– И долго мне ещё терпеть?

– Трудно сказать. Смотря по обстоятельствам. Но будь начеку. Как бы он не перегнул палку и не ударился в другую крайность. Будь умницей и держи себя в руках.

– Можешь не сомневаться. Мне любая роль по плечу. За исключением роли декабристки. Не тот Игорь человек, за которым я, сломя голову, побежала бы на край света.

– Знаю.

– А женился на Ольге.

– Женился.

– Ладно. Не дуйся. Я сама во всём виновата.

– Я не дуюсь.

– Я заскочу к вам по дороге.

– Будем ждать.

– До вечера. Если бы не вы, я бы давно повесилась.

Покой нам только снится

Старое, давно закрытое кладбище. Могилы, могилы, могилы. Богатые и бедные, ухоженные и заброшенные.

Эта могила резко отличается от соседних с их стандартными памятниками и железными оградками. Её окружает невысокая, но эффектная оградка из тонких нежно-розовых мраморных плиток. Большая, толстая, тщательно отполированная гранитная плита цвета запёкшейся крови накрывает невысокий, поросший жухлой травой холмик. В изголовье – узкая, длинная стела того же материала, что и плита, с высеченным в натуральную величину женским портретом.

Неизвестные вандалы основательно изуродовали портрет, так что нельзя определить, красива или безобразна была женщина, чьи кости тлеют под тяжёлой гранитной плитой. Лишь то не вызывает сомнения, что была она молода. Даты её рождения и смерти чудом уцелели. Судя по ним, ровно двадцать четыре года женщина радовалась солнышку. Прежде чем улеглась навсегда в сырую землю. Где и покоится тридцать лет.

Наверное, всё-таки, она была красива. А любима – точно. Немалых денег стоила кому-то память о ней. Равнодушный человек потратил бы денежки на что-нибудь более полезное.

Но не всё ли равно, какой она была когда-то? Кости от всех остаются одинаковые. И заброшена могилка. Давно заброшена. Столик со скамеечкой сгнили и обвалились, половины плиток в оградке нет, и могилка травой заросла. Давно, давно не ступала сюда “нога человеческая”.

Тихо на кладбище. Очень тихо. Ни стона, ни крика, ни плача. Лишь, опадая, шуршат кленовые да берёзовые листья.

Неясная человеческая фигура показалась вдали. По мере приближения, фигура начинает приобретать мужские очертания. Да, это мужчина. Пожилой мужчина.

Медленно, очень медленно идёт он, с трудом переваливая с ноги на ногу грузное, рыхлое тело. Вот уже видно его лицо. Становится понятным, что мужчина болен. Безнадёжно болен. О том говорят его глаза. Человека, смирившегося с неизбежным.

Мужчина подходит к заброшенной могиле, недоумённо осматривает разворованную оградку, осквернённый памятник, то, что осталось от столика со скамеечкой и, понурив голову, застывает у бугорка.

Долго стоит он так. Очень долго.

О чём он думает? Кто знает.

Что-то капает в коричневую траву. “Скупая мужская слеза”? Возможно. Хотя ни в чём нельзя быть уверенным в этом мире. Лучшем, а, быть может, подлейшим из миров.

Но вот мужчина делает движение, собираясь развернуться и уйти восвояси, но, вместо этого, неожиданно падает на колени, касаясь лицом земли.

– Прости, – раздаётся робкий шёпот. – Прости, если можешь…

Ночь

Ночь. Неправдоподобно огромная луна заливает холодным светом пустой пляж. Морские волны с тихим шорохом лениво лижут песчаный берег.

Далеко-далеко, за морем и океаном сейчас день, светит жаркое солнышко, и тысячи довольных жизнью людей нежатся на горячем песочке и весело плещутся в прохладной солёной воде. Шум, гам, тарарам, визг, писк, радостный смех… Жизнь.

Там – день. А здесь – ночь. И пустота. Пустые отели, пустые гостиницы, пустые санатории, пустые дома отдыха, пустые пляжи.

Несколько лет назад всё было иначе. Даже она помнит то время.

Впрочем, пляж не так безлюден, как ей показалось вначале. Недалеко от “её” места стоит КАМАЗ с российскими номерами. Привезли что-нибудь на продажу и не успели разгрузиться. Теперь не спят, караулят добро. Два здоровенных амбала. Их хорошо видно в освещённой кабине.

Она неторопливо раздевается и осторожно пробует ногой воду. Тёплая. Как парное молоко. Никогда не пила она парного молока. Противное, должно быть.

Она медленно входит в море и, войдя по пояс, плывёт, рассекая грудью упругие волны. Отплывает от берега, переворачивается на спину и, широко раскинув руки, зачарованно смотрит на звёздное небо.

Какие они разные – звёзды. Как их много. Наверное, все сосчитаны. У каждой своё имя или номер. Интересно, как называется вон та звёздочка? Она такая крохотная, так слабо мерцает. Должно быть, ужасно далеко от их Земли. Есть на ней жизнь? И море? А, может, и там сейчас ночь, и какая-нибудь неприкаянная девчонка качается на волнах, рассматривает звёздное небо, и их планета представляется ей такой же крохотной едва заметной звёздочкой.

Она приподнимает голову и замечает плывущего наперерез человека. Огорчённо вздыхает и стремительно скользит к берегу. По сравнению с ней мужчина плывёт неуклюже, но его выручает громадная физическая сила, и расстояние между ними неуклонно сокращается.

Он догоняет её возле берега, когда её колени упираются в песок.

– Здорово плаваете,– восхищённо говорит мужчина и подходит к ней, энергично размахивая руками. – Еле догнал.

Она встаёт и, утопая босыми ногами в холодном песке, бредёт к своей одежде. Тонкая, гибкая, стройная.

– Догнали, – бросает она через плечо. – Дальше что?

Мужчина пожимает широкими плечами.

– Ничего.

Задумчиво смотрит ей вслед, хмурит лохматые брови.

– А вы смелая девушка. Купаетесь ночью. Одна. Неужели не страшно?

– Чего я должна страшиться?

– Ну, ограбят, к примеру.

Девушка недоумённо разглядывает лежащие на песке потрёпанные джинсы и стираную – перестиранную майку.

– У меня нечего взять.

– Не ограбят, так изнасилуют.

Она поворачивается к нему лицом. Молодой, здоровый, сытый.

– Вы, что ли?

– Охотники найдутся,– усмехается мужчина.

– Ну и что? Меня каждый день насилуют.

– Как это, каждый день?

– Каждый день означает ежедневно.

– По-о-ня-я-тно, – задумчиво тянет мужчина и резко встряхивает головой. – То есть, ничего не понятно. Бывает такое. Ну, два раза, если уж очень невезучая. Но каждый день… В голове не укладывается. Вам надо в милицию или как там у вас, в полицию обратиться. Куда они смотрят?

– А что они сделают?

– Как что? Пусть охрану дают.

– От кого охранять? От мужа?

– Подождите, что-то я не того… Так это вас муж?..

– Муж.

– Что вы мне голову морочите? Какое насилие? Вы обязаны…

– Ничего я не обязана. Почему я должна делать то, что мне совсем не хочется и ничего кроме отвращения не вызывает?

– Зачем тогда выходили замуж?

– Я не выходила.

– С вами не соскучишься. Замуж не выходили, а мужа имеете.

– Как ещё назвать человека, в доме которого живёшь, хлеб которого ешь, (о чём тебе регулярно напоминают) и с которым спишь?

– Если ты с ним расписана, то – муж, а если нет – сожитель.

– Значит, он мой сожитель.

– Тогда совсем ничего не понятно. Кто тебе мешает уйти? Он что, держит тебя на цепи?

– Уйти, – усмехается девушка. – Куда?

– К родителям.

– У меня нет родителей.

– Но кто-нибудь есть из родных?

– Нет у меня никого.

– Совсем?

– Совсем.

– Дела-а, – мужчина чешет в затылке. – Без бутылки не разобраться. Всё равно нельзя одной купаться по ночам. Маньяк может привязаться. Их полно развелось.

– Вряд ли он обрадуется.

– Почему.

– У меня триппер.

– Нашла чем испугать… Что ж не лечишься? Запустишь, сама не обрадуешься.

– Это моё дело.

– Странные вы здесь какие-то.

Мужчина обводит глазами бескрайнее море, уходящий вдаль песчаный пляж, блестящий диск луны.

– Уезжай ты отсюда.

– Куда?

– В Россию.

– Кому я там нужна?

– Кому ни кому, а всё родина.

– Я здесь родилась.

– Ну и что? Ты – русская?

– Русская.

– Вот и уезжай.

– Паспорт нужен.

– Что, у тебя и паспорта нет?

– Нет.

– А сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Странно. Ничего не понимаю.

Мужчина с сомнением рассматривает её худенькое невесомое тело.

– Ладно, я тебя так отвезу.

– Разве так можно?

– Это моя проблема.

– А где я буду жить? Что я буду делать?

– Жить пока можешь у моих стариков. Подлечишься, а там придумаем что-нибудь.

– А вы женаты?

– В разводе.

– Ясно.

Девушка наклоняется, берёт джинсы и натягивает их прямо на мокрые трусики.

– Что тебе ясно.

– Хорошо придумали, – девушка надевает майку. – Ни родных, ни знакомых, ни паспорта, ни копейки денег. Делай, что хочешь – не пикнет. Надоест – можно отдать приятелю во временное пользование. Или продать. Навар будет.

– Дура ты, я посмотрю, – с сожалением произносит мужчина. – Я к тебе со всей душой, а ты… Одно скотство на уме.

– Какая есть. Извините, но никто в детстве не рассказывал мне сказок про счастливых принцесс и благородных рыцарей. Один пьяный скот в двенадцать лет сделал меня женщиной, и с тех пор ничего кроме скотства я от мужиков не видела. Я вас ненавижу. Всех. Без разбора. Вот почему я не лечу триппер. Чтобы вас, сволочей, заражать? Хочешь получить удовольствие?

Она рывком расстёгивает молнию на джинсах и вызывающе смотрит на мужчину.

– Тьфу, – смачно плюётся тот и, безнадёжно махнув рукой, идёт к машине.

Птица счастья

(Глупая история застойных времён)

У Николая Девятова не было ни малейшего основания считать себя баловнем судьбы.

Он и не считал.

В тридцать четыре года Николай имел: ст. инженера плюс 150, жену плюс 130, двоих детей плюс тёщу с тестем. Всё остальное (собственная квартира, машина, гараж, дача) – глубокий минус. Как ни крути, радоваться нечему.

Он и не радовался.

Каждое утро ровно в 8.00 Николай приходил на работу, садился за стол, клал перед собой чистый лист бумаги (размер А 4) и острым карандашом старательно (не без таланта) рисовал одну и ту же картину: на переднем плане в центре листа изображался большой неотёсанный чурбан; слева от него – маленькая острая пилка; справа – огромная ржавая пила с тупыми, гнутыми зубьями; сверху – занесённый для удара топор, а внизу чурбана – два жучка-точильщика в полной боевой выкладке.

Николай заключал своё творение в чёрную рамку и несколько минут придирчиво рассматривал рисунок, после чего вздыхал и убирал его в стол, где сей шедевр пребывал до 16 часов 58 минут. В 16.59 натюрморт извлекался из стола (очередной вздох), безжалостно разрывался творцом на мелкие, довольно аккуратные части и опускался в урну. После чего Николай отправлялся домой.

По дороге он всегда заходил в булочную, где, следуя указаниям законной супруги Галины, приобретал белый или чёрный хлеб. Либо то и другое. В тот день ему было заказано: половинка чёрного хлеба и батон, что в сумме составляло двадцать две копейки. Отсчитывая сдачу с рубля, кассирша вместе с горстью медяков сунула Николаю лотерейный билет ДОСААФ. Николай машинально сунул всё в карман и направился к прилавку, когда вдруг сообразил, что его бессовестно надули, всучив билет, который ему совершенно не нужен. Он бросился назад, к кассе, но лицо у кассирши было такое…

– Тьфу, чёрт, – бормотал Николай, выйдя из магазина, – выбросил полтинник на ветер. Лучше бы выпил пару пива. Всё не зря страдать.

Умолчим о том, как дома встретила героя жена и какими перлами была украшена её речь.

– Засунь его в задницу!

Это был заключительный аккорд.

О, если б знал Николай, что уготовила ему судьба, он бы именно так и сделал. Ни секунды не колебался. Но – увы. Не дано людям знать, что день грядущий им готовит…

Прошёл месяц, не внеся ничего нового в жизнь нашего героя. Разве что макулатурная корзина пополнилась ещё двадцатью двумя творениями изобразительного искусства.

Был славный субботний день. Выбив ковры, паласы и дорожки; убрав квартиру и вымыв пол; приготовив обед и простирав бельё, Николай присел на краешек дивана и развернул газету. Первое, что он там увидел, была лотерейная таблица. Николай поморщился и собрался, было, перевернуть страницу как вспомнил о столь нагло всучённом ему лотерейном билете.

Он активно поскрёб затылок, вспоминая, куда засунул билет. Вспомнил. Разыскал записную книжку, извлёк из неё маленький прямоугольный листок и сверил номер.

Он совпал.

– Галя! – радостно заорал Николай, окрылённый свалившейся с неба удачей. – Я рубль выиграл! А ты ругалась, что полтинник зря извёл, – мстительно напомнил он подошедшей супруге. – Три дня пилила.

– Эка невидаль. Рубль, – охладила Галина мужнин пыл. – Люди машины выигрывают, а ты ботинок больше износишь пока свой несчастный рубль получишь… А какой там выигрыш?

– Не всё ли равно? – философски заметил Николай. – Чего зря расстраиваться?

– Ты что, выступаешь?

– Ничего. Я так.

Николай заглянул в колонку выигрышей, и… что-то оборвалось в его неатлетической груди.

– Волга, – просипел он.

– Ты что там лопочешь? – не поняла Галина. – Можешь сказать внятно, дубина ты стоеросовая?

– Волга, – чуть громче пролепетал Николай.

– Волга?

Николай отрешённо мотнул лохматой головой.

– Вот что люди выигрывают, – кольнула мужа Галина. – А этот дебил недоразвитый выиграл рубль, а крику на миллион. Серию проверил?

– Чего её проверять? Всё равно не совпадёт.

– Чурка ты еловая! Давай газету. И билет давай.

Николай безропотно протянул газету и отдал жене злополучный билет. Галина впилась глазами в таблицу. Несколько долгих томительных минут она внимательно вглядывалась в газетные цифры, сверяя их с билетом, затем Галино лицо начало краснеть, затем белеть, затем синеть и, выронив газету, (но не билет), Галина грузно повалилась на пол.

– Коль, посмотри, – прохрипела она, устраиваясь поудобнее на паласе.

Николай, до смерти напуганный необычным видом распростёртой на полу ненаглядной супруги, осторожно взял в руки газету, бережно вытащил из ослабевших пальцев смятый билет и… вскоре оказался рядом с полумёртвой женой.

В о л г а!!!…

– Получим машину, махнём на юг, – мечтательно вздохнул Николай, когда они, наконец, пришли в себя, уселись на диван, ещё семь раз проверили все цифры, буквы и загогулины на билете и сорок девять раз сравнили их с газетной таблицей.

Ослепительное, как южное солнце, видение предстало перед обалдевшим Николаем: длинная серая лента шоссе «Москва – Симферополь», мчащиеся навстречу Лады, Москвичи, Запорожцы, и он, Николай, за рулём новенькой бежевой Волги. А впереди – море, солнце, шум прибоя. ЮГ!

– Тёщу дома оставим, – забывшись, подумал вслух Николай, и… видение исчезло.

– Раскатал губищи!