Миллион алых роз

Я бы, наверное, волком завыл, не зайди ко мне Андрюха Лисичкин. Он заглянул на пятый день моей новой жизни.

– Маешься, Федотыч?

– Маюсь,– честно сознался я.

– Вот тебе,– сказал Андрюха, вынимая из-за пазухи рыжего лохматого щенка.– Чтобы не скучно было.

– Спасибо, Андрюха,– обрадовался я, беря в руки пушистый комочек.– Что за порода?

– А пёс её знает. Да ты не бойся, он шибко не вырастет. Прокормишь.

Так и стало нас двое. Я назвал щенка Шариком, самое собачье имя. И забыл про скуку, некогда стало скучать.

В конце апреля, когда немного потеплело, я стал выводить пёсика на улицу. Почти весь день, если не было дождя, проводили мы в небольшом скверике, разбитом у нашего дома.

Там, недалеко от входа, я облюбовал скамью. Усаживался на неё поплотнее, брал в руки детектив и, посасывая трубочку, читал, посматривая одним глазом на резвящегося у ног Шарика.

Время шло, Шарик рос, день ото дня становясь всё забавнее. Не раз с благодарностью вспоминал я Андрюху за его бесценный подарок.

Однажды, в мае, на другой конец “моей” скамьи подсела незнакомая женщина. Сидела она долго, часа два и невольно заинтересовала меня.

Это была совсем ещё молоденькая девушка, лет семнадцати, не больше. Маленькая, худенькая, как говорится, в чём душа только держится. В большом, не по росту сером плаще. А может это мода такая?

Она сидела на самом краешке и неотрывно смотрела прямо перед собой. Ноги плотно сдвинуты, губы упрямо сжаты. А руки так вцепились в деревянную рейку, что тонюсенькие пальчики побелели от напряжения.

Мне почему-то стало жаль девчушку. Женись я как все нормальные люди, у меня сейчас была бы такая внучка…

Я опять уткнулся в книгу, но не мог связать и двух букв. Девчушка не выходила из головы.

Я скосил глаза в её сторону. В ней произошла какая-то перемена. Я не сразу сообразил какая.

Она улыбалась. Едва заметно, кончиками губ. Шарик отыскал где-то старую тряпку и уморительно – забавно возился с ней, то рыча, то испуганно отскакивая в сторону.

Мне и то занятно, а что говорить про молодёжь.

Но вот девчушкины брови сомкнулись, улыбка исчезла с лица. Девчушка встала и решительно направилась к выходу.

А вскоре настала пора и мне с Шариком отправляться домой.

Прошёл ещё месяц. Был жаркий июньский день, и я, по обыкновению, находился в сквере.

Я сразу узнал давешнюю соседку. Она задумчиво шла по дорожке, направляясь к “моей” скамье. На ней было просторное летнее платье, под которым явственно обозначался живот. Я не специалист по этой части, но, по-моему, ей вот-вот предстояло родить. Она тяжело опустилась на скамью и, откинувшись на спинку сиденья, уставилась на молодой кудрявый клён, росший напротив.

Роды, конечно, нелёгкое дело. Да для такой молоденькой, такой худенькой. Совсем ведь ребёнок. И как разрешают таким выходить замуж?

Отсидев безмолвно два часа, соседка тихонько удалилась. На другой день она пришла опять, и на третий… Ходила так две недели, исключая два дождливых дня.

Затем несколько дней её не было, и, вдруг, она появилась вновь, но не одна, а с тёмно-розовой коляской. Стала она совсем худая, просто тощая. И ни тени улыбки, не говоря о какой-либо радости на лице.

Неужели такая бесчувственная? Как бы ни было тяжело, но ведь человек родился! Привали мне этакое счастье, я бы месяц на ушах ходил. Но куда мне старому дураку… Всё, что мне светит – отправиться в бессрочную командировку к Ивану Лопатину.

А дни шли и шли.

Шарик привык к нашей соседке, и, когда она не появлялась в обычное время, недоумённо крутился вокруг скамейки, сосредоточенно обнюхивая траву и недоумённо поглядывая на меня. Я, молча, пожимал плечами в ответ.

Как-то незаметно мы стали здороваться. Её колясочку я запомнил до мельчайших подробностей и отличил бы от тысячи других. Иногда, когда соседка не приходила на своё обычное место, я замечал с этой коляской пожилую женщину, в которой без труда можно было определить девчушкину мать.

Но никого другого с коляской я не встречал. Где же отец ребёнка?..

Давно я приглядывался к чёрным ремням, служившим в коляске амортизаторами. Не нравились они мне, очень уж был у них изношенный вид.

Я набрался храбрости и обратился к соседке:

– Извините, пожалуйста, не моё это дело, но у вашей коляски ремни держатся на честном слове. В любой момент могут лопнуть. А правый задний, по-моему, уже оборвался.

Она заглянула под коляску и всплеснула руками.

– Ой, и вправду оборвался. Что же мне делать? И как я проглядела?

– Не вам, а мужу надо смотреть за такими вещами,– заметил я хмуро.

– У меня нет мужа,– тихо ответила она.

Я почувствовал как “зажглись” мои уши. Дернула меня нелёгкая.

– Отец-то есть?

– Папа умер четыре года назад. Мы втроём: мама, Маша, – она кивнула на коляску,– и я.

Но как они живут? Много ли мать зарабатывает? Может её, как и меня, выставили за ворота новые хозяева?

Но чем я, нищий пенсионер, могу помочь им?..

Разве починить ремешок.

– Давайте я сниму ремешок, сбегаю домой и к этой пряжке приделаю новый, а вечером остальные починю. Не возражаете?

– Большое вам спасибо. Конечно, не возражаю. Не знаю как вас и отблагодарить. Я ведь вас хорошо знаю. Вы всегда здесь гуляете с пёсиком. С вами так спокойно сидеть рядом.

Я снял ремешок и помчался домой.

Скверная история

Николай получил в табельной пропуск и «корешок» на выдачу зарплаты, отошёл в сторону и развернул сложенный вчетверо лист бумаги. Сумма, значившаяся там, почти вдвое перекрывала самые смелые предположения. Николай присвистнул от удивления. Впервые в жизни мастер сдержал своё обещание. Что это на него нашло? Никак смерть почуял. Хотя, куда ему. Молодой да ранний. Молоко на губах не обсохло, а хапать научился не хуже стариков, помастеривших не один десяток лет.

Николай дождался, когда «корешки» получат ребята из бригады. Сверили. Ничего не поняли. У них вышло гораздо меньше, чем ожидали. Впрочем, этому как раз никто не удивился. Но откуда у него такие деньги?

Серёга предложил сходить в расчётный отдел и там всё выяснить, но остальные не поддержали его. Не забылся случай, когда в аналогичной ситуации расчётчица просто-напросто срезала лишнюю сумму.

Николай осторожно «подъехал» к мастеру: как закрывались наряды? Тот распетушился, раскричался, что он закрыл всё правильно, и знать ничего не знает. Но если он не знает, то кто? И куда исчезли деньги, обещанные бригаде за то, что они оставались две недели подряд и работали два выходных?

Но драть горло не имело смысла. Не те времена. Живо окажешься за воротами. И бригадир, не мудрствуя лукаво, решил разделить излишек на всех поровну.

Так и сделали. Сумма получилась не шибко большая. Отдавая деньги жене, Николай выкинул «корешок», чтобы она не разорялась из-за несоответствия с полученной суммой. Жена поворчала немного и успокоилась, так как Николай принёс денег больше чем в предыдущем месяце, и, следовательно, «выступать» не имело смысла.

На том всё и заглохло. Начали поговаривать о следующей зарплате…

Николай убирал рабочее место, когда подошёл мастер.

– На тебя Хабибулин деньги закрывал. Гони бабки!

– Какие деньги? – удивился Николай.

– Ты мне глаза не заливай, – окрысился мастер. – Которые ты пропил с ребятами. На четверых с участка были закрыты.

Вот оно что. Это Хабибулин, оказывается, закрыл на него лишние деньги. В самом факте не было ничего нового и необычного. Начальник участка закрывает на нескольких рабочих деньги, которые затем отдаются ему. Так делают во всех цехах. Да и как иначе? На что бы они машины покупали, коттеджи строили, по Канарам разъезжали? С голого оклада не больно разбежишься.

Нельзя сказать, что подобная практика – изобретение новейшего времени. Сколько Николай отработал в цехе, столько так и было. Правда, раньше всё совершалось в строжайшей тайне, деньги закрывались на «самых-самых» надёжных, в которых были уверены как в самих себе и с которыми честно делились. И, не дай бог, обидеть рабочего: он живо сбегает в партком, тогда держись. Вмиг полетишь с работы, а то и пойдёшь под суд.

Сейчас всё делается открыто. Словно так и надо. Все помалкивают в тряпочку, да ещё попробуй зажать хоть копеечку.

– А где ты раньше был?! – раздражённо закричал на мастера Николай. – Почему не предупредил? Вот и собирай со всех.

– Ничего не знаю, – отрезал мастер. – Закрыто на тебя, ты и отдавай. Я сам только узнал. Хабибулин перед зарплатой умотал на больничный и никого не предупредил. Лишь сегодня объявился. Так что ищи денежки.

– Да нет их у меня. Понимаешь ты, нету.

– Не понимаю и понимать не хочу.

С тем и ушёл.

А ну его. Где сейчас возьмёшь деньги? Нашли крайнего. Сами проворонили, а Николай расхлёбывай.

Несколько дней прошли спокойно. Мастер больше не приставал с хабибулинскими деньгами, лишь многозначительно поглядывал на Николая. Николай молча отворачивался.

В субботу Николай поехал на рыбалку и простудился. Не так, чтобы сильно, температуры, во всяком случае, не было, но осип основательно и чувствовал себя соответственно. Работа не шла на ум.

Мастер оказался тут как тут.

– А ну дыхни.

– Отстань, ради бога. Не до тебя.

– Не хочешь? – зловеще прошипел мастер. – Отстраняю от работы. Пошли в здравпункт.

Николай не стал спорить и отправился вслед за мастером. В здравпункте он так остервенело дул в аппарат, что Зоя Фёдоровна, их медсестра, замахала руками.

– Что ты, Коля, не надо так сильно.

Аппарат ничего не показал.

– Трезвый, – виноватым голосом сообщила мастеру Зоя Фёдоровна.

– Не может быть, – не согласился мастер. – От него разит за версту. Может, аппарат сломался?

– Я его только что проверила.

– А ну, дуй ещё! – скомандовал мастер.

– Сам дуй, если тебе больше делать нечего, – огрызнулся Николай и вымелся из здравпункта. Его трясло.

Всё. Теперь не отстанут. Надо уходить из цеха. Желательно – и с завода. Но куда? Да и жалко. Двадцать пять лет оттрубил. Ветерана труда должен получить в этом году.

Ладно. Посмотрим, что будет дальше.

– Сегодня останешься, – заявил утром мастер Николаю. – Поработаешь пару часов.

– За что?

– За красивые глазки, – ухмыльнулся мастер.

– Иди ты… вместе со своими глазками. Сначала за прошлый месяц рассчитайся.

– Вот как заговорил, – удовлетворённо протянул мастер. – Завтра явишься с объяснительной к Чухачёву.

Нашёл чем напугать. Что он сделал? Отказался остаться? А за что? Сколько оставался. И что? Ничего. Хоть бы копейку заплатил. А то, что послал, так его за смену сотни раз посылают. И от самого такого за день наслушаешься… Что ж, каждый раз писать объяснительные? Бумаги не напасёшься. А Хабибулин как матерится. У него через слово мат, не разбирает кто перед ним: старик или пацан, мужик или баба. Про начальника цеха и говорить нечего. Тот же мастер из кабинета, как ошпаренный, выскакивает…

Утром Николай пришёл на работу как обычно. Ребята из бригады, по обыкновению, торчали в курилке, и он присоединился к ним. Сидели, болтали, вспоминали, как провели вчерашний вечер.

Неожиданно распахнулась дверь, и в курилку влетел Хабибулин. Быстро окинул присутствующих цепким взглядом колючих карих глаз. Упёрся в Николая.

– Почему не на рабочем месте?

– Я работаю в бригаде. Где бригада, там и я.

– Меня, туды-сюды, не интересует бригада. Меня ты интересуешь. Почему не на рабочем месте?!

И, круто развернувшись, Хабибулин испарился.

Ребята переглянулись и, затушив сигареты, потянулись из курилки.

– Ещё две минуты, – проворчал бригадир, глянув на часы.

Остальные промолчали.

Перед обедом к Николаю подкатился мастер.

– Пошли, – кратко сказал он.

– Куда?

– К Чухачёву.

Николай вытер тряпкой руки и отправился вслед за мастером.

– В чём дело, Николай? – обратился к нему Чухачёв, когда Николай с мастером зашли в кабинет. – Две докладные за два дня. Если тебе не нравится у нас, можешь уходить. Мы не держим тебя. За воротами сколько угодно желающих на твоё место.

– Ты о чём? – удивился Николай. – Какие докладные?

– Такие. Твой мастер настрочил. – Чухачёв бросил на стол два исписанных листа бумаги. – Читай.

Николай присел на свободный стул и взял в руки верхний лист. В докладной подробно описывалось, как он отказался выполнить распоряжение мастера, какими словами и куда именно послал его.

Николай взял вторую докладную. В ней красочно расписывался утренний инцидент в курилке. Получалось так, что он чуть ли не враг народа, и весь цех не работал из-за него. Прямо Лев Толстой. И когда успел? Его же не было в курилке.

– Чушь какая-то,– сказал Николай, недоумённо глядя на Чухачёва. – Я работаю в бригаде. Как я могу один начать работу?

– Меня не интересует бригада, – холодно ответил Чухачёв. – Отвечай за себя. Повторяю, если тебе не нравятся наши порядки – увольняйся. Пиши заявление и катись к чёртовой матери, пока не выперли по тридцать третьей. Никто не собирается цацкаться с тобой. Кончилось ваше время. Отгегемонились.

Да. Петля намертво обхватила его горло. Одно небольшое усилие и…

– Ты что въелся на меня? – обратился Николай к Чухачёву. – Что я тебе сделал?

– Мне, – со значением проговорил Чухачёв, – ты ничего не сделал, и лично я ничего не имею против тебя. Но, – он сделал паузу, выразительно глядя Николаю в глаза. – Ты думаешь, мастеру легко с вами? Я сам не один год походил в этой шкуре, знаю, что это за работа такая. Вечно между молотом и наковальней. Какие нервы надо иметь. Но уж, коли не сойдёшься характером с рабочим, всегда найдёшь способ, как избавиться от него. Так что лучше расстаться сразу, без ругани. Всё равно ничего ты не добьёшься. Пусть ты со всех сторон прав. Пусть тебя хоть сто судов оправдают. А выйдет всё по-нашему. Знаешь, какие орлы здесь стояли? Как права качали? Убить грозились. А я всё работаю. Жив – здоров, как видишь. А их след простыл. Так-то вот. Хабибулина тоже можно понять. И над ним начальство есть.

Как не понять, подумал Николай. Начальнику мало досталось. Мало ему двух коттеджей. Не иначе, задумал строить третий. А какой он пятнадцать лет назад приехал сюда после института: худой, бледный, в чём душа держалась. Костюмчик заношенный, пальтишко отцовское, штиблеты рваные…

А сейчас. За три дня харю не объедешь.

– В общем, мы тебя накажем. – Чухачёв брезгливо поджал губы. – Будешь лишён премии на сто процентов. Можешь идти работать.

Николай встал и молча вышел из кабинета.

Старая, старая сказка

Можно ли жить по правде?

Наивный вопрос.

Сначала вас вышибут с работы, затем оставят друзья, потом выгонят из дома, и в гордом одиночестве вы уютно загнётесь под забором.

Малоприятная картина.

Что делать? Жить во лжи?

Тоже мало хорошего. Тем более, конец будет примерно тот же самый.

Но живут как-то люди?

Живут.

Плывут по течению. Пристанут к берегу. Отдохнут. Дальше гребут. К другому берегу прибьются. В струю попадут. В омуте застрянут…

Но это всё присказка. А вот и сказка.

В давние времена в далёкой южной стране, где не бывает морозов, где светит жаркое солнце, и вовремя выпадают благодатные дожди (рай, да и только) жил некий врач.

Это был хороший, знающий врач. Можно сказать – чудотворец. Он успешно лечил жителей той страны от всех болезней, какие только существовали там. Как бывает в подобных случаях, слава о необыкновенном чудотворце разнеслась далеко за пределы государства, и со всех окрестных территорий тянулись к нему люди жаждущие исцеления.

И никому он не отказывал в помощи. Мало того, денег с больных не брал, считая безнравственным наживаться на чужих бедах и страданиях.

Такой вот чудак.

Но как он жил?

Достался ему от умерших родителей маленький домик с крохотным садом, а поскольку климат в той стране был прекрасный, а деревья постоянно были отягощены вкусными и питательными плодами, то врач не умирал с голоду.

Что говорить: хорошо жить на юге.

А то, что у него не было ни жены, ни детей объяснять, надеюсь, не требуется. Оно и понятно: кто согласится жить с этаким, мягко говоря, бессребреником?..

И вот как-то раз, совершая утренний обход во дворе своего дома и отбирая наиболее тяжёлых больных, с тем, чтобы принять их в первую очередь, врач случайно прислушался к разговору двух пациентов.

– Слышал? – сказал один из них, – вчера его повесили.

– Поделом, – отозвался собеседник. – Мало того, что надругался над маленькой девочкой, он всю её исполосовал ножом. Места целого не осталось. Его не вешать, а в котле надо было сварить. Заживо. На медленном огне.

Врач вздрогнул. Но не чудовищность предлагаемой казни смутила его. Врач был сыном своего времени и считал, что преступник заслужил предлагаемое наказание, а имя злодея, упомянутое в разговоре. Когда-то, много лет назад он лечил больного с таким именем.

Врач расспросил собеседников подробнее. Да, это был тот самый человек. И врач вылечил его от смертельной болезни.

А теперь человек, которому он подарил жизнь, лишил жизни другого человека. Убил семилетнюю девочку. И не просто убил, а ещё надругался над беззащитным ребёнком.

Врач задумался и навёл справки о людях, казнённых в городе за последние десять лет. И ужаснулся. Все эти воры, маньяки, убийцы были в своё время его пациентами. И многим из них врач спас жизнь.

Для чего?

Чтобы они воровали, насиловали, убивали.

Что же получается?

Не зная ни сна, ни отдыха, отказывая себе во всём, он трудится, не покладая рук, и тем самым творит величайшее зло. И чем лучше он лечит, тем большее зло совершает. То есть, он – враг народа. Хуже палача, который, убивая, делает благо.

Не лечить людей?

Но что делать, когда их приносят на носилках, и, подняв к небу заплывшие гноем глаза, они вопят о помощи, взывают к милосердию и протягивают изъеденные проказой руки?

Как отказать им?

Ведь и замученную девочку лечил он несколько недель назад. Как и соседа-пекаря, как лечил кузнеца, плотника и других честных, порядочных людей.

Лечить одних и не лечить других?

Но как определить: кого следует лечить, а кому отказать?

На лбу не написано: честный человек стоит перед тобой или убийца. И неизвестно, кем стала бы девочка: добродетельной матерью или развратной воровкой. И как сложится дальнейшая жизнь соседа-пекаря, кузнеца и плотника?

Много бессонных ночей провёл озадаченный врач, но так ни к чему и не пришёл.

Но вот, что странно. Врач вдруг обнаружил, что у него пропал интерес к работе. Когда врач смотрел на стоящего перед ним пациента, то вместо того, чтобы определить, как лучше вылечить человека, он размышлял: а кто ты такой и для чего живёшь на этом свете? Чего ждать от тебя в дальнейшем?

Определённо что-то сдвинулось в душе врача. Иссяк источник доброты? Угас огонь любви?

Кто знает.

Точно известно лишь то, что однажды врач исчез.

Напрасно ждали его расслабленные и прокажённые, напрасно плакали и стенали родственники больных и умирающих, напрасно правитель приказал обыскать каждую пядь земли, – врач как сквозь землю провалился.

А, может, и вправду провалился. Или дракон сожрал.

Чего не бывает на белом свете.

Но горевали люди недолго. Потому что в соседнем городе объявился другой чудотворец. Он также лечил от всех болезней. Правда, при этом он требовал за свою работу непомерную плату, которая далеко не всякому была по карману. Но что делать: хочешь жить, да ещё быть при этом здоровым – плати.

Как иначе?

Но вот очереди у него не было. Или болеть стали меньше?

Сон в летнюю ночь

Я с трудом разлепил глаза, приподнял голову и прислушался. Точно. Звонят. Включил свет и взглянул на часы. Половина первого.

Господи! Какому идиоту мог я понадобиться в такую пору?

А звонки не унимались. Настойчивый. В том, что звонил мужик, я не сомневался. С тех пор, как я остался один в двухкомнатной квартире, всякий приятель, “сняв мадаму”, считал святым долгом воспользоваться моей жилплощадью для своих паскудных целей, прекрасно понимая, что я их не вытурю. Не тот у меня характер.

Но всякому паскудству своё время. Ведь только уснул. И видел какой-то сон.

Я встал, кое-как оделся (не демонстрировать же “мадаме” нижнее бельё?) и поплёлся в прихожую. Заглянул в глазок.

Вовка. Точнее, майор Вербеев Владимир Николаевич. Закадычный дружок. Много каши похлебали мы из одного котелка.

Но что ему надо? И он туда же?..

Такой образцовый семьянин.

Я вздохнул, снял цепочку и открыл дверь.

Один. И, похоже – трезвый.

Странно.

– Ты что, с ума сошёл? Посмотри на часы!

Вовка никак не отреагировал на мои слова. С тем же успехом я мог обратиться к вешалке.

– Ты веришь в вещие сны? – выпалил он, впиваясь в меня чёрными глазищами и не делая ни малейшей попытки войти в квартиру.

Я едва язык не проглотил. Откашлялся и внимательно осмотрел Вовку с головы до ног. Принюхался.

– Трезвый, – досадливо отмахнулся Вовка. – Вторую неделю ничего крепче кефира не потребляю. Так ты веришь в вещие сны?

– Ты припёрся ко мне среди ночи, – яростно зашипел я, – для того, чтобы узнать, верю ли я в какие-то дурацкие сны?

– Не какие-то и не дурацкие, а вещие.

– У тебя с головой всё в порядке?

– Думай обо мне, что хочешь, но, ради бога, ответь: веришь ты в вещие сны?

Было в его голосе, а, главное, глазах что-то такое…

Я молча раскрыл дверь пошире, приглашая Вовку в дом. Но он не шелохнулся, словно прирос к резиновому коврику, валявшемуся на площадке перед дверью.

– Ну, можешь ты мне ответить: веришь ты в вещие сны или не веришь?

– Веришь – не веришь. Не всё равно? Лучше скажи, что произошло? Что ты на снах зациклился?

– Некогда, – отчаянно выдохнул Вовка. – Собирайся. Поедем. Я тебе всё объясню в машине.

– Куда ты собираешься везти меня?

– Недалеко. К утру вернёмся. Если… если ты не струсишь.

Я не обиделся на Вовку. В разных ситуациях довелось нам побывать. В самых, что ни на есть экстремальных. Один Афган чего стоит. И если бы только Афган… Но никогда я не видел друга в таком состоянии.

А ехать придётся.

Я быстро дооделся, и мы спустились вниз. Вовкин голубенький жигулёнок стоял у подъезда. Мы забрались в машину, и Вовка лихо рванул с места.

– Осторожнее! Я ещё жить хочу.

– Понимаешь, пятую ночь подряд снится мне один и тот же сон, – возбуждённо сказал Вовка и надавил на газ. – С точностью до копейки. Как будто одну и ту же картину смотрю.

– Интересная хоть картина?

Вовка быстро глянул на меня и вновь уставился в лобовое стекло.

– Сейчас мы сделаем правый поворот, – глухо сказал он, – и там, на обочине, должен стоять разбитый белый запорожец, а возле него – гаишная машина, из которой должен вылезать гаишник. Капитан.

Вовка свернул направо и, не сбавляя скорости, помчался вперёд. Но я успел заметить: и разбитый запорожец, и гаишную машину, и вылезающего из неё капитана.

– Когда ехал к тебе, специально проехал по этому месту. Всё было чисто. А времени прошло, – Вовка посмотрел на часы, – ровно семнадцать минут.

– Ну и что? Эка невидаль. Ежели в истории покопаться, там бывали случаи похлеще.

– Какие случаи?

– Александр Македонский, например, увидел во сне средство к лечению одного из своих военачальников. А знаменитой Аспазии сама Венера, явившаяся гетере во сне, посоветовала лекарство, с помощью которого та излечила развившуюся на подбородке язву.

– Чепуха. Рецепты лекарств могли возникнуть в их подсознании.

– Хорошо. Когда Ломоносов плыл морем из-за границы, он увидел во сне своего отца, попавшего в кораблекрушение и лежавшего мёртвым на необитаемом, неизвестном острове на Белом море, но памятном ему с юности, потому что он вместе с отцом был некогда прибит к нему бурей. Лишь только Михаил Васильевич приехал в Петербург, как поспешил справиться об отце у своих земляков и узнал, что он ещё прошлой осенью отправился на рыбную ловлю и с тех пор не возвращался. Ломоносов послал к родным письмо и поручил брату разыскать отца. Мёртвое тело Василия Ломоносова действительно нашли в указанном месте.

– Случайное совпадение. Раз их прибивало бурей к этому месту, то почему отец не мог попасть туда во второй раз?

– А то, что в ночь на 5 ноября 1796 года цесаревичу Павлу Петровичу и его супруге Марии Фёдоровне приснился один и тот же сон: будто некая невидимая сверхъестественная сила возносит их к небу? После обеда они получили известие о внезапной смерти императрицы Екатерины, постигшей её утром того же дня.

– Так ли внезапна была её смерть?

– А вещий сон основательницы и игуменьи Спасо-Бородинского женского монастыря Марии, в миру генеральши Маргариты Тучковой? Недалеко от Смоленска в одной деревушке (дело, естественно происходило в 1812 году) ей приснился сон. Ей снилось, что над её головой висит рамка, в которой написано кровавыми буквами: “Твоя судьба решится в Бородино”. Когда она утром спросила у генерала, где находится Бородино, он ответил, что впервые в жизни слышит это слово. Стоит ли говорить, что генерал погиб именно там?