Вектор: Послесловие

– Как ни посмотри, – более взросло решил закрепить мысль Курт, все же являясь руководителем Анны, – наша задача – не использовать это во благо, а понять, как бороться, потому что это куда проще и быстрее, а времени, как мы все знаем, у нас очень мало.

Анна никак не дополнила этот вердикт – лишь, кивнув спокойно, решила вернуться к изначальным делам, оставив Курта и Мойру одних.

– Не будь мы хорошо знакомы уже хрен знает сколько, я всерьез бы испугался тебя, – чуть наигранно произнес он, поглядывая на Мойру выразительно.

– Да брось, ничего такого не было, отлично пообщались.

– Конечно, строй из себя невинную овечку, я ведь не был три раза женат и не разбираюсь, когда женщина явно доказывает доминирование.

– Может, поэтому ты и был женат три раза? Кстати, напомню, у тебя все четыре ребенка – девочки, и как у тебя с ними общение?

– Ну, началось, еще и детей моих приплела! Между прочим, общаемся, и хорошо… на расстоянии. Не будь я со стальным характером, то так бы и остался с первой женой. Я ответственнее некуда!

– На работе – да, тут не поспоришь, только вот, уж извини, не в жизни.

– Да, тут и правда так, – решив капитулировать, признался он в том, что было чистой правдой. – Но мы оба знаем, что Анна права, – решил он отстоять этот момент.

– Да. Но мне было интересно ее узнать.

– Да, да, да, оправдывайся, чуть не разорвала девочку – а она, между прочим, гениальный генетик.

– На Векторе тоже были все гениальные, как и умные, ну и куда их это привело?

Только Курт хотел подчеркнуть разницу между теми, кто был на Векторе, и ими, как в их окружение влился Наваро, с интересом взирающий на них поочередно.

– А вот и муженек твой! – Мойра обернулась, сразу словив встречную ей улыбку.

– Мы пока в разводе, – бросил Наваро, замкнув между ними треугольник. – Как там Света?

– Лучше, чем кажется. – После прихода Наваро легко было заметить даже крошечные изменения в реакции и поведении Мойры. – Но ей все равно тяжело, правильно сделал, что отпустил ее, так будет лучше.

– Она поделилась какой-то еще инфой о Векторе, о трупе Альберта? – чуть серьезнее спросил Курт.

– Нет. Сейчас ее волнует лишь личное, что не удивляет.

– Удалось убедить остаться?

– Я постаралась, но не знаю. Скорее да, чем нет.

– Вы уж простите, но не лучше ли наоборот дистанцироваться? – Курт включил некоторое беспокойство, которому сам не совсем уж был и рад. – Она-то, может, и умничка, но не будет ли того исхода, где произойдет саботаж, так, к примеру? Не говоря уже о том, какие у нее «теплые» отношения с Октавией.

Мойра не ответила и, взяв пример с Курта, ждала мнения от Наваро.

– Она же вышла из карантина, значит, угрозу представлять может такую же, как и любой из нас.

– Воодушевляет… – проронил, словно про себя, Курт.

– Благодаря ей у тебя уже есть образцы, будь помягче.

– Да понятно, понятно, – решил съехать Курт.

– Ты сейчас куда?

– Иду к Октавии, вернули работу камер и всех систем, так что день только начинается.

После этих слов они оставили Курта, которого уже подозвала к себе Анна, и, выйдя из лабораторного блока, неспешно двинулись к Центру, идя вровень друг с другом.

– Я тебе так и не сказала, как рада видеть здесь! – Мойра улыбнулась, совершенно не скрывая действительности произнесенного, и, увидев по реакции его лица взаимность, почувствовала некоторое облегчение.

– Обстоятельства только не самые лучшие, если бы не Октавия…

– То тебя бы вряд ли сюда прислали в срочном порядке. Но уже два месяца прошло с последней встречи, я бы не хотела продлевать это время. – Ее переживание вряд ли кто мог увидеть со стороны, но от него подобное было не скрыть, особенно когда сам он весь путь к Улью думал лишь о ней.

– Смею полагать, ты никого не встретила?

– Правильно смеешь. А ты?

– Нет.

Наваро чуть обнял ее за плечо и чмокнул в голову, оба зашли за угол на перекрестке, продолжая двигаться вперед.

– Знаешь, я, как узнал о том где ты и что тут, почему-то не мог выкинуть из головы, что, может быть, пора уже остепениться? Казалось-то, что у нас куча времени, но ты сама знаешь, какие ныне ставки и… Я впервые всерьез испугался за тебя, по-настоящему, аж до дрожи, да.

Лишь друг с другом у них получалось быть откровенными до конца и бескомпромиссно. Оба понимали, насколько важно сейчас забывать все плохое ради закрепления хорошего. Никто из них не знал, смогут ли они выжить, смогут ли остаться собой, да и смогут ли вообще выбраться отсюда и, простыми словами, уйти на пенсию, наконец откинув все и создав то, о чем они оба мечтают. Но всегда, словно назло самим себе, находят преграды.

– Поэтому я особенно рада тому, что ты здесь, а не где-то далеко. И как ни странно, но у меня подобные мысли появились еще до отправки сюда, когда только подписали все бумаги и я собралась тебе рассказать, куда лечу.

– Но ты не рассказала же. Я лишь по прибытии узнал, что ты здесь.

– Да, да, да, между прочим, занятный элемент судьбы. Я не рассказала, потому что испугалась, что с тобой может что-то произойти, поскольку опять же боялась, что ты сразу же ринешься сюда, спасать меня и оберегать. А вдруг у тебя баба какая?

– Ну ты даешь, женщина. Не беспокойся, если бы и была, то я бы точно ее бросил ради тебя.

– Как это романтично! – с некоторой долей сарказма проронила Мойра.

– Ты же знаешь, я тот еще романтик. Все ждал момента, чтобы наконец-то нам с тобой уединиться и поговорить откровенно.

– Видимо, только придется еще подождать, – многозначительно проговорила Мойра.

Они остановились у дверей в Центр управления. И, глядя в глаза друг другу, в которых скрывалось куда больше, чем можно выразить словами, они видели своеобразную дверь в будущее, где будут наконец-то счастливы на планете, оставив работу и долг позади. Все это длилось с минуту, может, чуть больше, но для них – словно небольшая жизнь, дающая не просто силы, а некую веру. Мойра проводила его взглядом за двери, и прямо перед закрывшимися створками Наваро произнес:

– Люблю тебя!

7

Оказавшись в Центре управления, Наваро не пошел сразу же к Октавии и Троице: вместо этого он где-то с минуту позволил себе прочувствовать максимально дотошно те приятные мысли о Мойре и их общем будущем, видимо, все же получившем еще один шанс на реализацию. Пусть изначально его и угнетало нахождение в таком месте при таких условиях его любимой, все же ранее он всегда разделял личное и работу, но сейчас все диаметрально изменилось естественным и неконтролируемым образом. Да, это не совсем правильно, думал он откровенно, личное стоит отодвинуть на второй план, а то и на третий. Но избавиться от чувства последнего шанса практически невозможно, будто бы, упустив и его, они окончательно потеряются и больше никогда не встретятся вновь. Разумеется, невозможно выкинуть из головы критику в свой же адрес насчет всех предыдущих конфликтов и преград между ними, что по-хорошему надо пустить в пользу и учесть ошибки прошлого окончательно, а то все нынешнее между ними заведомо теряет смысл. Но Наваро и так уже иного раз думал обо всех ссорах, недомолвках и даже обидах между ними, делая почти всегда одни и те же выводы, твердо веря в способность учиться на ошибках. Однако не успел он толком закрепить ориентировку для предотвращения заведомо проигрышных и бесперспективных решений и выводов относительно их с Мойрой, как он надеется, новых отношений, как перед его глазами во всей красе открылся Вектор. Ранее он относился к станции как к очередному объекту с очередной трагичной историей, все же, правда, неужели тут есть чему удивить, кроме масштаба этого сооружения, рассчитанного на несколько тысяч сотрудников? Но, оказавшись за спинами Троицы и Октавии, Наваро словно поддался давлению каждого монитора, изображение с которых отражало внутренние органы Вектора. Глядя на них все дольше и дольше, он почувствовал, будто это станция смотрит на него.

Даже без вида самой станции со стороны передавалось понимание устрашающей глубины и величественности одновременно. Огромный и таинственный, даже без ужасающей истории и контекста, Вектор вызывал трепетный страх, чуть ли не заставляющий пресмыкаться перед своим величием. Некоторые помещения казались совсем уж нетронутыми временем, не более чем картинкой, куда прямо сейчас можно попасть без лишней мысли об угрозе. Другие же вынуждали визуализировать предшествующие ужасные события вокруг попыток людей продлить свою жизнь путем создания когда-то безопасных мест, надеясь на спасение извне. Множество изолированных мест, куда рано или поздно пробирались твари Вектора, не просто узаконивая свое существование, но еще и отхватывая территорию путем уничтожения бывших владельцев. Где-то люди оставили мемориалы в память о погибших, где-то просто решались уйти из жизни раньше несправедливой кары, ну а некоторые места были отголоском человеческой адаптации, благодаря чему редкие индивиды подстраивались под новые реалии, превращая свое окружение и правила социума под стать безумию иноземной Жизни. Были еще и третьи места, будто бы совсем из другого мира, имеющего мало общего с научно-исследовательской станцией: Жизнь там распространялась бесконтрольно, превращая все окружение в уродливую и непригодную для человека среду обитания, куда попасть – страшнейшее наказание для любого из людей. Границы между этими тремя видами локаций порой были размыты, вынуждая наблюдателей со стороны гадать о том, кто же все-таки жил в том или ином уголке лабиринта без выхода: обезумевшие, лишенные всех стандартов морально-нравственного социального мира или же существа безумного происхождения, поддающиеся какому-то извращенному понятию иерархии. Но подавляющим результатом долгих лет изгнания выступал все же настоящий холодный ужас, ставящий под вопрос какую-либо попытку оправдания когда-то принятых решений устроить большую жертву ради понимания с последующим обузданием иноземной Жизни.

При долгом взгляде легко могло показаться, причем не только ему, что это сооружение смотрит в ответ, проникая вглубь существа перед ним, оставляя немыслимый, даже болезненный отпечаток в голове, затягивая в нечто неизвестное простому смертному. Но, что еще хуже, вслед за всеми страхами Вектор порождает истинное любопытство перед сокрытым и совершенно неизвестным, умело спрятанным за многочисленными дверьми станции, как зуд, избавиться от которого можно, лишь поддавшись ему. Что больше всего впечатляло, так это отсутствие кого-либо в тех стенах. Заброшенная станция, точно саркофаг или древняя гробница, брошенная в космосе, имела ужасающую историю, и, несмотря на богатый опыт военного, для Наваро сейчас непросто видеть последствия известной ему истории. Людей изолировали от мира без выхода, даже без возможности отправить прощальное письмо, жизни простых сотрудников в один день стали важнейшим экспериментом в истории человечества – а ведь их даже не информировали о смене приоритетов Вектора. Наваро все смотрел, подмечая каждый элемент интерьера Вектора, создавая у себя в голове картину ужасов, происходящих там когда-то давно. Все это затягивало, лишая возможности оторваться без веской причины, ведь с каждым новым изображением словно собиралась мозаика. Словно наркотик, обуздать силу которого хочется больше всего, будто бы от этого зависит его жизнь… Только это было не совсем так – не его жизнь под угрозой, во всяком случае, не в буквальном смысле: истина крылась совсем на поверхности. Жизнь Мойры была для него самым дорогим, и, столкнувшись с совершенно немыслимой угрозой в виде Вектора, Наваро всецело ощущает страх перед тем, как она, его любимая, может там оказаться, либо же все то может оказаться здесь, а он не сможет ее защитить.

Вектор – это уже не исследовательская станция, как и не чужеродная территория, пусть таковой и является по факту, но не по смыслу. Вектор – это огромный мемориал не только человеческой надежды и преодоления, но и жертвы.

– Стоп! – громко сказала Октавия, разрушив атмосферу глубоко спрятанной скорби и сожаления, проникающую в каждую клетку тела из-за прямого визуального контакта с содержимым станции. Она подошла к монитору справа, самому крайнему и верхнему, после чего попросила вывести изображение на центральный большой и увеличить, меняя контрастность. Свет ударил по широко раскрытым глазам Октавии – словно фарфоровая фигура, она казалось хрупкой, всецело отдав себя изучению изображения с камеры на одном из бесчисленных перекрестков Вектора. Она не двигалась, не моргала и смотрела своими большими глазами будто бы сквозь экран. Там, чуть дальше за перекрестком в коридоре, было тело человека. Оно лежит на столе или чем-то подобном, прямо у стены справа, головой к камере и повороту.

– Один из наших, – проговорил Первый, выведя изображение и на другие мониторы. Наваро пришлось сделать шаг назад, а Октавия все так же была неподвижна. В полуметре от центрального монитора они обнаружили черную фигуру, окруженную голубоватым свечением.

– Кто это? Идентифицировать можете? – Наваро обратился к Троице, получив быстрый ответ:

– Нет. Скафандр наш, но кто это, мы не знаем.

– Вот что ты искала – отправленную группу. – Мойра обернулась, поймав зрительный контакт с Наваро. – Вместо того чтобы определить безопасные и зараженные зоны, ты занималась…

– Я не людей искала, – ее слова прозвучали холодно и властно, – я искала маршрут Светы.

– Считаешь, ее рук дело?

– Я пошла тебе навстречу, не мешала выпустить ее из карантина, а значит, ты и должен ответить на этот вопрос!

– Она не могла убить его, кем бы он ни был.

– И все же одно тело мы нашли довольно близко к точке проникновения, но слишком далеко от останков Альберта. Где-то между ними есть еще Остин и Питер. Поняв ее маршрут, я найду источник антител. Скажи мне, Наваро, что займет меньше времени для поиска источника крови: разбор станции или же раскрытие убийств?

– Мы не можем полагать, что это связано! – нетерпеливо вырвалось из него, вынудив ее чуть улыбнуться, ведь то означало ее превосходство. Надменное, властное, но полностью контролируемое превосходство над ситуацией, чем она наслаждалась, – уж это он читал в ее глазах лучше всего.

– Ты не можешь.

– Если проблем с передачей данных нет, то стоит начать сканирование, создавая сетку зон охвата Жизни, – плохо игнорируя последние слова Октавии, говорил Наваро. – Чтобы подключить к ней Атию и Горди, потому что безопасность сейчас превыше всего. Прежде чем делать шаг, мы должны три раза думать, с этим-то ты не будешь спорить?!

– Ты знаешь, что следует сделать. Делай.

Октавия не просто смотрела – она именно изучала его, выжидала хоть какой-то необычной, нестандартной для такого человека, как он, реакции. Возможно, думала она с нескрываемым азартом, Наваро наконец-то поймет, как явственно вырывается из него помесь страха и любопытства перед внутренностями Вектора, из чего он сделает вывод в пользу важности смены приоритетов в угоду исполнительности. Возможно, продолжала Октавия, человек перед ней хотя бы сейчас, видя воочию то, с чем они тут столкнулись, повзрослеет. Да, у него отличный боевой опыт, как и опыт командира, – но, что несомненно делает его чуть более выделяющимся представителем своей профессии, так это некая, до сих пор не выжженная суровой жизнью надежда, та самая, от которой в самый трудный момент у него получается и сохранить рассудок, и мотивировать находящихся в упадническом состоянии людей. Некий герой, всегда рассудительный и честный, порой заботившийся обо всех вокруг больше, чем о себе. Октавия не любила таких людей. Среди гражданских, где важнейшей угрозой представляется неуплата налогов или жалкая простуда, Наваро был бы на вес золота – с этим она не может спорить. Только у них тут совсем другая сторона мира. Та самая, где любая слабость может разрушить все устои и нормы, все перспективы на будущее процветание городов и поселений. А причины, по которым мимо ее ведома сюда направили Наваро, ясны чуть меньше, чем то, каким образом этот человек думает. Почему же так? А все просто: руководство боится, вот и все, а чего – уже не важно. А вот Наваро… он еще та переменная, доверить которой свою жизнь Октавия вряд ли хоть когда-то сможет всецело. Человека не сложно понять – но именно такие, как он, совмещающие в себе слишком многое, словно нашедшие невидимый баланс между светом и тьмой, пугают Октавию.

Она обогнула его и встала у входа, дав негласно все полномочия ради реализации его затеи – причем вполне разумной, думала она, пока тот общался с Троицей, погрузившись в изображения на мониторах. Поглядывая на него глазами змеиного азарта, Октавия словно витала в воздухе, не чувствуя своего тела настолько, что в определенный момент не могла ответить, стоит она сейчас самостоятельно или оперлась спиной о дверь. И это прекрасно: в такие моменты в процессе небольшого конфликта вновь был выкован из бурлящей крови девственный и чистый контроль. В такие моменты она даже позволяла себе чувствовать – чувствовать некий эквивалент счастья от мыслей и порой даже представления перед глазами тех людей, которых тут нет рядом, да и быть не может, но влияние настолько сильное, насколько легко порой кажется заговорить с ними вслух. Это так же редко, как и сладко: всецело отдавать себе отчет о погружении в теплые и приятные ощущения заботы и любви от ее семьи, чьи лица всегда выражают лишь поддержку в ее адрес, на что она всегда отвечает взаимностью. Даже те оставленные в ее каюте фотографии не дают того вовлечения, какое дает данная эйфория, достижение которой – ее лучшая награда. В такие мимолетные фрагменты Октавия чувствует себя почти нормальным человеком.

Но все это заканчивается. Вновь ее окружает поле боя, практически шахматы, где главный ее враг – это человеческий фактор. Самым отъявленным представителем которого, как ей казалось ранее, была Света, но сейчас она почти с полной уверенностью передает первенство Наваро. И дело не только в том, какой он прилежный исполнитель в нужные моменты для повышения в должности или получения желаемого назначения: уж что-что, а руки его далеко не чисты, главное – это Мойра. Крайне сильный фактор влияния на того, в чьих руках судьба мира. Долбаная любовь и долбаные чувства, думала Октавия, ругаясь заодно на себя за такую оплошность: не надо было брать Мойру, мало, что ли, толковых докторов… Хотя, с другой стороны, не облажайся первая группа, вторую отправлять бы не пришлось. Причина и следствие, сраная причина и ненавистное для Октавии следствие, причем еще не понятно, что раздражает ее больше: простота событий, из-за которых за пару дней изменился баланс сил на Улье, или же те самые изменения, следующие после. «Ничему меня жизнь не учит!» – говорила себе Октавия в каждый момент, когда ситуация выходила из-под ее контроля так просто, что порой кажется, будто бы с ней играется сама судьба. А случалось это не так часто, от чего каждый из таких случаев она помнит, даже заставляет себя помнить, как наказание.

– Атия, слышишь меня? – всецело привлек внимание Октавии начавшийся разговор по видеосвязи на центральном экране.

– Четко и ясно.

– Мы подключились к Вектору, начинаем сбор статистики по содержимому на станции. Весь процесс в реальном времени, сможете наблюдать сами, я отправил ссылку.

– Отлично.

– Да не совсем – работает лишь сорок два процента камер. Некоторые зоны вообще скрыты, придется делать внешнее сканирование, но это займет время, на виртуальной схеме они отмечены черным.

– Там все плохо? – вмешался Горди, показавшись рядом с Атией.

– Можете сами посмотреть, доступ у вас есть.

Атия и Горди открыли на своих небольших мониторах дублированные изображения из Центра. Пока каждый из них пытался сформировать общее понимание из ожидания и реальности, Наваро неспешно продолжал, держа твердый тон руководителя:

– Где-то разбиты камеры, где-то поломана вся проводка, ну а где-то, что куда хуже, обесточены целые секторы, не говоря уже о серверах. Мы должны…

– Игнорировать любой эмоциональный фон, – утвердительно и нетерпеливо вклинилась Октавия, привлекая внимание всех, вынудив Наваро отступить с его ненавистными ей мотивирующими и ободряющими речами. – Перед нами работа, не более того. Позволить себе личную эмоциональную привязанность к тем жертвам и мотивам – это повторение их же ошибок. Касается каждого. Вектор – это склад, лишь твердой рукой разобрав который, отделив полезное от бесполезного, мы сможем достичь поставленной цели. Если кто-то неспособен на профессиональный и ответственный подход к работе, прошу незамедлительно подать в отставку. Замена найдется каждому. Здесь нет ничего личного, мы стоим на страже жизни, любой наш промах, недосмотр, ошибка приведут к катастрофе для всего человечества. Наши жизни и наши чувства – это более чем приемлемая жертва ради спасения целого вида. Каждый здесь профессионал, каждый знал, на что подписывается.

Пока Октавия заканчивала сильную, даже пугающую речь, раз и навсегда закрепляющую ее как истинного лидера, Атию вновь отвлек сигнал входящего текстового сообщения на личном планшете. Она отлично знала отправителя, а значит, и содержимое было предсказуемо, отчего она даже умудрилась удивиться улавливаемому символизму, заключающемуся в прямой противоположности между словами Октавии и мотивами присланных строк. Причем удивиться достаточно сильно – так, что она не заметила окончания фундаментальной речи, реакцию на которую, судя по всему, никто не выразил чем-то большим, чем молчание. И, стараясь как можно быстрее откинуть подкатывающие, крайне непривычные, неприемлемые, но уж слишком приятные ей чувства от присланного письма, Атия хотела громко отметиться в понимании слов Октавии – все же она согласна с каждым ее словом. Но та уже с интересом смотрела на что-то в одном из экранов, куда ей молча указал Наваро.

8

– Октавия прям жжет, – нагловато сказал Горди, но Атия проигнорировала. – Ну, я думаю, стоит подождать окончательного сбора статистики ущерба, прежде чем менять сетку контроля. Пока можем начать с полюсов, а то, судя по всему, как и предполагалось, реакторы – это пока наша главная опасность. А то ведь когда еще доберемся до них, чтобы отключить и… Атия, ты вообще меня слышишь?

Горди оторвался от проекции станции на центральном мониторе их блока, где сейчас постепенно проявлялась борьба трех цветов: зеленого – близкой к безопасности зоны, красного – опасной зоны и черного – неизвестности содержания. Атия была слева от него в паре метров, разглядывала свой планшет, слегка нахмурив лоб, что напомнило ему один из тех бесконечных моментов настолько сильного ее погружения в тот или иной процесс, насколько легко было спутать подобное с осознанным игнорированием. Но если он прекрасно понимал этот элемент ее характера и натуры еще с раннего детства, то окружающие в течение всей ее жизни далеко не единожды упрекали ее за такую черту. Порой даже вступали в конфликт, не понимая, насколько глубокий мыслительный процесс имеет стеснительная и замкнутая девочка: стоит только увлечься чем-то, так окружающий мир для Атии порой вовсе терял свою актуальность.

– Сестра?

Атия резко обернулась к нему, будто бы он высказал ей обвинение, ошарашив доводами и притязаниями.

– Зависла? – заботливо спросил он, подойдя ближе.

– Все хорошо. – Атия не знала, стоит ли ему рассказывать о причинах выпадения из реальности. Но лучше все же оставить это на потом, думала она, отложив планшет и вновь вернув полную концентрацию. – Что у нас?

– Да вот, предлагаю пока заняться стандартной программой и обезопасить полюса.

– Хорошо, – вылетело из нее так же легко, как и кратко.

Она всецело доверяла решению брата, рядом с которым всегда чувствовала себя в безопасности, что повелось еще с их раннего детства, где никого, кроме друг друга, у них, считай, и не было. Так уж незаметно зародилось: младший брат стал старшим, защищая сестру и заботясь о ней. А она не без причины плохо налаживала долгосрочный и доверительный контакт с окружающими людьми. Когда Горди было шестнадцать беззаботных лет, он выглядел старше и был выше большинства своих сверстников. Атия же всего через год после совершеннолетия попала в очень дурную компанию, где оказались очень плохие люди. Горди тогда не воспринял это всерьез – он был еще молод, глуп, безответственен. Росли они лишь при единственной бабушке, чья забота редко выходила за приготовление завтрака да стирку одежды, а значит, они были предоставлены сами себе. Но, как и было сказано ранее, Горди все же проглядел момент, когда его застенчивую и крайне непопулярную сестру красивыми словами затянули, как и было обобщено ранее, в плохую компанию. Ее искали месяц. Не было и дня, чтобы Горди не винил себя за такой промах, ведь он знал, в каком неблагоприятном городе они живут, – а так оплошал, поддавшись молодому нраву и желанию уделить внимание собственной жизни. Обвинений в свой адрес было не сосчитать, чувство вины в тот мрачный период жизни практически убило его. Но, зная, как и кого спрашивать, он все же нашел ее – правда, в другом небольшом городке. Из-за критического состояния пришлось отправить сестру в наркологическую клинику, а после этого еще долго ходить по врачам – но, как сказал психотерапевт, ментальные изменения непоправимы. Виновники, державшие ее в подвале не только ради забавы, а еще и сексуальных утех, накачивая наркотиками, так и не были найдены. Официально, по заявлению Горди, он нашел ее одну, больше там никого не было. Официально их так и не нашли, а дело было попросту забыто. Официально ни он, ни она не знают и не помнят их лиц, имен, как и отличительных черт. После нахождения Атии бабушка, как обычно, не лишающая себя дневной дозы алкоголя, обвиняла уже не его, а ее. После того дня они с ней никогда больше не виделись – и вот спустя годы им даже неизвестно, жива ли она еще или нет.