По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 4

В целом жило оно с нашими князьями в мире, хотя, естественно, взаимные приграничные набеги то и дело случались. Ко времени нападения Ермака Сибирское ханство представляло собой вполне оформившееся государство, пусть и на более низком уровне общественного развития по сравнению с московским царством. Фактически оно даже было независимым, поскольку его руководитель хан Кучум от выплаты дани Ивану Грозному, если вы помните, отказался. Границы его, как видите, достаточно размыты – недаром они нанесены на карте либо пунктиром, либо неопределённой линией. На севере самоедь/ненцы, остяки/ханты да и вогулы/манси входят в его состав весьма условно: они если и платят хану дань, то лишь те, до кого его люди смогли добраться. На юге живут могущественные ногайцы, и здесь речь уже идёт о винегрете из дружбы и соперничества, ну а на западе и вовсе зловеще нависает Московия, только что подчинившая себе Казанское ханство и явно не простившая убийство своего посла.

Кучум свергает своего соперника Едигера в 1563 году[555]. По местным понятиям, он вполне достоин этого титула. Новый хан не просто чингизид в тринадцатом поколении. Он представитель так называемого «золотого рода» – потомков его четырёх сыновей (Джучи, Чагадая, Угедея и Толуя), которые только и могут претендовать на то, чтобы их называли ханами[556]. Ведь его предок был пятым сыном Джучи[557]. Наконец, Кучум – внук хана Ибака, который правил Сибирским ханством в конце XV века и был свергнут предками Едигера[558].

К моменту захвата власти новому хану исполнилось, по-видимому, 27 лет[559] – возраст по тем временам вполне зрелый. Он был казахом[560], известно имя не только его отца (Муртаза[561]), но и матери (Сылы́-Ханы́м[562]). Главным делом его почти двадцатилетнего правления, несомненно, является внедрение в ханстве ислама как государственной религии. Ислам, естественно, был известен в этих местах и раньше, но Кучум поставил дело, так сказать, на официальную основу. Его мусульманское имя, кстати говоря, звучало как Кучум Мухаммед Бахадур-хан[563]. Он обращается за помощью к своему отцу, а также к могущественному бухарскому хану Абдулле II[564]. Первого он просит направить к нему войско, а второго – знатоков Корана. Но почему к Абдулле? Ну, во-первых, потому, что тот Кучуму родственник: оба ведут свой род от того же Шибана[565]. Так что ранее два правителя вместе сражались с Казахской ордой[566], потом бухарский хан оказал знатному сибирцу «родственную» помощь при захвате власти[567], и вот теперь содействует в распространении «истинной веры». Во-вторых, первичному проникновению ислама в Сибирское ханство содействовали именно бухарцы[568]: через этот город проходили их торговые пути, здесь они имели свои постоялые дворы – караван-сараи, здесь они, естественно, и молились. А как молиться без священнослужителя-муллы? Вот за купцами они и потянулись. Так что обращение Кучума по этому поводу к Абдулле Второму было вполне естественным. Что же касается дополнительной военной помощи от папы, то она понадобилась, потому что ни в одной стране ни одна новая религия мирно не приживается – вспомните, как жестоко князь Владимир крестил Киев.

В общем, с исламом всё пошло не так уж и гладко. Бухарцы, а также ещё приглашённые Кучумом казанцы увлеклись внешней стороной, сделали, в частности, излишний упор на обрезании, люди категорически не понимали, зачем им нужна эта болезненная процедура, повсюду то тут, то там начали вспыхивать бунты, дело доходило до убийств и самоубийств, и в результате данный процесс завершить не удалось не только тогда, но и до наших дней. А вот недовольство в своём государстве хан посеял существенное, и при походе Ермака это ему горько аукнется.

Придя к власти, Кучум, кстати говоря, долгое время в контакт с Москвой не вступает. Лишь через шесть лет, получив от Ивана Грозного грамоту с упрёками, – мол, предшественник твой был нам послушен и дань-ясак платил, а ты нет[569], – он пишет ему первое письмо, но как равный к равному[570]: «Аллаху акбар. Вольный человек Кучум-хан – великому князю белому царю. Известно всем справедливое правило: народы воюют, а не если не воюют, так мирятся. С нашим отцом твой отец в добром мире жил, купцы наши через границу ходили, потому что земли твои рядом; народы наши тоже жили в мире, зла между ними не было, а ныне, в наше с тобой время между простолюдинами спокойствия нет. Не посылал я к тебе грамоты, потому что война у меня была, и недругов я своих побил; если захочешь нынче мира, то будем жить в мире, а пожелаешь воевать, то будем воевать»[571]. Не думаю, что царю такой подход понравился, но, как бы то ни было, где-то через три года хан всё же приносит Ивану Грозному традиционную для сибирцев присягу, которая называлась у них шарт-наме́, а у русских – шерть[572] (в то время в отношении этих народов у нас в ходу был даже глагол «шертовать», то есть «давать клятву верности»). Её церемония была разной: одни – остяки/ханты – ели при этом хлеб с ножа или с сабли, другие – енисейские кыргызы[573] – всыпали в чашу с напитком порошок меди или золота и выпивали её (в случае с русскими таким напитком могло быть вино)[574]. Я же не удивлюсь, если в случае с Кучумом использовался Коран. Эта присяга-шерть стала для него роковой. Иван Грозный посчитал, что новый хан признал его своим полным повелителем, и последующей «измены» не простил. А ведь в отличие от наших великих князей и царей, сибирцы понимали шерть не как абсолютное подчинение, а как своеобразный договор с взаимными правами и обязанностями. Так что если «партнёр» своих обязательств, по их мнению, не выполнял, то от неё можно было с чистой совестью отказаться. Мы ещё встретимся с таким отношением к шерти в ходе моего рассказа.

Но пришло время рассказать о Ермаке Тимофеевиче. Вы, видимо, уже обратили внимание на то, что я называю его несколько по-иному – Ермолаем Тимофеевым. Потому что Ермак – это скорее кличка, имя, уменьшительное от Ермолая[575]. У казаков были приняты такие обращения: среди коллег нашего героя можно, например, встретить Ивана Кольцо, Ивана Грозу, Богдана Брягу (или Брязгу, то есть Болтуна) и т. д. Употребление клички вместо имени, отсутствие отчества, довольно смутные отрывочные сведения о начальном периоде жизни (неизвестна даже дата его рождения) свидетельствуют о том, что Ермак, по-видимому, был человеком простым. Его портрета не сохранилось, хотя летописи пишут о том, что был он среднего роста, коренаст, широк в плечах, имел чёрные слегка вьющиеся волосы, приятную внешность и острый взгляд[576]. А кого называли тогда казаками?

Слово это («кача́к», «качга́к») нерусское, в дословном переводе означает «беглый»[577] и пришло к нам, скорее всего, от татар. Так у тюркских народов в древности именовались люди, «которые по разным причинам теряли связь со своим родом или общиной и вели жизнь бесприютных скитальцев, зачастую добывая средства для существования грабежами и разбоями»[578]. Вот именно этим до нападения на Сибирское ханство (да и потом) Ермак и занимался. Иными словами, был бандитом. Причём бандитом не рядовым, а их атаманом, то есть, говоря языком современным, лидером организованной преступной группы (ОПГ) просто гигантских размеров даже по тем понятиям. В исторических источниках называется цифра как минимум в семь тысяч (!) человек[579]. Иначе говоря, Ермак в течение примерно двадцати лет[580] командовал самой настоящей уголовной армией. Это, кстати, ничуть не помешало ему (а может быть и помогло) участвовать со своей братией в Ливонской войне под началом царского воеводы Дмитрия Хворостинина[581]: осуществлять набеги на Литву, оборонять Псков, а также сражаться в нескольких крупных битвах[582].

Казаки базировались на Дону, по-видимому, а его нижнем течении, главный же район их преступлений приходился на Волгу, по которой шли торговые пути из недавно завоёванной Иваном Грозным А́страхани на север – на Казань, Кострому, Ярославль, Москву и так далее. Как пишет один из наших историков, они «со спокойной совестью»[583] убивали и грабили всех более или менее богатых людей, попадавшихся им под руку, в том числе и русских купцов и даже царских послов. В конце концов терпению правительства наступает конец, и 1 октября 1577 года[584] против них направляется мощный и хорошо вооружённый отряд. Тут же выясняется, что к бандитам в полной мере применима русская поговорка «молодец среди овец, а на молодца и сам овца», то есть бесстрашными да удалыми они были только по отношению к мирным торговым кораблям и караванам, но при первом же столкновении с регулярными частями терпят поражение и банально разбегаются. Бежит с Волги и Ермак, причём одним из первых, ещё до отправки царского войска. 28 августа[585] он с частью своих головорезов направляется на север и вскоре появляется в бассейне Камы, в Приуралье. Места эти в те времена были довольно дикими и принадлежали семье Строгановых – наверное, первых в истории России крупных предпринимателей (сегодня их назвали бы олигархами). О них стоит рассказать поподробнее.

Род Строгановых ведёт своё начало от татарского мурзы, то есть знатного человека. Как его звали изначально, неизвестно. Зато мы знаем его христианское имя – Спиридон. Дело в том, что по каким-то неведомым нам причинам он решил перейти на службу к Дмитрию Донскому, крестился и, естественно, получил имя, соответствующее новой религии. Наш князь вполне ему доверял и, решив как-то выступить в поход на татар, поставил во главе своего войска Спиридона. Операция потерпела неудачу, русская рать была разбита, а её руководитель оказался в плену. Татары не простили своему соотечественнику смены веры и предали его мучительной смерти: он был разрублен на куски, а перед этим его тело ещё и строгалось рубанком. У Спиридона осталась беременная жена, которая уже после его смерти родила мальчика, назвала его Кузьмой, а люди стали именовать его «сыном строганого», откуда фамилия и пошла[586]. А ещё Спиридон славен тем, что, по преданию, познакомил наших предков со счётами[587] – китайским изобретением[588], прижившемся в России и более восьмисот лет исправно выполнявшем функцию современных калькуляторов и компьютеров.

Потомки Кузьмы перебрались в Великий Новгород, а его внук Лука[589] содействовал в 1445 году выкупу из татарского плена Великого князя Московского Василия II Тёмного[590]. Но этим заслуги Строгановых перед русскими правителями только начались. После присоединения Иваном III к Московскому княжеству Великого Новгорода (в 1478 году) они покидают этот город, и примерно через десять лет документы фиксируют их в небольшом, но широко известном на Руси своими соляными промыслами городе Соль Вычегодская, лежащем примерно в 1.200 километрах к северо-востоку. Соль и становится источником первых крупных доходов данной семьи. Если сын Луки Фёдор умирает монахом[591] (хотя уже занимается солеварением[592]), то один из его сыновей Аника уже чрезвычайно богат. Три его старших брата получают от Василия III разрешение на разработку новых соляных источников[593], но умирают бездетными, и он наследует весь семейный, как бы мы сегодня сказали, бизнес. Не ограничиваясь солью, Аника разворачивает торговлю «мягкой рухлядью», причём не только скупая привозимые в Соль Вычегодскую меха, но и снаряжая экспедиции за Урал. В 1558 году он отправляется в Москву к Ивану Грозному, подробно рассказывает ему о богатствах тех краёв и о перспективах их использования и получает царскую грамоту о передаче во владение его сыну Григорию земель Пермского края. Через десять лет следует ещё одна грамота, на новые земли, в 1574 году – третья, теперь уже на сибирские просторы в бассейне реки Тобол[594]. В результате данная семья становится обладателем просто гигантских территорий: так, например, площадь современного Пермского края составляет более 160 тысяч квадратных километров[595] (хотя его границы точно с прежними владениями Строгановых не совпадают), а это больше, чем, скажем, Греция[596]. Они располагаются по обе стороны Урала, а на востоке перехлёстываются, между прочим, с владениями хана Кучума. Нет нужды говорить, что это быстро приводит – как бы это помягче выразиться – к недоразумениям. Ситуация усугубляется тем, что на новых землях находят серебряную и железную руду[597]. Неизбежно начавшиеся вооружённые столкновения быстро превращаются во взаимные набеги, только недальновидные сибирцы приходят и уходят, а Строгановы приступают к постепенному и планомерному освоению «своего» края: строят укреплённые города, оснащают их артиллерией и формируют своеобразную частную армию из русских, литовцев, немцев и тех же татар[598], тем более что царская грамота 1574 года прямо разрешает им «воевать сибирского ‘салтана’»[599].

Впоследствии члены этой семьи будут неоднократно предоставлять свои денежные средства в распоряжение русских царей, получат титул баронов и графов, будут занимать высокие государственные должности (министров, генерал-губернаторов), породнятся чуть ли не со всеми знатными фамилиями империи, но в 1918 году потеряют бо́льшую часть своих владений, которую отберут большевики-коммунисты, и в большинстве своём уедут за границу. К настоящему времени род Строгановых практически пресёкся: его последняя прямая представительница – баронесса Элен (Елена Андреевна) де Людингаузен живёт в Париже. Детей у неё нет[600].

К этому интересно добавить, что данной фамилии мы обязаны появлению всемирно известного русского блюда бефстроганов, которое, строго говоря, должно произноситься как «бёфстроганов», поскольку вошло в нашу речь сразу же в своём французском звучании и означает «говядину по-строгановски».

Граф Александр Григорьевич Строганов принимал участие в Отечественной войне 1812 года, брал Париж, дослужился до звания генерала от артиллерии, занимал должность управляющего министерством финансов Российской империи, а впоследствии был назначен генерал-губернатором Новороссии и Бессарабии[601] (сейчас это, соответственно, южные области Украины и Крым, а также часть Молдавии[602]). Главным городом этого края была Одесса. Как и многие богатые люди тех времён, Александр Григорьевич держал так называемый «открытый стол», то есть ежедневно велел накрывать в своём доме стол, за которым совершенно бесплатно мог, как тогда говорили, откушать любой образованный и прилично одетый человек. Блюда для таких угощений готовились, как вы понимаете, в значительных количествах, и вот повару генерал-губернатора французу Андре Дюпону приходит как-то на ум мысль совместить русскую кухню (нарезанную мелкими квадратиками и обжаренную говядину) с французской (горячим сметанным соусом). Только в отличие от французской кулинарной традиции, в соответствии с которой соус подаётся к основному блюду отдельно, Дюпон обе составляющие решил перемешать. Получилось вкусно, просто в приготовлении и удобно для раскладывания по многочисленным порциям. Впервые рецепт этого блюда был опубликован в России в 1871 году[603] знаменитой издательницей кулинарной литературы Еленой Молоховец[604]. После Второй мировой войны бефстроганов разошёлся по всему миру и сегодня прочно ассоциируется с русской кухней. А вот у нас в стране мало кто знает историю его появления, да и вообще иногда произносят это слово неправильно: помню, как в моём детстве продавщица мясных полуфабрикатов кричала, завлекая покупателей: «Котлеты, шашлыки, бифстроганы-ы-ы!»

Вот во владения таких влиятельных людей и бежит Ермак. Можно представить себе недовольство и обеспокоенность Максима Строганова[605], внука Аники: кто ж обрадуется, когда к тебе нежданно-негаданно нагрянет «шайка»[606] из несколько тысяч[607] бородатых громил[608]? Внешне, однако, он принимает их дружелюбно и даже даёт возможность пожить некоторое время на своих землях. Правда, надолго связываться с такой сомнительной компанией он явно не желает, и когда Ермак со своими сообщниками высказывает намерение двинуться за Урал и пограбить там, Максим снабжает их всех хлебом и летом 1578 года[609] спроваживает на восток (но проводника не даёт).

В результате казаки идут почти наощупь и уже через месяц с правильного пути сбиваются, причём долго своей ошибки не замечают. Вскоре наступают заморозки, потом холода, выпадает снег, и Ермаку становится ясно, что без зимовки дальше идти невозможно. Здесь на Среднем Урале, на левом притоке Камы реке Сы́льве[610] он велит возвести острог – небольшой укреплённый городок, обнесённый высокой стеной, построенной из брёвен с заострёнными вверху концами (отсюда и название). Защитившись от возможных нападений местных жителей, казаки сами совершают на них несколько набегов и берут богатую добычу[611]. В остроге Ермак возводит церковь, в которой служат находящиеся среди разбойников священники (их трое), а также один беглый монах[612]. Атаман резко ужесточает дисциплину: за неповиновение начальству, попытку побега и прочие провинности устанавливаются строгие наказания, вплоть до смертной казни. На приговорённых к ней – а таковых оказывается в общей сложности более двадцати человек – одевают мешок, набитый камнями и песком, и бросают в воду. Менее суровая кара заключается в том, что человеку в одежду насыпают песок и сажают на некоторое время в реку – а ведь климат на Урале нетёплый. Весной 1579 года Ермак отправляется в обратный путь. С ним на земли Строгановых возвращаются пять тысяч человек[613], то есть на тысячу меньше. Это показывает, насколько тяжело далась казакам данная зимовка – даже если принять во внимание то, что некоторое их количество осталось во вновь построенном остроге.

Убедившись в хорошей возможности практически безнаказанного грабежа за Уралом, Ермак по возвращении требует от Строганова новой помощи. Тот было начинает упираться – ведь это недёшево, – но казаки прямо заявляют, что тогда просто прибьют его, разграбят его дом, поделят имущество[614] и всё равно возьмут своё. Такая перспектива Максима, естественно, не радует, и он идёт с разбойниками на сделку. В соответствии с ней Ермак получает три пушки, каждому невооружённому казаку выдаётся ружьё, всем выделяется необходимое количество пороха, свинца для отливки пуль, а также ржаная мука, крупа, соль, сухари, коровье масло и по половине солёной свиной туши. Кроме этого, казачье войско получает по одному знамени с изображениями святых на каждые сто человек и даже музыкальные инструменты (барабаны, трубы и т. д.) – так сказать, для поднятия боевого духа. За это Ермак даёт письменное обязательство возместить Строганову все расходы за счёт награбленного в Сибири добра, да ещё при удачном исходе дела и приплатить «бонус» (это, правда, было обещано устно). В результате припасов оказывается так много, что гружёные ими суда начинают чуть ли не уходить под воду, так что приходится осуществить их срочную разгрузку и часть вещей с продовольствием оставить.

И вот, наконец, 12 (или 13) июня 1579 года[615] пятитысячный «диверсионный отряд»[616] Ермака отправляется в свою вторую экспедицию. Едва ли он предполагает, что в результате неё разгромит целое государство, заслужит прощение самого царя, да и вообще войдёт в историю. Задача ставится намного скромнее – грабёж[617]. О Сибирском ханстве он, естественно, знает – ну, так тем хуже для Кучума: пусть его подданные раскошеливаются. Как русские да иностранцы на Волге. Что же касается Максима Строганова, то он, я думаю, и вовсе вздыхает с облегчением: как говорит хорошая русская поговорка, «баба с возу – кобыле легче». Глядишь, эти оторвы в Сибири сгинут, а деньги – дело наживное.

Ермак разбивает свои силы на отряды по сто человек, ставит над каждым командира и вводит сверху донизу строгую подчинённость. Дисциплина устанавливается железная: жёстко караются неповиновение и прочие преступления, кроме одного – грабежа (он-то как раз приветствуется[618]). Отряд устремляется за Урал, однако, несмотря на имеющихся на этот раз проводников, быстро выясняется, что выбранные реки слишком мелководны. Вновь начинается блуждание, и в результате снова происходит зимовка. Из построенного с нуля острога казаки опять осуществляют набеги на местных жителей – вогулов/манси и обирают их в самом прямом смысле этого слова до нитки[619]. Нет нужды говорить, что слухи об этих бесчинствах распространяются широко, и коренное население начинает готовиться к вооружённому отпору.

Весной атаман проводит смотр своему воинству и выясняет, что у него осталось 1.636 человек[620]. Всего! Часть умерла от тяжёлых условий зимы, часть была убита во время грабительских набегов, а часть – несмотря на строгие дисциплинарные меры – попросту разбрелась-разбежалась. Тем не менее, 1 мая 1580 года он на вновь построенных кораблях-стругах продолжает свой путь.

Вскоре происходит первое более или менее серьёзное столкновение с местными жителями. В попытке остановить незваных гостей они дважды обстреливают с берега суда казаков из луков, но это не производит никакого эффекта. Более того, в ответ даётся залп из огнестрельного оружия, и никогда не слышавшие его грохота сибирцы разбегаются. В отместку за попытку сопротивления Ермак приказывает сначала разорить их селение, а потом сжечь его дотла. Сходной участи подвергаются и остальные поселения на пути казаков, а 1 августа они практически без боя берут Чимги (будущую Тюмень[621]). Это уже серьёзный населённый пункт, и стоит он практически на границе Сибирского ханства. Здесь атаман решает остановиться на очередную зимовку[622].

Известия о быстром приближении неприятеля доходят до Кучума довольно быстро. Ничего хорошего от этого он не ждёт. Ещё несколько лет назад в его государстве стали наблюдаться странные явления. То в воздухе неведомо откуда начинал разноситься колокольный звон, то вода в Иртыше становилась кроваво-красной, а стоящий у его берегов утёс выбрасывал золотые и серебряные искры, то с неба до земли простирались огненные столбы[623]. Шаманы считали это плохими предзнаменованиями. А с некоторого времени на песчаном острове при слиянии Тобола с Иртышом стали в полдень появляться два зверя. Один, приходивший со стороны Иртыша, был белым волком. Другой, чёрный, появлявшийся от Тобола, был похож на небольшую охотничью собаку. Каждый раз они схватывались друг с другом, собака неизменно побеждала, а потом оба исчезали в воде. Кучум потребовал от шаманов разъяснений, и те сказали ему, что волк – это он сам, а собака – русский воин, который вскоре появится в его государстве и лишит его власти. Хан настолько разгневался, что велел разорвать прорицателей лошадьми, но пророчество стало широко известно[624].

А казаки тем временем подбираются к владениям Кучума уже вплотную. В одном из пограничных городков они захватывают ханского сборщика дани и приводят к Ермаку. Тот обходится с пленником ласково, оказывает ему знаки внимания, расспрашивает о здоровье хана, говорит, что хочет посетить его как друг, но напоследок приказывает произвести залп из пяти ружей[625]. Кучумовский чиновник, никогда прежде не видавший и не слыхавший такого, оказывается потрясённым до глубины души. А атаман, довольный произведённым эффектом, приказывает отпустить его с миром – и с подарками – к своему государю в уже известный вам город Искер/Сибирь.

Через некоторое время татарин предстаёт перед глазами Кучума – в русском одеянии! – и рассказывает ему о стрельбе пришельцев из луков, «что огонь из них пышет»[626], а также об их миролюбии. Тот верит в добрые намерения казаков с трудом: наслышан о творимом ими беспределе. И тотчас велит собирать силы для отпора Ермаку, который 9 мая 1581 года[627], приняв все необходимые меры предосторожности, начинает движение уже непосредственно в глубь Сибирского ханства. Его отряд идёт вниз по Туре́, впадающей в Тобол.

В устье Туры происходит очередное вооружённое столкновение с сибирцами. Ермаку противостоят сразу шесть татарских мурз. Бой продолжается несколько дней и заканчивается полной победой русских, побивших множество неприятелей и взявших столько добычи, что не могут всю её разместить на своих кораблях, так что часть приходится закопать. Но и казакам сражение даётся нелегко: в их рядах остаётся 1.060 человек[628]. Тем не менее, они достигают главного: прорываются в Тобол.

Тут их ждёт очередной оборонительный рубеж. Поперёк самого узкого места реки татары протягивают железную цепь, а на высоком правом берегу располагают большой отряд. Ермак появляется здесь 29 июня[629]. Его корабли упираются в заграждение, сверху начинают сыпаться стрелы. Бой идёт три дня. Его судьбу решает военная хитрость. Видя, что людей у него намного меньше, чем у неприятеля, Ермак приказывает натянуть на вязанки хвороста казацкое платье, разместить их вдоль бортов, а высвободившуюся таким образом часть своих сил скрытно высаживает на берег в тыл неприятелю. Татары, подвергнувшиеся неожиданному удару сзади, видят к тому же на вражеских кораблях множество «людей», решают, что их хотят окружить, и бросаются врассыпную. А довольные собой казаки продолжают своё неумолимое движение вперёд. Их силы, подорванные упорными боями, тают, делается недельный привал, но после своеобразного военного совета большинством голосов принимается решение поход всё же продолжить.

Примерно в это же время в руки к русским попадает один из многочисленных слуг Кучума. Он оказывается для Ермака просто информационным сокровищем. Атаман получает ценнейшие и подробные сведения об укреплениях Сибири[630], о силе и вооружении ханского войска и – самое главное – о его боевом духе (который к тому времени сильно упал). Услышанное всех сильно порадовало: Кучум хоть и велел обнести город рвом и сделать завалы по лесным дорогам, но сильное беспокойство и неуверенность в столице от этих мер не убавились.