Полная версия
Черти-Ангелы. Роман-дневник
Этот стрекозёл, Димка, наговорил гадостей, я думала – умру. Так стрёмно стало на душе! И даже разбираться пошла, уму непостижимо! Чтоб я пошла что-то выяснять? Когда такое было? А, главное, какая буря в душе поднялась, аж сама себя испугалась! И какое же счастье, что это – буря в стакане! Страшное слово «Малая» – никогда не забуду! Дама оказалась крестницей Его матери. Живёт по соседству в переулке. Мужа у неё посадили летом. Вот и ходят все, ей помогают. Ну, вот как Лене сегодня с дровами. И вообще, она старая, эта Малая-Алёна – ей целых 23 года! Что было в моей куриной башке, когда я слушала Димку!».
Он, кстати, на дискотеке нашёл нас. Извинялся – пошутил неудачно. А мне как королю из «Обыкновенного Чуда» – то ли музыки, то ли цветов, то ли зарезать кого-нибудь хочется теперь. Ладно. Разобрались, успокоились. Ночь поцелуями всё исправила, и луна стыдливо за тучи спряталась, глядя на нас. Ну, думала, воскресенье без потрясений случится. Как же.
В обед выползли с Алинкой на улицу. Сонные, как осенние мухи. Тут радость нечаянная – Оксана с Аней приехали, подружки по лету. Я перезнакомила девчат, принялись болтать о всякой всячине. За разговором не заметили, что к нам подошла незнакомая женщина. Остановилась рядом – руки в боки.
– На Солоху похожа, – шепнула Алинка.
– На Аксинью, – не согласилась я.
Мы с любопытством уставились на неё.
– Здорово, дивчата.
– Здрасьте, – почти одновременно произнесли.
– Як дила?
– Нормально, – ответили нестройным хором, переглядываясь.
– Прям водевиль какой-то, – едва слышно прокомментировала Алина.
– Вторая часть балета «Ромео и Джульетта». – подтвердила я, памятуя, что первая часть произошла вчера. И, скажем честно, так себе выступление артистов, на троечку. Вот пена!
– И хто из вас горожанки?
Мы так опешили, что дружно промычали: «Всеее».
– Як уси? – женщина встряхнула серьгами.
– А так, – рассмеялась Оксана.
– Да в чём дело-то? – закипела Алинка.
– Та ни в чом, – всплеснула руками незнакомка. – Ну ось вы две малявки ще, – посмотрела она на Аню с Оксаной, – а ты, чернява, мабуть, Славки мово, а белява, мабуть, Галкиного охламона будэ.
Мы выпали в осадок. Хлопали ресницами, а я к тому же в свекольный столб превратилась. Алинка очухалась первая.
– И дальше чё? – встала она с лавки.
– Ось прийшла побачить, шо за дивчины таки. Окрутили хлопцив. А бабки мине кажуть – твий Славка на пэрроне бул. Та не один. Думала – брешуть. И ще в яку рань! В жисть не лизла в його гульки, да прям разпирае, ни можу. Шо за дивчата, шо наши хлопци с питухами вскачили, а? И ладно, мий ще юбочник, на усё пидэ, но, шоб Галкин?! А я бачу – ничо'го дивчины, гарни. Мабуть, и оболтусы наши с такыми справными за ум визьмутця! Ну, ладно, дивоньки. Ось побачила, серденько отвила, пиду, – мать Славки, если мы правильно поняли, поправила косынку на голове, подмигнула нам и пошла восвояси.
– Я в отпаде! – перевела дух Алинка и ущипнула меня, – Эй! Ты чего, умерла?
– Я в ужасе. Что это было?
Подруга ухмыльнулась:
– Не, не так. Надо – шо це було?
– И шо це було? – послушно повторили мы втроём.
– Смотрины, – хихикнула Алинка, – интересно, хлопци в курсе? И чё ты в ужасе? Не твоего ж мамаша приходила. Не Галка! А меня эта тётка приколола, никаких тебе скандалов, никаких истерик. Ты хоть догнала, чё нас одобрили?
– Это тебя одобрили, а беляву – ещё неизвестно, – я вроде пришла в норму.
– Ой, не бзди. Щас моя пойдёт к твоей, расскажет, яки мы гарни да справни дивчины, и всё будет тип-топ. Жди сватов с гармошкой.
Мы в который раз переглянулись и расхохотались, хором воскликнув:
– Но шобы Галкин?!
Жизнь похожа на детский мячик. Ещё недавно он катился медленно, плавно огибая препятствия на пути. И я всегда знала, вернее видела, – в какую сторону. Но вдруг по нему ударили. С силой. С такой силой, что он полетел, поскакал, высоко подпрыгивая на кочках. Оглянуться не успела, как говорится, и – «мой весёлый синий мяч, ты куда помчался вскачь?». Бегу за ним вдогонку, пытаюсь поймать, взять в руки, но он (она, жизнь), выскальзывает, стучит о землю, катится, снова ускоряясь. А я никак не могу угадать, куда занесёт её сейчас, в какую из сторон.
«24 октября. 18-00
ОН поломал руку!!! Дневник, вот объясни, как? Ну как такое могло случиться? Почему? За что?! Куда-то поехал на мотоцикле и упал. Теперь мать никуда не пускает, «Минск» заперла в сарае. Он ходит только в школу. Чуть ли не под конвоем родственников. Так сказал Славка. И теперь неизвестно, когда мы увидимся! Надеялась на осенние каникулы, но и они под угрозой. Папа ездил в деревню. Что там наплели о нас с Алинкой всякие бабЛюбы, чё насплетничали, я не знаю, только вернулся злой как собака. И пьяный. Кричал, что мы в шалавы готовимся, что дружить с Алинкой запрещает, что в деревню я больше не поеду. И вообще, такое нёс, уши вяли! Только, чё б ни делал, с Алиной я всё равно дружить буду. И к НЕМУ, если надо будет, по водосточной трубе слезу, и уеду в Донской, хоть и с пятого этажа!!!
21-00.
Теперь мы не разговариваем. И всё равно, Дневник! Я считала отца другом, а он самый настоящий предатель! Но ты знаешь, я и это переживу. И другое тоже. И ничему не удивляюсь. Разве могло быть по-другому? Не зря я боюсь счастья. Потому что за него всегда надо платить. Всегда! И я платила. И сейчас расплачиваюсь…».
Ребёнок, рождённый в знак примирения. В любви. На радость всем, с надеждой. Дочка долгожданная, младшенькая – это я. Девочка, которая плачет и кричит родителям: «Сейчас задушу себя, если вы не перестанете!» – тоже я. Как ни старались они, разбитую чашку не склеить. Когда была не права народная мудрость? Трещина-то осталась. Тяжело быть свидетелем краха семьи, быть орудием в руках двух некогда любящих людей, быть щитом и мечом. Первый счёт. Первая плата.
А ещё предавала маму. Когда бежала навстречу объятиям отца. После скандалов. Детская память такая короткая! Ненависть за мамины слёзы и боль умирала также быстро, как и рождалась. Зато воспоминания о том, как собирались все вместе по выходным за завтраком, или пили чай с ватрушками вечерами; как зимой родители по очереди катали меня на санках, как папа переворачивал их, и я выпадала, и небо вертелось вместе со мной, и звёзды смеялись, и мама с ними вместе, и я… – эти воспоминания жили во мне. А в маме – уже нет. И я предавала, когда вырывалась из её рук: «Папа!». Потом их история закончилась. История нашей семьи закончилась. Развод. Взрослые вздохнули спокойно. И я. Не понимала ещё, что через пару лет судьба подсунет под нос второй вексель. Плати. За всё хорошее. Мама умерла. Болезнь подкралась неожиданно, на цыпочках, мне так казалось. Но «знающие» люди шептались, что «угробили». Семейная жизнь, она такая. «Нервы, все болезни от нервов. Сколько крови попил. Если б не дети, да разве б она терпела?» – причитали. Мама умерла. Разве это – не расплата за годы беззаветной любви и заботы? За чувство нужности и защищённости?
Вернулся в дом папа. Забрал меня из семьи Сушковых. Мама думала, что она ненадолго в больницу попала: операцию сделают, и всё. Не сообщила отцу о своей болезни, не позвала присмотреть за мной. Снова зашушукались соседи: «Зря отдали дочь, да он же не поднимет девочку, пьяница!». Поднял. А и поднял, дулю вам! – усмехнулась я неизвестно кому. Им, всем. Вот только… платить что-то больше не хотелось. Потому-то и не ждала больше ничего хорошего, и не желала. Потому-то и радовалась, когда влюблялась безответно. Бесплатно, так сказать.
«23-00.
Но ведь устаёшь? Рано или поздно полезешь на рожон, ну, сколько можно? Эй, эй, судьба, хочу счастья! Я заплачу столько, сколько скажешь! И, пожалуйста! Вот – Он. Вот – счастье. А вот – поломанная рука. Запреты, ссора. Заказывали?
Звонила сейчас Алинка. Поболтали. Целый час, наверное. Телефон аж вспотел! Говорит, что я многому придаю слишком большое значение. Каким-то ненужным событиям и вещам. Что сама себе усложняю жизнь. Нет никакой расплаты, а только банальное стечение обстоятельств, с которым надо бороться. Как сейчас: не пускают в деревню, и что же? Подтянуть учёбу, не спорить с предками, они и отпустят. Сломал руку, никуда не выходит? Сами пойдём. Возьмём пацанов и пойдём к Магомету. Ты же гора, говорит. Будь выше обстоятельств. Как у неё всё просто! Я иногда завидую её суждениям, отношению к жизни. Сказала, чтобы я взяла себя, учебники в руки, и вперёд, кривые ноги! Насмешила меня. Представила, как они, ноги эти, бегут такие по улице, а за ними книжки и тетрадки…».
А оно ж, как назло, – ничего в голову не лезет!
Этилен, пропилен, сигма-связь,Электронные облака.За окном неба серая бязь,Я от химии отвлеклась,Я не слышу с урока звонка.Логарифм, интеграл, упростить.Возвести и, конечно, извлечь.Я б и рада – на миг, чтоб забытьТвои взгляды, слова. Мне б – учить.И тогда, ты пойми, гора с плеч.Но сквозь формулы, сквозь уравнения,Не сбавляя скорости мчитЧёртов поезд любви. Без сомненияПравит им машинист.«28 октября.
С отцом помирились, ура! Шансы на поездку возрастают! Папа говорит, выпил, сорвался. Дочь выросла, а он к этому не готов. Просил прощения. Да я не могу на него долго сердиться. И ни на кого не могу. Мне их жаль почему-то. Бывает, мне гадости говорят, а мне их жаль. Ведь они от бессилия же. И время тратить на злость. Зачем? Нет, я позлюсь, конечно. А потом жалею. Их. Дурацкий характер!
Да, напостой забываю написать. Как-то встретили на вокзале наших. Димку, Славку и этого, который на дискаче приставал, Вадика. Ну, он в женихи набивался, «старый, лысый, беззубый». Мы пошли их с главного ж-д на пригородный провожать, по путям, между вагонами. Они остановились покурить и выпить пива. А тут менты. Блииин! Я испугалась, думала нас загребут. Но этот Вадим намолол им с три короба, что он нас знает, в одном доме с нами живёт, чуть ли не в одном подъезде. И он совершеннолетний, паспорт есть. Хитрый такой! Кажись, рупь дал, нас отпустили. «Берите своих баб и валите, пока мы не передумали». Только посмотрели так, будто мы неизвестно чем занимались. Как Ленин на буржуазию, посмотрели, чесслово! Если предки узнают, не видать нам деревни, как пить дать. Поедем или нет, вот в чём вопрос. Почти как у Шекспира!».
Осенние каникулы начались громко и страстно. Что там цыгане или бразильская Изаура? Их бубны, костры, интриги, страдания и рядом не стояли с ноябрьскими событиями в деревне. Пожалуй, только революция со своими потрясениями и залпом Авроры дотягивала до накала страстей. По крайней мере мне так казалось те дни. Едва мы приехали, скинули вещички и поздоровались, как слухи тут же облетели хутор. Случилась миграция парней к нашему двору. «Женихи приехали!» – радостно скакала племяшка, Лена никак не могла успокоить дочь. Женихи те, да не те. В смысле, не тот. Потому что ты не приехал. Я помнила, помнила – мать никуда не пускает. Но всё же, всё же. Я надеялась: а вдруг?
В тот же вечер Алинка поссорилась со Славкой. Он вызвал её серьёзного разговора наедине. Я об этом потом узнала. Пока дружная компания ребят гоняла чаи, курила и смеялась на веранде, я смылась в зал. Скучно было, и грустно. Тебя нет, ну что мне с ними делать? А вот 30 уравнений, заданных Борисом Макарычем на каникулы, ну изверг прямо, сами себя не решат, и ждали-пождали не слишком радивую ученицу. Гордо и тихо, как маленькое приведение из Вазастана10, я удалилась. К тетрадкам, к алгебре. Не успела как следует попыхтеть над ними, как в комнату распахнулась дверь, на пороге возник взъерошенный Славка. Морда лица красная, взор горел – персонаж ада наяву. Из-за его плеча выглядывала Алинка. Делала «страшные глаза», тыкала пальцем в воздухе на парня, а потом крутила у виска. Пантомима та ещё. Славик захлопнул дверь не глядя, подруга еле успела отскочить, стремительно пересёк зал. Чуть ли не рухнул возле меня на колени, но присел на корточки, взял за руку.
«4 ноября. 16-00.
Мы в Донском. Ура! Алинка на лавочке. Занимается «курощением, низведением и дуракавалянием». Гордость и кокетство. Обещала произвести разведку, узнать у пацанов, чё там да как. Я вся как на иголках, Дневник. Пойду к ним.
19-00.
Темно и холодно, перебазировались на веранду. НИКОГО так и нет. И ни привета, ни словечка через друзей. Да нужна ли я ему? По-настоящему? Я бы трупом легла, чтобы увидеться, а он? Димка этот ещё ошивается. Друзей каких-то новых приволок со Второй улицы. Один из них – Миша. Красив как сатана! Нет, как сто сатанов. Сатаней? Короче, Дневник: брюнет с такими глазищами и ресницами, что запросто можно пропасть. Клянусь пионерским галстуком, пропала бы, утонула бы, да поздно. Всё уже случилось до этого Мишки. Нас с Алинкой смех разобрал: как он бедняжечка пытался произвести впечатление, да всё мимо кассы!».
Еле успела спрятать дневник между тетрадками, учебниками и посмотрела на Славку. То, что увидела… Он ещё ничего не успел произнести, а стало трудно дышать. Я видела однажды такой взгляд. Когда хотят сообщить о смерти близкого человека, но не знают, как это сделать и уже жалеют. Заранее жалеют. Папин взгляд! Вдруг стало зябко. И зыбко. Сердце, как путник, что устал, замёрз и всё глубже и глубже проваливался в пески или, может быть, в грязь, и сил нет брести, сердце – билось медленней. Отчаяние охватило меня, что же он тянет, и молчит?!
– Натаха, – наконец произнёс. Решился. Ненавижу, ненавижу, когда так ко мне обращаются, что за дурацкая Натаха ещё! – Выслушай меня.
Когда он закончил свою речь, не поверила тому, что услышала. Да нет же! – я не поняла совсем. Уставилась на него, как баран на новые ворота, отказываясь воспринимать действительность.
– Повтори, – попросила, силилась вникнуть в ту чушь, которая пролилась из Славки, как вода из опрокинутого ведра.
Тот повторил, вот прям – слово в слово. Кирпич, наверное, произвёл бы меньшее разрушение в моей голове, если бы упал в тот момент, чем разговор, потому что. Потому что Славка предложил мне встречаться! И, предваряя вопросы, затараторил так быстро, что я не успевала реагировать и задавать их. Дескать, с подругой моей у них – кончено. Раз и навсегда. Алина не та девчонка, с которой он хочет быть. И всегда знал, какая я замечательная, но внешний блеск другой затмил ему глаза. Только сейчас понял, что на самом деле ему нужна я. И вообще, ради меня он на всё пойдёт. И звезду с неба достанет. Слушала этот бред, прижав ладони к губам. Пыталась сдержать смех. От радости, что слышу не то, к чему приготовилась. Я ведь ждала самой худшей вести о тебе. Пыталась сдержать дрожь. От злости. От обиды за Алинку. И за тебя. Ведь он же твой друг! И пока ты взаперти, нянчишься с переломом, твой друг подкатывает ко мне!
«…а потом Славка сказал про кое-кого, что я не нравлюсь, Дневник! И никогда НЕ НРАВИЛАСЬ ЕМУ! Что Он вообще не способен на какие-либо чувства, только мамочку свою слушает. Вот Славка бы вторую руку сломал, но сбежал бы от матери на встречу со мной. Перечеркнул всё хорошее, что случилось в моей жизни, за пять минут! Одним махом лишил всего, и теперь ещё желает, чтобы мы встречались! Да я столько мата не знаю, чтобы выразиться и сейчас, и тогда! Мычала, как глухонемая в ответ. Оттолкнула Славку, и не поверишь, Дневник, мне почудилось, что он какой-то липкий и противный до тошноты!».
Выскочила из дома в одних галошах. Забыла куртку, шапку. Прочь! Прочь отсюда! У калитки врезалась в Димку, вот оно, спасение, и правда! Я узнаю правду:
– Отвези меня, пожалуйста!
Он сразу понял, что к тебе. Нахмурился, губы сжал.
– Пожалуйста!
– Ты бы хоть оделась.
Я растерялась. Вернуться за одеждой?
Нет, я не могу, не могу. Не могу!
На моё счастье, бегство не осталось незамеченным, Алинка поджидала меня. Правда, перехватить не успела. Зато сообразила захватить куртку, когда бросилась вдогонку.
«Димка не только привёз. Меня, Алину. Куда ж я без неё? Димка позвал, матери чё-то там нагнал, зачем зовёт. Он вышел! Вышел!»
И мы шагнули одновременно. По грязи, как посуху, навстречу друг другу. Ты подхватил меня, закружил, что-то шептал. Я вопила: «Рука, твоя рука!», и смеялась, и прятала лицо у тебя на плече. Услышала, наконец, что же ты шептал. Про мать на больничном. Про брата, старшего, что он пропал пять лет назад, уехал в Ростов, не вернулся, и нашли его убитым. Что – ну никак ты не мог сейчас спорить с ней, потому что после аварии, мама как с ума сошла от страха за младшего и теперь единственного сына.
«Я так рада, Дневник, так рада! Мы увиделись! Да, да!!! И я знаю, и понимаю, что происходит у Него на самом деле! У меня, у нас, всё так хорошо, что даже опять мне страшно! Вдруг опять счастье исчезнет? Уже не злюсь на Славку за его ужасы, которые намолол. Я ж бы так и сидела, ждала у моря погоды, мучилась. А тут извольте, как меня понесло. Димка удивил. До чёртиков! Но что случилось у Алинки со Славкой, понять не могу. Чё они не поделили, чтоб завертеть такую фигню! Чтобы Славка такое западло устроил? Он, конечно, никогда не был мальчиком-колокольчиком, но тут совсем чё-то с катушек слетел! Так что теперь мой черёд с Алиной о делах её скорбных калякать! Да уж! Ну, и начало каникул! Я фонарею без баяна. Что же дальше будет?»
Глава шестая
Раз ромашка, два ромашка. Раз ноябрь, два декабрь. Вступил в город. По-хозяйски, размашисто. Не декабрь – суровый дядька в грязном ватнике, сбитых кирзачах, с видавшей виды котомкой, из которой изредка сыпалась снежная манка. Ростов встретил прохожего хмуро, неприбранным, неумытым. Острее обозначились морщины в кирпичных стенах, в асфальте. Пригорюнились, повесили сучья тополя да клёны. Декабрьский снег не радовал: колол иглами, пригоршнями сыпался за пазуху да слепил, превращаясь после в чёрное месиво под ногами. Но словно наперекор погоде на душе у меня – чисто и светло. Три субботы, три воскресенья минуло с тех пор, как счастьем окончились для меня осенние каникулы. Встреча с тобой. Празднование твоего дня рождения 12 ноября, ради него мы с Алинкой сорвались в соседнее село, где находился переговорный пункт. Заказывали звонок в город и слёзно умоляли родителей позволить нам остаться ещё на денёк. Фух, разрешили! А, вернувшись, узнала, что приезжала бабушка, мамина мама, и брат с женой. И как они хотели увидеться – да где там, когда тут на кону встречи с тобой! Я, конечно, взгрустнула, но на пять минуточек всего. Видеть тебя, слышать – превыше всего. Ведь семья со мной всегда: была, есть и будет, а ты только появился, как восьмое чудо света. Ну, не могла я тратить ни секундочки на родню, разве что – на Алинку, но это ж вообще – дело святое!
«6 декабря.
Я такая эгоистка, ужас просто! Во-первых, в своей эйфории не сразу поговорила с Алиной о том, что у них со Славкой произошло, тоже мне подруга! Так и потом испугалась, что больше не поедем в деревню, не смогу встретиться кое с кем. Разве не коза? Хорошо, хоть всё-таки поговорили. Алинка сперва отнекивалась, темнила чё-то там, да и я, надо сказать, тоже не шибко понятливая, то ли счастье ум отбило, то ли что. Короче. С помощью жестов и матьеготаковского языка объяснила мне подруга позицию Славки. Что любовь – костёр, и, чтоб он горел, палки подбрасывать надо. Фууу! Мол, ему доказательства от Алинки нужны. А она его послала подальше. Сказала, что в геометрии такой не сечёт, и чувства – не теорема, чтобы их доказывать. Вот Славка и взбеленился. Я бы, наверное, умерла, Дневник. Если бы мне предложили такое! То есть я всё понимаю. Они – пацаны, физиология, то, сё. Но не так же пошло, не так же вульгарно, не так же, даже слов не хватает – как же, это – просто мерзко. Мне кажется, что я и сейчас захлёбываюсь от негодования!!!
И стыдно за Славку, и чувствую вину, что познакомила Алинку с этим стрекозлом. И, что у меня – всё хорошо. И что я больше переживала и переживаю за наши поездки, чем за подругу. Позор! И ничего поделать не могу. Как мне хочется ездить снова и снова, но без неё я по-прежнему боюсь и стесняюсь. Да и отец охотнее отпускает меня с Алинкой, это же понятно. Но вчера она, сама того не зная, меня успокоила. Заявила, что не только будет продолжать ездить в Донской назло Славке, но и Новый год мы будем с ребятами отмечать. И ещё покажет этому любителю наук кузькину мать и где раки зимуют. С помощью красавчика Мишки. Ой, чую, завертятся все, как ужи на сковородке! Мне аж не по себе от боевого задора Алинки. А она ржёт: такая вот нынче сводка Совинбюро».
Мало мне досталось личных хлопот, так ещё и по учёбе прибавилось. В начале декабря пришли в класс представители РИИЖТа. Рассказали о том, что в следующем году открывают при своём институте школу, 10, 11 класс. И выпускные экзамены в ней будут считаться вступительными. То есть такая лафа перед нами открывается – один раз отмучиться, и привет – ты уже студент. Конечно, мы оживились. Прощай школа, прощай Борис Макарыч, который вдруг из демократичного учителя превратился в зануду и тирана, по нашим подростковым меркам. Классное руководство, что ни говори, сыграло злую шутку со всеми. Теперь мы просто мечтали вырваться из-под его крыла, да и вообще – школы. Был в перспективе оказаться будущим студентом один минус – проверочные экзамены в конце второй четверти, по физике и математике. Мол, желающих много, а все ли потянут? Словом, добро пожаловать в отборочный тур.
«9 декабря.
Раздали сегодня билеты и задачи по физике. Я взглянула – обмерла. Блииин! Да как её сдать-то? Вот же устроили подарочек эти преподы! Пришли, раздразнили будущим, и на тебе: теперь посмотрим ху из ху. А нам и не снилось, называется! У меня же совсем другая физика в голове с химией в придачу. Вот сколько раз себе говорила, возьми себя в руки, так нет же! А за окном – снег. Идёт и идёт. Кругом так красиво, как в сказке про Морозко. Белым бело, искрится, свежо. А мне в груди жарко, а у меня в душе – август. С календаря вот вырвала странички наших встреч, вложила на память об этом лете.
Часто думаю о Нём, Дневник. О нас. О том, что дальше будет, как. Говорю, пишу, что ЛЮБЛЮ. Но имею ли я право говорить, писать, что люблю Его? Я ведь что думаю. Любить – это принять человека таким, какой он есть? Или как? Если не разделять, то хотя бы понимать и принимать вкусы, интересы, привычки. И нужно их обязательно уважать. Не придумывать ничего в человеке, а то разочаруешься быстро. Но ведь это – слова, слова… и ничего больше. Всё равно напридумаешь себе бог знает чего. Ведь нельзя же с ходу, взять и узнать человека. Вот и фантазируешь, обжигаешься, если так и не сможешь ни понять, ни принять. И вообще, когда любишь… – любишь именно человека или ту часть своей души, которую в него вложил? Свою любовь в нём? Не знаю… Хочу любить искренне, но не терять при этом своё «я», пусть и маленькое. Хочу, чтоб меня понимали и уважали, как стараюсь делать я. Не хочу только требовать и ничего давать взамен. И нужно, верю, точно нужно, не себя любить в этом человеке, а его самого! Получится ли?
А помнишь, что о любви я подумала осенью? Может быть тогда в первый раз подумала серьёзно? Когда не пошла в кино с ребятами? Как раз между разговором с Алинкой о личной революции и первой совместной поездкой в Донской. Настроение в тот период выросло, как нос у Буратино, до потолка, но качалось из стороны в сторону, как рябинка на сквозняке, от малейшего дуновения…»
* * *– Дом стоит, свет горит, – напевала я в комнате, – из окна видна даль, так откуда взялась печаль? Откуда, откуда, всё оттудова, – окинула взглядом диван – на нём парад нарядов. Предстояло выбрать прикид для похода в кино: джинсы (подарил брат) и красная водолазка (от мамы осталась) или джинсы (брат подарил) и белая рубашка (от формы пионерской). Водолазка в печёнке сидит, на рубашке – шеврон нашит, и пуговицы дурацкие, золотом горят, как поётся. Тоже, знаете ли, не «Бурда», а делать что? Похолодало, а гардеробчик не подготовлен, не-а.
– И вроде жив и здоров, и вроде жить-не тужить11, – я в который раз открыла шкаф. Папин свитер взять, что ли? Хоть плачь! Ну, не пропускать же из-за этого фильм. Тем более премьеру. «Интердевочка», вечерний сеанс. Ребята, бывшие одноклассники кажется Ирки Яковлевой, очередь отстояли – будь здоров, не кашляй. За колбасой так не занимали.⠀Решено! Пойду в водолазке. Не буду курточку снимать, не ужарюсь. Я протянула руку за одеждой, и…
– Куда собираешься? – на пороге отец. Я и не слышала, как он зашёл в квартиру.
