Черти-Ангелы. Роман-дневник

23-00.

Ну, чё я говорила? Телефон затренькал в восемь. Коля. Ля-ля-три нуля, пары, не сможем сегодня. А мне-то чего? Сказала, ну и не надо. Алина сидит, глазищами палит меня, на ногу наступает, я спохватилась. А когда можете? Коля – завтра вечером, в кино пойдём. Пришлось согласиться. А он – ну и ладушки, целую. Нет, каков фрукт? А я каков фрукт? Ведь если честно, позлорадствовала над Алинкой, что в кои-то веки оказалась я права. Хорошо, что она всё-таки не ездила!

22 декабря.

Ходили. Если честно, даже не помню, чё за фильм. И почему я не скажу, что у меня есть парень? Что все эти Колины «ладушки» и «целую» мне абсолютно ни к чему! Правда, он и не спрашивал ни о чём, и не предлагал, но как-то не по себе от двусмысленной ситуации. И самое гадкое – я совру, если скажу, что мне это не нравится. В итоге я молчу, как партизан на допросе. А сегодня даже позволила взять себя за руку. Чисто из эксперимента – почувствую что-нибудь? Ни фига! Сердце как билось, так и билось, ровно и спокойно, только противно стало от самой себя. Коля, прости! Больше никаких опытов! И вообще, тебе же Алинка нравится. Тогда к чему весь этот «белый лебедь, белый пух, не влюбляйтесь сразу в двух»?

23 декабря.

Вчера последний день учились. С завтрашнего дня консультации. По химии в четверти – тройбан. Я было расстроилась, но папа сказал, что три – оценка государственная, и нечего тут сопли распускать. А я чё? А я – и рада сразу не распускать. Алинка ночевала у нас. Болтали до часу ночи. Пока соседка не стала в стенку стучать. Блин, ну и слышимость у нас в домах! Мы еле угомонились. Алина считает себя влюбчивой. А я? Папа сказал однажды, что женщина – это такое уравнение, которое может иметь несколько решений, противоречащих друг другу. И поди теперь, разберись! О студентах тоже шептались. Больше не встречались с ними. Коля звонил – опять двадцать пять – они не могут, сессия начинается, то, сё. А я ему – ну, и ладушки, пока. Трубку положила. Обалдела и я, и Алинка, да и хлопец, стопудово.

Ещё решила после праздников Игорю (солдатику) в Каунас написать, о том, я встречаюсь с парнем. Мы вроде просто друзья по переписке, и ждать из армии его я не нанималась, и вообще, но чувствую, что надо сообщить. Так честнее. Перед всеми и перед собой в первую очередь.

24 декабря.

Я сейчас столько думаю, кошмар! О любви, конечно, о судьбе, о счастье, о стране нашей. Судьба страны – как судьба человека, не кажется тебе, Дневник? Есть счастливые судьбы, лёгкие, а есть тяжёлые. По-моему, России та ещё судьбинушка досталась. Один Сталин чего стоит. Тут на днях вспоминали по истории. День рождения его было. И хоть говорят, «каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает», но с вождём, по-моему, перебор.

25 декабря.

Алгебру писали. Вроде ответы сошлись со всеми. Ой, да лишь бы не двояк! Тут надо физику учить, и костюмы делать. Когда в деревне были, Алинка предложила устроить бал-маскарад. Пацаны начали ржать, а давайте. Мы, мол, снежинками будем! Ну, подруга и решила их на слове подловить. Прикинь, Дневник, вот пена будет! Снежинки! Я валяюсь!

27 декабря.

По алгебре – 4, фух. Папка расщедрился, банку с соком манго выделил. Где он её раздобыл, не знаю. Никогда такого дива дивного не видела, и не пробовала. Так что не с пустыми руками поеду в Донской. Приходил Сушков, к физике готовиться. Умора! Два билета выучили, первый и тринадцатый. Всё! Потом чаи гоняли да Цоя слушали. И Джоанну Стингрей. Как сдавать в таких условиях, спрашивается?

28 декабря.

Офигеть, Дневник!!! Сдали, на 5!!! Считай, я уже учусь в школе при РИИЖТе. Я до сих пор в отпаде!

Пришли с Сушковым в обмороке на экзамен. Я пошла первой, чего тянуть кота за хвост. Тяну билет – 13. Чуть не подпрыгнула на радостях. Заходит Сашка, берёт билет. Пальцем показывает – первый! Уссаться и не жить, вот это пруха! Кому рассказать – не поверят. А больше всех – физичка, она-то нас знает.

30 декабря.

Всё, завтра Новый год. Принесёт ли он счастье? Вот – 31 декабря. Любого года, какой ни возьми. Разве отличаются, скажем 31 декабря 1909 года от 31 декабря 1979? Понятно, что мода не та, люди, да и страна уже не те, но хлопоты? Ощущение праздника, предвкушение волшебства? Всё те же! Что бы ни происходило с миром, атмосфера чуда – всегда. Украшенные витрины, разноцветные гирлянды, ароматы хвои и мандаринов, надежды на лучшую жизнь – не меняются из года в год…».

– Ты спишь, что ли? Приехали! – пихнула меня в бок Алинка.

А потом был петух. Точнее, его тушка. Рубить не пришлось, а вот щипать отправили. Нас с тобой, на веранду.

– Маленькой ёлочке холодно зимой.

Из лесу ёлочку взяли мы домой, – ты улыбался и фальшивил. – Бусы развесили, стали в хоровод…

– Весело, весело встретим новый год, – подхватила я, подула на пальцы – стыли. Но мы отчаянно продолжали.

– Надо бы согреться.

– Как? – я – сама невинность, ресничками хлоп-хлоп, а мысли поперёд батьки в пекло лезут, да и чувства – туда же.

– Очень просто! – зачерпнул горсть перьев и подбросил вверх над моей головой. – Новогодний салют, проше, пани!

Рыжие мокрые хлопья осели на волосах, щеках, на носу.

– Ах, так! – вскочила. А я-то подумала, а я-то ждала! И двумя руками в тазик – на тебе: – Получи, фашист, гранату!

Не прошло пяти секунд, полетели клочки по закоулочкам. В воздухе – пух-перья, петух благополучно забыт: лежал сиротливо в тазике, синими лапами наружу. Баталия переместилась во двор, в ход пошло запрещённое оружие – снег за пазуху и, наконец, поцелуи.

Как! Как я ждала новогоднюю ночь! Мечтала: обязательно случится «это». Что-нибудь из разряда запретного, из взрослой жизни. И я знала – ты тоже ждал. В каждом взгляде, в слове, в прикосновении – еле сдерживаемые нетерпение, эмоции, огонь. Сестра почувствовала неладное. Улучила минутку, выловила меня в коридоре:

– Поклянись, что не натворишь глупостей! Или, честное слово, больше никаких компаний и свиданий.

Я вспыхнула. Спорить, убеждать в обратном не хотела, да и бесполезно – читай меня как открытую книгу. Впрочем, как и давать слово. Ведь не сдержу! Но Лена не отступала:

– Поклянись!

– Э… мм

– Памятью мамы!

– Клянусь! – выскочила на улицу, дверью хлопнула со злости, думала из петель вылетит! Ах, Лена, предательница, знает, чем брать! Какие они, эти взрослые! Гады, вот! Я наклонилась, зачерпнула снег, растёрла по лицу, смешала со слезами: ты не увидишь, как плачу. Да и зачем? Если нарушу клятву, кто об этом узнает? А тебе и вовсе ни к чему знать о разговоре. Я успокоилась и вернулась в дом. Приняла решение.

В комнатах – дым коромыслом. Кто ёлку наряжал, кто гирлянды вешал. Племяшки под ногами крутились, в ладоши от восторга хлопали. Меня Алинка сразу охомутала: подай, принеси. И ты со мной. Вместе чистили, мыли, ты подшучивал, я краснела, в мыслях одно – нарушу слово. А вслух смеялась над твоими шутками. Лена поглядывала на нас настороженно. Славка позвал тебя съездить с ним за магнитофоном и колонками, ты отказался:

– Извини, не могу. Без меня тут некоторые не справятся. Учить их ещё и учить, как картошку резать правильно.

– Поучайте лучше ваших паучат! – возмущались в ответ «некоторые» и замахивались полотенцем.

– Детский сад, – фыркнул Славик.

«31 декабря. 19-00. Не верится, но скорей всего, это последняя запись в году. Лена выгоняет нас на дискач, говорит, сама управится. Ну, и Вадик ей поможет. Тот самый тип, что в женихи мне набивался осенью и от милиции, помнишь, Дневничок? Видно, всё дело в нём. С меня клятву взяла, а сама? Ладно, блин! Не буду писать гадости, прости. Не хочу портить праздник.

С наступающим, Дневник!».

В 22—30 мы покинули танцы, чтобы успеть проводить старый год. Ещё не выпили ни капли, а хмельное веселье накрыло нас с головой. С шутками-прибаутками ввалились в дом, а там – глаз не отвести от стола, скатерть-самобранка, да и только! Это ж надо снарядить такой в эпоху тотального дефицита. Душа согрелась, словно возле печки, в носу защипало: какие ж все кайфовые, постарались на славу. И мы, и пацаны, и Лена, конечно! Я подумала, что в последний час, перед боем курантов, Земля, будь она существом, вздохнула бы с облегчением. В эти 60 минут человечество забывает о плохом. Мысли только добрые, светлые, с надеждой. От того и тяжести никакой, от того и дышала бы планета полной грудью.

И, когда часы пробили положенные 12 ударов, и время застыло в пространстве; когда закончился 89 год, но 90-ый не наступил; когда уже нет вчера, ещё нет завтра, есть только секунды сегодня, мы посмотрели друг на друга, а все – будто куда-то пропали. Как изображение в телевизоре. Ни голосов, ни лиц, ни слов, ни вздохов, никаких «можно», «нельзя». Просто я и ты. Рядом. Всего мгновение, невесомое, но счастливое! Вот тогда я впервые поняла тургеневские строки из «Аси»: «…у счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее – и то не день, а мгновение…».

– Счастья! – ты поднял бокал.

Я взглянула на тебя сквозь пузырьки шампанского, как в волшебное стекло.

– Счастья! – ответила млея.

Чокнулись, и хрусталь пообещал нежным звоном прекрасное будущее.

– Только ты, – коснулся моей ладони.

– Только ты, – эхом отозвалась я.

Здравствуй, здравствуй, девяностый год! Побежали первые минуты его. Что он нам принесёт? Пока – радость. Пока – веселье, что разгоралось как сухой хворост, всё ярче, искрами в небо. Алинка достала костюмы под одобрительный гул мальчишек. Правда, переодеваться они не спешили, стеснялись. Тогда мы подали пример, и первые отправились наряжаться. Я расхохоталась:

– Где ты видела блондинистую цыганку?

– В зеркале сейчас вижу, очень даже ничего цыганочка такая, с поэтическим блеском в очах.

Ближе к двум часам, когда цыганки вовсю трясли монистами из чешской бижутерии и плечами в бабушкиных платках, кавалеры, наконец, осмелели и примерили костюмы.

– По-моему, они где-то лакают, – сказала Алина. – У них где-то заначка, я тебе говорю, не могли они так окосеть из-за бутылки вина.

Снежинки, одна за одной, выпорхнули из соседней комнаты, толкаясь и гогоча, будто гуси на пригорке. Затем их стройный ряд распался на отдельные элементы, ибо самая главная снежинка, которая Славка, решила, что канкан – самый лучший танец. Самодельные короны съезжали, нижнее бельё лукаво посверкивало: пацаны выделывали такие «па», выписывали такие кренделя, что цыганки стонали от смеха. Снежинки элегантно пинались кривоватыми волосатыми ножками, тыкали пальцем друг в друга – «гля на него, вот умора!». Смущённо поправляли марлевые юбки, что норовили спасть в пылу танцев, явить миру новый слой наряда – цветочков и горошков семейных труселей. «Ой, не могу!» – катались по дивану цыганки, щёки уж болели от смеха. Потом мы тихонечко улизнули на веранду, чтобы поискать нычку, пока Лена не поняла, что мальчишки нарушили уговор насчёт одной бутылки в праздник, и не разозлилась. Обыскали все углы, но ничего нелегального не обнаружили. Ни вина, ни самогона, а на столе краснела одинокая банка компота, которую притащил Славка и сверкали целлофаном сигареты.

– Интересное кино, – фыркнула Алинка. – Ладно, поживём-посмотрим.

«3 января 1990г.

Лена напрасно переживала за меня. В новогоднюю ночь снежинки превратились в алкоголиков-балбесов и растаяли в пять утра за калиткой. Так что никаких глупостей, как она и хотела. Никаких нарушений клятв, как я того не хотела. Но хоть повеселились до упаду. А где они спрятали выпивон, мы так и не поняли. Может, сегодня расколются? Когда пойдём на речку кататься. Блин, я коньки не брала в руки и в ноги (хи-хи!) – сто лет! Представляю, что за корова будет на льду! Или это как на велосипеде – один раз научился, на всю жизнь не забудешь? Не жнаю, не жнаю, но любопытно-любопытно. А 6-го тоже что-то намечается. Кутью какую-то носят. Бабушка говорит, что я в детстве тоже носила, но совсем не помню, как и с кем. Главное, не забыть фразу – «папа с мамой прислали вам вечерю» и рассказать стишок. Пацаны сказали, что научат. Вот, пена!»

Time, it needs timeTo win back your love againI will be thereI will be thereLove, only loveCan bring back your love somedayI will be thereI will be there13,

– гимн января и причина, к счастью, кратковременной размолвки с тобой. Или одна из причин? Перед Рождеством прискакал Славка, довольный, как Винни-Пух после горшочка мёда:

– Гляньте чё раздобыл! – и махал перед носом кассетой, словно волшебной палочкой. Из бешеного набора слов его тарабарского от эмоций языка выяснилось, что какой-то там Саня на Комсе за чирик музона накупил, и Славка её выпросил на день, чтобы перезаписать. – Так что тащите шарманки, щас всё организуем.

«Соната» играла, «Романтика» записывала, мы с Алинкой подпевали – кто кого перекричит и балдели от мелодии:

– Ифвид гоу эгейнОл вэ вэй фром вэ старт!Ай волд трай ту ченджФингс вэт килд ауэр лав!

– Вы хоть знаете о чём они поют? – ты поморщился.

– Не нравится? – изумилась я. До сих пор никаких разногласий между нами не наблюдалось.

– Нравится, – буркнул ты. – Глупостей они не поют, конечно, но посыл ни к селу, ни к городу, вот честно.

Я расстроилась. Что же они поют? Ты словно мысли мои прочитал:

– «Если бы мы пошли сноваС самого началаЯ бы попытался изменитьТо, что убило нашу любовь».

– Нам это не подходит, – твёрдо сказал.

– Это всего лишь песня, – вклинилась Алинка, – зачем ты её на свой счёт принимаешь?

– А зачем так восхищённо орать?

Мы переглянулись с подругой и замяли тему. Для ясности, так сказать.

Утро 6-го января порадовало снегом. Крупным, пушистым, мягким, как ладошка младенца. Мы – Алинка, племяшки, Верочка и Илона, высыпали на улицу, как бусинки на пол. Носились по саду, двору. Лепили снеговиков, кидались снежками, натирали друг другу щёки. Падали морскими звёздами в сугробы. И визжали от восторга. Лица раскраснелись, варежки промокли, носы замёрзли, а в дом – не загнать. А душе – жарко, душа – на воле!

– А, ну, марш домой! – кричала в форточку сестра Лена. Сердилась сквозь улыбку, – ладно мои – малышня, но вы-то ж – здоровые, а? Барышни, а туда же! – она постучала пальцем себе по лбу, – где соображение? Простудитесь, лечи вас потом в Рождество!

Нехотя вернулись в дом, загребая снег валенками. Оглядываясь на сахарные яблони. Вишни в снежном ришелье. Манили пальчиком, искрили сосульками. Вздохнули тяжко на пороге.

– И правда, – сказала Алинка, – чего мы, как с цепи сорвались? Будто снега никогда не видели?

Стряхнули зиму с плеч, и – в дом, в дом! К печке, к чаю, к пряникам!

А потом ту самую кутью варили. Мы в этом деле – новички. Горожане! – закатывали глаза соседки, но рецепт дали. Секреты раскрыли. Обычная каша, на самом деле. Но с выкрутасами, как сказал бы папа. На компоте варить надо, ага. А ещё мармеладу добавить, орешков грецких. Можно мёду.

– И чего, мы это будем носить? – спрашиваю. А сама б всю кастрюльку глазами съела, по донышку бы ложкой выскребла.

– Ну, ты даёшь! – Алинка возмутилась, – Естебственно. И не носить, а колядовать, вот как. Между прочим, не одни. Забыла? – многозначительно так смотрит.

– Нет, ты чё! – замираю: забудешь тут. Мне уж всё равно что делать, что за колядки такие, лишь бы с тобой.

– Конечно – куда ж без принца! – Алинка рассмеялась с моей реакции и передразнила, – ну ты даёшь, «мы это будем носить»!

Я краснею и украдкой грожу ей пальцем: додразнишься!

– В общем, мы угощаем, нам в ответ – подарки. Детям – сладости, а взрослым – деньги. Или сто грамм, – просвещала подруга, поглядывая на Лену. Сестра про сто грамм пропустила мимо ушей, или сделала вид, что не услышала, зато встрепенулась при слове:

– Подарки?! – ахнула она. Кинулась к буфету. Достала вазочки с конфетами, яблоками. Орехи из буфета, – давайте-ка, девчата, помогите!

– Я тоже хочу носить кутью! – воскликнула Илона, глядя как тают сладости. Исчезают в кулёчках для каких-то там чужих детей. Верочка солидарно подпрыгнула на стуле. Лена только вздохнула. Разве ж удержишь детвору дома в такой вечер? Снарядила дочерей. А я посмотрела на ходики: когда же придут за нами? Мы уж и себе кутьи отсыпали. Сто раз проверили крышки на баночках. Сто раз посмотрели в зеркало. Извелись в нетерпении, ожидаючи. На сто первый – ура, раздался стук в окошко и кто-то пропел баском:

– Колядую, колядую!Я найду в избу любую,Попрошу хозяйку,Нам конфет давай-ка.

А следом вторил голосок потоньше:

– Тётя Лена, здрасте! Мама с папой прислали вам вечерю!

Мы переглянулись и расхохотались. Лена пошла открывать.

– Эй, хозяйка, колядую, колядую, мне – конфету, подруге – другую. Вот кутья на угощенье, оцени наше уменье! Ох, и сладкая, ох, и вкусная, чтобы жизнь твоя была безгрустная! Чур, всю ложку съесть, не выплёвывать! – затараторил Славка с порога. Щедро зачерпнул вечерю и протянул мне первой. Уж постарались хлопцы на все сто: наперчили, насолили – язык колом стал! Потом и сестре, и подруге досталось. Мы и плевались, и смеялись.

– И что? Мы такое понесём? – возмущалась Лена. – Нас точно со двора выставят!

– Не выставят, – заверили парни, ухмыляясь, – наоборот, по кутье – и угощение будет!

– Как это?

– А вот и узнаете!

– Ну, что бабоньки? – хлопнул в ладоши Славик, – по коням? С какого края улицы начнём?

В бархатном небе вздрогнули звёзды от нашего смеха.

«8 января.

Судьба – это хитрый джинн из бутылки, который вроде выполняет твои желания, но с каким-то подвохом. К чему это я? Не знаю, просто чувствую, что где-то есть. Подвох этот. Вот как с той же песней «Scorpions». Не понимаю, Дневник, чё Он так взбеленился? Песня кайфовая, отпад просто, слова… ну, тоже – нормалёк. Ну мы с ним парочка – и смех, и грех. Я тогда на речке венков испугалась, Он теперь – песню. И вроде помирились, хотя мы и не ругались, а на душе кошки скребут. Осадочек!

Но, может, всё дело в кутье? Тоже история! Сначала Он опоздал, я ждала, ждала. Потом пришёл. Но Славка-ехидна успел забодать своими шуточками. Мы заходили почти в каждый дом. Я попробовала СА-МО-ГОН!!! Блин, гадость такая, но после него весело, ничего не попишешь, и нестрашно. И такая вся из себя смелая, остроумная, сама себе нравишься. Раньше не понимала, чё люди пьют. Папа. А теперь всё ясно. Не, я пить не буду, не переживай, Дневник. А потом кто-то из пацанов предложил зайти к Алёне. Ты ж помнишь, Малая? Жена друга, они ей всё помогают, прочая пурга. Ну, мы и зашли, а там…».

Там я вдруг увидела, что ты исчез. Все есть – Димка со своей девчонкой (такой смешной, назвалась Корадо в честь комиссара Каттани), Вадик с Леной, Мишка-красавчик, Славка, Алина, ещё целая толпа каких-то ребят, в общем, все есть, а тебя нет. Я испугалась, зачем-то решила выскочить на улицу. Может, я обидела тебя? Может, громко смеялась Мишкиным шуткам? Может, ты вообще упал, а мы не заметили? Может… Может, ты стоишь за углом хаты этой рыжей гадины и куришь. Ведёшь светские беседы, пока я, как дура тут тебя ищу, святая наивность! Нет, не зря она мне не понравилась – треугольное личико, маленькие глазки с чёрными от туши ресницами как лапки шмеля. Радушная улыбка – фальшивая насквозь, как и сама. Жена друга, блин!

– На фига вы притащили этих обезьян?

Я застыла, что твоя Галатея, ушки на макушке, дышать перестала, даже бросила искать сигареты по карманам: я же покурить вышла, ага, а не тебя искать, больно надо!

– Не мели. Зачем позвала?

– И которая твоя? Неужто бледная моль?

– Алёна!

– Да, бледная моль! Ни рожи, ни кожи. Чернявая и то посимпотнее будет! Вы пожалеете ещё, что с ними связались. От городских фифочек жди беды. И ты пожалеешь, что…

– А вот ты где! – Алинка дёрнула меня за рукав. – Куришь? Без меня?

«Блин, Алина! Вот зачем ты вышла? Не узнать теперь ничего. Сама я ни за какие коврижки не признаюсь, чё слышала их разборки, и не понятно вообще «шо цэ було?» как говорит одна мать. Ну, а раз так. Не буду и думать об этом. Какое мне дело?

16 января.

Вот и кончились каникулы. Мы в Ростове. Столько всего случилось за две недели, Дневник! Я фигею!

Во-первых, Алинка окончательно рассорилась со Славкой и переключилась на Мишку. Сказала: внимание, вы смотрите кино «Укрощение строптивого», советская версия. Во-вторых, мы не только кутевали, но и щедровать ходили. На старый Новый год. Пена такая! Пацаны переоделись в баб. Их накрасили, юбки дали».

Они пришли в семь часов. Мы завизжали от восторга и уржались до коликов! Ряженые, сразу и не угадать, кто есть кто. В мамкиных пальто, телогрейках, в бабушкиных платках. На голове Славки, зачинщика, как мы поняли маскарада, свесила хвост лисья шапка. «Вылитая Наденька из «Иронии судьбы», – хихикала Лена.

– Ну-ка, покажите ваши юбки, – командовала Алинка. Парни заливались хохотом, притворно стыдились и уворачивались, – сейчас такие не носят, – укоряла подруга и подмигивала мне, – какие-то немодные вы, барышни. И бледноватые. Лена, дай губнушку, сейчас мы подправим малость красоту!

«В-третьих, оказывается принято есть вареники с сюрпризами в этот вечер. Гадать – что в варенике попадётся, то и сбудется. И кто ж был гвоздём сезона? Конечно, Наталья Викторовна! С Ним. Мне достался кусочек ткани – пелёнка! Ты прикидываешь, Дневник? Я в отпаде! А уж сколько нам пришлось выслушать пошлых шуточек – и не сосчитать! Как донов Педров в Бразилии! Даже Лена, сестра, туда же. Не ожидала от неё. Дурное влияние Вадика, точно говорю.

В-четвёртых, Алинка решила, что до 23 февраля в деревню – ни ногой. «Должна же я его немножечко помучить» – Мишку, в смысле. Тоже мне, дона Роза нашлась! А я, как соратник по партии, как Крупская – Ленина, должна поддержать. Я подумала, что и мне не помешает кое-кого проучить тоже, и согласилась с её планом. Щас-то жалею о решении. На сердце – тоска зелёная. Считаю, сколько раз мне приснился. Надеюсь, что Он – раз, и приедет, скажет чё за номера? Я соскучился. И такой:

LoveOnly loveCan break down the wall somedayI will be thereI will be there.Люблю.Только любовьМожет когда-нибудь сломать стену,Я там буду, я там буду,

– как говорится. То есть поётся…».

Глава восьмая

Прочитали книгу зимы. Январь, февраль – шелестели страницы-дни. Иногда, как и бумажные листы, оставляли они порезы, а после – шрамы в памяти.

Подруга в который раз отказалась от предложений Мишки встречаться и Славки – начать всё с начала. «В сердце – зимняя спячка, – прокомментировала с печалью, – ну их всех в баню, и любовь тоже». Я только вздыхала, а чем помочь не знала. Да и свои проблемы нарисовались – не сотрёшь.

«9 февраля.

Отец снова сорвался с катушек. Начал пить безбожно. Конечно, мачеха выставила его со своей квартиры. Блин! Сама развязывает его, а потом прогоняет! Одно и то же, одно и то же. Хочется уйти из дома! Надоели его пьяная рожа и вечный перегар. В такие моменты жизнь кажется бегом на месте. Жаль, что не общепримиряющим, как у Высоцкого. И, будто назло, куртка порвалась. Ремонту не подлежит, просто засада! Денег просить смысла нет. Спасибо, картошка есть в мундире, не до одежды тут. Приходится носить пальто из болоньи, которое тётя отдала осенью. Полный отстой! Оно и большое, и цвет у него, хоть стой, хоть падай, без слёз не взглянешь! Разве поедешь в этом наряде к Нему, да к тому же на праздник?!».

Не поедешь. Шрам.

Поездка всё же состоялась, но. Но в конце февраля случилась трагедия в Донском. Она перечеркнула крест-накрест планы отметить день Советской Армии и день рождения Алины. 22 февраля обвалилась земля. Засыпала трёх рабочих в глубокой траншее для газопровода. В соседнем селе. Их пытались спасти, откапывали всем миром, но не успели. В районе объявили траур, отменили дискотеки и сеансы кино. Смерть молодых парней, погребённых заживо, поразила настолько, что мы проплакали целый день.

Если бы они болели.

Если бы их сбила машина.

Если бы погибли на войне.

Это страшно, но понятно и – мгновенно. Но, когда так мучительно, так медленно! Когда с надеждой до последнего вздоха, слыша, возможно, голоса спасателей… – нет, это не объяснимо и так не должно быть!

«Пальто – какой в сущности пустяк, выходит, – записала я в тот период. – Господи, да я буду ходить в нём до старости, лишь бы жить. Лишь бы никогда не испытывать боли и горя, которое пришло в те семьи!».