Ночные бдения

Тогда я не знал об этом, я видел перед собой бесконечно доброго стража, испытывающего ко мне симпатию. А он и не мог относиться по-другому, слишком важной я был птицей, ведь сам Тобакку допрашивал меня, я его был его личным пленником, и только он имел право истязать меня, любые действия подобного рода со стороны других расценивались как преступление. Это теперь знаю я грозное имя Алеаса, проклинаемое и имперцами, и хотами. Для прочих людей попасть в его заботливые руки значило сполна хлебнуть горя и боли.

Но я не знал, я с облегчением думал, что мне придется быть именно под его охраной, под присмотром доброго Алеаса.

Весь день мною никто не занимался, его я посвятил сну, излечивающему и благодатному, затягивающему все раны, в том числе и душевные; но даже во сне видел я беспокойное смутное серое море и себя, носящегося по нему на утыканной гвоздями досточке.

Алеас разбудил меня среди ночи, в свете свечи его лицо было хмурым и невыспавшимся.

– Вставайте, к вам пришли.

Алеас поставил свечу на стол и, как тень, выскользнул из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, из угла вышла другая тень, неясных очертаний, чернее ночи.

Незнакомец подошел к кровати, я сел и с некоторой долей замешательства посмотрел на него.

– Я извиняюсь, – раздался знакомый голос, – за то, что врываюсь в твой сон среди ночи, но стража неподкупна, не знай я довольно близко господина Алеаса, не бывать бы мне здесь.

Я с изумлением смотрел на хотера-двойника, не понимая, как он здесь оказался и чего хочет от меня, мне же надо было о многом его спросить.

– У меня есть к тебе вопросы, господин хотер, – холодно проговорил я, поднимаясь с кровати.

– И у меня, – кивнул он, – именно поэтому я здесь.

– Кто начнет?

– Я. Кто ты?

Я рассмеялся.

– А ты не видишь? Я – это ты, что, разве не похож?

– Я не спрашиваю, похож или не похож, я хочу знать, кто ты. Похожие люди часто встречаются под этим небом, но вылитые, только если они братья.

– Я не брат тебе, не бойся, – уже более мирно сказал я. – Не брат и не друг, я враг. Ты же знаешь, я – каро, повстанец, демон Андрэ. Уже только потому, что я рожден вне этого мира, я не могу быть твоим братом. Хотя, как заманчиво было бы тебя обмануть! Я приговорен к смерти, опозорен, ненавистен и гоним всем миром, мне нечего терять. Я могу тебе поведать правду, и мне все равно, сохранишь ли ты ее в тайне или побежишь рассказывать Тобакку. Плевать. Ты же хотер набожника.

– Я, прежде всего мужчина, – гордо сказал он, – прежде всего честный человек, в моих жилах течет кровь знатных людей. Я Деклес!

– А, господин! – насмешливо сказал я. – Я же говорю: мне все равно. Ты один виноват, что я не умер, а оказался здесь, возможно, смерть моя была бы во благо, тогда как жизнь принесет горе тем, кто мне дорог.

– Я не мог допустить, чтобы свора псов заколола воина, воин имеет право погибнуть только в бою с равным!

– Романтические бредни! Воин вообще прав не имеет, а судьба, поверь мне, делается именно сворой псов, благородство не принесет тебе пользы.

– Ты очень зол, – заметил хотер, слегка сжав мое плечо. – Неужели ты не столь смел, чтобы смириться и принять все так, как оно есть?

– А я, вообще, ничего не хочу принимать!

– Вот опять, – усмехнулся он. – Расскажи лучше, какого черта, ты похитил мое лицо, кто ты, откуда, что произошло, как ты чуть не убил меня, куда ты меня отправил?

– То есть? – не понял я.

– Когда ты прикоснулся ко мне, я оказался в какой-то стране грез, страшной, нелепой, и теперь она снится мне каждую ночь. В этой стране я был тобой.

Сердце забилось, как у маленького кролика, взятого в руки, ведь если я мог отправить его в свой мир, значит, он притянул меня сюда, он может вернуть меня обратно!

– Ты был в моем мире, – дрожащим от волнения голосом сказал я. – Ты был в моем доме. Ты видел мою мать, сестру, невесту?

– Да, – подтвердил хотер. – Я видел твою мать, которая не смирилась с потерей мужа, видел сестру, которая прекрасна, как весенний рассвет, я видел твою любимую, которая одна на все времена, которую ты ждал, чтобы утолить жажду жизни. Я видел твой дом, маленькую нелепую каморку, видел твой мир, дымящий, шумный, полный искушения и прогнивший в корне.

– Я хочу в этот мир, – со страстью прошептал я, – хочу в этот в корне прогнивший мир, хочу в свою каморку, к своей семье. Ты можешь забрать свой мир, верни мне мой.

– Я? – удивленно спросил Деклес.

– Да, ты. Я жил двадцать три года так, как хотел, я сам вершил свою судьбу, я мог выбирать между правдой и ложью, мог идти, куда хочу, а не куда меня ведут, я мог быть тем, кем хотел быть, мне не навязывали роль, не убеждали, что я – не я, а другой. У меня была прекрасная каморка, дело по душе, семья, которую я любил, и которую люблю, у меня была невеста, и, черт побери, любовница, да, любовница, которую я обожал и боготворил больше жизни. Скажи, что ты сделал?! Как получилось, что все это исчезло в мгновение ока, и я оказался в диком мире, где потайные страхи стали явью, где все пороки завладели мною, где я чужой, где любимая гонит меня, люди боятся, а кто не боится – хочет убить, где нет ни одного друга, но все враги. Признавайся, что ты наколдовал два года назад в четвертый день месяца Вседозволения, будь он проклят ваш дурацкий календарь! – я схватил хотера за грудки и зло прошептал. – Если ты, сволочь, не вернешь меня домой или не узнаешь, как это сделать, я тебе жизни не дам, ты ведь понимаешь, да? Я буду являться к тебе во сне, ты будешь смотреть в зеркало, а видеть меня, ты будешь целовать женщин и понимать, что целую их и я, моя тень сольется с твоей, мое грязное и предательское настоящее пятном будет лежать на твоей честной и благородной жизни, и не будет тебе покоя, пока я в твоем мире!

– Отпусти! – со страхом сказал он, вырываясь. – Мне нет покоя с самой первой нашей встречи, нет покоя и сна. Я пришел к тебе, чтобы найти ответы на свои вопросы, а ты взываешь ко мне с ними же. Я мог бы убить тебя, но боюсь и понимаю, что погибну с тобою вместе, в миг, когда твое сердце остановится, перестанет биться и мое. Видит Бог, сколько я сил приложил, чтобы тебя не казнили, сколько доводов привел набожнику, чтобы он не пытал тебя и повременил с казнью, но спасти тебя я не в силах. Я ходил во все храмы, ко всем мудрецам, но и они не смогли найти ответы на мои вопросы, и ты ничего не смог сказать мне. А я не в силах спать, мне снится твой мир, я устал от него, я не могу больше так; мне плохо вдали от тебя, рядом с тобой я умираю, но только ты в силах спасти меня, я прошу: спаси меня!

Я понуро сел на кровать.

– Если бы я мог, – устало сказал я.

– Но ты должен! – зло воскликнул он. – Ты обязан. Зачем ты пришел сюда, разве кто звал тебя? Этот мир был прекрасен без тебя, в нем только начала налаживаться жизнь. Ты пришел, и посмотри, что ты натворил: расшевелили гнездо спящих змей, пошатнул устои правды. Я сегодня шел по улице и видел играющих детей. Угадай, в кого они играли? – В тебя. Мало того, что ты вломился в мой мир, ты еще начал устанавливать в нем свои порядки, не говоря уж о том, как ты испортил мою жизнь. Я вынужден скрывать лицо под маской, притворяясь, что обезображен раной, чтобы никто не принял меня за тебя, мне стыдно смотреть на свою семью и думать, что скоро они отвернутся от меня, и я стану, как ты, гоним. Пока еще не поздно – уходи. Я прогоняю тебя!

Это не помогло.

– Если ты знаешь, как прогнать меня, прогони, – грустно сказал я. – Может быть мне нужно снова коснуться тебя?

– И убить? Ты только что касался меня, но ничего не произошло.

– Касался… – я осекся, поднял руки и посмотрел на них, посгибал их в локтях, покрутил в плечах. Хотер удивленно смотрел на мою импровизированную зарядку. Я снова мог двигать руками, мог!

Я протянул руку и положил ее на плечо хотеру, чувствуя, как наполняет ее неведомая сила, перетекая из него в меня, в ней сверкают бриллианты и благоухают розы, я даже закрыл глаза от удовольствия.

– Что ты делаешь? – со страхом воскликнул он, сбрасывая мою руку. – Ты решил убить меня? – прошептал он и схватился за сердце.

На моих глазах ноги его подкосились, и он мягко упал на пол. Я стянул с него маску, расстегнул кафтан и побрызгал в лицо водой. Постепенно жизнь возвращалась к нему. Открыв глаза, он пробормотал:

– Никогда больше так не делай, запомни: моя смерть – твоя смерть, когда мое сердце перестанет биться, остановится и твое. Если бы ты знал, как мне было больно, когда тебя пытали.

– Да извини, я не знал, что так получится, – я почему-то чувствовал себя виноватым.

Полежав еще несколько минут, Деклес совсем оправился и сел.

– Я совсем не хочу умирать так, – бесцветным голосом сказал он. – Я воин и желаю погибнуть в бою.

– Ну не раньше, чем я помру, – усмехнулся я.

– Боюсь, что мечта моя не сбудется: тебя скоро казнят. Знаешь ли ты хоть кого-нибудь, кто может знать, как вернуть тебя обратно?

– Нет, но… молнией мысль мелькнула у меня в голове. – Я думаю, кажется. Хот Пике, он знает Книгу Мира, может быть, там есть что-нибудь об этом. У него одного есть ее копия.

– Да, он известный мудрец, говорят, он владеет многими обрядами старины. Но хот Пике бежал, – сказал хотер, – исчез, как сквозь землю провалился, и нет его нигде. Я искал старика, но тщетно. Империя – большая страна, в каком краю он может скрываться? Но он может знать, ты прав.

– Если бы я раньше это понимал! – в отчаянии воскликнул я. – Почему я раньше не видел твоего лица! Ведь я жил с Пике в одном доме, ел из одного котла, беседовал с ним об этих проклятых антиподах, и ни словом не обмолвился о том, кто я, боясь, что он не поверит! Какой я дурак, идиот!

– Я буду искать его, – уверенно сказал хотер. – Постарайся остаться живым, я не хочу пока умирать и надеюсь на удачу, если бы ты мог выбраться…

Дверь распахнулась, и в комнату быстрыми шагами вошел Алеас.

– Пора уходить, сюда идет набожник.

Деклес выбежал из комнаты, я забрался в постель, Алеас улегся на пороге, но в ту ночь Тобакку так и не пришел, зато страшные догадки посетили меня столько раз, сколько отмерили часы, пока не наступил рассвет.

4.

Алеас принес великолепную дорогую одежду и украшения, обвесил меня золотыми цепями, заколол брошками, соорудив подобие новогодней елки, при каждом шаге вся амуниция гремела так, что было слышно за версту; на голову он нацепил мне шапку, разукрашенную мехами.

Каких трудов стоило мне скрыть от Алеаса тот факт, что руки мои снова работают, что сила вернулась ко мне, прежняя, и казалось, я стал еще сильнее, отобрав жизненную энергию у двойника. Мысль о том, что теперь я могу попытаться бежать, защищаться, придала мне бодрости, и все не казалось таким уж непоправимым. Эта уверенность подкрепилась, когда Алеас привесил на меня меч в ножнах.

– Ты не боишься, что я могу этим мечом отрубить тебе голову, Алеас? – издевательски спросил я.

Алеас молча вынул меч из ножен и показал мне: он был деревянным.

– Д-а-а, – разочарованно протянул я, – если только стукнуть по голове.

Меня тревожила молчаливость стража, а что если вчера он подслушивал под дверью и знает дословно наш с хотером разговор, да если и не подслушивал, ведь мы разговаривали довольно громко, кричали, можно сказать. Если он, как обещал, расскажет об этом набожнику, все может невероятно осложниться.

– Алеас, я хочу тебе задать вопрос на щекотливую тему, – осторожно начал я. – Скажи, ты не слышал вчерашнего разговора с моим гостем?

– Глухому трудно было не услышать, – хмуро сказал он, – но господин Деклес – мой друг, эта тайна и его тоже, поэтому я не стану ничего говорить набожнику, хотя мог бы получить солидное вознаграждение.

– Спасибо, – тихо сказал я, чувствуя благодарность к тюремщику.

– Я, честно говоря, – добавил он, – все равно ничего не понял.

– Неудивительно, я сам с трудом понимаю.

Алеас в ответ только хмыкнул, достал из кармана флакончик с жидкостью и протянул мне.

– Выпей.

– Что это? – я недоверчиво понюхал что-то розовое, но достаточно приятно пахнущее.

– Тебе нужно это выпить.

Я выпил.

– Это средство, – сказал Алеас, – лишает голоса, но не навсегда, где-то на двенадцать часов, не больше. К сожалению, такая предосторожность просто необходима, чтобы ты ничего не смог испортить.

Мое лицо перекосило от злобы, но вымолвить я уже ничего не мог, горло словно парализовало, ни одно слово не образовывалось в нем. Отличный ход! Да, теперь я и, правда, ничего не смогу испортить! Благо еще есть руки и ноги, связывать, я надеюсь, они меня не будут.

Алеас достал из-за пояса небольшой кинжал.

– Это, – сказал он, – вторая предосторожность. Я всегда буду рядом с тобой и если замечу, что ты пытаешься бежать или буйствовать, воткну его в тебя. Наконечник кинжала смазан снотворным, ты не умрешь, но крепко заснешь. Если не хочешь больших неприятностей, будешь делать все, что я прикажу. Сейчас мы пойдем в Большой Зал, ты станешь по левую руку от набожника, и будешь спокойно стоять, пока длится прием. Двигаться, улыбаться, кивать не нужно, просто стоять и молчать, я буду у тебя за спиной, как совесть.

Алеас быстро переоделся в хламиду служителя Светлоокого и повесил на шею знак верховной власти. Мне страшно хотелось съязвить, что Светлоокий покарает его за такое кощунство, но говорить я не мог и только кислой миной выразил свое мнение.

Я должен был бежать, я был обязан хотя бы попытаться, пусть это закончится гибелью, но Шанкор должна узнать, что не по своей воле я оказался у трона Тобакку, что я предан ей и сердцем, и душой. Мысль о том, что она думает обо мне, разрывала сердце. Какие катастрофические последствия будут у этой игры!

Алеас выпустил меня, и я впервые оказался вне золотой клетки, в мрачном темном каменном коридоре, стены которого были украшены сценами баталий, убийств, насилий. Это была галерея подвигов набожников. Если все их подвиги заканчивались тем, что показывали эти картины, то легко представить, сколь мало героичными были они.

Факелы бросали изменчивый свет на мозаичный холофольный пол, казалось, из камня поднимается невероятное, волшебное розовое сияние, даже идти было страшно. В галерее нас ждал отряд из псов-хотов. Они обступили нас с Алеасом, и с достоинством на лицах конвоировали по дворцу.

Галерея заканчивалась слепой стеной и роскошной тканой драпировкой. Алеас завязал мне глаза и открыл потайную дверь. Только когда я оказался по ту сторону галереи, он снял с моих глаз повязку. Смысл этих действий был понятен: Алеас не доверял мне и желал обезопасить себя.

За стеной оказалась длинная анфилада комнат. Солнечный свет лился из высоких, забранных решетками окон, на которых раскачивались расшитые золотом и серебром занавески, пол был устлан разнообразными коврами, собранными из меховых лоскутов. На стенах висело оружие, драпировки, возможно скрывающие потайные ходы. Изящные резные деревянные колонны поддерживали потолок, образуя замысловатую сеть, с некоторых колонн, увековеченные смотрели на меня пустыми глазами лица героев, деревянные руки из пола в мольбе обнимали колонну, изображающую чьи-то огромные ноги; изящное женское тело приникло к столбу и слилось с ним; плоды манили свежестью с колонны-дерева.

Усыпанные драгоценными камнями полупрозрачные занавески скрывали входы в боковые комнаты, из которых слышался женский смех, тихая музыка и пение.

Огромные вазоны из тончайшего стекла, заполненные всеми возможными и невозможными цветами, источавшими благоухающий аромат, были расставлены в углах, с их запахом смешивался аромат масел.

Тогда я был просто поражен немыслимой красотой, представшей перед моими глазами, в жизни не видел ничего более изумительного, даже в музее. Но Алеас не позволил мне любоваться этой красотой, а велел идти вперед и не слишком смотреть по сторонам.

Анфилада сменилась узкой темной лесенкой и полуразрушенными ступеньками, на которых я, чуть было, не убился, пытаясь скрыть здоровье своих рук, лестница привела нас в каменный мешок, и опять началась процедура завязывания глаз и открытия дверей. Затем мы долго шли по лестницам, коридорам, залам, их было так много, что я даже со счета сбился, возможно, Алеас намеренно водил меня закоулками дворца, чтобы запутать.

Наконец, мы остановились перед закрытой двустворчатой дверью, за которой слышался монотонный гул голосов. Алеас пытливо посмотрел на меня, как бы проверяя, что я чувствую и готов ли войти в зал.

Мне зверски хотелось ударить его по морде и убежать, пусть последствия будут ужасны, но они гораздо лучше ожидающего меня позора.

Предупреждая мои действия, Алеас сказал:

– Там, за дверью тебя ждет другая жизнь, подумай об этом. Рядом с повстанцами ты был никем, войдя в эту дверь, ты приравняешься к лучшим людям Империи. Шанкор играла тобой, ты был лишь пешкой, маленькой и дерзкой. Разве теперь, оказавшись в беде, ты стал ей нужен? Она отказалась от тебя. Вчера она прислала Тобакку письмо с нарочным. Ала-Тер отдает тебя в пользование набожнику, все, что ей нужно было от тебя, она получила. И речь идет не о твоих действиях, планах и прочем, а о том, что ты выполнил свою миссию, внеся в народ смуту своим появлением и симпатией к повстанцам. Письмо пришло ночью, именно о нем к тебе шел сообщить Тобакку, но передумал. Все знают, что сегодня на приеме будет присутствовать демон Андрэ, принявший сторону набожника, если бы не это, уже сегодня ночью тебя бы отвезли в Замок Роз и казнили. Я считаю, что тебе стоит об этом знать. Мой последний совет: постарайся войти в доверие к Тобакку и не злить его, он и так сердит, что Шанкор опять ущипнула его за нос, подкинув тебя, как приманку. Может быть, он смягчится и возьмет тебя в слуги, это все же лучше, чем смерть, ведь демоны умирают лишь раз и навсегда, как я слышал. Повстанцы отказались от тебя, Андрэ, набожник зол, и положение твое подобно человеку, стоящему у края обрыва, а теперь пошли, но помни, во имя Деклеса, я тебе ничего не говорил, это секрет.

Алеас открыл дверь, и на меня обрушился свет, блеск и шум. Всю залу заполняли мужчины в роскошных, блестящих одеждах, лишь длинный проход до дверей на противоположной стороне зала был четко свободен. Алеас натянул капюшон и, легонько подтолкнув меня, поплелся следом, скромно сложив руки, в которых скрывался снотворный стилет.

На негнущихся от потрясения ногах, под прицелом сотни глаз я шествовал через проход. Голоса мгновенно затихли, и лишь бряцанье моих украшений нарушало тишину.

Я чувствовал себя ребенком, которого голым вытолкнули на середину комнаты и сказали, что мама – не его. Я чувствовал страшную обиду, негодование, ярость и страх, что в смеси составляло полнейшее замешательство.

Двери открылись и отделили меня от толпы, которая сразу же взорвалась бурными обсуждениями.

Я оказался в великолепной тронной зале, но блеск ее не радовал меня, весь свет померк в моих глазах. Алеас, видя мое состояние, утешительно похлопал меня по спине. Он поставил меня слева от трона, и я стоял, не шевелясь, погруженный в невеселые мысли.

Игра, шахматная партия, а я лишь пешка, маленькая и дерзкая, как сказал Алеас, разменная монета. Я вспомнил свою последнюю игру в шахматы с бабушкой Люси и содрогнулся: да, я встретился с этим препятствием, и я сломался, как стрела, пущенная в сталь. Пусть будет проклят тот день, когда я встретил Пике, мне надо было бежать с базара, бежать из Города Семи Сосен, скрыться в лесу, в горах, стать отшельником, не видеть людей никогда, пока смерть не пришла бы за мной и не ввергла в пропасть забвения.

Пешка! Значит, все, что я делал, не имело значения, все, что я выстрадал, ради чего рисковал жизнью – все было игрой! Значит, все клятвы любви были лишь хорошо продуманным ходом чертовки Шанкор, маленькой мерзкой твари. А я-то говорил ей прекрасные слова, сердце готов был сжечь ради нее, терпел мучения, гибелью своей рад был послужить ей, – все для любви, которая была лишь еще одним практичным шагом.

Ведь правда, такая могущественная женщина могла послать мне хотя бы весточку в Замок Роз, наверняка, она знала, что я там, знала! О, если бы взглянуть на это письмо, которое она отправила Тобакку.

А если никакого письма не было, и это лишь еще один удачный ход набожника, чтобы разговорить меня. О Господи! Что за мука терзаться такими сомнениями!

Боковая дверь отворилась, и в залу вошел Тобакку в сопровождении распорядителей и советников. Дав им знак не приближаться, он подошел ко мне и, кивнув Алеасу, пытливо заглянул мне в лицо

– Я вижу, господин демон, пребывание у меня в гостях пошло вам на пользу, – иронично произнес он, – вы просто похорошели.

Я с трудом удержался, чтобы не врезать по его наглой физиономии.

– Что же вы молчите? – продолжал он издеваться. – Или язык проглотили от великолепия моего дворца. Постойте-постойте, кажется, знаю, вы случайно выпили чудодейственного масла моей прекрасной советчицы. Точно! Можете не отвечать. Но если серьезно, от тебя не требуется ничего сложного, будешь стоять рядом со мною с умным видом, это значительно поднимет мой авторитет в глазах подданных, хотя они и так готовы лизать мне пятки. То ли дело ваша скромная гордость, демон.

Тобакку хлопнул в ладоши, и вся свита подбежала к нему. Он водрузил свое царственное тело на трон. К правой руке его подкатили золотой столик, по левую, обступив меня и разглядывая, как куклу, столпились советники. Распорядители заняли места по бокам от центрального прохода.

– Начнем, пожалуй, – самодовольно улыбнулся Тобакку и еще раз хлопнул в ладоши.

Двери отворились, и зала медленно заполнилась горделивыми вельможами. По следующему хлопку все они повалились на колени, то же самое сделали и советники, стоявшие вокруг меня. Алеас постучал мне по плечу, принуждая и меня выразить почтение набожнику, но я сделал вид, что не замечаю его знаков. Так мы и стояли вдвоем во всей зале.

– Славьте набожника! – воскликнул распорядитель.

– Будь во веки славен набожник! – громом отозвался зал.

Тобакку сидел и со скучающим видом смотрел на согбенные спины подданных. Он вновь хлопнул в ладоши, и все встали. Алеас громко выдохнул, чувствуя, вероятно, большое облегчение оттого, что набожник не заметил нашего с ним дерзкого поведения.

– Достопочтимые, уважаемые люди Империи, – негромко, но четко начал свою речь набожник. – Я собрал вас сегодня по важному поводу, дело не терпит отлагательств. До меня дошли сведения, что основы нашей страны поколеблены, многие оказались недовольны моей пресветлейшей мудростью, злые языки сводят народ с верного пути, хитрые умы стараются нарушить испокон веков сложившийся порядок жизни в нашей великой Империи. Значит ли это, что мы должны молча терпеть посягательства на нашу власть, силу, нашу честь?! Должны ли мы расстилать скатерти, чтобы встретить наших врагов?! Нет! Имперцы никогда не складывают оружия, не сдаются перед бедами. Да будет благословен тот день, когда Бог наделил нас особой статью, всех без различения, хотов и имперцев.

– Да будет благословен! – отозвалась толпа.

– Власть моя не безгранична, и лишь Великий Император вправе распоряжаться жизнями и судьбами подданных своих. Но Премудрейший занят важным для всего Мира делом – общение с Высшими Силами, на которых держатся устои Мира. Силы моего Императора слились с силами Истинной Природы, чтобы сделать Мир прекрасным, а жизнь нашу правдивее и упорядоченнее. Так что может быть важнее, для Владыки Мира, чем забота о распорядке и устройстве, чем забота о правильном движении светил, наступлении времен года, течению рек, чем общение с Великими Силами?! Ничего.

Вчера Владыка Мира призвал меня к себе. Он сообщил прискорбную весть. Равновесие в Мире шатко, и сил его недостаточно, чтобы одновременно управлять страною и Высшей Природой. Он повелел мне, наместнику его над жителями Империи, вершить справедливость в Мире во имя чести и добра. Отныне устами моими вещает сам Император. Отныне по его великому распоряжению, я – правитель Империи. Вот Указ нашего Императора, – и он передал советникам свиток золотой бумаги, который пошел путешествовать по рукам, вызывая изумление и страх. – Но не беспокойся, народ мой, я не посмею злоупотреблять данной мне свыше властью, мои цели – ваши цели, разве я делал когда-нибудь что-то неугодное моему народу?! Есть ли на свете хоть один человек, способный обвинить меня в недальновидности, несправедливости, в нелюбви к своему народу?!

Тишина стояла в зале. Если и был в ней человек, готовый прилюдно обвинить собаку во всех смертных грехах, так и его лишили дара речи.

Это был исторический день, и люди поняли это. На лицах была написана тревога и сомнение в том, что происходящее принесет для Империи благо. Но все молчали: эти люди были прикормлены набожником, были его союзниками; ни одного вельможи, признающего бездумность политики Тобакку, авторитарность его режима, не пригласили на это представление.