Перекрестка поворот

– В Южной Атлантике, – чуть слышно повторил Жека, точно перебирая драгоценности, – на Джорджес-банке…

Он улыбнулся и набрал полную грудь солоноватого, прозрачного, дурманящего свежестью воздуха. Впереди показался красный буек, отмечавший фарватер. Его оседлала большая чайка и, склонив голову набок, с любопытством поглядывала на приближавшийся баркас. Потом оттолкнулась от запрыгавшего под ней буйка, распахнула длинные крылья и, пронзительно крикнув, заскользила над самой водой, едва не касаясь своего отражения.

– Буек, – повернулся к отцу Жека.

Он увидел, что вслед за ними одна за другой отваливали от причала лодки и шли на веслах к чистой воде.

– Будем заводиться? – спросил Жека. Ему хотелось, чтобы их тихоход скорее проснулся, застучал дизелем и вышел из порта первым.

– Попробуем, – ответил отец.

Он не высушил весла, а оставил их наполовину в воде, отчего они казались переломленными посередине. Неловко перелезая через банки, отец переместился на корму и там склонился над двигателем. Ухватился за ручку, похожую на крутилку у старых машин, и, чуть покачав ее, резко провернул. Двигатель не отозвался.

– Епсель-мопсель, – выругался отец и крутанул ручку еще раз, а потом еще. Двигатель не реагировал.

– Едрит твою за ногу, – разозлился отец, снял деревянный кожух и полез внутрь агрегата.

Баркас сонно покачивался на легкой зыби, и его постепенно сносило к заросшему камышом мелководью.

Отец оторвался от дизеля, хмуро глянул на приближающиеся камыши и вытер жирные от машинного масла руки ветошью. Потом, опять неловко перелезая через банки, подобрался к веслам. Жека смотрел на отцовскую спину, видел, как вздувались мышцы на его плечах, когда он разворачивал баркас, а потом, охая от напряжения, двигал тяжеленными веслами и возвращал лодку к бую.

Следовавшие за ними ялики давно прошли мимо и скрылись за молом на выходе из порта. Скорее всего, они уже подходили к месту рыбалки, и Жека представлял, как свежий, ничем не сдерживаемый ветер солено обдувал лица рыбаков, как они возбужденно переговаривались, привязывая поводки к лескам, как, поплевав на крючки, готовились забросить удочки.

– Не заводится? – спросил он отца, когда тот опять склонился, точно хирург в операционной, над молчаливым дизелем.

Отец не ответил. Он выдернул из внутренностей двигателя резиновую трубку, согнул ее пополам, покрутил перед глазами, внимательно рассматривая место сгиба. Потом выругался и швырнул под пайолы. Открыл фанерный ящик с инструментами, достал другую трубку, продул ее и смачно сплюнул за борт.

Жека перелез через скамейки и подошел к отцу.

– Давай помогу, – сказал он. – Подержу что-нибудь. Или подам.

– Сядь на место, – буркнул, не разгибаясь, отец, – не вертись под ногами, помощник.

Жека пожал плечами и вернулся на нос.

Время шло. Солнце, поднявшееся над скалистым берегом, припекало спину. Мерно вздыхавшая зеленая вода ловила солнечные лучи в радужных лужицах на поверхности бухты. Вокруг отцовского плевка, покачивавшегося у правого борта, собралась стайка любопытных мальков. Жеке было грустно и пусто. У них опять не получилось, и казалось, не получится никогда. И ему, сидевшему в старом, неповоротливом баркасе, не выбраться из этой грязной воды, из этих закоулков, стиснутых ржавыми помятыми бортами изношенных кораблей. Стало трудно дышать и захотелось плакать.

Наконец отец выпрямился, неторопливо и тщательно вытер руки о почерневшую от грязи ветошь, смял ее в комок, подумал секунду и бросил за борт. Потом нахлобучил кожух поверх двигателя, ухватился за рукоятку и резко ее повернул. Дизель фыркнул, закашлял, точно поперхнувшись, и наконец гулко застучал: «Та-та-та-та-та». Довольный отец вспрыгнул на корму, ухватился за длинный румпель и, развернув баркас, направил его мимо сейнеров, траулеров, плавучих мастерских и доков к выходу из порта.

Жека подставлял лицо набегавшему ветру, глядел на вскипавшую под форштевнем воду и чувствовал себя счастливым.

За волнорезом, отделявшим порт от остальной бухты, ветер стал свежее, а волна чуть круче. Впереди, ближе к подветренному берегу, Жека заметил флотилию рыбацких лодок.

– Вон они! – крикнул отцу, стараясь перекричать ветер и тарахтящий дизель.

Отец жестом показал, что все в порядке, и он тоже заметил рыбаков. Жека радостно потер руки, вскочил, широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, и принялся распутывать леску на удочке. Еще минут двадцать, думал он, и они присоединятся к остальным. Он, Жека, везунчик, рыба сама идет ему на крючок. И примитивные бычки, и плоские камбалки, и вкусная барабулька. Так что он быстро наверстает. Он никогда не приходит с рыбалки пустым.

Неожиданно отец повернул румпель вправо и стал забирать в сторону от банки, на которой раскачивалась рыбачья эскадра. Жека удивленно поднял глаза: и так потеряли кучу времени, им скорее надо туда, они…

Когда рыбачьи лодки превратились в поблескивающие на солнце белые точки, отец заглушил двигатель, и сразу стало тихо, как бывает, наверное, только в море. Ветер, обдувавший их на ходу, мгновенно убился, распластанные чайки парили высоко в небе, ленивые волны шлепали в борт баркаса, точно баюкали его.

Перебравшись на бак, отец с размаху бросил за борт трехлапую «кошку», и привязанный к ней капроновый фал заструился следом. «Кошка» достала дно, утянув за собой метров двадцать троса. Отец подергал за него, проверяя, крепко ли схватился якорь. Потом привязал свободный конец к стальному кольцу на обратной стороне форштевня. Он двигался неторопливо и уверенно.

– А как же рыбалка? – спросил Жека.

– Успеется, – ответил отец. – Всю рыбу не переловят.

Жека вопросительно взглянул на него.

– Искупаемся, – сказал отец. – Жарко.

– Я не умею плавать.

– Приспичит – научишься.

Жека посмотрел на размытый в дымке берег, пушистые, похожие на снег облака, пронзительно голубое небо между ними и живое иссиня-зеленое море. Он перевел взгляд на заметно уменьшившуюся бухту троса и лежавшую рядом с ней удочку из нелепо узловатого бамбука. Он заметил крапинки ржавчины на катушке спиннинга и подумал, что если вернется домой живым, то обязательно зачистит ржавчину до металлического основания. Потом опустил глаза на свои сандалии и впервые обратил внимание на то, как его большой палец по-сиротски держится в стороне от остальных, тесно прижавшихся друг к дружке.

– Раздевайся, – сказал отец.

– Я утону.

Отец спрыгнул с бака и достал из-под носового настила лохматую пеньковую веревку.

– Не утонешь, – сказал он, обмотал один конец веревки вокруг банки и закрепил его шкотовым узлом.

– Скорее.

Жека стянул шорты и как никогда аккуратно, складочка к складочке, сложил их на носу баркаса.

– Может, не надо? – жалобно спросил он.

– Надо, – ответил отец строго. – Если не научился сам, значит, я тебя научу.

Жека втянул тонкую шею в костлявые плечи, его руки покрылись гусиной кожей, а губы задрожали.

– Ногу, – скомандовал отец, и Жека послушно поставил на банку правую ногу. Отец два раза туго обмотал веревку вокруг Жекиной лодыжки и закрепил ее узлом.

– Не ссы, – сказал он. – Будешь тонуть – вытащу.

– Нет! – завопил Жека и упал на банку, обхватив ее обеими руками. – Нет! Нет! Нет!

Он впился в гладкую скамейку, точно хотел пробить ее тонкими пальцами. Он изо всех сил напрягал тощие руки, пластырем прилипая к горячим от солнца доскам. Но куда там! Отец легко отодрал его от банки и, приподняв, швырнул за борт.

Обжигающая вода, ужасная темнота внизу и зеленая, подсвеченная солнцем полянка наверху. Тоненькая цепочка струящихся вверх пузырьков. Отчаянные, птичьи взмахи руками. Воздух! Сладкий, чистый, живой! Солнце, лодка, борт.

Отец, перегнувшись, разжимал его пальцы, судорожно впивавшиеся в молдинг, подхватывал Жеку под мышки, приподнимал и снова с плеском швырял в воду.

Когда обессилевший Жека закрыл глаза и пошел ко дну, отец подтянул его за веревку к борту и заволок внутрь баркаса.

Жека лежал на деревянных пайолах, под которыми плескалась лужица воняющей мазутом воды. Из носа, глаз и ушей текло, в голове цокали звонкие молоточки, руки и ноги казались ватными, неживыми, но решетчатые, выгоревшие на солнце и затертые ногами пайолы представлялись спасительным укрытием, они баюкали его в такт волнам, успокаивали, берегли.

Отец завел двигатель, баркас вздрогнул и затрясся мелкой дрожью. Жека закрыл глаза, прижался сильней к деревянному настилу и забылся.

Плавать тем летом Жека так и не научился. Даже на пляже побаивался зайти в море. Сидел на берегу и смотрел, как другие брызгались, ныряли, плавали наперегонки. Его дразнили, но ему было нечего ответить. Однажды Герка подкрался сзади и шутки ради схватил его за руки. Другие мальчишки подхватили за ноги и потащили к концу пирса. Жека так отчаянно брыкался, что одного паренька столкнул ногой в воду, а Герке прокусил до крови руку.

– Псих-одиночка! – завопил тот. – Ну тебя на хрен!

Мальчишки, увидев боязливо заходивших в воду девчонок, пингвинами попрыгали с пирса и размашисто поплыли к ним. Жека смотрел на Герку, легко обогнавшего всех: он единственный ходил в бассейн, и о нем говорили, что он перспективный. По крайней мере, на пляже Герка плавал лучше всех, никому было не угнаться за ним. Голова под водой, тело стремительно вытянуто, руки загребают, словно весла: раз, два, три – и он далеко впереди всех. Девчонки с визгом выскакивали на берег, а подоспевшие пацаны окатывали их водопадом брызг.

Марина делала круглые глаза, вертела у виска пальцем, потом хватала песок и бросала в мальчишек. Остальные девчонки тоже начинали бросаться песком. Мальчишки хохотали, вслед за Геркой снова сигали в воду и уплывали. Жека утыкался лицом в мокрый камень пирса и ему хотелось грызть его от того, что он не мог быть вместе со всеми.

С отцом на рыбалку Жека в то лето больше не выходил. Да и отец его не звал. А зимой отец погиб. Угорел в колхозном гараже. Его нашли утром в работающем на холостых «Москвиче». С ним была молодая бабенка-сетепосадчица. Не найдя ничего более укромного, они решили провести ночь в гараже. Выпили, а двигатель, чтобы не было холодно, оставили на холостых, потом уснули и угорели.

Мама не плакала, не кричала, не выла. Она стояла и смотрела на отца, уткнувшегося лицом в грудь своей мертвой подруги, на нечистую бретельку ее лифчика, сползшую с круглого белого плеча. Рука женщины свисала, и под ногтями, короткими, с облупившимся розовым лаком, были видны черные полоски.

Словно сквозь запотевшее стекло Жека видел похороны отца, хлюпающую земляную жижу на кладбище, затуманенные табачным дымом поминки, каких-то людей, пьяно пускавших слезу. И только Марину в коричневом платье и толстых чулках в резинку он помнил хорошо. Она, сидевшая рядом с ним на заваленной куртками и пальто кровати, гладила его по волосам теплой мягкой рукой и ничего не говорила. И Жеке было хорошо, хотя он знал, что так не должно быть, что это неправильно, но ему было хорошо, и он засыпал, чувствуя мягкую, теплую руку, гладящую его по волосам.

– Я плавать научусь, – сквозь сон сказал он, – чтобы отцу стыдно не было. Лучше Герки…

– Конечно, научишься, – слышал он уплывающий голос Марины, – я верю.

– Лучше Герки, – повторил Жека и заснул.

Следующим летом он пошел в бассейн, но там ему сказали, что набор будет лишь осенью. Тогда Жека решил попробовать самостоятельно и, как только вода в море прогрелась, начал тренироваться. Он отчаянно молотил руками и ногами, однако вода его упорно отказывалась держать. Накупавшиеся, с мокрыми волосами девчонки глядели на его отчаянные потуги, перешептывались и хихикали.

– Жека, – кричали они, когда он, уставший, стоял по пояс в воде, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, – может круг резиновый бросить? Вон малышня на берегу оставила. Легче будет!

Сидевшая с ними Марина защищала его, девчонки закатывали глаза и прыскали в кулак.

Так продолжалось день за днем. Уже никто не обращал внимания на его барахтанье, и только Марина, козырьком приложив ко лбу ладонь, наблюдала.

Вот тогда Жеке и пришла в голову спасительная идея. Он им покажет, они увидят и больше не будут над ним потешаться.

Жека решил, что отойдет туда, где вода будет доставать до подмышек, и станет погружать голову в море, загребать руками, как Герка, и хватать воздух на каждый третий гребок. В то же время, перебирая ногами по дну, он будет двигаться вперед, словно и правда плывет. Издалека, думалось, никто хитрость его не разгадает.

Так он и сделал. Увидевшие такое «плавание» девчонки только пожимали плечами, пацаны звали к себе, но Жека отвечал им, что, мол, надо еще потренироваться.

– Молодец, Жека, – хвалила Марина. – Я знала, что получится!

Жека неловко мялся, мол, ничего особенного, я и не так могу. И вот однажды, когда все привыкли к тому, что он плавает туда-сюда в сторонке, случилось непредвиденное.

Каменистое дно, по которому бегал Жека, гладким паркетом шло метров десять от берега, а потом резко обрушивалось в глубину. До самого обрыва вода едва доходила Жеке до груди, и он мог без всякой боязни имитировать плавание не только вдоль берега, но и чуть-чуть вперед. Эти «чуть-чуть» его и подвели.

Увидев, что Марина, искупавшись, расстелила на берегу полотенце и стала глазами искать его, Жека принялся деловито молотить руками по воде и крутить головой туда-сюда, изображая кроль. Но, увлекшись, не заметил, как подобрался к самому краю, оступился и стремительно ушел под воду. Гомон пляжа, гортанные вскрики чаек, шипение набегающих волн – все разом исчезло, растворившись в тягучей подводной тишине.

Жека, отчаянно заколотив руками и ногами, выскочил на поверхность. Он успел схватить ртом воздух и опять ушел с головой под воду. Его утягивало вниз, но он отчаянно сопротивлялся.

«Нет, – колотилось в голове. – Я не могу так умереть. Глупо. Нелепо. Бездарно. Я хочу жить! Жить! Жить!»

Жека опять вынырнул, услышал звенящую разноголосицу пляжа, заметил двух девчонок в резиновых шапочках около Марины, разявил рот, чтобы крикнуть, но успел только пропищать:

– Помо… – и опять ухнул вниз.

Теперь казалось, что неведомая сила навалилась тяжелыми руками на плечи и давила, опуская глубже, глубже и глубже. Собрав остатки сил, Жека засучил ногами и тяжело всплыл. «Последний раз», – в отчаянии подумал он.

Пляж вновь взорвался жизнью, гомоном и солнцем. Жека успел вскинуть над водой руку и увидеть, как ничего не подозревающая Марина помахала ему в ответ.

Бесцеремонная, цепкая сила вновь схватила за ноги и, окунув с головой, попыталась поволочь вниз, но Жека на этот раз вырвался, положил грудь на воду, вытянул ноги, задрыгал ступнями вверх-вниз, вверх-вниз, взмахнул руками, загребая по окружности под себя, сначала правой, потом левой, правой-левой, правой-левой. На третий гребок вывернул голову и схватил глоток воздуха. Правой-левой, правой-левой, вдох.

Он не знал, плывет ли к берегу или, наоборот, от него. Вокруг клубились пузырьки воздуха, журчала вода, и он боялся остановиться, выпрямиться, нащупать ногами дно. Правой-левой, правой-левой, вдох.

Жека остановился, когда ударился о подводный камень, и боль проткнула коленку. Он встал на каменистое дно, подтянул ушибленное колено и потер его. Голова гудела, обессиленные руки тряслись, грудь тяжело поднималась и опускалась. Больше всего хотелось упасть на горячую гальку, закрыть глаза и уснуть.

– Молодец, Жека! – крикнула ему подбежавшая к самой воде Марина. – Я знала, что ты сможешь!

Около нее стоял Герка с парой мальчишек из их школы.

– Нехило, – сказал он. – Техника, конечно, грязновата, но…

– Все равно, быстро проплыл, – подхватили мальчишки. – И ведь сам научился.

– Погнали с нами, – предложил Герка, – в догонялки.

– Погнали, – согласился Жека и, прихрамывая, стал выходить на берег.

– Что это? – Марина показала на колено, из которого густо текла кровь.

– Здорово рассадил, – сказал Герка. – Надо бы перетянуть.

– Вот! – Марина сорвала с головы косынку. – Обмой, я завяжу!

                                           * * *

Джек тихонько засмеялся. Нет, в бассейн он сегодня не поедет. И вообще – решение принято.

Не переодевая плавательных трусов, Джек принес стул, взобрался на него и достал с антресолей старую коробку из-под обуви. Смахнул пыль и с треском оборвал липкую ленту, обмотанную вокруг коробки. На пол посыпались письма и старые, с поломанными углами, черно-белые фотографии.

Глава 9

Марина пришла на работу без опоздания. В холле офиса ее радостно встретил Аркадий и бросился помогать снимать дубленку.

– Какая у тебя юбка, – всплеснул он руками. – Класс!

Заставил покрутиться.

– Ах, – вскинул руки, – мне всегда нравилась мода сороковых. Женственно, элегантно, стройно.

Марина вопросительно посмотрела на него.

– Это, – показал он на Маринину юбку, – «карандаш», прямое заимствование оттуда.

Легко провел по ее обтянутым тканью бедрам:

– Тиснение подчеркивает все изгибы. Очень сексуально.

Марина пожала плечами.

– Замечательно, что шерсть, – не отрывал от юбки взгляда Аркадий. – Зимой – тепло. Кстати, – он вскинул брови, – сегодня рыбалка.

– Сегодня? – удивилась Марина. – Но собирались на выходные.

– Ах, – легкомысленно махнул рукой Аркадий, – у мужиков семь пятниц на неделе. Звонил твой, – он смешно изобразил сдвинутые к переносице брови Геры, – сказал, что в воскресенье – никак. Договорились на сегодня.

– Во сколько? – спросила Марина.

– Через пару часов выезжаем, – посмотрел на часы Аркадий. – Ты с нами.

– Но… – Марина жестом провела по своей юбке и жакету с баской.

– Я всегда говорил, – Аркадий потрогал оборку, – что баску незаслуженно забыли. Боже, как женственно!

– Аркадий, – одернула его Марина, – я не одета для рыбалки.

– Ерунда, – отмахнулся он. – У Лехи полно аутфита. Подберем подходящее.

– Хорошо, – сказала Марина, – но сначала мне надо позвонить.

– Не мешаю, – заулыбался Аркадий, – и жду тебя в примерочной.

Марина отошла к окну, набрала номер С. А., услышала отзвуки работающего радио и шум проносящихся мимо машин.

– Сегодня, – Марина многозначительно помолчала, – рыба на обед. Оставила там, – добавила она после паузы, – где говорила.

– Понял.

Нижнее озеро располагалось у самой подошвы Горы, круто уходящей вверх своим западным склоном. Узкая тропинка вилась несколько сотен метров вплоть до просторного плато, на котором когда-то располагался пещерный город. Разрушенный врагами в средневековье, город умер, но много лет спустя стал популярным среди археологов, а потом и туристов, и различных неформалов: хиппи, панков, ролевиков, свободных художников. На Горе было всегда тихо и вольно. И хотя по закону жить на плато запрещалось, все знали, что несколько чудаков-«индейцев» обитали там круглый год. Они покинули задымленное и озлобленное Предгорье, которое называли «нижним миром», и поселились в карстовых пещерах старой крепости. Еды на Горе хватало всем. Диких яблок и груш, кизила и горных грибов, лесного ореха и боярышника имелось в изобилии. Кроме того, туристы-визитеры нет-нет, да и делились «ништяками», то есть, провизией, сигаретами и спиртным. Взамен «индейцы» показывали им местные достопримечательности, водили по многочисленным пещерам и укромным уголкам с потрясающими видами.

Одетый в джинсы, высокие ботинки-вездеходы и стеганую куртку, С. А. поднимался по тропинке на плато. Утром, после звонка Марины, он отправился в небольшое село, откуда в конторе давно лежала заявка, но никто из коллег-ассенизаторов ехать туда не хотел. Далеко, и народ небогатый, поживиться нечем.

Оставив машину и переодевшись, С. А. поднимался на Гору по склону, противоположному тому, у подножия которого намечали рыбачить Леха и Гера.

Идти было тяжело. Зима для этих мест стояла холодная. Выпавший снег забил тропинку, и она едва угадывалась по занесенным почти доверху следам неизвестного путника.

С. А. невольно вспомнил голый зимний лес Динарского нагорья43.

                                           * * *

Вверх-вниз, вверх-вниз по тропкам, прихваченным сухо хрустящим под ногами ледком. Обрезанная шинель югославской армии почти не греет, и надо постоянно двигаться, чтобы не замерзнуть. Вязаная шапочка натянута на уши, за спиной увесистый рюкзак и винтовка. Впереди серая спина другого русского парня, их, русских, всего двое в отряде. С. А. зовет его Иисусиком, потому что тот любит говорить о братьях славянах и христопродавцах боснийцах.

Вот и теперь он завел свою шарманку.

– Понимаешь, Степан, – говорил Иисусик, оглядываясь через плечо, – для нас это не просто война за сербов. Нет, это война за нас самих.

С. А. не возражал. Устал от долгого перехода. Тяжелая ноша придавливала, ноги гудели, а монотонность похрустывающего наста гипнотизировала. Хотелось подумать о важном, но не получалось.

– Помочь единоверцам, – не останавливаясь, продолжал Иисусик, – это зов души, если хочешь, сердца.

– Убивать не страшно? – вдруг услышал свой голос С. А. и не узнал его. Уже второй день у него был жар, и горло словно обсыпали битым стеклом.

– За идею, – обернулся на ходу Иисусик, – нет. И бошняки, и косовары, – загорелся он, – и албанцы, все – орудия грязной политики пиндосов.

«Как на политинформации, – подумал С. А. – Что за тараканы у парня в башке?»

Они приближались к опушке, где Златан, командир отряда, собирался сделать привал.

Их группа шла на соединение с другим сербским отрядом, которым командовал друг Златана, бывший полицейский из Сараево. Он, по словам командира, занимался раньше «хьюман траффиком» из Восточной Европы, знал много и многих. Именно с ним С. А. хотел поговорить о том, где и как лучше искать дочь. Именно ради него присоединился к «Белым волкам»44 и отправился в этот поход.

– Бошняков поддерживают исламисты всего мира, – вещал Иисусик. – Пиндосы с ними заодно.

– На кой американцам сербы сдались? – перебил С. А.

– Как на кой? – с новой силой загорелся Иисусик. – Чтобы уничтожить православную страну и досадить России.

Когда-то Иисусика не взяли в армию из-за плоскостопия, и он пропустил Афган. Так и говорил: «Пропустил». Вместо этого закончил политех, женился, устроился в полузакрытый НИИ. Однако душа томилась, и как только, высекая искры, рассыпался Союз, Иисусик ожил. Собрал вещмешок и мотанул в Приднестровье сражаться за идею. Долго повоевать не удалось, но вирус войны он поймал и жить на гражданке больше не смог. Оформил загранпаспорт и дернул самовыражаться в Югославию.

– Замирятся, – слабо возразил С. А., – а мы будем виноваты и перед теми, и перед другими.

– С какой стати? – возмутился Иисусик.

– У тех – что мало помогали, у других – что вмешались.

– Ерунда.

– Это как в драку семейную лезть, – продолжал С. А. – Всегда виноватым останешься.

– Ерунда, – еще раз упрямо сказал Иисусик.

– Может, и так, – решил сменить тему С. А. – Как твой сын?

– Гордится, что батя за Родину воюет, – не сбился с полемической ноты Иисусик.

– Не скучаешь?

– Некогда скучать, – ответил он, – давай лучше я тебе стихи почитаю. Все легче шагать будет.

– Читай, – согласился С. А., а про себя подумал: «Верни его сейчас домой к жене и сыну, затосковал бы, не нашел бы себя, спился, а потом повесился бы в кладовке. „Ни с того ни с сего“, – решили бы родные».

– «И залитые кровью недели, – начал с чувством декламировать Иисусик, – Ослепительны и легки. // Надо мною рвутся шрапнели. // Птиц быстрее взлетают клинки. // Я кричу, и мой голос дикий – // Это медь ударяет в медь. // Я носитель мысли великой…»45

С. А. услышал сухой, словно ломающаяся ветка, выстрел. Шедший впереди Златан споткнулся и упал на бок.

Щелкнул второй выстрел. Иисусик оборвался на полуслове, неловко присел, точно уронил что-то и хотел поднять, потом, не разгибаясь, ткнулся лицом в мерзлую землю.

– Засада! – закричали кругом и бросились врассыпную, прячась под деревьями и кустами.

Зачастили автоматные очереди. Стреляли из густых кустов перед опушкой, куда шел отряд.

– Мать твою, – выругался С. А., рухнув на землю.

Сверху сыпались сбитые ветки и кора деревьев. Пули посвистывали над головой, взвизгивая, отскакивали от замерзшего грунта.

Вжимаясь в землю, С. А. подполз к Златану. Тот лежал на боку и пустыми глазами смотрел на него.

С. А. вернулся назад. Иисусик был еще жив. Он широко открывал рот, пытаясь что-то сказать. Потом слабеющей рукой сунул Cтепану гранату, и прошептал:

– Русские… в плен… не сдаются.

С. А., не поднимая головы, скатился с тропинки под ближайшее дерево. Достал из рюкзака чехол с оптическим прицелом, дрожащими пальцами прикрепил прицел к винтовке. Всмотрелся через оптику в кусты на дальней опушке и увидел солдата в такой же, как у него, вязаной шапочке и шинели, но только без белой повязки на плече. Солдат перезаряжал магазин АКМ-а, чтобы по-новой начать стрельбу.