Перекрестка поворот

– А вот и зря, – рассердился Рэнди. – В тридцать пять – самый раз о семье подумать, а не…

– Что «не»? – перебил его Джек.

Однажды, вызвав Бо-Ми, он попросил ее одеться построже и не класть слишком много макияжа. Он знал, что в тот день у нее был день рождения, и хотел сделать ей подарок. Сначала они пошли на концерт в театр «Орфеум». Мужчины в смокингах, женщины – в платьях до пола. Чайковский в первом отделении, Брамс во втором, мерло33 в перерыве. После концерта заехали поужинать в «Подвальчик» на Бродвее. Там им встретился поддатый программер, недавно перешедший в их компанию из большой корпорации. Он узнал Бо-Ми. Иногда вместе с другими девочками она обслуживала закрытые вечеринки. Увидев ее вместе с Джеком, программер закатил глаза, а потом похлопал Джека по спине и прошептал на ухо:

– Good choice.34

На следующий день весь отдел был в курсе, что Джек пользуется дорогими девочками по вызову. Молодые сотрудницы отводили глаза. Мужики лукаво улыбались: мы все, мол, одного поля ягоды.

– Ну, по-быстрому, – молитвенно сложил руки Рэнди. – Я еще кофе принесу.

– Три секунды, – сдался Джек. – Тащи кофе.

Вторая претендентка оказалась рыжей, остроносой, с веселой ухмылочкой на тонких губах. Как и первая, она считала себя стопроцентной оптимисткой.

«Конечно, – злорадно подумал Джек, – чтобы выходить замуж за тридевять земель, надо быть оптимисткой».

– Последняя, – щелкнул мышкой Рэнди.

Джек знал, что в человеческой памяти, в отличие от компьютерной, ничего и никогда не стирается насовсем. События, обстоятельства, люди, их внешность могут со временем выцвести, размыться, потерять контрастность, но не исчезнуть вовсе. Более того, достаточно небольшого толчка, совсем крошечной детали или намека, и все снова заиграет цветами, чувствами, болью.

– Ты окей? – спросил Рэнди, глядя на Джека, застывшего с кружкой кофе на полпути ко рту.

– Да, – не отрываясь от экрана, сказал тот. – Вернее, нет.

– Ты что, ее знаешь? – не унимался Рэнди.

– Знал раньше, – ответил Джек. – Давно. В другой жизни.

– Кто она?

– Будь другом, заткнись.

                                           * * *

Джек открыл входную дверь и поднял оставленную под порогом газету. «Выходит, ничего нельзя забыть, – думал он, садясь за стол на кухне. – Выходит, познание этой простой истины и есть мудрость. Выходит, мудрость – всего лишь память прошлого. Память причин и следствий».

Он сделал горький глоток, откинулся на спинку стула, вслушался в шорохи просыпающегося дня.

Вдалеке свистнул грузовой поезд. Тяжело покряхтывая, проехал под окнами мусоровоз, свернул в задний двор и через минуту застонал подъемником, вываливая мусорные контейнеры в свою утробу.

Вчера даже Бо-Ми заметила, что Джек был не в себе. Обычно она ничего, кроме себя самой, не замечала. А тут заметила.

– Что случилось? – спросила, откладывая в сторону зеркальце. – Неприятности?

Бо-Ми больше всего на свете любила смотреться в зеркало. Она могла смотреть на себя часами. Исследовать каждую черточку, каждый изгиб, каждый прыщик. А еще она любила фотографировать себя на камеру в мобильном телефоне, а потом разглядывать собственное изображение, то увеличивая его, то уменьшая.

– Нет, – ответил ей Джек. – Все путем. Почка после игры прихватила, но, кажется, обошлось.

– Вы, американцы, странные, – сказала Бо-Ми. – Никогда не скажете, что вам плохо. Что дела идут хуже некуда. Что больно, что устали, что просто подохнуть готовы и хотите, чтобы вас пожалели.

– Я не американец, – поправил ее Джек. – Я канадец.

– Вы все в одной лодке35, – отмахнулась она и опять уставилась в зеркало.

Бо-Ми, двадцатилетняя девушка из эскорт-агентства, мечтала о модельном бизнесе. Листала модные журналы, смотрела по телевизору передачи Тайры Бэнкс36, изучала предложения ведущих промоутеров, рассылала портфолио. Предложений не поступало, однако Бо-Ми не унывала. Высокая и стройная, она пользовалась популярностью у местных азиатов, но сама предпочитала «кокейженов»37, которые хорошо платили и говорили с ней по-английски. Деньги и английский были нужны, чтобы однажды самой отправиться в Нью-Йорк пробиваться на подиум. А пока она училась днем в университете, на оплату которого уходили почти все деньги, заработанные вечерним сопровождением клиентов.

С Джеком у Бо-Ми сложилось сразу. Он был нежным, внимательным и не требовал никаких извращений. Обычный добротный долгий секс. Джек никогда не скупился, но, правда, лишнего тоже не платил. Заказывал ее для порядка в эскорт-агентстве пару раз в месяц, остальное время она сама приходила к нему. Он помогал ей с университетскими эссе и проектами, а главное – не лез в душу и не учил жить. С ним ей было спокойно.

Время от времени Джек дарил Бо-Ми цветы, ухаживал, когда она подхватывала простуду или грипп, заплатил однажды за аборт, когда залетела.

Иногда он возил ее на минеральные источники в Хэррисон-Хот-Спрингс и на пляж в Кваликам-Бич. Когда в доме, где она снимала крошечную квартирку-студию, случился пожар, Бо-Ми вообще переехала к нему и жила в его кондо месяц, пока не нашла себе подходящее жилье.

– Бо-Ми, – сказал Джек, забрав у девушки из рук зеркало, и повернул лицом к себе, – выходи за меня замуж.

Бо-Ми чуть приоткрыла рот, приподняла тоненько выщипанные брови, воткнулась в него влажными черными глазами.

– Ты шутишь? – наконец спросила она.

– Нет, серьезно.

– Я не могу, – шепотом ответила Бо-Ми.

– Почему?

Бо-Ми отвела взгляд.

– Почему? – еще раз спросил Джек.

– Это невозможно.

– Почему?

– По разным причинам, – сказала Бо-Ми.

Она отошла от Джека к белому кожаному дивану и осторожно села на краешек.

– Скажи мне.

– Ты хочешь знать правду? – спросила Бо-Ми.

– Да.

– Ладно, только не обижайся, – пожала плечами она. – Ты мне нравишься, и с тобой хорошо, но…

– Что мешает?

– Во-первых… – Бо-Ми посмотрела в окно.

На улице шел медленный густой снег. Снежинки ложились на широкие листья рододендронов, налипали на крыши и ветровые стекла машин, растворялись в сером асфальте.

– …ты старый.

Джек улыбнулся. Он знал эту странность молодых кореянок считать, что все, кому больше тридцати, уже безвозвратные старики. Для азиатов жизнь – это вспышка молодости, а затем бесконечная старость.

– А во-вторых?

– Если я выйду замуж за белого, мои дети не будут корейцами.

– Ну и что?

– Могила моего предка на кладбище Му-Ель-Ванг-Рюнг. Он командовал целой армией в 16-м веке.

– И что?

– У моих родителей я – одна дочь. Мои дети должны быть корейцами. А еще…

– Что еще?

– Мы с тобой, – Бо-Ми замялась, – просто хорошие друзья.

– Да?

– Я хочу встретить парня, у которого, – Бо-Ми смущенно улыбнулась, – голова бы из-за меня слетела.

– Как в кино?

– Да, – Бо-Ми откинула назад челку и заглянула Джеку в глаза. – Хочешь, познакомлю с русской из агенства. Она тебе понравится.

– Спасибо, – Джек потрепал Бо-Ми по плечу. – Я сам.

– Мы друзья? – она не отрывала от него взгляда. – Как раньше?

– Как раньше.

Джек вышел из задумчивости, взъерошил волосы, допил кофе и налил еще. «Что за напасть с утра, – рассердился он. – Где там Delete?» Но сброс не нажимался и, навалившись локтями на стол, Джек снова ушел мыслями в прошлое.

                                           * * *

Жека смотрел вслед Марине. Черная фигура двигалась по фольге луной дорожки, пока не перешагнула границу вытянутой тени общаги. Потом распахнулась дверь, и желтый свет вспышкой осветил ее фигуру в траурной раме проема. «Бах», – словно щелкнул затвор камеры. Точка.

                                           * * *

– Хватит, – решительно и громко сказал Джек, отгоняя воспоминания о прошлом, но остановиться уже не мог.

Чувство потери сопровождает человека всю жизнь. И когда люди говорят о бренности существования, они имеют в виду именно это. Все, к чему человек привыкает, все, чем дорожит, все, что любит, рано или поздно заканчивается. Как Глава книги. Или сама книга. И надо учиться жить с этими потерями. Это один из главных законов жизни. Если не научишься, значит, погибнешь. Другого пути нет.

А еще говорят, что клетки организма обновляются каждые семь лет. Это значит, что человек становится совершенно новым и, возможно, даже абсолютно другим. Но что-то всегда остается, что-то, не зависящее от клеток.

Он пятнадцать лет пытался забыть и не смог. К чему тогда обманываться? Надо попробовать. Ведь они теперь полтора раза новые люди.

Глава 7

Пережитые страхи не умирают. Они могут спрятаться в глубинах памяти, замаскироваться под равнодушие или браваду, могут с головой забраться под одеяло повседневных забот или задремать на время, но стоит намекнуть на прежнее, стоит попасть в былые обстоятельства – и вот они, тут как тут, во всей красе, словно не прошли годы, и время не сгладило режущих краев, cловно не залечились ушибы и открытые раны.

Именно такие чувства испытала Марина, когда вернулась от Геры домой.

В квартире было все перевернуто вверх дном. Стулья валялись, а комод cтоял с вывернутыми, точно оттопыренные губы, ящиками. Выброшенное из них белье устилало старенький палас.

На полу и на обоях виднелись капли засохшей крови.

Марина с тоской огляделась по сторонам. Хотелось закричать, завыть от безнадеги и отчаяния.

Она услышала громко текущую воду и пошла в ванную. Там, низко склонившись над раковиной, стоял С. А. Он загребал ладонями бегущую струей воду, плескал в лицо, громко сплевывавл и ругался по-французски:

– С’est des conneries38.

Марина знала, что, если он ругается так, то дела совсем плохи.

– Я пришла, – сказала она, но С. А., казалось, не слышал и продолжал ругаться.

– Я пришла, – повторила Марина громче.

– Слышу, – отозвался он.

– Ленку забрали? – спросила она.

– Да.

– Ты отдал ее! – Марина глядела на С. А., сжимая кулаки. – Вот так взял и отдал?

– Не совсем, – он поднял голову и, приблизив лицо к зеркалу, осторожно отлепил пластырь.

Только теперь Марина заметила, что его правая скула от глаза и почти до самого уха заклеена пластырем с положенными под него марлевыми тампонами.

– Что это? – Марина шагнула к нему.

Вспухшую рану стягивали швы. Она дотронулась до них, и он поморщился от боли.

– В травме наложили.

– Ты защищал Ленку? – спросила Марина.

– Не успел, – ответил С. А. – Вырубили с одного удара. Профессионалы.

– Прости, – она схватила его за руку, но он застонал и рывком дернулся в сторону.

– Enculé39!

Суставы его пальцев были распухшие, точно шарики для пинг-понга.

– За что тебя били?

– Сдается, что Гера все еще неравнодушен к тебе, – С. А. криво улыбнулся здоровой стороной лица. – Так что это, – он показал пальцем на зашитую скулу, – первое предупреждение.

– Гад он, – Марина тяжело задышала.

– Чует неладное. Только фигня все. До свадьбы заживет.

– До свадьбы точно, – натянуто улыбнулась Марина.

Недели за три до встречи с Герой Марина и С. А. ездили в столицу, где во французском посольстве она получила визу невесты. Марина то и дело открывала паспорт, смотрела на вклеенную бумажку с надписью «C transformable»40, не верила глазам, проводила по визе кончиками пальцев и закрывала паспорт.

План С. А. был прост и устраивал их обоих. Марина помогает ему закончить дела на родине, а он, гражданин Франции, вывозит ее с дочерью в Биарриц, департамент Атлантические Пиренеи, где они официально расписываются. Живут вместе и лечат Ленку, а после того, как Марина получает гражданство, разводятся.

– Сколько ждать? – спросила Марина, когда С. А. предложил ей сделку.

– Как жене француза – два года.

– А дальше?

– Если по обоюдному согласию, – объяснил он, – то через три месяца ты свободна.

Марина смотрела ему в глаза.

– Не обманешь?

– Твой шанс, – вместо ответа сказал С. А. – И Ленкин тоже.

Марина понимала, что узнай Гера об их задумке, им всем несдобровать.

– Не узнает, – успокоил ее С. А. и добавил: – Никогда.

Марина все равно колебалась.

– Хорошо, – сказал он, – я расскажу, зачем приехал.

Марина содрогнулась, услышав его историю.

Доказать непосредственную вину в поджоге бара и гибели Бодомира боснийская прокуратура не смогла, однако нашлись обстоятельства, которые позволили осудить С. А. как соучастника. Отбывая наказание во Франции, он провел в тюрьме Анжере ровно три с половиной года. Потом вернулся в Биарриц, где у него был небольшой дом. Занялся бизнесом и поиском людей, виновных в гибели дочери. Чтобы окончательно распутать узелок и отдать долги, приехал в Кареон, где целый год искал тех, кто отправил Катю в Боснию.

– Все здесь, – сказал С. А. – В одной кассете.

– Знакомая история, – вздохнула Марина. – Значит, хочешь… – она замялась на мгновение, – их того?

– Не только, – ответил С. А. – Но это – главное.

– Что еще?

– Ты теперь мне вместо дочери, – сказал он. – А Ленка – внучка. Буду заботиться о вас.

Марина ничего не ответила.

Посольство находилось вне пределов контроля Геры, так что попасть туда удалось незамеченными. Возвращаясь домой, они переночевали в аэропортовской гостинице. С. А. намеревался взять два номера, но Марина сказала, что одного будет достаточно. Ей хотелось отблагодарить его, и она думала, что знает, как это сделать.

С. А. задержался внизу, а она поднялась в номер. Приняла душ, расправила простыни, взбила подушки и, раздевшись догола, легла.

Через некоторое время вернулся С. А. Кроме дорожной сумки, он нес под мышкой свернутый рулоном матрас. Увидев, что Марина в постели, он потушил свет, тихонько постелил на полу и быстро заснул.

– О чем спрашивали? – спросила Марина.

– Обо мне, – морщась, ответил С. А. – Лоха пришлось разыгрывать.

– Кажется, переиграл, – усмехнулась она.

– Похоже, – скривился в жалком подобии улыбки С. А. – Что у тебя?

– Клюнул, – коротко ответила Марина. – Пока не совсем понимаю, что к чему, но, кажется, я нужна им для Канады.

Она рассказала о замысле Геры свести ее с Жекой Дубровиным, чтобы использовать его для бизнеса.

– Интересные дела, – присвистнул С. А. – А кто этот Жека Дубровин?

– Долгая история, – ответила Марина.

– А если коротко?

– Отец Ленки.

– Понятно, – сказал С. А.

– Слушай, – Марина замялась, – спросить хочу.

С. А. вопросительно поглядел на нее.

– Ты знал, что моя мать с ними?

– Да, – ответил он, посмотрел ей в глаза, и от его холодного, не пускающего внутрь взгляда, Марине стало не по себе.

– Значит, ей повезло? – спросила она.

Мать умерла в прошлом году от рака желудка. Сгорела за три месяца.

– Повезло, – последовал ответ, и Марина, словно от удара, откинулась назад.

– Твоя мать знала, что произошло, но Леха уверял, что ты приедешь назад с деньгами, а пока предложил войти в дело, – С. А. не отводил глаз. – Она находила приезжих девчонок и переправляла к нему.

– Откуда знаешь?

– А тебе она не рассказывала?

– Нет.

Незадолго до смерти мать попросила привести священника и долго с ним шепталась, плакала и снова шепталась. Потом они молились. Когда священник ушел, она попросила у Марины прощения, сказала, что большая грешница, но надеется, что Господь смилостивится, поскольку не для себя старалась.

Речь шла о Ленке. Мать, пожилая и далеко не здоровая женщина, умудрялась не просто выживать, а еще и покупать внучке обновки, и даже давать карманные деньги.

После смерти матери Марина нашла спрятанные в шкафу десять тысяч долларов наличными и очень удивилась. Впрочем, Ленка к тому времени уже наркоманила, и все деньги ушли на лечение.

– Значит, ты бы ее тоже? – спросила Марина, сложив пальцы пистолетом.

С. А. уверенно кивнул.

                                           * * *

Второй раз он появился в жизни Марины так же неожиданно, как и тогда в Боснии. Позвонил по телефону, и она узнала голос. Сказал, что хочет забрать вещи, точно они расстались вчера.

Встретились. За прошедшие годы С. А., казалось, не изменился. Такая же худая, жилистая и на первый взгляд неприметная фигура. Те же сильные руки с пальцами, загрубевшими от физической работы, и ногтями, словно вырезанными из тусклой жести. На лице прибавилось морщин, а волосы, истончившиеся и поредевшие, были подстриженны коротким ежиком.

– Я не дождалась тогда, – сказала, словно оправдываясь, Марина, и протянула С. А. фотографии.

Он понимающе кивнул, вытащил из конверта снимки и просмотрел их один за другим. Остановился на последнем, из сербской полиции, том, где лежала мертвая дочь с откинутой рукой и четко просматривавшейся татуировкой. Перевел взгляд на Марину, скользнул по чернильной вязи на ее руке и вернул фотографии в конверт.

– Я знала, что тебя арестовали, – продолжала Марина. – В тот вечер по местным новостям передавали…

– Теперь не имеет значения.

                                           * * *

С. А. откашлялся, и, взвешивая каждое слово, сказал:

– В мире должен быть баланс. Так что матери твоей повезло. Но это дело прошлое. Расскажи, что у нас теперь.

– Я начинаю работать у Лехи.

С. А. удовлетворенно кивнул.

– Они всем скопом на рыбалку едут.

– Когда?

– В это воскресенье, – сказала Марина. – Подледный лов.

– Отлично, – оживился С. А. и, подумав немного, добавил: – Лучше не придумаешь.

Марина невольно бросила взгляд на его разбитые руки. С. А. тоже посмотрел на опухшие суставы, но только пожал плечами:

– Справлюсь.

– Сначала освободим Ленку, – стараясь быть твердой, сказала Марина. – Она у Геры на даче.

– Нет, – решительно ответил С. А. – Ленку возьмем после. У них начнется переполох, так что им не до нее будет.

– А дальше?

– Сама знаешь. Вокзал, аэропорт, другая жизнь.

– Нас будут искать.

– Не будут, – уверенно сказал С. А. – Эта компания сидит у многих в печенках. Если они исчезнут, все будут только рады.

Марина согласно кивнула.

– Где рыбачат?

– На Нижнем озере. Там лед, гора в снегу, долина. Каждый след виден. Каждый человек.

– Не впервой, – сказал С. А.

Он опять взглянул на распухшую руку, пошевелил пальцами, сморщился от боли.

– Делай, что они говорят. Пиши канадцу, чтобы не вызвать подозрения. Любезничай с Лехой. Короче, будь паинькой.

Потом встал и направился в выходу из квартиры.

– Встречаться на людях не будем, – он остановился у дверей. – Не надо гусей злить. Связь по телефону.

– У Лехи пятеро детей, – вдруг сказала Марина. – Его старшая дочь выходит замуж, – и не зная зачем, добавила: – Стихи пишет.

– У тебя тоже дочь, – пожал плечами С. А. – И у меня была. Давай думать о них.

Глава 8

Джек посмотрел на часы. Окей, есть шанс быть первым в бассейне. Три раза в неделю перед работой он плавал. Пять «лэпов»41 баттерфляем, десяток кролем и еще пять брассом. В общей сложности полкилометра, немного, но форму поддерживает.

Тихонько вернулся в спальню, достал из комода плавательные трусы и принялся их натягивать, запутался в штанине, чуть не упал. Фу-ты, елки-моталки, в плавки р-р-раз и все, а тут…

Вспомнил, как однажды явился в бассейн в узких плавках-чайках. Приятель-канадец, вырядившийся в длинные, почти до колен, трусищи, критически посмотрел на него.

– Знаешь, Джек, – сказал приятель, – это, конечно, не проблема, но только в таких плавочках у нас геи ходят.

– Да? – смутился он и помчался в магазинчик при бассейне покупать широченные плавательные «транки». Сейчас бы не побежал. Пусть думают все, что хотят, какое ему дело?

Джек завязал на поясе веревочку, вышел в прихожую и посмотрелся в зеркало. Плечи широкие, руки жилистые, живот подтянут. На правом колене, как раз посередине, ромбик старого шрама.

Утопающий хватается за соломинку. Ага, такая поговорка. Или пословица? Кто его знает? Но вот то, что хватается – точно. И не только за соломинку.

Он прислонился к стене, откинул назад голову и глубоко задышал: вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох…

                                           * * *

В десять лет Жека не умел плавать. Не умел совсем-совсем, единственный в целом классе, во дворе, а в тот день, казалось, и на всем пляже. Пацаны-оторвы ныряли на глубине, обрывали с каменистого дна морскую траву, похожую на мочало, швыряли ее в разбегавшихся с визгом девчонок, бросались размашистыми саженками наперегонки. Никто не учил их держаться на воде. И плавать тоже не учил. Все и ко всем пришло само собой. Вот и Жека был уверен, что к нему тоже придет, но… ничего не приходило.

Однажды мама сказала отцу, что надо бы сына плавать научить, а то отпускать на пляж с мальчишками страшновато. Сидеть же летом дома, дожидаясь родительского выходного, тоже не годилось.

Отец удивился, что сын не умеет плавать, ведь его самого тоже никто не учил.

– Хорошо, – сказал он, ухмыльнувшись, – научится на рыбалке.

Жека, услышав разговор, подпрыгнул от восторга. Рыбалку он любил, а рыбалку с лодки, посреди моря, когда удили ставриду на самодурку из привязанных к крючкам цветных перышек, просто обожал. Белые баркасы и ялы выходили к горловине бухты, кучковались, словно присевшие отдохнуть чайки, покачивались на легкой волне, плескавшейся о чуть зацветшие, давно не крашеные борта. От воды пахло йодом, а легкий бриз приносил со степного берега бухты горьковатый дух полыни. Рыбаки забрасывали удочки и начинали тягать ставридку гроздьями, искрящимися в солнечных лучах.

Отец к рыбалке относился спокойно. У него не было особого нюха на места, где рыба непременно бы клевала; он плохо разбирался в рыбачьих снастях и понятия не имел, на какую наживку лучше брать ерша, на что идет кефаль, а что предпочитает камбала. Сколотить для сына рыбачий сундучок с отделениями для крючков, лески, грузиков и блесен или провозиться целый день, разбирая и снова собирая допотопный дизель, казалось ему куда интереснее, чем болтаться целый день на гоняющихся друг за другом волнах.

Тем не менее, раза три-четыре за лето отец обязательно выходил в море. У него был крутобокий неповоротливый баркас, переделанный из спасательной лодки списанного и порезанного на металл океанского траулера. Не взять такую лодку, да еще задарма, ему, главному механику рыбколхоза, показалось глупо, хотя и брать особых причин тоже не было. Разве только иметь легальную отговорку перед женой, чтобы проводить выходные на причале, ковыряясь в сарае, отведенном для лодочного оборудования, да выпивая с рыбаками, вернувшимися с путины.

Жека, наоборот, ждал каждого выхода в море, как дня рождения, каникул или Нового года. Готовился, упрашивал маму купить новую леску, ловил на мелководье усиков для наживки, привязывал перышки-самодурки на крючки. Жека гордился их тихоходной посудиной со слабосильным дизелем и представлял ее броненосцем среди яликов-миноносцев и шаланд-крейсеров.

За несколько дней до воскресенья Жека приготовил старенький спиннинг, несколько поводков с гирляндами крючков, отлил свинцовые грузики про запас, починил самодельный садок. А еще сбегал на причал рыбколхоза, потолкался среди рыбаков, возвращавшихся с лова на зеленых фелюгах с высокими рубками, похожими на скворечники.

– А ставрида идет? – заглядывал он в морщинистые, высушенные ветром лица.

– Идет, пацан, – смеялись рыбаки. – Все ловится. Даже из бухты не надо выходить.

К фелюгам подкатывали грузовики, и рыбаки клацали замками, открывая их борта. Двое из них неловко взбирались в кузов, а остальные строились цепочкой и передавали ящики с мокрой, переливающейся на солнце, еще живой и трепещущей ставридой и килькой. Жека зажмуривался, втягивал носом запах капроновых сетей, солярки, рыбы и расплывался в блаженной улыбке.

В воскресенье, когда солнце только-только блеснуло раскаленным краем из-за скалистого берега, Жека с отцом были готовы к отплытию. Дрожащий от колючей прохлады, Жека нахохлился на носу баркаса. Одной рукой он держался за край банки, а в другой сжимал удочку.

Баркас отвалил от причальной стенки. Отец вставил длинные весла в уключины и, наваливаясь всем телом, стал выводить лодку на открытую воду. Справа проползали помятые, точно у боксеров, носы пришвартованных друг к дружке СЧС-ов42. Из облупившихся до оранжевой грунтовки клюзов торчали клыкастые якоря, придававшие сейнерам вид своры гончих, готовых броситься за добычей. Слева стеной поднималась корма океанского траулера. Чтобы прочитать название, Жеке пришлось высоко задрать голову: «Мыс Доброй Надежды».

– А где они ловят? – спросил Жека.

– В Южной Атлантике, – ответил отец. – На Джорджес-банке, под Намибией, у Мальвинских островов.