Учимся говорить по-русски. Проблемы современного языка в электронных СМИ

MORPH: м.; одуш.

STYL: сниж., пренебр.

ANALOG: америкашка, америкос, армяшка, кацап, китаёза, макаронник, немчура, хачик, чёрный, чурка, чучмек, япошка.

PRAGM: слово употребляется преимущественно в речевой практике националистически настроенных носителей русского языка.

АМЕРИКÁШКИ.

DEF: американцы. Для него не было разницы, кто ты – татарин, эстонец, китаец, поэтому он не задумываясь, с неумелым акцентом рассказывал армянские, еврейские анекдоты и первый хохотал, высмеивал америкашек, итальяшек, армяшек, больше же всех от него доставалось русским, и никто его ни в чём не мог заподозрить (Д. Гранин. Зубр); Выступает всё против коммунизма, за православие и америкашек наших тоже травит за то, что Бога забыли (В. Войнович. Москва 2042); – Много ты знаешь, америкашка, – подумал Феликс. – Если ты думаешь, что «вору в законе» будет хуже в российской тюрьме, чем в вашей, ты глубоко ошибаешься (А. Ростовский. Русский синдикат).

MORPH: м.; одуш.; ед. америкашка; употр. преимущ. во мн.

STYL: сниж., пренебр.

SYN: америкосы.

ANALOG: азеры, армяшки, кацапы, китаёзы, макаронники, немчура, хачики, чёрные, чурки, чучмеки, япошки. [Словарная статья составлена М. Я. Гловинской]

ЖИД.

DEF: еврей. – Смотри, жид, – говорил похожий на поворотливого, светлоглазого дикого кота Колька, – смотри, падло, ты мне последние нервы треплешь (В. Гроссман. Жизнь и судьба); – Жид, – сказал он, – жид пархатый! – и придвинулся ко мне. – Я не жид, я еврей, понял? – Жид, – сказал он. – Все евреи – жиды, в чемоданах золото прячут! (Ю. Герт. А ты поплачь, поплачь…); На всё я готов – на разбой и насилье / И бью я жидов и спасаю Россию (В. Высоцкий. Антисемиты); Слово «жид» носилось в воздухе уличных перебранок (Г. Померанц. Догматы полемики и этнический мир).

MORPH: м.; одуш.

SYNT: употр. часто в функции сказуемого или в функции обращения.

STYL: бран., презр.

ANALOG: азер, америкашка, америкос, армяшка, итальяшка, кацап, китаёза, лягушатник, макаронник, негритос, фриц, хачик, хохол, чурка, чучмек, япошка.

PRAGM: в языке XIX – начала ХХ века слова жид, жидовка были нейтральными наименованиями представителей еврейской нации и не являлись бранными (ср. название одного из рассказов А. И. Куприна: «Жидовка»); в качестве бранных слов они стали употребляться в советское время, и этот новый их статус был зафиксирован в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова. Резко негативным, бранным являются эти слова и их производные и в языке начала XXI века. Ср.: Слово «жид» в современном русском языке является национальным оскорблением, так как в качестве официального термина используется слово «еврей» (А. Кучерена. Бал беззакония). Употребление слова жид и его однокоренных (жидёнок, жидовка, жидовня, жидовский) характерно для речевой практики антисемитов.

ЧУРКА[4].

DEF: коренной житель Средней Азии, пребывающий на территории России. В тех случаях, когда выигрывал Слава, Николай Леонидович обзывал его страшными матерными словами – хотя начинал обычно, вспоминая, что мать партнёра – узбечка, с крика: «Чурка ты!» (И. Кио. Иллюзии без иллюзий); Что происходит в голове у подростков, кричащих «Мочи чурок!»? (Русский репортер, № 3 (181), 2011); – Закрой свой рот, ты, вонючий чучмек, чурка! (Г. Садулаев. Когда проснулись танки); Чтобы публично узбека или азербайджанца обозвать «черножопым» или «чуркой», такого и быть не могло (С. Есин. Маркиз Астольф де Кюстин); Крюк подносил к обмороженному уху азиата дамские часики, уверяя недоверчивую чурку в их безотказном тиканье (И. Бояшов. Танкист, или «Белый тигр»); Таджикская девочка – она чужая, чурка нерусская, а бедные мальчики свои, русские (Форум, 2007)); Новыми врагами стали чужаки, недавние пришельцы на улицы родных городов, плохо говорящие по-русски и ведущие себя не по «понятиям» (т. е. «нашему» своду законов), – «черные», «чурки», «чучмеки», «хачики» и иже с ними (Н. Митрохин. От «Памяти» к скинхедам Лужкова. Идеология русского национализма в 1987–2003 годах // Неприкосновенный запас, 12.09.2003).

MORPH: м. и ж.; одуш.

SYNT: употр. часто в функции сказуемого или в функции обращения.

STYL: сниж., бран., уничиж.

SYN: чучмек.

ANALOG: азер, америкашка, америкос, армяшка, жид, итальяшка, кацап, китаёза, лягушатник, макаронник, негритос, фриц, хачик, хохол, япошка.

PRAGM: употребляется в речевой практике националистически настроенных носителей русского языка.

Наличие в современной русской речи такого рода лексики – не очень приятное обстоятельство: в цивилизованном обществе принято уважительно именовать людей независимо от их национальной принадлежности. Однако реалии нашего времени заставляют лингвистов обращаться к изучению и таких разрядов слов, которые содержат отрицательные коннотации и пониженную стилистическую окраску и при этом именуют именно представителей определенных этнических групп.

В. П. Москвин (Волгоградский государственный социально-педагогический университет)

Высокий произносительный стиль как система

Если средний и низкий стили представляют собой естественную среду обитания практического языка и подчинены его законам, то высокий живет по совершенно иным правилам; как показало исследование, системообразующими для этого стиля являются две категории, которых не знает язык практический.

1. Идея эстетически прекрасного: давно замечено, что высокий стиль требует «самых красивых слов» (Ciceronis 1828: 265). На категорию прекрасного ориентирована эстетическая (декоративная, поэтическая) функция языка, связанная с выражением «эмоции восторга и любования», со способностью речи «привлекать нас своею красотою» (Томашевский 1996: 64, 100). Приемами возвышения стиля следует признать использование номинативных единиц, содержание и, в частности, внутренняя форма которых связаны со сферой эстетически прекрасного, ср. нейтр. прозрачные, сверкающие (фонтаны) и поэт. алмазные, нейтр. зеленая (трава) и поэт. изумрудная, нейтр. синее (небо) и поэт. бирюзовое: все приведенные метафоры декоративны, поскольку основаны на сравнении с тематической группой «Драгоценные камни». Наоборот, снижают стиль те переносы, которые переводят понятия в сферу эстетически безобразного, ср. впустую и прост. коту под хвост.

Как видим, с идеей прекрасного несовместимы бытовые, натуралистические, физиологические ассоциации; следовательно, возвышают стиль те приемы переименования, которые приподнимают понятия над бытовой реальностью, эстетически рафинируют, освобождают их от указанных ассоциаций:

1.1. Ксенизация [греч. ξενίζειν ‘очуждать’] – замена выразительных средств родного языка иноязычными эквивалентами. Еще Аристотель указал на то, что такие замены возвышают стиль, «ибо иностранные вещи в восхищение людей приводят, а то, что порождает восхищение, приятно» (Aristoteles 1648: 192). Возвышению стиля способствует замены заимствованиями из культурно престижных языков, в частности, церковнославянского, который по своей функции был «языком особым, торжественным, языком церковной службы» (Панов 1990: 298), ср. нейтр. лежать в постели и высок. возлежать на ложе.

1.2. Архаизация – замена нейтральной номинации ее устарелым эквивалентом: так, когда мы говорим уста, возникает «поэтический образ, исключающий натурализм и несопоставимый с “физиологическим” представлением о губах как продолжении слизистой оболочки рта» (Сапаров 1982: 87).

Использование декоративных переносов, ксенизации, архаизации, авторских неологизмов (глосс) лежит в основе стиля, который в греческой традиции именовался кенологией [греч. καινολογία ‘странноречие’]: «Как мечты – сюрпризерки Над качалкой грезерки Истомленно лунятся: то – Верлен, то – Прю- дом!» (И. Северянин. Качалка грезерки). Эта номинативная техника возвышает предмет, «отдаляя речь от плебейского языка» (Ernesti 1795: 165).

Как несовместимую с идеей прекрасного следует трактовать категорию комического, которую традиционно относят к сфере эстетически безобразного. Согласно теории неконгруэнтности комическое представляет собой «картину несовместимых частей, объединенных в единый комплекс» (Beattie 1779: 318). В рамках данной теории вполне объяснимы тактики нарочитого нарушения правила уместности: а) высокий стиль несовместим со сниженной темой, что приводит к эффекту высокого бурлеска; б) низкий стиль несовместим с высокой темой, что приводит к эффекту низкого бурлеска.

2. Категория величественного. Ещё И. Кант (Кант 1966: 271, 253) связал идею высокого с двумя типами количественной оценки: а) градуальной: «Возвышенное приписывается силе», т. е. «буре, грозе, землетрясению и т. п.»; б) параметрической: «Возвышенным мы называем то, что безусловно велико». Давно замечено, что ширина, длина предметов, их высота и глубина, т. е. «всякая громадность создает впечатление величественности» (Burke 1792: 107), что величественный стиль («der grosse Stil») связан «с формой, массой и масштабами предметов» (Fernow 1806: 40). Думается, что в сферу действия количественной оценки как основы категории величественного следует включить понятие пространности / краткости речи. Правило, сформулированное Деметрием Фалерским, гласит: «Речь о предметах величественных требует удлинения колонов», краткие же колоны применимы «к каким-либо мелким предметам»; если разбить длинный период на ряд коротких фраз, то «множество пауз ['ανάπαυλα ‘пауза’, букв. ‘отдых’. – В. М.] появится, но величественность слога исчезнет» (Δημητρίου 1743: 7, 41). Возвышает речь, в сочетании с замедленным произношением, удлинение колонов в периоде, снижает – их сокращение, особенно в сочетании с ускорением темпа речи, ибо «чрез краткость [колонов] быстрота речи возникает» (Μαξίμου 1833: 523). Пространности, а следовательно, и возвышению речи способствуют различные виды амплификации [лат. amplificatio ‘увеличение’], состоящей: а) в распространении фразы посредством второстепенных членов, б) в повторе языковой единицы, в) в нагнетании однородных по содержанию или форме единиц. Еще Дионисий Лонгин увязывал высокий стиль с фигурами пространной речи: «Сильнее всего и прежде всего суть высокого стиля в амплификации ‹проявляется›, а равно в движеньях души возвышенных, кои, так скажу, захватывают аудиторию» (Dionysii 1694: 95).

Итак, в основе высокого стиля лежат категории прекрасного и величественного; следовательно, возвышению стиля способствуют прежде всего те приемы, которые: а) могут переводить понятия в сферу эстетически прекрасного и величественного; б) придают речи пространность. Рассмотрим с этой точки зрения высокий произносительный стиль. Его приметы задаются в научной литературе списком[5], однако, как показал анализ, эти приметы образуют систему, органично встроенную в представленный выше механизм возвышения стиля. Существует два способа возвысить стиль за счет произношения.

1. Замедление темпа речи, что усиливает впечатление ее пространности, а значит, способствует возвышению стиля: считается, что «чем полнее по времени и сильнее долгие слоги, тем торжественнее речь» (Quintilianus 1854: 138; cf. Δημητρίου 1743: 35; Aristoteles 1780: 165). Удлинение звука [греч. διαστολή, лат. prolongatio] как прием замедления темпа речи характерно для «речитативного», «высокого стиля», в частности, для «ораторского» и «церковного» стилей произношения; ускорение же уместно для «общепринятого бытового (stylus communis)», а также «комического», или «театрального стиля» (Bernhard 1973: 77, 35). Принято выделять два типа удлинения звуков: геминацию и эктасис. Геминация [лат. geminatio ‘удвоение’] представляет собой удлинение согласного. Удлинение смычных согласных, которые «тянуться» не могут, происходит за счет внутрисловной паузы, т. е. «“паузы” во время смычки», разделяющей имплозию и эксплозию (Зиндер 1979: 125; Аванесов 1972: 128): «Только зима, да метель эта [бб’]елая Напоминают сегодня о них» (А. А. Пугачев [?]. «Белой акации гроздья душистые…» в исполнении Л. Сенчиной). Эктасис [греч. έκτασις, ‘удлинение’] состоит в удлинении гласного звука: «Останов[и:]сь, прем[у:]дрый, как Эд[и:]п, Пред Сф[и: ]нксом с др[е:]внею заг[а:]дкой!» (А. Блок. «Скифы» в исполнении В. И. Качалова).

Удлинение звука известно и как прием эмфатического подчеркивания. Первоначально под эмфазой [греч. έμφασις ‘подразумевание’] было принято понимать намек, т. е. случай, когда «более оставляют догадке, чем в речь вкладывают. Достичь сего можно чрез двусмысленность и недоговоренность» (Ciceronis 1828: 396–397). Речь непрямая воспринимается как эмоционально усиленная, отсюда осмысление эмфазы как «бурности и неистовства», «когда повествуют о вещах ужасных», используя «указующие слова» и «риторические вопросы» (Αριστείδου 1836: 751–752). В таком понимании эмфаза близка к экзусцитации [лат. exuscitatio ‹ exuscito ‘пробуждаю’] – риторической тактике, состоящей в воздействии на аудиторию неистовым проявлением эмоций. В более узком смысле под эмфазой понимается эмоциональное выделение коммуникативно значимого элемента высказывания с помощью средств вокалики, прежде всего удлинения звука. На эмфазе в таком понимании основано эмфатическое чтение – техника высокого произносительного стиля, состоящая в эмоциональном подчеркивании всех слов, составляющих смысловой каркас текста: «Нас не нужно жале[тс’:], ведь и мы никого б не жалел[и:]. Мы пред нашим ко[м:]бато[м:], как пред [γ:]осподо[м: ] Бого[м:], чист[ы:]» (С. Гудзенко. «Мое поколение» в исполнении В. Высоцкого).

Считается, что удлинение гласных характерно для стихотворной речи (Златоустова 1981: 72). Это наблюдение относится в большей степени к высокому, торжественному стилю и лирике, в меньшей – к сатирическим стихам, игровой и сниженно-бытовой стихотворной речи, ср.: «Раз, два, три, четыре, пять, Вышел зайчик погулять» (Ф. Б. Миллер. Раз, два, три, четыре, пять…). Ритмичность данного текста позволяет использовать его в качестве считалки; если же этот детский стишок исполнить в торжественном, замедленно-речитативном стиле, получим яркий эффект высокого бурлеска:

Охотник: Уми[р:а:]ет з[а:]йч[и: к [м:о:]й!Ха-ха-ха-ха!Хор: Ой, ой, ой, ой, ой.Заяц: Пр[и:]н[е:]с[у:]т ме[н’а:] дом[о:]й,Окаж[у: ]ся [ja: ] жив[о: ]й…Ю. Энтин. Опера про зайчика, муз. М. Дунаевского

Если же текст, исполнение которого требует высокого произносительного стиля, декламировать без применения геминации и эктасиса, возникает либо эффект низкого бурлеска (при нарочитом характере такого чтения), либо срыв в прозу, или батос (при невладении соответствующими навыками, т. е. дефектности стилевых умений исполнителя). Чтобы убедиться в распространённости данной речевой ошибки, достаточно, к примеру, сопоставить исполнение стихотворения А. Блока «Девушка пела в церковном хоре» (см.: e. g.: https://my-hit.me): а) Виктором Татарским (известным журналистом, автором и ведущим радиопрограммы «Встреча с песней»); б) некоторыми молодыми исполнителями (так, актриса Евг. Майорова произносит этот текст скороговоркой[6]). Способен ли современный теле- или радиоведущий, диктор, журналист сказать так, как умел Юрий Левитан? как говорит Виктор Татарский? И как прочтет это стихотворение Андрей Малахов? Ольга Скабеева?

2. Ксенизация. Данная тактика оказала влияние не только на лексику, но и на отдельные произносительные особенности высокого стиля. Наиболее заметным источником таких особенностей стал церковнославянский язык. В 1755 году М. В. Ломоносов (Ломоносов 1952: 430) пишет, что буква г может произноситься «как у иностранных h. Сие произношение осталось от славенского языка», ср.: «И русский в шумной глубине Уже плывет и пенит волны, Уже противных скал достиг, Уже хватается за них…» (А. С. Пушкин. Кавказский пленник). Поскольку славянизмы (например, дости[х]) использовались преимущественно в высоком стиле, фрикативный [у] не только стал приметой этого стиля, но даже, судя по рифмам XVIII – нач. XIX вв., распространился в книжной речи на произношение слов, по своему происхождению не связанных с церковнославянским языком: «Или музыкой и певцами, Органом и волынкой вдруг Или кулачными бойцами И пляской веселю мой дух» (Г. Р. Державин. Фелица). Отличительной чертой церковнославянского вокализма является отсутствие качественной редукции безударных гласных: словеса [словэса], т. е. «оканье» и «эканье», которые возникли в книжном (церковном) произношении в XI–XII вв. «в процессе адаптации церковнославянского языка на русской почве», т. е. «приспособления его к восточнославянским диалектным условиям», что было «непосредственно связано с практикой богослужения», которая должна была соответствовать «требованию единообразия», в том числе и в сфере произношения (Успенский 1997: 143). Фрикативный [у] и безударное [о] как приметы высокого стиля ушли из употребления, скорее всего в результате столкновения с культурно непрестижными диалектно-просторечным [у] и диалектным «оканьем», и в настоящее время являются орфоэпическими архаизмами. «Эканье» же, не будучи отягощено паразитарными ассоциациями указанного типа, сохранилось и до сих пор фиксируется специалистами (Панов 1968а: 112; Панов 2004: 118; Касаткин 2006: 181 и др.) как заметная черта высокого стиля: [в’эиду], [м’эиста].

Рассмотрим один фонетический закон русского языка, также испытавший на себе иноязычное, в частности церковнославянское влияние. Согласно этому закону, ударный гласный [э] в позиции между мягким и твердым согласными заменяется ударным гласным [о]. Поскольку в церковнославянском языке «закон о переходе е в о не был известен», большинство церковнославянизмов сохраняет ударное [э] в позиции между мягким и твердым согласным; вместе с тем нельзя не отметить «неуклонно идущий процесс “обрусения” соответствующих слов путем трансформации их произношения с е на о», ср. безнадежный и безнадёжный (Обнорский 1960: 218, 219). Д. Н. Ушаков (Ушаков 1995: 159) отмечает, что переход [э] в [о] происходит «под влиянием просторечия», ср. современный и неправ. современный. Такое «ё» считалось низким, простонародным, поэтому уже в XVIII в. «образованные люди… старались вообще не произносить е за ё при чтении, т. е. старались читать, как пишется: идет, а не идёт» (Ушаков 1995: 159). Благодаря «буквенному прочтению» фонетический славянизм [э] на месте [о] распространился на русскую лексику и, ввиду высокого статуса церковнославянского языка, стал признаком «высокого произношения» (Винокур 1959: 447), ср.: «Чугун кагульский, ты священ Для русского, для друга славы – Ты средь торжественных знамен Упал горящий и кровавый» (А. С. Пушкин. Чугун кагульский, ты священ.).

Выше было отмечено, что для церковнославянского языка характерно книжное, «побуквенное произношение» (Успенский 1997: 159). Как кажется, именно в этой перспективе можно рассматривать не только безударное [о], безударное [э] и сохранение ударного гласного [э] в позиции между мягким и твердым согласными, но и следующие три приметы торжественной речи:

1. Ограничения на звуковой эллипсис, который в нейтральном и сниженном стилях используется, в частности, для устранения либо упрощения консонантных скоплений, ср. разг. народу бе[зн]а и высок. на краю бе[здн]ы, нейтр. со[н]це и высок. со[лн]це: «Вот лозунг мой / и с[о: лн]ца!» (В. Маяковский. «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче» в исполнении автора). Ускоренный темп речи, «общая скомканность произношения, «проглатывание» отдельных слогов и звуков» (Якубинский 1919: 37), т. е. нечеткость произношения и активный звуковой эллипсис (в частности, апокопирование, ср. Санкт-Петербург и разг. Питер, университет и жарг. универ), уместны в сниженном дискурсе, более подверженном влиянию закона речевой экономии, а значит, и более прагматичном.

2. Отсутствие ассимилятивного смягчения согласных «в словах высокого (или книжного) стиля»: во[зв’]сличить, благоде[нств’]ие (Панов 1968а: 113).

3. Удлинение при озвучивании двойных согласных, ср. произношение слова Россия: 1) в эмоционально нейтральной речи, например, в названии известного текста: «Александр Сергеевич Пушкин. Клеветникам Ро[с’]ии» (А. С. Пушкин. «Клеветникам России» в исполнении В. Золотухина); 2) в эмоционально отмеченной речи: а) в высоком, речитативном стиле: «Зачем анафемой грозите вы Ро[с’:]ии?» (Там же); б) при эмфазе: «Откуда начинается Ро[с’:]ия? С Курил? С Камчатки? Или с Командор?» (В. Боков. «Откуда начинается Россия» в исполнении автора).

Гораздо меньшее влияние на высокий произносительный стиль оказали современные европейские языки. Так, в некоторых заимствованиях из этих языков, в отличие от русского не знающих качественной редукции безударных гласных, сохраняется безударное [о], используемое «в торжественной, приподнятой речи» (Горбачевич 1978: 142): с[о]нет, п[о]эт, н[о]ктюрн. В заимствованиях из этих же языков, в отличие от русского не знающих противопоставления твердых и мягких согласных, «в высоком стиле могут не смягчаться согласные перед [э]»: со[нэ] т (Панов 2004: 118). Как примета высокого стиля указывается и среднее («европейское») [l] в отдельных словах типа кабриолет и [l]ендлорд (Панов 2004: 118). Думается, что и эффективность, и сама языковая реальность каждой из указанных трех примет прямо пропорциональна сфере ее действия, т. е. числу охватываемых ею слов; в этом плане наиболее уязвима третья примета. Черты высокого произношения, восходящие к современным европейским языкам, лишены культурно значимых опор, каковой для орфоэпических славянизмов является практика богослужения, а потому менее устойчивы.

Проведённое исследование позволяет прийти к следующим выводам:

1. Системообразующими для высокого стиля целесообразно считать две эстетических категории: категорию величественного и категорию прекрасного.

1.1. Категория величественного связана с количественной оценкой, т. е. силой явлений, размерами предметов; в сферу действия такой оценки целесообразно включить категорию пространности / краткости речи.

1.2. С идеей прекрасного несовместимы бытовые, натуралистические, физиологические ассоциации; следовательно, возвышают стиль приемы (в частности, ксенизация и архаизация), которые приподнимают понятия над бытовой реальностью, эстетически рафинируют, очищают их от таких ассоциаций.

2. Приметы высокого произносительного стиля образуют систему, органично встроенную в представленный механизм возвышения стиля. Существует два способа возвысить стиль за счет произношения: 1) замедление темпа речи посредством геминации, эктасиса, техники эмфатического чтения; 2) ксенизация произношения, а именно: а) сохранение произносительных особенностей языка-донора в заимствованиях из культурно престижных языков; б) перенесение таких особенностей на произношение автохтонной лексики.

2.1. Основным источником ксенизированного произношения выступил церковнославянский язык. Поскольку славянизмы активно использовались в высоком стиле, а сам церковнославянский был «языком особым, торжественным, языком церковной службы» (М. В. Панов), приметами данного стиля стали и характерные для этого языка произносительные особенности: а) фрикативный [у]: Бо[х]; б) безударное [о], т. е. «оканье»: словеса [словэса]; в) безударное [э], т. е. «эканье»: словеса [словэса];

г) сохранение ударного [э] в позиции между мягким и твердым согласными, ср. нейтр. безнадёжный и устар. поэт. безнадежный;

д) ограничения на звуковой эллипсис: на краю бе[здн]ы; е) отсутствие ассимилятивного смягчения согласных: во[зв’]еличить; ж) удлинение при озвучивании двойных согласных: Ро[с’:]ия.

Фрикативный [у] и безударное [о] ушли из литературного употребления в результате столкновения с культурно непрестижными диалектно-просторечным [у] и диалектным «оканьем», а потому в настоящее время являются орфоэпическими архаизмами, остальные же приметы, не будучи отягощены паразитарными ассоциациями указанного типа, сохранились.