Русская Темрязань далекая и близкая

«Опять меня бес попутал, с бриллиантовым поцапаться, шалая я, с залетами. Правильно говорят: яблоко от яблони не далеко падает. Так и есть. Так я могу проворонить его совсем».

Из церкви Никита вернулся возбужденный. Сразу же пошел к матери.

–Был я, мама в церкви, там батюшка говорил, что душа человека после его смерти улетает на небо, на суд Божий. А вы с дедом говорите, что она рядом обитает и когда пожелает в потомках возрождается. Растолкуй мне, что к чему, а то путаница в голове.

Груня погладила по кучерявым волосам уже взрослого сына и ответила:

–Кулугуры мы, Никита, старой веры, самой правильной.

Слушай нас с дедом и не сомневайся. Истина эта в старых, священных рукописных книгах сказана.

–Знаешь, мама, кулугурская вера мне больше по душе. Вот возьмут меня на службу и если убьют на войне, то душа моя к вам в Сосновку вернется.

–Да, что ты! Бог с тобой!

Никита засмеялся.

–Это я так, чтоб понятней было. Мама, а почему у нас в роду все мужики рослые и очень сильные?

–Знать у нас порода такая. И ты таким вырастешь, если зелье не будешь пить. Босые издревле только мед пили. От меда у мужиков вся сила и долголетие.

–А можно мне в православную церковь заходить? А то меня сегодня Огашка-Сирота оттуда выгоняла.

–Можно. Наша вера тебя не связывает. А Огашка пристает к тебе с соблазнами?

–Пристает, глазки строит.

–Не поддавайся сынок, полюби девку нашей веры. Муж и жена должны быть одной веры.

На другой день рано утром Огашка-Сирота около речки в кустах поджидала Никиту. Там он всегда коня поил. Все она правильно продумала, рассчитала и дождалась.

Отрок-переросток подвел Серого к пологому берегу и отпустил повод, а сам, запрокинув голову, смотрел на ястреба, парившего в утренних лучах солнца. Ему самому захотелось вот так парить в вышине. Во сне он часто летал. А наяву вот невозможно. А попарить в небе ему так хотелось.

Огашка сирота вышла из укрытия с лукошком в руках.

–Здрасте, сокол, полетать хочется?

Никита вздрогнул и обернулся.

–Здрасте! Если не шутите, юная барышня, в город собралась в такую рань?

–Не угадал. Тебя ждала. Хочется мне с тобой по лесу побродить, грибков на жареху набрать, на костре и пожарить. Хорошо время проведем. Нынче я добрая. Ни в чем тебе отказу не будет. У костра еще вином побалуемся. Во сне я с тобой целуюсь. Хочется и наяву. Небось, и целоваться то не умеешь. Хочешь? Научу!

Никитка, не дослушав ворожею, вскочил на коня, стоявшего в речке, натянул повод и Серый рванул на крутой берег. Был Никита рядом, и нет его. Скрылся всадник за кудрявыми ивами, оставив Огашку-Сироту с носом.

«Вот подлец, трус несчастный, сбежал. От девки сбежал!»

Приуныла ворожея, но и после этого случая не теряла надежды приручить "золотого" жениха.

«Диких зверей дрессируют, а я, что не могу одолеть строптивость кулугура? Будет он моим и наследника ему рожу! Назло врагам, на радость маме. А с дитем я его обуздаю, миленьким будет, смирненьким, шелковым».

Гены древнего богатырского рода в крови юного Никиты брали свое. Он рос, ширился в плечах, мужал, характером становился своевольным. Дед с матерью старались ему не перечить, а во всем угождать. Сами они воспитывали его таким, смелым и гордым воином. И успели в этом.

С любовью мать с дедом наблюдали, как их рослый отрок играючи справляется с тяжелой крестьянской работой. Видели они, как он не знает усталости на полевых работах, на лесоповале, корчевании смолистых пней, при скирдовании снопов, на сенокосе, в ходьбе по лесу с лукошком за плечами.

Молва пошла по округе о силе, о лютости, о сноровке, юного Босого. Дошла она и до уездного воеводы, получившего в то время депешу из Самары, с указом молодого царя Петра, набрать из числа крестьянских отроков рослых и здоровых для службы в потешном войске.

Как принца доставили в карете царевы слуги Никиту на призывной пункт. Предстал он раздетый догола перед медиками и уездными чиновниками в мундирах. Робел отрок перед господами и ежился от стыда и холода.

Старый фельдшер в пенсне на цепочке дотошно осматривал призывника, измерил его рост, ширину груди, ощупал руки, ноги, заглянул в рот, в зад, приложил деревянную трубку, послушал биение сердца и пришел в восторг.

–Ни одного изъяна, здоров молодец, ростом три аршина с четвертью, богатырь. Молодому государю, только такие и нужны!

Потом остальные члены комиссии и господа стали задавать Никите каверзные вопросы, пытая призывника на сообразительность, и тоже остались довольны.

Только к вечеру Никита домой вернулся. Его отпустили с родными попрощаться, харчей на длинную дорогу взять.

За ужином Никитка рассказывал, как комиссию проходил.

–Натерпелся я сраму, голым стоял перед господами, признали годным. Отпустили только на два дня. У царя Петра буду служить в потешном войске.

–Вот оно, что, – сказал дед, – а я еще подумал: с чего бы призывают недоросля? Теперь все понятно. Когда некогда, а отслужить свое надо. В нашем роду все мужики были служивыми.

А мать заплакала.

Накануне проводов призывника, вечером Огашка-Сирота, прячась в кустах около речки, наблюдала за ним, как тот купался, плавал, фыркая, как конь, прыгал в омут с крутого обрыва вниз головой, а когда надел портки вышла к нему на берег.

Никита опешил. Не ожидал он в такой поздний час появления на речке разнаряженной ворожеи. Предстала она перед ним ослепительной красоты, с соблазнительными полуоткрытыми грудями, с тонкой талией, с румянцем на щеках. Подросла Огашка, живя два года в Сосновке, окрепла, кровь с молоком стала девка.

«Красавица, завидная невеста, любой парень пойдет за ней, хоть в огонь, хоть в воду, только бровью она поведи. Какой же я, балбес, раньше ее такой не увидел, проворонил такую красоту. А теперь уже поздно, упущенное не наверстаешь, что с возу упало, то пропало».

Никита заставил на себя напустить беспечную веселость, кашлянул в кулак и поклонился девке в пояс.

–Здрасте, красавица! Тебя теперь и не узнать: подросла, похорошела, – сказал он, и собрался было уходить. Ему не хотелось в такой поздний час, на берегу с ворожеей задерживаться.

«Мама, наверное, заждалась, а эта нечистая сила опять будет измываться надо мной, соблазнять своими прелестями, так недолго и до греха. От нее можно всего ожидать, может опозорить на все село. Нельзя ей верить. Мама права: не чисто у нее на уме.

–Постой малость, Никитушка, дай юный богатырь наглядеться напоследок на тебя. Два года мы уже знаем, друг друга, встречаемся, а вот по душам поговорить не догадались. Нынче наш вечер. Посидеть мне хочется с тобой здесь на яру под кусточком, помечтать о нашем будущем, поцеловаться. Можно и вином побаловаться. Проститься нам с тобой надо по-хорошему, может потом, и свидеться не придется. Грустно мне сейчас: тебя и себя жаль. Не знаю я, как жить буду без тебя. Люб ты мне с первой встречи. Возьми, Никита меня с собой на службу – пригожусь, не покаешься. В генералы тебя произведу. В роскоши и славе будешь при царском дворе служить. Не веришь? Вот крест!

И Огашка-Сирота демонстративно размашисто перекрестилась, потом заулыбалась искренно до слез и всхлипнула, как ребенок.

У призывника глаза на лоб полезли. Не слыхал он никогда, чтобы девка сама сваталась. Он повременил, пришел в себя и с улыбкой ответил:

–Хороша ты Огаша, слов нет, как хороша, умом и честью взяла. Вишь, глаза зеленые, как изумрудные, брови вразлет, только не по мне. По Сеньке шапка должна быть. Да и говоришь ты чудно, несуразицу. Куда я тебя возьму? Когда я сам не ведаю, куда меня повезут. И под кусточком сидеть хмельным, целоваться и миловаться нам не позволительно. Не венчанным грех. Так в Евангелии писано. Блуд – это грех, непростительный. По Божьему жить надо, а не по-скотски. Всему свое время.

Огашка-Сирота возмутилась.

–Темнота несчастная, учить меня вздумал. В рот растешь. Посмотри вокруг, как люди живут: в любви и ласке. Слаще любви ничего нет. Живи одним днем. Вечер, да наш. Увезут вот тебя не целованного на царскую службу. И знаю я, куда тебя повезут. Такие недоросли-переростки молодому царю нужны. Служат они у него в потешной крепости на Яузе реке. Мать ему ту крепость построила для игровых баталий. Таких, только рослых как ты туда и гонят по царскому указу. Бывала я в той крепости, видела я там и молодого царя и его гренадеров. У юного помазанника все потешным называется: потешная крепость, потешная флотилия, потешные собутыльники, которые на свиньях пьяные в стельку катаются. Воинственный наш царь. Быть, сказывают, большой войне и не одной. Едешь ты, Никитушка, к царю, как к черту на рога. Около него всегда будет пекло.

Никита от удивления рот открыл, но вовремя спохватился.

–Все-то ты знаешь. А может, все врешь, пугаешь, насмехаешься? Легкой службы я не жду. Вот ты сулишь меня в генералы произвести. Да кто ты такая? Чтоб чины давать.

–Огашка-Сирота расхохоталась опять до слез.

–Ну, ты меня уморил своей наивностью. Ты что не читал, как миром правят женщины, да и в жизни все так.

Никита, рубанув воздух широкой ладонью, ответил:

–Да не хочу я быть генералом, мое место в рядовых. Так служить спокойнее: только за себя отвечать буду. Отслужу свое и домой, в лес, где жили мои предки, буду свою жизнь обустраивать. Женюсь на крестьянке-кулугурке, и детей с ней будем растить, род мой богатырский продолжать. В глуши, вдали от соблазнов легче душу свою спасти. А мне что надо? Богатство наживать мне не надо, власти не хочу. Буду потихоньку жить и крестьянствовать, пчел держать. А такая тихая жизнь не по тебе. Ты городская. И жених тебе нужен городской, а меня оставь в покое. Кулугур я, старой веры, самой настоящей, а муж и жена должны быть одной веры.

Никита еще раз поклонился красавице и отстранив ее в сторону длинной рукой, зашагал по тропе в село.

А Огашка-Сирота осталась стоять на берегу. У нее глаза налились слезами. Тоска на нее навалилась. Она вспомнила наказ матери-тюремщицы, увидела ее, как наяву, спящей на грязных нарах, укрытую казенным одеялом, худую со шрамом на лице, несчастную и, глотая слезы, прошептала:

–Прости меня, мама. Не исполнила я клятву данную тебе. Не очаровала «золотого» жениха. Вырвался он из моих сетей. Старалась я, но у меня промашка вышла. Помешал мне кто-то. Скорее всего, его мать с дедом. Один отрок-переросток без их вмешательства не устоял бы.

А это тихоня, твоя подружка Лапушка Груня не так проста. Как ясновидящая при первой встрече просветила меня насквозь, мысли мои прочитала. Эта настоящая ведунья. Противостоять ей, я еще молода. А дальше поживем, увидим кто кого.

Мне не составит и большого труда к «золотому» жениху на службу съездить. Да только сомневаться я стала: стоит ли этот верзила такой чести. Есть в городе принцы повиднее и побогаче. На нем одном свет клином не сошелся.

Как Огашка-Сирота себя не успокаивала, а ее обида не проходила, чувствовала она себя брошенной и совсем пала духом. После такого отлупа стыдно было ей на люди показываться.

«Может утопиться в омуте? И вмиг пропадут все горести и обиды. Новая жизнь, как сказывают, начнется....».

Опостылела сама себе Огашка-Сирота, присела на краешек большого пенька, закрыла горячими ладонями мокрое от слез лицо и постаралась забыться, настроить себя на лад. И тут ее разбудила, прикосновением ко лбу холодной рукой, мордовка Штурочка и села на пенек рядом. Тяжело дыша, юродивая заговорила, чуть слышно:

–Авакай, дерякай, детка, совсем плохо тебе, запуталась совсем, худое дело задумала. О таком и думать забудь, грех. Разве можно из-за парня жизни лишаться? Да у тебя таких, как он, в ногах много будут валяться!

Огашка-Сирота испугалась призрака и, не глядя на него, сказала:

–Бабуля, ты же умерла у меня на руках! Как ты здесь оказалась?

–Не перебивай, – одернула девку Штурочка, – дай досказать.

Огашка-Сирота, чтобы не так страшно было, закрыла глаза.

–Можно и так. Вот, детка, я и говорю. Не раздваивайся, на мать не угодишь. Одно ее поручение сделаешь, даст еще труднее, и так, пока в тюрьму не угодишь. Будь сама собой. Снимаю я с тебя клятву, какую ты ей дала по малолетству, не зрелым умом. Оставь в покое «золотого» жениха. Его самого ждет несладкая жизнь. Натерпится солдат страха в войнах, хлебнет лиха и домой вернется героем. Но не судьба тебе с ним, смирись, не в золоте твое счастье, а в служении народу, у тебя своя планида. Людей исцеляй от болячек и душевных мук. И Бог тебе воздаст.

Из речки на берег вышел выводок домашних гусей. Резвые гусята крыльями захлопали, взбираясь на бугор, и разбудили спящую Огашку-Сироту. Она вскочила и стала озираться вокруг.

Сумеречно было на яру, холодно. Густой туман окутал кустарник. Только узкий серп луны проглядывал робко из-за облаков.

Огашка-Сирота потянулась, зевнула.

«Долго я спала, уже полночь. Штурочку видела во сне. Не забыла меня, сердешная, и клятву с меня сняла. Спасибо, старенькая. Царствие тебе небесное».

Ежась от холода, повеселевшая девка, осторожно, чтобы не сбиться с тропы, пошла в Сосновку. Село в тумане было невидно. Только была слышна перекличка петухов.

Утром при ярком солнышке родные, почти все жители села провожали юного богатыря на царскую службу с песнями, плясками, со слезами.

Впереди толпы ехала повозка, запряженная в пару лошадей. Позади мушкетера в ботфортах и в шляпе треуголке на охапке соломы валялся холщовый мешок призывника с харчами и бочонок медового кваса на дальнюю дорогу.

Окруженный родными и близкими Никита, одетый в старые пожитки, которые на службе не жалко будет бросить, шагал в толпе, выделяясь ростом и могучей статью.

Перед тем как повернуть на большак, мать с дедом завели его на кулугурские мазарки, заставили призывника встать на колени у могилы отца и попросить у него благословенья.

–Благослови меня, тятя, – сказал Никита сиплым от волнения голосом, – и сопроводи меня сам на службу, будь там моим щитом.

А дед Родион Большой речь сказал:

–Иван, благослови дитя своего Никиту на службу ратную, долгую. Помоги ему, как можешь одинокому на чужбине себя не потерять, честь рода не посрамить, и здравым домой возвернуться.

Около могилы мужа Груня нашла в себе силы сдержаться, а как процессия вышла с мазарок на дорогу, разрыдалась, запричитала, как на похоронах:

–Сокол ты мой ясный, кровинушка моя, может, и не увижу тебя больше....

Дед Родион Большой призывника учил уму разуму:

–Никита, служба в нашем роду не в диковину. Служивыми мы были с самой старины, телохранителями у князей. Уходили наши мужики в дальние походы в доспехах, с оружием, на своих конях. Вели себя в дружинах достойно: на службу не напрашивались, от службы не отказывались. Богатырями были Босые. С них был и большой спрос. За ними шла остальная рать. Им верили, и это их вдохновляло на подвиги. Старайся, Никита, быть подальше от начальства, за чином не гонись. В рядовых оно спокойнее, легче сберечь себя. Богу молись, помни заветы наших предков, зелье не пей и душа твоя спасется. Если сражаться придется на поле брани не боись: наши предки невидимо непреодолимой стеной за тебя будут стоять. У кулугуров из века так. Пиши нам письма, чаше понемногу, так три слова. Мол, жив, здоров.

На Лысой горе толпу провожающих нагнала Огашка-Сирота.

–Стойте! – крикнула она.

Люди оглянулись и увидели догонявшую их, запыхавшуюся молодую ворожею, разнаряженную, как под венец и неотразимой красоты. Точно ангел приземлился на Лысой горе.

Все остановились, а молодежь расступилась, дав ей возможность подойти ближе к призывнику. Все знали странные отношения упрямого кулугура и настойчивой ворожеей. Никита ее зрить не хотел, а Огашка-Сирота не уставала его обхаживать, нашла коса на камень. Молодежь поняла, что сейчас начнется потеха, комедия, цирк. А мужики и бабы подумали, что в деревни случилось что. Возможно, пожар или умер кто. Старым было и невдомек, что в голове у Огашки-Сироты план созрел: напоследок дать бой гордецу. Но это еще было не главным для ворожеи. Любит она с малых лет розыгрыши разные, комедиями людей повеселить – посмешить.

Красавица Огашка-Сирота задуманное представление начала с невинного выступления. Сначала она, как и положено, по этикету подошла к матери призывника-лапушке Груне, посочувствовала ей, в щечку поцеловала несчастную. Затем деду Родиону Большому поклонилась, а дальше поздоровалась с толпой. И только потом удостоила взглядом самого призывника. Оглядела она его суровым взглядом и громко, чтобы все слышали, сказала:

–Теперь с тобой разберемся. Ну, ты, сокол, хорош! Спровадил меня вчера пьяную на выселки к ворожее бабке Акулине за пять верст от Сосновки. Ты, милый, что? Не захотел. Чтобы я была на проводах? Постыдился моего присутствия? Нашкодил и голову в песок? Умей ответ держать! Еле вот успела на твои проводы, бегом бежала, запыхалась, думала и не догоню.

Толпа притихла, прислушалась к словам ворожеи, стала сочувствовать ей, головами ей люди стали кивать.

Только один Никита ничего не понял, с грустью посмотрел на девку, пожал плечами и спросил:

–Ты о чем, Огаша? Не понял я!

Девка демонстративно отвернулась от Никиты, скорчила смешную гримасу, подмигнула рядом стоящим парням, потом приложила к глазам шелковый платочек и жалобно так, слезливо заголосила:

–Люди добрые, послушайте какой он, мой кавалер, будущий мушкетер молодого царя, гренадер, герой. Вчера таскал меня по всему лесу, а вечером на речке опоил каким-то зельем, целоваться полез, охальник, телеса мои гладить, на святое соблазнять. Сами знаете какая я на уговоры податливая, а спьяна у меня и поплыла земля из-под ног. И что уж было на речке потом, я ничегошеньки не помню. Очухалась я только нынче при солнышке на выселках в избе у бабки Акулины. Вот ирод, куда меня спровадил. Пришлось мне вот пробежаться в гору все пять верст на одном духу, как на крыльях, куда и похмелье, не знаю, делось. Вот видите: любовь зла, полюбишь и козла! А ведь и непохож на насильника, мордашка румяная, как у красной девицы, на губах еще молочко, пушек, а тоже.... Да ему то что? Теперь он поехал с царем в военные игры играть, из деревянных пушек горохом стрелять, по ночам блудливых девок щупать, начин-то уже есть....

А меня вот и не думает с собой брать. Я, значит, здесь оставайся, да вдруг еще с ребеночком.

Огашка-Сирота состроила смешную рожу, выдавила из глаз слезы и замычала телкой.

Молодежь глядела на артистку хихикая.

Никита смутился, покраснел до шеи, слушает ворожею и ушам своим не верит, рот разинул и слово в свое оправдание сказать не может. Наконец-то он проглотил подступивший к горлу комок, отстранил от себя на вытянутые руки завравшуюся девку и сказал:

–Эй, барышня, ты того, перепутала с кем пила и любовью занималась. У нас с тобой не было ничего. Может, тебе это приснилось? В самом деле, теперь, что обо мне люди подумают, дед с мамой. Вот крест, люди добрые, ворожея меня шельмовать вздумала!

Молодежь захохотала.

А Огашка-Сирота вытерла на глазах слезы, и, кокетничая, поцеловала Никиту в шею, оставив след румян. Вот видите у него на шее след поцелуя. Какого же рожна ему надо? Отпираться вздумал, а вчера, какие ласковые слова говорил. Обещался меня с собой в Москву взять, генеральшей сделать.

Вся толпа завизжала от восторга, а молодежь стала за животы хвататься.

Только одному призывнику стала омерзительна вся эта комедия. Он разозлился, скулы у него заходили под желваками, рассудок отрок потерял, не зная чем на вранье ответить.

–Мама! – вскричал призывник в отчаянии и развел руки в стороны.

Груня сквозь слезы улыбалась, глядя на озадаченного сына.

По загадочной улыбке матери Никита понял, что все это шутка, и он сразу же успокоился, и стало ему вдруг тоже смешно и нисколько не обидно за ворожею.

«Маме тоже смешно, это хороший знак».

Все остальные тоже это поняли и стали от души смеяться над, разыгравшейся на дороге живой комедии.

Толпа продолжала хохотать, только самой артистке стало вдруг не до смеха. Лицо ее исказила гримаса отчаяния. Огашка-Сирота закрыла лицо своими горячими ладонями и выбежала из толпы, отрешенная, готовая взвыть на весь лес одинокой волчицей. А другим до ворожеи и дела не было.

На большаке, усаживаясь в казенный фургон, Никита напоследок крикнул:

–Мама! И ты, дед, не сомневайтесь, не пропаду я. Вернусь!

–Дай-то Бог, – ответил дед.

А мать опять зарыдала в темный платок. Васька Плешивый скрытно наблюдал издали за проводами, желая погибели врагу по крови.

Вот таким ехидным и злым увидела брата Огашка-Сирота в чаще молодых сосенок. Подойдя ближе к нему, она спросила:

–Чего ты здесь прячешься, как вор? Мог бы при людях попрощаться с призывником. Ведь он твой сверстник. Сказывали мне, что вы с ним молочные братья, одну грудь сосали.

Васька насупился, побледнел и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

–Враг он мне кровный. Его отец убил моего отца в Печилатском овраге. Пожадничал кулугур награбленным золотом и сознательно пошел на убийство. Это двойной грех. Жизнь человека дороже всякого золота. Наш с тобой долг отомстить за моего родителя. Кровь за кровь! Огашка-Сирота нахмурилась, сжала кулаки.

–Вот ты какой, а я и не знала. Складно сказываешь, да чую я, не свои слова говоришь. Наплела тебе мать несуразицу, перевернула все с ног на голову. А ты, дурачок, поверил ей, и мстить собрался. Только знай: в разбое я тебе не помощница. Пошла я.

Так повезли юного Никиту силком на службу долгую, бессрочную – последнего из древнего богатырского рода Босых. А могли Царские слуги освободить его от воинской повинности. Был такой царский указ, не брать на службу последнего из рода. Да кто тогда знал о таком указе? Много было тогда законов разных, а еще больше беззакония.

Глава третья. Бессмертный кулугур

Трудно было удивить солдат потешных петровских батальонов рослым и широкоплечим молодцом. Сами они были все как на подбор высокие крепкие. Но, прибывший с новым пополнением Никита Босой, выделялся и среди них. Окружили гренадеры новичка.

–Откуда ты такой взялся, верзила?

Никиту трудно было вывести из равновесия, на оскорбление он и сам мог ответить оскорблением.

–Из леса я. С Волги, недотепы! – Улыбаясь, ответил он.

Все захохотали, поняв, что новичок не из простачков, с юмором.

Один из стоявших недалеко от Никиты, подошел к нему поближе протянул новичку длинную руку.

–Земляк, значит. А я из-под Самары. Федор Громов.

Никита с удовольствием пожал руку худощавому, но мускулистому земляку. С того дня и началась их дружба, такая, которую на Волге называют закадычной, то есть, настоящей мужской дружбой, навеки.

Новичков сразу же повели в баню мыться и обмундироваться. Разулся, разделся Никита в предбаннике. Лапти, портки, рубашку он, как ему было велено, сложил в мешок и сдал на склад. А когда помылся и вместе с другими пошел получать исподнее и верхнее обмундирование понял, что он поторопился сдать вещи на склад. Исподнее и обмундирование ему было мало. И на ноги ни одни ботфорты не лезли. Никита к старшему обратился:

Верните мне мешок со склада, я оденусь опять в свое. Не голым же мне по крепости ходить.

Старший по команде был озадачен, не знал, как быть и что предпринять. Нельзя ему было вести новичка на плац для осмотра, в гражданском. Вдруг там будет сам государь.

–Ладно, пошли на склад, завтра тебя одену и обую по отдельному заказу. В столовой Никиту тоже ожидал сюрприз. Плеснули ему на раздаче в котелок щей черпак, столько же на второе каши, а кружку компота он и не заметил, как проглотил. Дома Никита в обед съедал три таких котелка, не меньше. Из столовой богатырь вышел голодный и злой.

Через час после обеда молодых солдат повели на общий осмотр Преображенского батальона. Молодой царь Петр появился перед строем веселый, румяный, длинный как жердь, с вылупленными глазами, в чине унтер-офицера, в сопровождении рослого длиннолицего кавалера в рыжем парике.

–Кто это около царя крутиться напомаженный и напудренный?

–Спросил Никита шепотом, рядом стоящего солдата.

–Это его денщик Меншиков.

–Понятно.

Увидел царь Петр в строю новичков и солдата в лаптях, подошел вплотную, глянул на новобранца карими выпуклыми глазами и пронзил насквозь.

–Кто такой? Почему в лаптях и волком смотришь?

Никита не сробел, не отвел глаз, только живот вобрал в себя и грудь колесом выставил. После небольшой паузы он ответил:

–Мушкетер Босой перед вами, государь. На складе ботфортов моего размера не нашлось, завтра обещали сшить, а пока в лаптях.

–А почему волком смотришь, спрашиваю?

–Голоден, вот и злой.

–Что так?

–Еды дали мало.

–Просил бы добавку.

–На добавку несогласен: нынче дадут, а завтра откажут. Мои предки, когда служили у князей, ели за двоих, а служили за троих. И мне удвойте кормовые, не то сбегу.