Русская Темрязань далекая и близкая

Господи, большие дети, большие заботы. Никитке-то моему в конце этого месяца только еще пятнадцать исполниться, а по телосложению уже женихом смотрится, девки, да и молодухи-солдатки на него заглядываются, норовят бесстыдницы в избу ко мне зайтить, чтобы значит, с Никиткой словом перекинуться, на речку позвать купаться. Я гоню их, не пущаю. Эти, шалые, недоросля развратить могут.

Господи, слава тебе, растет он у меня совестливый, набожный и послушливый. Но я все равно зорко приглядываю за ним, а то ненароком сорвется и начнет без разбора девкам и молодым бабам подолы задирать, долго ли до греха? А блудить начнет, не дай Бог, неуправляемый будет. Попадет еще, какая-нибудь, Господи и пропадет отрок… Господи, вразуми, спаси и помилуй моего сыночка, единственного наследника и продолжателя древнего богатырского рода Босых. Аминь».

Огромное малиновое солнце коснулось вершин далекого синего леса, и когда оно зашло за горизонт, начался массовый лет майских жуков. Никита налету жука поймал, стал с интересом разглядывать его. Его заинтересовали крылья жука. Сверху у него были крылья жесткие с металлическим оттенком, как и весь он, сам, а под ними вторая пара крыльев – синие, нежные лепесточки.

«Жук, как в доспехах, грузный, а летает. Чудно. Может и человек научиться летать. Ведь все так просто: надел на себя легкие крылья, прикрылся жесткими и полетел…»

Никита от своей детской мечты рассмеялся. И тут до него донесся звон колокольчика на окраине села. Он повернул голову и увидел на пологом спуске Лысой горы мчавшуюся во весь опор карету с кучером на облучке, который, задрав руки вверх, правил двумя вороными рысаками с белыми звездочками на лбу. За экипажем клубилась облаком пыль.

Вот карета выскочила на центральную улицу Сосновки и вдруг остановилась напротив Никитки. Разгоряченные кони заржали, продолжали топтаться на месте, прядать ушами, из-под их удил на землю срывалась клочьями пена.

Открылась дверка, из кареты спустилась по крутым ступенькам юная барышня-подросток с большими зелеными глазами, одетая по-городскому, как дочь воеводы или чиновника, не ниже рангом. Удерживая рукой разноцветную широкополую шляпу с пером, она глянула на сидящего, на крыльце Никитку снизу вверх, мило улыбнулась и поздоровалась:

–Здрасте, дяденька! Скажите мне, пожалуйста, где Васятка Чирков живет, сын Авдотьи Чирковой.

Никитка усмехнулся, спустился с крыльца и, приблизившись к юной незнакомке, сердито сказал:

–Какой я тебе дяденька? Глаза разуй, тетенька!

Девчонка оторопела и с удивлением стала разглядывать стоявшего перед ней рослого босоногого молодца с могучей шеей, с широкой грудью, с узкой талией и длинными, рослыми ногами, на которых красовались застарелые цыпки, царапины и на мозолистых ступнях длинные ногти. То был мужик – не мужик, отрок – не отрок, а детина, с моложавым лицом, с синими лучистыми глазами и румяными щеками. Тут-то Огашку-Сироту и осенило:

«Так это же Никитка Босой, тот самый юный богатырь, а вернее «золотой» жених, про которого мне говорила на свиданке в остроге мать-тюремщица. Вот значит ты, какой медведь, мой суженый, в такого не грех и влюбиться. Утонула я в синеве твоих глаз. Хорош, ничего не скажешь, только надо попытать. Может ты дурак набитый?»

Пауза затягивалась.

Никитка от пронзительного взгляда юной особы засмущался, стал волосы на голове приглаживать, синюю рубаху-косоворотку поправлять, шмыгнул носом и утерся рукавом.

«Чего это она на меня уставилась тяжелым взглядом, точно ведьма? Сглазит еще. Ездят тут всякие».

Наконец-то незнакомка улыбнулась и представилась:

–Издалека я, из Самары, Огашкой-Сиротой меня в крепости зовут. А ты, юный богатырь, значит Никитка – сын лапушки Груни Босой. Дед твой Родион Большой. Все я о вас знаю. Ворожея я.

Никитка нахмурился, глянул на девчонку из подлобья и дерзко ответил:

–Для своих, я Никитка, а для чужих я уже вырос!

И вообще, проваливай от двора. С ворожеей мне не о чем разговаривать. Ехай к своему Васятке Плешивому. Так по-уличному зовут у нас сына Авдотьи Непутевой. Около церкви он живет, там за поворотом. Избу его узнаешь по худой крыше, проваливай, говорю!

–Прости добрый молодец, буду звать тебя Никитой. Не очень-то ты ласковый. А мне про сосновского юного богатыря говорили много хорошего. Жить я приехала в Сосновку. Теперь часто встречаться будем. Может и подружимся, любовь закрутим. Чем черт не шутит. А то ворожить научу. Веришь в судьбу?

–В судьбу верю, но ворожбы не признаю. Грех ворожить. Что на роду написано, то и сбудется. Много вас гадалок развелось. Работать лень, вот и морочите людям головы.

–Вот ты, какой шибко грамотный, как поп знаешь, что грешно, а что нет. Может, попом хочешь стать?

–А что? Буду!

–Не станешь ты попом. Служивым будешь. Молодому царю нужны вот такие громилы, как ты. Скоро, очень скоро загремишь в солдаты. Попомни мои слова.

Никитка рассмеялся.

–Молод я еще. В пятнадцать лет в солдаты не берут.

–Когда будешь царю нужен, тогда он тебя и заберет для потешных игр.

Никитке надоело бестолковый разговор вести с ворожеей, и он взял девчонку за плечи, подтолкнул к карете.

–Ехай говорю. Стемнеет скоро. Ночью гостей не встречают. Огашка-Сирота стала отпираться.

–Не прикасайся ко мне, хулиган! Придется мне теперь вплотную заняться твоим перевоспитанием. Посмотри на себя, босяком выглядишь. Цыпки развел на ногах. Одет в самотканые штаны. Слушайся вот меня, циркачом тебя сделаю, в люди выведу, человеком станешь, а не неуклюжем медведем.

Никитка возмутился.

–Эй, ты, от горшка два вершка заткнись!

«Чего это я, в самом деле, раскудахталась у чужого двора, остыть надо, а то люди подумают черт знает что. Скандалистка приехала – скажут».

Огашка-Сирота решила сменить тон разговора, прикинулась наивной простушкой и залепетала ангельским голоском:

–Прости меня Никитушка, за грубые слова. Не хочу я с первой нашей встречи с тобой, сокол, ссориться, наоборот понравился ты мне и подружиться я с тобой хочу. Пошутила это я. Люблю я розыгрыши разные. С шутками и прибаутками жить интереснее.

Просьба у меня к тебе, юный богатырь, сундук тяжелый я в карете привезла, помоги нам его разгрузить и затащить к брату в избу. За мной не пропадет. Конфетку с мохром большую дам, садись в карету. До церкви прокатишься с ветерком.

Никитка усмехнулся.

–Ладно, езжайте, – сказал он, – я на своих двоих с удовольствием пробегусь.

–Тогда не отставай. Умеешь, увалень, бегать-то?

Резко повернулась кругом Огашка-Сирота и направилась, было к карете, но тут она краем глаза увидела в палисаднике в зарослях малины притаившуюся женщину, одетую в темное до земли платье и повязанную до глаз темной косынкой.

«Вот прижухалась, кулугурка, стоит и подслушивает».

Огаша-Сирота остановилась. Она поняла, что это мать Никиты-лапушка Груня.

«Вот любопытная, чертова баба, как это я сразу не заметила».

–Здрасте, тетя Груня, – крикнула она в палисадник и заулыбалась, – а я вас только сейчас увидела, извините. Дочь Авдотьи Чирковой я. Мать мне о вас много рассказывала, как вы с ней в Сызрани учились, кажись, даже дружили. Груня в ответ не проронила ни одного слова, продолжая глядеть на приезжую, хмурым, недружелюбным взглядом. У юной ворожеи недолго играла на лице вымученная улыбка. От тяжелого, раздевающего до гола взгляда суровой кулугурки, осеклась и сникла, спешно поклонилась и побежала к карете.

Провожая осуждающим взглядом легкого поведения девочку- подростка, Груня в сердцах прошептала:

–Вот она змея подколодная объявилась, не запылилась. Сон в руку. Вторая Авдотья Непутевая, такая же глазастая и языкастая. Ни совести, ни скромности, при первой встрече, готовая броситься на шею первому встречному. Молодая, а ранняя. В подружку навязывается моему Никите. Только ее ему не хватает. Ну, уж не бывать этому. Пусть она любовь крутит с мирскими, а не с кулугуром. А может и не отстать. Все зависит от того, с какой целью она сюда приехала. Может даже по заданию матери или какой банды. Всяко может стать.

У лапушки Груни под ложечкой заныло, испарина выступила на лбу. Почуяла она беду неминуемую.

«Как уберечь сына? Хорошо, что Бог упредил событие, знать мне дал вещим сном. С Никиткой непременно надо поговорить. Порчу, проклятая, напустить может, отравить. Чирковы, такие, враз облапошить могут, на разбой только и способны. Господи, спаси и помилуй мое единственное чадо. Обед дам совсем хмельное не пить, мясо не есть, только прикрой всевышний его от зла и корысти. И мне дай разум, терпение, чтобы свалившиеся на меня невзгоды пережить и не ожесточиться. Главное, мне сына сохранить и свою душу не потерять. Об этом тебя молю!»

Взяв в горсть полу длинного платья, Огашка-Сирота поднялась по крутым ступенькам. Кучер, прикрыв распахнутую настежь дверь, взмахнул кнутом. Рысаки рванули с места в карьер, как будто того и ждали.

«Крутая девчонка, – подумал Никита о юной барышне, – сама пигалица, а тоже гнет из себя. Мы здесь в лесу тоже не лыком шиты. Это я-то неуклюжий медведь? Ну, погоди!».

Кровь могучих предков закипела в жилах молодца, и он бросился вдогонку за экипажем.

Кучер глаза вытаращил, когда увидел долговязого отрока- переростка, обгоняющего рысаков. Он вскочил, огрел кнутом коренного и заорал:

–Но!

Рысак заржал от боли и незаслуженной обиды, куснул стременного. Тот понял вожака и рванул стремена.

Озлобленные рысаки погнались за впереди бегущим человеком, грозя сбить его копытами.

Из подворотен на улицу выскочили собаки и стаей понеслись с лаем за каретой.

На шум с улицы сельчане прильнули к окнам, дивясь на юного Босого. Огашка-Сирота тоже высунулась до пояса из окна кареты, удивленная увиденным, не меньше чем другие. Она вошла в азарт необычными скачками.

–Давай, Никита, не то пятки отдавим! – заорала она.

А Никита, не оглядываясь и высоко задрав голову, работал изо всех сил ногами и руками. Он как огромная длинноногая птица несся впереди рысаков. А те не отставали от него. Казалось, что кони вот- вот настигнут его и растопчут.

У Огашки-Сироты сердце захолонуло.

«Господи! Спаси и помилуй юного богатыря! Не дай ему споткнуться и упасть!»

Никитка круто повернул около палисадника бревенчатой православной церкви по направлению к избе Васьки Плешивого. И пока кучер разворачивал экипаж по пологой дуге, юный богатырь вбежал на высокое крыльцо. Он уже отдышался, когда наконец-то карета развернулась и остановилась рядом с ним.

Никитка поднял руку, заржал как жеребец на все село, трубя свою победу.

Васятка не ждал гостей. Он только что пригнал мирское стадо овец и коз и, сидя за столом, с удовольствием утолял жажду студеным молоком. Услышав лай переполошившихся собак и шум у крыльца, он не спеша, вышел посмотреть, кто приехал. На улице к нему подскочила городская девчонка с зелеными, как у матери, смеющимися глазами.

–Сын Авдотьи Чирковой здесь живет?

–Это я и есть. – Сказал Васятка растерянно.

–Пугливый ты какой-то, горбоносый казачек. Сестра я твоя. В гости приехала. Огашкой-Сиротой меня зовут. Встречай гостью! Аль не рад?

У Васятки от удивления глаза на лоб полезли. Он просто оторопел.

–Какая еще сестра? Недавно мать-нищенка объявлялась, теперь еще сестра, чудеса, и только!

Огашка-Сирота засмеялась, повернулась к брату спиной и махнула рукой кучеру.

Кучер-молодой расторопный детина спрыгнул с облучка и принялся выгружать из кареты узлы, сундук.

–А ты чего стоишь синеглазый отрок-переросток? Рот открыл, а не поешь, – сказала юная барышня Никитке, стоящему рядом с рысаками, – таскай узлы в избу.

Никитка улыбнулся, хотел на грубость ответить дерзостью, но раздумал.

«Вот глазастая, с такой ухо надо держать востро, а я и в самом деле, как дурак рот разинул, растяпа».

Никитка пошел к самому большому мочальному кулю, попытался приподнять его одной рукой, но куль, как прилип к земле, пришлось ему обоими руками ухватиться.

–Что вы в куль наложили? Камни что ли?

Огашка с интересом глянула на юного краснощекого богатыря, выглядевшего красной девицей, только косы не хватало, да сарафана. Такого высокого отрока с моложавым лицом она увидела впервые.

–Не донесешь, богатырь, помочь? Книги в куле, целая библиотека. Жалко было в городе оставлять, сюда привезла, может, пригодятся.

–Книги? Вот это да! – сказал Никитка и, легко перекинув куль через плечо, трусцой побежал в избу. А, вернувшись, Никитка ухватился за окованный жестью сундук.

–Сундук всем скопом понесем! – крикнула Огаша, – надорвешься, удалец. Васятка с кучером тебе помогут.

–Не впервой. Один донесу, – ответил Никитка и легко понес сундук на вытянутых руках, как будто в нем не было тяжести.

У Огашки-Сироты глаза загорелись, глядя на юного силача. Происходящее для нее было как в цирке.

«Чудо, а не жених».

Оставшись одни, брат с сестрой уселись за стол. Васятка налил в кружку молока и подал гостье.

–Пей, Огаша, козье молоко сытное, пользительное.

–Спасибо, братец, не откажусь. Вот я и дома, – сказала Огашка- Сирота весело и громко, потом, отхлебнув глоток студеного молочка, стала рассказывать о себе:

–Не очень хорошие дела, брат у нас с тобой. Наша мать рожала детей много, на редкость плодовитая женщина. И как кукушка подбрасывала своих беспомощных младенцев, завернутых в тряпки, чужим людям воспитывать, забывая по пьянке, кому и где. Меня случайно узнала в городе на толкучке, где я кресточками и рыболовными крючками торговала. Да и то недолго она со мной общалась. В острог ее посадили надолго.

Меня воспитывала старая мордовка Штурочка известная в лесном Поволжье ворожея и целительница. Но мне и с ней не повезло: сожгли ее на костре, как колдунью Самарские мужики по темноте своей. Много доброго сделала Штурочка людям. Многих страждующих вылечила она за свою жизнь. Царствие ей небесное, огнеопальной!

Огашка перекрестилась и продолжила рассказ:

–Ремеслу своему научила меня мордовка, приданное мне, скопила, деньжат на черным день. Это ее вещи, книги и сундук я привезла. А у нашей мамы за душой ничего нет,

Васятка нахмурился.

–Значит мать сидит, я так и предполагал. Казаки ее пьяную от меня увезли.

В избе сгустилась темнота.

Огашка-Сирота сказала:

–Свечку зажги что ли, не видать ничего и узлы развяжи. Рубаху и портки я тебе привезла. Гостинцы в саквояже, на стол выкладывай, натряслась я, кости ломят.

–Свечки у меня нет, и не было, лучиной обхожусь. За портки и рубаху спасибо, оборвался я, чужие не по росту поноски ношу. Стыдно.

Васятка от тлеющих углей на шестке печки лучину зажег и воткнул ее в глиняный горшок над шайкой. В избе стало светлее. Можно стало вечерять.

За трапезой гостья пояснила причину приезда.

–На последнем свидании в остроге мать велела к тебе ехать, одной семьей жить.

Васятка оживился.

–Живи, раз приехала, вдвоем не боязно и веселее. Стадо овец и коз я пасу мирских, помогать мне будешь, прокормимся.

Огашка засмеялась.

–Нет, брат не пасти овец я сюда приехала. У меня свое ремесло есть не хуже, чем у других. Лекарские курсы я кончила на сестру милосердия. Сразу тебя предупреждаю, держи язык за зубами. О матери и обо мне ничего не знаешь. Что надо я сама людям скажу.

–Понял, буду нем, как рыба.

–И еще скажу, Васятка хоть ты и старше меня, а подчиняйся. Слушаться будешь во всем, обувать и одевать тебя буду как барина, коня куплю, ружье. Мне от тебя не много надо: будешь собирать травы, какие я тебе скажу.

–О чем разговор, сестра? Целый день я в перелесках маюсь от безделья. Травы, какие покажешь, я буду носить тебе вязанками.

–Ну, вот и хорошо, договорились, значит.

Утром при выгоне стада бабы стали приставать к Васятке с расспросами: «Кто такая? Зачем приехала?»

Васятка махнул рукой и сказал:

–Не приставайте. Идите в избу и сами ее расспрашивайте, а мне некогда с вами лясы точить, скотина не ждет.

И потянулись сосновские бабы и девки к юной ворожее, кто по любопытству, а кто по нужде со своими болячками и душевными муками.

А в глухом лесном поселении люди нуждались в лекаре. Юная сестра милосердия никому не отказывала в помощи, лечила детишек от поносов, старух от запоров, у страждающих снимала порчу, сглаз.

Огашка-Сирота быстро освоилась в качестве лекаря-знахарки, смело ходила по избам, глядела, кто, как живет и чем дышит, выговаривала грязным хозяйкам за плохо вымытые и не прожаренные горшки, за грязных ребятишек, грозилась на неряшливых пожаловаться старосте Родиону Большому.

Еще юная целительница была не по годам хитра. Сама продумала свое поведение с посетителями и больными и стала строго его выполнять. Так ей удалось мало-помалу создать образ ворожеи-целительницы, лечащей молитвами, заговорами, настоями на водке, на меде, массажом. Еще она раз в месяц ездила в уездный город и привозила оттуда порошки разные, пилюли, новости.

Везло в то лето Огашке-Сироте как никогда. У многодетной мельничихи в пруду утопли пятилетние близнецы-двойняшки. Сам мельник прибежал в избу целительницы, в ноги бросился.

–Христа ради, спаси моих деток, оживи, – стал умолять он ворожею.

Огашка-Сирота еще ни разу не оживляла утопленников. И она не уверенна была, что сможет как-то помочь в беде мельнику. Штурочка ей сказывала, что она откачивала утопленников, да и на курсах сестер милосердия обучали оказывать первую помощь захлебнувшимся в воде. Инструкцию она знает и проделает все, что для этого требуется, а оживут ли малыши и сколько времени они были в воде мельник сказать не мог. Да еще, Огашка-Сирота боялась мертвых, брезговала подходить к ним. Она же была сама в то время дите. Какой лекарь в тринадцать лет? Хвастовство одно в худшем случае, а в лучшем энтузиазмом помочь людям в их беде. Вот она и была энтузиастка. Не могла людям отказать. Такой сердобольной воспитала ее старая мордовка Штурочка. На доброте мир держится.

–Ну что ты, дочка, медлишь? Бежим скорее. Они же – детки мои пластом лежат на берегу. Мать над ними убивается.

И Огашка-Сирота не нашла в себе смелости сказать правду несчастному отцу, что она не может ему помочь просто не знает как.

«Назвалась груздем, полезай в кузов» – прошептала с отчаянием юная сестра милосердия, схватила свою лекарскую сумку с ненужными для этого случая пилюлями, порошками, мазями, отварами и побежала вслед за мельником.

Огашка-Сирота, как опытный лекарь в таком деле, показала руками, как надо откачивать детишек. Взрослые поняли, открыли рты малышам, положили их набок, слили воду из утопших и стали рот в рот дышать с малышами. Такая страшная процедура длилась долго, но окончилась полным успехом. Малыши сначала порозовели, а потом начали дышать самостоятельно.

–Теперь оденьте их потеплее, и они придут в себя, – сказала Огашка-Сирота и заплакала.

От перенапряжения она обессилила, и сама потеряла сознание. Она очнулась, когда ей побрызгали водой лицо.

–Как малыши? – спросила она.

–Оба живехоньки! – ответил ласково ей мельник и добавил, – вот молочка тепленького попей, счастье ты наше, святая Огаша. Я тебя на руках домой отнесу. Век буду тебе обязан.

Да, тот случай был чудом и для самой сестры милосердия.

–Видимо Богу было так угодно, – призналась она сама себе.

А мельник, его жена и другие кто присутствовал при откачивании малышей, думали по-другому. Они уверились в чудодейственном даре юной целительницы. И повалил люд со всей округи в Сосновку на прием к Огашке-Сироте со своими болезнями. Богатые за исцеление платили ей серебром, а кто и золотом.

Авторитет юной целительницы докатился до самой крепости Самара. А там знали ее раньше. Так и стала Огашка-Сирота в юном возрасте целительницей губернского масштаба. Это была уже слава и конечно доход.

Но лекарство лекарством, а на уме у юной ворожеи был «золотой» жених. Бриллианты его ее интересовали. Ведь она матери – тюремщице клятву дала женить на себе юного богатыря, распятье целовала.

Ко второй встрече с Никитой она готовилась заранее, обдумывала, как одеться, как вести себя, что говорить, чтобы он серьезно обратил на нее внимание и влюбился.

А вот в воскресный день на площади, около бревенчатой православной церкви Огашка-Сирота смело встала на пути «золотого» жениха.

–Здравствуй! Сокол мой ненаглядный, соскучилась я по тебе, а тебя все не видно на улице, обещался за книгой прийти, а не идешь. Я тебе подобрала роман про любовь. Приходи вечерком. За чашкой чая поговорим о том, о сем. Меня заинтересовал ты своей силой, лютостью. Хочу больше о вас знать. Вот, например, почему вас Босыми зовут?

Никита усмехнулся и ответил:

–Ходим, босые, потому и называют нас Босыми, такая и фамилия пристала.

–Вот как? Это уже интересно. Пройдемся, сокол, может, расскажешь мне про своих предков. Сказывают, они богатырями были, подвиги совершали, вот как ты в прошлый раз. Из походов должно быть с наградами возвращались. Я тоже люблю слушать и читать про старину легенды, сказы.

Никитка нахмурился. Он вспомнил предостережение деда, сказанное ему совсем недавно:

«Помалкивай, внучок, о наших предках, еще пуще храни тайну о родовых наградах, о золоте. Воров в наше время развелось тьма. Нельзя и глупо перед первым встречным душу открывать нараспашку. Помни, какая судьба постигла твоего отца. Нам настороже надо быть. Кровью заплачено за тайну родового золота».

Никита, глядя в зеленые глаза приезжей ворожеи, подумал:

«Много будешь знать – скоро состаришься», а вслух сказал:

–Не умею я рассказывать, не дано. И некогда мне: к деду спешу, и житие наши мужики не писали,– соврал Никитка.

Огашка-Сирота уловила холодок неприязни в голосе отрока, поняла, что затронула запретную тему, но не подала виду.

–Ну, ну! Конечно, иди. Дед то, небось, заждался. Не смею тебя задерживать. Надеюсь, что мы часто теперь будем встречаться, – сказала она, кокетничая, и в шутку добавила:

–А ты все растешь не по дням, а по часам, как в сказке богатыри. Ну, расти, а как будешь со слона, я на тебе буду воду возить, в лес ездить по грибы, по ягоды.

Никитка шутку не понял, ему стало не по себе, он готов был рассердиться.

–К чему ты это? Я же с тобой по-хорошему.

–А я и по-хорошему. А все-таки на таком верзиле грех не прокатиться.

–Ну, ты, поосторожней с выражениями, поищи лучше другого дурака. На меня где сядешь, там и слезешь, гадалка несчастная, пигалица!

Огашка сменила выражение своего лица, зло глянула на деревенского отрока-переростка. Ей захотелось ему досадить за скрытность и невнимание к своей особе.

–Грубиян, деревенщина, верзила неотесанный!

Такого хамства Босой не ожидал от горожанки, он захлопал белесыми длинными ресницами, не зная, как поступить дальше и что ответить.

А ворожея, глядя в синие глаза красавца, сказала:

–Что проглотил? Следующий раз не будешь мне врать, не люблю болтунов! И показав «золотому» жениху синий от черники язык, повернулась кругом и, хохоча, побежала вприпрыжку домой.

Никитке хотелось догнать дерзкую девчонку и надрать ей уши, но он сдержался, постеснялся людей.

«Скажут: с девчонкой связался».

Дома Огашка-Сирота, перебирая и анализируя в памяти весь разговор с «золотым» женихом, покаялась, что грубо обошлась с ним.

«Никита может мне этого не простить. Конечно, надо брать быка за рога, но не так грубо, лаской, поцелуями, любовью».

Огашка-Сирота, стоя около зеркала, размечталась, вошла в настроение, потянулась, прижала горячие ладони к соскам набухших грудей и тепло опоясало ее талию, истома, ноги стали ватными.

«Во мне этот бриллиантовый пробудил женщину, я уже хочу его. Штурочка права: слаще любви ничего нет. Да, пора брать быка за рога. Лед растоплю ладонями, зацелую. Мое горящее огнем сердце зажжет и его. Господи, помоги…».

Но и третья встреча ворожеи с Босым закончилась скандалом. В церкви это случилось.

Никита от сверстников прослышал, что в православной церкви батюшка проповеди читает интересные, про любовь и решил послушать. В церкви он увидел Огашку-Сироту, скучающую, около Васьки Плешивого. Увидев Никиту, она загорелась румянцем и стала строить ему глазки. А Никите показались противными ее обезьяньи гримасы. Ему не нравились девчонки, которые к нему сами навязываются, поэтому он отвернулся и стал попа слушать. Отчего ворожея позеленела вся, потихоньку подошла к «золотому» жениху сзади и толкнула его в спину.

–Уходи, кулугур, из нашей церкви, у вас своя молельня есть!

–Отстань! – ответил ей Никита, толкнув навязчивую девчонку рукой, – дай послушать, интересно же, про любовь батюшка говорит. Огашка в драку, ядом брызжет. Но ее одернула стоящая рядом старушка и ворожея присмирела. Тут же она спохватилась.