Водоворот судьбы. Платон и Дарья

– В сей же час это будет доложено, – покорно согласился генерал.

Когда Алексеев сообщил Романову о цели прибытия комиссаров, Ники хмуро огладив рыжую бороду, ответил:

– Передайте им, что я сделаю все, что они мне скажут.

В этот же день комиссары занялись подготовкой поезда к отъезду. В первую очередь они составили список всех лиц, кому будет разрешено сопровождать бывшего царя в Царское Село. Многие лица из свиты в этот список не попали, однако некоторые придворные по собственному почину покинули государя. Они посчитали, что теперь находиться рядом с бывшим царем стало слишком опасно. Среди этих лиц оказались и любимые Романовым люди. Из числа казаков разрешение получил только вахмистр Пилипенко.

На следующий день Ники явился в управление штаба Верховного Главнокомандующего, чтобы попрощаться с офицерами. Он пришел в серой казачьей черкеске и с шашкой через плечо. На крепкой груди блистал георгиевский крест.

Зал управления гудел ровным неумолчным гулом как растревоженный улей.

Завидев Романова, Алексеев вскрикнул:

– Господа офицеры!

Офицеры, вздрогнув, застыли. После громкого шума возникла угнетенная тишина.

– Здравия желаю, господа офицеры! – командирским баском воскликнул Романов, прервав всеобщее молчание и черты его лица смягчились.

– Здравия желаем, ваше императорское величество! – дружно ответил строй.

Офицеры, будто желая запомнить образ Романова навечно, не отрывали от него своих пристальных глаз. Алексеев решительным шагом приблизился к Романову, встал рядом с ним и звонко стукнул каблуками. На лбу генерала бисерной россыпью выступил пот. Стало необыкновенно тихо.

Ники был растроган, ему хотелось сказать офицерам что-нибудь хорошее.

– Господа офицеры! – произнес Романова и его дрогнул. – Сегодня я вижу вас в последний раз…

Романов говорил негромко, но его слова слышали в самых дальних уголках. В своей речи Ники напомнил офицерам об их долге перед родиной и попросил храбро сражаться с врагом. И хотя в его словах прозвучало много силы, но это ничего не дало. Окинул окаменевший строй грустным взглядом, Романов перевел дыхание и вдруг оборвал свою речь. Еще никогда на душе у него не было такого тягостного чувства. Ему не хотелось никого не видеть и ничего не слышать. На грудь, словно, пудовая тяжесть легла, а в сердце пробрался холод. Ники охватила страшная горечь. Щемящее чувство до краев наполнило душу. Его поглотили такие тяжелые думы, что на синие лучистые глаза накатились слезы.

Никто, никто не стал его уговаривать, чтобы он отменил свое решение и вернулся на российский престол. Он думал, что генералы покаются, но этого не случилось. Тоска и обида железной рукой сдавили его горло. Он чувствовал себя измученной неволей птицей. Окинув строй офицеров тоскующим взглядом, Романов вдруг почувствовал себя чуждым. Он подошел к строю, начал прощаться, но, не выдержав напряжения, сделал легкий поклон и, резко развернувшись, пошел к выходу. Притихшие военные растерялись, среди наступившего безмолвия один заплакал, другой упал в обморок, несколько офицеров бросились вслед.

– Господа офицеры, не нужно меня сопровождать! – остановил их Романов с разочарованием на лице.

Ники выскочил на лестницу и увидел казаков Личного Конвоя, изогнувшихся в низком поклоне. Они боялись поднять свои воспаленные глаза на его доброе лицо. В расстроенных чувствах Ники крепко поцеловал нескольких казаков, попросил передать прощальный привет всему конвою, а затем быстрыми шагами, покинул штаб. Дело всей жизни было проиграно.

В полдень мать с сыном в сопровождении казаков личной охраны Марии Федоровны Тимофея Ящика и Кирилла Полякова и под неусыпными взглядами комиссаров прогулялись по перрону. Со стороны можно было подумать, что это гуляют младший брат и старшая сестра, потому что вдовствующая императрица выглядела значительно моложе своих лет.

– Берегите себя и детей, – жалобно попросила мать.

– Хорошо мама.

– Может, пообедаем у меня? – робко предложила Мария Федоровна.

– Идем, – тяжело вздохнув, согласился Ники.

Вдовствующая императрица против своей воли улыбнулась. Мать и сын поднялись по звонкой лестнице в вагон-ресторан. Двухметровые казаки Тимофей Ящик и Кирилл Поляков остались на входе. Не успели Романовы пообедать, как в вагоне появились комиссары с красными бантами на груди и тут же потребовали от бывшего царя, чтобы он перешел в подготовленный к отъезду поезд. Команда на пересадку в другой вагон застала мать и сына врасплох. Они взволнованно вскочили.

– Разрешите генералу Нилову сопроводить меня в Царское Село, – спросил Ники, и по его губам проскользнула едва уловимая усмешка.

– Это-невозможно, Николай Александрович, список уже составлен.

Мария Федоровна суетливо поцеловала сына и вдруг беспомощно разрыдалась. Невыносимая боль рвала ее сердце на части. Ники, страдальчески сдвинув рыжие брови, обнял мать и всеми силами пытался сдержать подступавшие слезы. Он почувствовал вдруг себя беспомощным и беззащитным. Но сын понимал, что он должен быть сильнее матери, чтобы помочь ей пережить эти тяжелые дни, поэтому Ники всеми силами старался показать, что он спокоен. Однако на его изможденном лице с особым блеском выделялись мучительные глаза.

Ему хотелось сказать матери, что он любит ее, но вместо этого он успокаивающе улыбнулся ей и тихо попросил комиссаров:

– Позвольте мне попрощаться с матерью.

Комиссары с полным безразличием кивнули головой.

– До свидания, Ники! – прошептала сквозь обильные слезы мать, заглянув в родное лицо сына.

– Прощай, мама! – глубоко заглянув в глаза матери, попрощался сын и, увидев в них свое будущее, он невольно прикрыл смятые веки и содрогнулся.

Мария Федоровна с закаменевшим лицом со стоном опустилась в кресло. Ники, накинув на плечи шинель, и под конвоем комиссаров выскочил из вагона. На перроне огромная толпа простого народа и военных, сопереживая Романову, приветствовала его, а он, не глядя ни на кого и прикладывая руку к папахе, проскочил по гремящей лестнице в свой вагон. Оказавшись в вагоне Ники, сразу же припал лицом к оконному стеклу и увидел в окне напротив свою растерянную мать. Они, глядя друг от друга, долго не отрывали своих взглядов, словно предчувствуя, что больше уже никогда не увидятся. Мария Федоровна, часто крестила сына рукой, а из открытых глаз Ники по заросшим крепким волосом щекам бежали редкие слезы. Мать, нисколько не сдерживаясь, громко зарыдала от отчаяния и бессилия. Романов глухо как от боли застонал. Боль сжала его сердце так, что он перестал чувствовать его биение. Если б кто знал, что творилась в это время в их душах!

– Случившееся стало величайшим позором для меня, – сквозь слезы прошептала она. – Судьба уже никогда не вернет Романовым былое могущество и прежнюю силу. Дай Бог если к ним хоть когда-нибудь вернется душевный покой и слава.

Поезд вдовствующей императрицы тронулся, и взволнованные взгляды матери и сына разорвались. Короткий состав Марии Федоровны, увеличив скорость, скрылся из виду. Стоящие на перроне девочки вымолили у государя, чтобы он что-нибудь написал им на память. Романов вышел в тамбур и, взяв в руки белый лист, написал на нем свое имя.

Через сорок пять минут поезд с Романовым под конвоем солдат 3-го Балтийского полка отошел от дебаркадера. Провожающие часто закрестили отходящий поезд. Русские генералы отвесили низкий поклон последнему вагону, где удобно устроились комиссары Временного правительства.

Мать и сын подолгу не спали эти дни, мысли о будущем не давали им покоя. Особенно это одолевало Ники. Он крепко задумался над весами собственной судьбы. В его сознании беспрестанно возникали любимые образы жены и детей. В эти дни Романов ясно осознал, что былое уже никогда не вернется. Будущее же оставалось настолько туманным, что оно ни насколько не проглядывалось.

После отъезда Романова начальник Генерального штаба Алексеев предложил воинским частям присягнуть на верность Временному правительству. Священник окропил это действо святой водой и снова не упомянул в своих молитвах имя государя.

Пятого марта по всей территории России сменились губернаторы и вице-губернаторы, вместо полиции появилась милиция. Русская православная церковь в лице Священного синода выразила свою поддержку новому правительству.

***

Матвей Васильев оставил Ники в одиночестве и мысленно перенесся в Царское Село. Он решил все время находиться рядом с царской семьей, чтобы увидеть их несчастную жизнь собственными глазами. В это время Аликс во дворце было не легче, чем Ники в императорском поезде. Она испытала немало переживаний за судьбу мужа и за здоровье своих детей. Причиной постоянных волнений и беспокойств, стала большая любовь между ними.

Когда взбунтовался военный гарнизон Царского Села, разнеслась весть, что рабочие идут громить дворец. Прислуга страшно заволновалась, но Аликс успокоила их, сказав, что русский народ не сделает им ничего плохого.

Вокруг дворца и в саду зажглись яркие костры. Затрещали затворы, еще одно неосторожное действие и быть беде. Взволнованные Аликс и ее дочь Мария выскочили к защитникам дворца и стали горячо их умолять, чтобы они не открывали стрельбу первыми. Мать и дочь всей душой не желали, чтобы из-за них пролилась русская кровь. Ослабевшие женщины, которые сами нуждались в хорошей медицинской помощи, всеми силами пытались предотвратить братоубийственную войну. Мятежники, поняв, что защитники дворца будут сражаться до конца, отошли.

Получив известие, что Ники отрекся от престола, Аликс вначале этому не поверила. Она посчитала, что это всего лишь слухи, но после того, как к ней по ее просьбе пришел Павел Александрович и подтвердил эту весть, Аликс поняла, что это было правдой. Это повергло государыню в нерадостные раздумья. Потрясенная государыня приказала, чтобы по всему дворцу с молитвами пронесли чудотворную икону Божией Матери Знамения. Аликс страстно моля Бога о мире для России и для народа больными ногами прошла по всем коридорам Александровского дворца.

Как только Родзянко понял, что Романовым уже не на кого опереться, он передал через Бенкендорфа Аликс, чтобы она немедленно освободила Александровский дворец.

– Но она не сможет покинуть дворец: у нее дети больны! – укоризненно возразил он.

– Когда дом горит – больных детей тоже выносят из огня, – окинув Бенкендорфа презрительным взглядом, со злостью бросил Родзянко.

– Пусть делают, что хотят, но я, не дождавшись своего мужа, из дворца никуда не уеду! – резко ответила государыня, и ее лицо передернулось от отвращения, густые красные пятна появились на лбу и щеках.

Восьмого марта Лавр Георгиевич Корнилов вместе с полковником Евгением Степановичем Кобылинским прибыл в Царское Село, чтобы исполнить решение правительства об аресте государыни. Явившись во дворец, генерал тут же строго потребовал от обер-гофмаршала Бенкендорфа собрать свиту и прислугу на первом этаже и доложить Александре Федоровне, что к ней прибыли офицеры.

По приказу Бенкендорфа лакей собрал царских служащих внизу и проводил офицеров в детскую комнату на втором этаже, куда немного помедлив, явилась гордая и казавшаяся неприступной государыня. При ее появлении офицеры сложились в вежливом поклоне. От нее веяло необыкновенной грациозностью. Теплый взгляд женщины вонзился в офицеров.

– Здравствуйте, ваше величество!

Аликс подала Корнилову для поцелуя надменную руку и слегка кивнула Кобылинскому.

– Присаживайтесь, господа офицеры!

Генерал и полковник представились и, сказав несколько бессильных слов, неуклюже опустились в мягкие кресла. Аликс села напротив, оглядела их холодным, отчужденным взглядом. У государыни как во хмелю закружилась голова, а в груди сильно забилось сердце. Внешне собранная и волевая она выглядела в эти трудные минуты старше своих лет. Наступило короткое, но казавшееся бесконечным молчание. Наконец тишину властно прервала государыня.

– Что вас привело ко мне?

Романова, мучительно приподняв брови, вопросительно поглядела на офицеров. Аликс смотрела пронзительным взглядом, говорила спокойно и гордо, пытаясь разгадать, не замышляют ли они что-то недоброе. Однако лицо генерала было подобострастно, а голос звучал как будто искренно. Корнилов, вскинув голову с глубоко посаженными косыми глазами, глядел на государыню зорко и участливо.

– Ваше величество, на меня выпала тяжелая обязанность…

Корнилов проговорил свои слова мягким голосом, чтобы придать встрече теплый характер. И хотя генерал не договорил, но женщина все равно поняла, что стояло за его словами. Но Аликс трудно было поймать на лесть, государыня сохранила полное спокойствие. Она чутко почувствовала, что сегодня ей надо усиленно держаться, какой бы ценой это не давалось. Государыня, как и муж, была одарена неистощимой силой воли и твердостью духа. Здесь во дворце она еще чувствовала себя хозяйкой, хотя уже четко понимала, что это продлится совсем недолго. Все еще могло обернуться какой-нибудь новой неожиданностью.

На невозмутимом лице Аликс выразилось легкое изумление. Она с вызовом взглянула из-под бровей на офицеров.

– Говорите, я вас слушаю, – произнесла государыня, брезгливо поджав нижнюю губу и поправив рукой локон на голове.

Корнилов замялся пораженный величественностью государыни. Каждая черточка лица этой сильной женщины говорила о ее величии. Он сразу же попал под обаяние Аликс. Во взоре Романовой было столько достоинства и благородства, что по сравнению с ней офицеры выглядели очень блекло.

– Зачем вы явились ко мне?

Аликс окинула офицеров чужим взглядом и едва заметным движением губ выразила свое неудовольствие. Это было отражением ее противоречивых дум и чувств. Погруженная в горькие думы о судьбе семьи она не хотела смотреть на офицеров. В это время она прислушивалась к тому, что творилось у нее в душе. Там у Аликс было удивительно пусто. Только сердце больно билось в груди. Она уже много дней не могла спать от беспокойных мыслей. Страх и слабость стиснули ее намертво. Аликс сидела неподвижно как в оцепенении. Чувствуя глубокое недоверие к неожиданным гостям, она с трудом удерживала слезы. Она оберегала свою душу от нового обвала. В эти минуты она заново переживала случившуюся беду.

Корнилов низко склонил голову и, недовольный собою, опустил глаза вниз. Ему показалось, что он недостаточно использует свое положение.

– Ваше величество, я прибыл, чтобы объявить вам, что вы с сегодняшнего дня арестованы, – чужим посторонним голосом сказал он.

– Я ждала вас, – без удивления проговорила она. – Я знала, что это произойдет.

Аликс слегка склонила набок подернутую легкой сединой голову. Вымученная полуулыбка ненадолго задержалась на скривившихся губах измученной женщины. Ее сердце бешено заколотилось, хотя внешне она осталась хладнокровной. Государыне и сейчас удалось сохранить спокойствие, только у нее затем чуть-чуть задрожали губы, и лицо было задумчиво-серьезным. Она не хотела показывать своего страха перед нежданными гостями, пришедшими в ее дом без приглашения. Робость Аликс сейчас была не к чему, ей нужна была только тактичность. Она была необыкновенна сдержанна. Хотя ее охватило такое отчаяние, что сердце. А еще у нее немного потухли обведенные сиреневой тенью очи.

– Ваше величество, я хочу вам представить нового начальника Царскосельского гарнизона Евгения Степановича Кобылинского. Если у вас будут возникать какие-нибудь вопросы в будущем, то вы всегда сможете с ними обратиться к нему.

Слова генерала выпорхнули из уст, как птица из рук. Аликс беззвучно кивнула головой, прикусила красную губу.

– Евгений Степанович оставьте нас вдвоем, – вдруг нарочито строгим голосом проговорил Корнилов.

Когда Кобылинский выскочил за дверь, Корнилов, словно угадывая тайные мысли государыни, бросился успокаивать ее. Он стал горячо заверять Аликс, что Ее величеству не стоит ни о чем беспокоиться, потому что все это делается ради безопасности Романовых и что он сможет обеспечить надежную охрану Александровского дворца, и что как только обстановка немного улучшится, то арест с царской семьи тут же будет немедленно снят.

На мгновение лицо женщины просветлело от едва уловимой улыбки, но тут же погасло, потому что она уловила в глазах офицера злой огонек. Аликс снова недоверчиво кивнула головой, не придав никакого значения словам Корнилова. Слова генерала только казались искренними. На самом же деле они были как фальшивые камни – много блеску и никакого толку.

Государыня отвернула глаза в сторону, чтобы генерал не заметил внезапно выступивших слез. Она бессознательно уставилась в окно, тревожно раздумывая о своем муже, и нисколько не думала о том, что только услышала. Своя судьба ее беспокоила меньше всего. Она не один раз с печалью и нежностью вспоминала своего мужа. У нее нестерпимо заныло сердце при воспоминании о муже. Аликс охватило чувство собственного бессилия. Лишь необычайной силой воли ей удалось взять себя в руки.

– Поступайте, как вам совесть велит – безнадежно махнула рукой Аликс и по ее лицу промелькнула едва заметная тень легкого раздражения.

Государыня в полном изнеможении откинулась на спинку кресла и продолжила усиленно крепилась, чтобы остаться спокойной. Ее глаза приняли холодное выражение. Она замолчала и больше ничего не говорила. Затем в ее голове мелькнула одинокая мысль – хоть бы Ники был рядом, но, к сожалению, он сейчас был очень далеко.

Корнилов, посчитав, что аудиенция окончена, пригласил в комнату Кобылинского. Аликс надменно-презрительным взглядом взглянула на офицеров. Они, откланялись перед ней и спустились вниз, где их уже ждали придворные и прислуга.

– Господа, с сегодняшнего дня государыня арестована! Все, кто хочет остаться, чтобы разделить ее участь – могут остаться, но решайте это сейчас, потому что завтра во дворец я уже никого не впущу и не выпущу, – победоносно объявил генерал.

Перед тем как покинуть дворец Корнилов передал обязанность караула от Сводного полка первому лейб-гвардии стрелковому полку и утвердил инструкцию для заключенных под арест Романовых. После его отъезда из дворца вынесли знамя Сводного Гвардейского полка, отключили телефоны и телеграф.

Следом во дворец в сопровождении офицеров неожиданно явился новый военный министр Гучков. Когда он в окружении офицеров проходил мимо прислуги, то один из них вдруг с нескрываемой злобой выкрикнул:

– Вы наши враги, потому что продались Романовым.

Прислуга, испытав большую неловкость, удивленно переглянулась.

– Вы, милостивый государь в нашем благородстве ошибаетесь, – смело ответил камердинер Волков.

Побледневший от позора и гнева офицер, не найдя, что сказать на дерзкие слова камердинера, со злым выражением на лице прошествовал мимо. Черты его лица еще больше изменились в гримасе презрения. Военный же министр, не обратив никакого внимания на недостойное поведение своего подчиненного, прошел, даже не повернув головы в сторону прислуги…

На следующий день в Царское село прибыл императорский поезд с Ники. На перроне Александровского вокзала для встречи с Ники собралась большая любопытная толпа.

Государь в красивой казачьей черкеске и с кинжалом на поясе, вежливо попрощался со свитой и, поблагодарив их за честную службу, вышел из вагона вместе с князем Долгоруковым и ни на кого, не глядя, сел в автомобиль на заднее сиденье, рядом с ним присел Долгоруков, на переднем сиденье расположился вахмистр Пилипенко. Свита, не пожелав разделить свою судьбу с царской семьей, как стая тараканов разбежалась в разные стороны. Ну что ж каждому свое.

Заметно повеселев, комиссары передали Романова полковнику Кобылинскому:

– Наша миссия закончена, гражданин Романов передан в ваши руки.

По губам Романова пробежала горькая усмешка. Ему стало очень неудобно за то, что произошло с ним. Он ощутил в груди смертельную тоску.

Громоздкие и неуклюжие машины, нещадно коптя, направились во дворец. Когда автомобили проезжали мимо казарм кубанских и терских казаков, то шофер, увидев построенные казачьи сотни, сбавил ход. Ники, заметив их, взволновано вскочил с сиденья. Взметнулись приветственные крики. Романов благодарно приложил руку к сердцу, показав этим жестом, что они навечно в его сердце. Ники был необыкновенно рад проявлению к нему добрых чувств. Его сердце едва не выскочило из его груди от охватившей радости и волнения. Он машинально стянул с головы папаху.

– Спасибо, казаки! – воскликнул Ники, с чувством благодарности и преданности к казакам, которые он всегда испытывал к ним.

– Рады стараться, Ваше императорское величество! – ответили казаки единым могучим голосом, и Царскосельский воздух содрогнулся от их дружного крика.

Автомобили набрали ход и вскоре, остановились возле ворот ограды.

– Кто идет? – притворно спросил караульный.

– Николай Александрович Романов, – ответил государь, и по его лицу пробежала легкая тень.

Караульный нехотя отдал честь бывшему царю.

– Извините, но без разрешения я не могу вас пропустить.

– Раскройте ворота бывшему царю! – крикнул издалека дежурный прапорщик Верин.

В синих глазах Ники заплескались грустные огоньки. Ему стало неловко от униженности, в которой он оказался. Романов поежился, испытав неясную горечь. От нее ему не скоро будет суждено избавиться. Теперь у него уже не было надежной охраны, как раньше. Романов с особой ясностью отметил этот факт про себя. Ники прикрыл глаза, чтобы не выдать своего состояния.

– Проезжайте, господин полковник! – вызывающим тоном разрешил караульный.

Часовой распахнул ворота, и автомобиль проехал к парадному крыльцу, где густо столпились офицеры с красными бантами на груди. Проходя мимо победно стоящих офицеров, бывший царь приложил руку к папахе, но ни один из офицеров не ответил на его приветствие.

Романов с непроницаемым лицом и с замиранием сердца влетел во дворец, не чуя под собой ног, он на ходу поздоровался с графом Бенкендорфом и больше не в силах сдержать своих чувств, забежал на верхний этаж, чувствуя, что оставляет за собой растревоженный мир. На втором этаже перед душевным взором Ники во всем блеске предстала Аликс. И чем ближе приближался он, тем нестерпимее становилась боль в сердце жены.

Супруги разом кинулись на шею друг другу. Ники с фатальной нежностью обнял свою жену и сразу же почувствовал на своей груди ее теплое дыхание. Он даже не подозревал, что у него еще сохранилось много трепетных чувств. В них радость переплеталась с раздумьем, а воспоминания с нежностью. Ники безотрывно посмотрел жене в глаза и его взгляд сказал без лишних слов о настоящей любви. Испытывая от ее присутствия удовольствие, Романов все говорил и говорил ей нежные слова, не совсем понимая, откуда они приходили ему на ум.

Жена, забыв обо всем на свете, прижалась к мужу и ничего не думая, и не помня, замерла перед ним. В эти минуты государыне стало так радостно, как никогда в жизни. Ее темные брови жены дрогнули, глаза заискрились, а лицо озарилось неподдельной радостью. Она ощутила к Ники чувство безмерной благодарности за то, что он явился к ней в такой тяжелый и безрадостный час. Но вместе с этим на ее губах появилась страдальческая улыбка. Она почувствовала боль и разлад во всем теле.

Супруги первые мгновения все стояли, обнявшись, пережидая пока первое самое острое мгновение пройдет. Потом Аликс, обвив шею мужа руками, что-то зашептала ему сквозь слезы. Они долго стояли, не двигаясь, и не в силах оторваться друг от друга. Романов безотрывно и затаенной любовью смотрел отчаянными глазами в измученное лицо своей жены.

Сердце государыни сжалось до боли от охватившего ее волнения. Но понемногу Аликс все же успокоилась. В заплаканных глазах женщины зацвела испуганная радость. На ее щеках выступил румянец. Это сделало ее лицо моложе и теплее. Аликс провела по лицу кончиками пальцев, как бы стирая с него прошлое. Наконец-то жизнь в тревоге и долгая разлука закончились. Теперь муж рядом, все страшное осталось позади.

– Почему от тебя не было никаких известий? – задыхаясь, спросил Ники, немного отстранившись и все еще не выпуская жену из своих рук.

Уголки губ Аликс дрогнули.

– Я отправляла тебе одну за другой телеграммы, но они возвращались назад с отметками, что твое местонахождение не известно. Мы не знали, что думать.

– Я ничего не получал, Аликс! – с трудом сдерживая дыхание, воскликнул Ники, и выпустил жену из своих рук.

– Я так и поняла, – мученическим тоном сказала жена. – Они лишили нас даже переписки!

Голос у нее был тихий, сила уже давно покинула его. В глазах стыла боль, а на ресницах горькие слезы. Муж увидел постаревшее лицо жены, которая всего несколько недель назад была уверенна в себе, была царственно сильной, а сейчас она была страдающей и безразличной к жизни. В ее глазах как будто потух свет. Она глубоко понимала общность своей и его беды и чувствовала, что прежней жизни у них уже не будет никогда. Ники хотел сказать Аликс какие-нибудь необыкновенные слова, отражающие его душевное состояние, но он все никак не мог подобрать нужных слов.