Водоворот судьбы. Платон и Дарья

– Поздно спохватился Николай Александрович, слишком много воды утекло.

– В таком случае кто возглавит Россию?

– Его сын Алексей при регентстве великого князя Михаила Александровича.

– Как бы беды не вышло – война ведь идет.

– Война нами уже практически выиграна.

– Но она еще не закончена.

– Это вопрос ближайшего времени.

– Вы заблуждаетесь в своих мыслях. Мне думается, что вы играете с огнем.

– Николай Владимирович, на чьей стороне будет армия?

– Армия не будет вмешиваться во внутренние дела государства. Ей сейчас не до этого.

– И все же? С народом или с Романовым?

– Армия во время ведения войны с народом воевать не будет, потому что это не ее дело, – повторил генерал-адъютант и поспешил распрощаться.

“Никуда вы от нас не денетесь. Вашими руками мы сковырнем Романовых с русского престола,“ – удовлетворенно подумал Михаил Владимирович.

В этот же день Рузский проинформировал Алексеева о разговоре с Родзянко.

– Я вас хорошо понял, – мягко ответил начальник Генерального штаба. – Будем действовать сообща.

На востоке России уже взошло негреющее солнце и наступило ликующее утро. Поля и перелески под весенними лучами заблестели свежими красками.

Поздним утром второго марта не выспавшийся и злой Рузский явился к бледному императору и, щелкнув каблуками, горестно покачал головой:

– Ваше величество, я переговорил с Родзянко, и он мне объявил, что теперь одних уступок будет недостаточно, потому что обстановка в Петрограде резко изменилась. В столице подняли династический вопрос.

Романов взволновано заходил взад-вперед по вагону. Его фигура явственно выразила горестное недоумение. Генерал отлично понял, что могло стать причиной волнения государя. Всегда сдержанный император не находил себе места. Несколько мгновений стояла тишина, Ники что-то обдумывая, молчал. На измученное от бессонницы лицо легла темная тень.

Генерал-адъютант молча подал Ники бумажные ленты переговоров с Родзянко и Алексеевым с аппарата Юза.

– Присаживайтесь, Николай Владимирович, в ногах правды нет, – сухо обронил Романов, и, бегло просмотрев узкие полоски, брезгливо отодвинул их от себя.

– А что вы думаете по этому вопросу, господин генерал?

– Ваше величество, нельзя допустить, чтобы армия развалилась, и чтобы всю страну охватила революция, – угрюмо проговорил генерал и, поправив дрожащей рукой пенсне, добавил, – Во имя спасения России вы должны пожертвовать всем и даже собой.

Отвернув глаза в сторону, генерал-адъютант недоуменно замолчал.

Наступила решительная минута трудного разговора. Государь нахмурил брови, слова Рузского поразили его, разговор принял совсем другое направление. Ники пытался найти решение трудного вопроса и не находил его. Из его глаз исходил тревожный свет.

– Отречься от престола? – удивленно приподнял брови Ники. – Вы так считаете, господин генерал?

Рузский промолчал на слова, которые прозвучали отчаянным криком.

– Ну, так что же, говорите! – воскликнул бледный Романов и по его лицу разлилась тревога.

В душе государя поднялась досада, ему сделалось не по себе.

– Я считаю, что надо спасать Россию, иначе она погибнет, – ответил генерал и усиленно проследил за выражением лица императора.

Романов кинул на Рузского обжигающий взгляд и, заложив руки за спину, отошел к окну. Несколько минут он просто стоял в полном молчании. Пауза стала угрожающе длинной. Романову стало тяжело от этого молчания.

– Смогут ли казаки изменить ситуацию в лучшую сторону? – наконец спросил с жаром Ники.

Генерал-адъютант снял пенсне и взглянул на царя широко расставленными глазами.

– Это ничего не даст, ваше величество. Единственным и правильным решением будет, если вы передадите власть вашему сыну Алексею при регентстве вашего брата Михаила Александровича, – звучным голосом ответил Рузский и его глаза завиляли, как у хитрой лисы.

Отвернув в сторону строгие глаза, Романов вспыхнул. Царь сидел в задумчивой позе и выглядел сильно бледным. Бледность на его лице проступала даже сквозь прошлогодний загар.

– В таком случае я хочу знать мнение всех командующих фронтами по этому вопросу.

Рузский попытался поймать взгляд государя, но он не глядел на него.

– Ваше императорское величество, я должен вам сообщить, что даже ваш личный конвой присягнул Временному Комитету.

Никак не проявив своего состояния, государь остался спокойным. Редкое спокойствие и способность взвешивать свои слова были даны Романову от рождения. Но кто знает, что творилось в это время в его душе. Однако без всякого сомнения его потрясло известие об измене личного конвоя. Император с большим трудом смог овладеть собой, чтобы не показать генералу своей растерянности. У него довольно быстро образовался прежний порядок мыслей и представлений о происходящем. Он не хотел показаться слабым перед заговорщиками.

– Я хочу знать, что думают по этому поводу командующие фронтами. Можете идти, Николай Владимирович! Жду вас с их ответами.

На этом император и генерал, не прощаясь, расстались. Романов после ухода Рузского сидел, понурив голову, и без всяких мыслей. Черты его лица исковеркались в гримасе презрения. В таком состоянии он находился продолжительное время.

Плохое настроение Романова передалось Матвею Васильеву.

“Ники тебе нужно было арестовать их”, – с сожалением подумал Матвей.

Однако в душе Васильев сознавал, что у императора других вариантов на тот момент не было. Что можно было сделать на месте царя? Пролить русскую кровь в тылу или сменить командующих фронтами и начальника Генерального штаба? В то время, когда по всей линии фронта ситуация стабилизировалась? А победа над Германией была практически выиграна? Матвей был твердо уверен, что Ники никогда бы не принял этих решений. Это была драма семьи Романовых, и она стала катастрофически развиваться.

В тот же день Рузский сообщил Алексееву о просьбе Романова и тот без промедления оповестил всех командующих фронтами, чтобы они прислали в Ставку собственные мнения насчет отставки Николая II. Ответили все, кроме командующего Черноморским флотом А.В. Колчака. Адмирал, извещенный, о проведении плебисцита своего ответа не прислал. Своим поступком А.В. Колчак показал полное пренебрежение к императору.

В коротких ответах командующие фронтами за исключением командующего гвардейской кавалерией хана Нахичеванского высказались за отречение царя от престола. Русские генералы, не задумываясь, решили судьбу императора и поставили народы России на край пропасти. Но будущее покажет, что это решит и судьбу многих из них. Позже они пожалеют о том, что сотворили собственными руками, но будет уже поздно, к тому времени слишком много воды утечет.

Между двумя и тремя часами пополудни, генерал-адъютант Рузский в сопровождении генералов Данилова и Савичева снова явился к Романову, и вывалил на стол целую кучу телеграмм. Поменявшись в лице, Ники стал поочередно брать их в руки и, беззвучно шевеля губами, начал мучительно читать их. Император не верил своим глазам и тому, что было написано в телеграммах. Можно было подумать, что он заучивал их.

Романова ошеломили ответы командующих фронтами. Понимая, что произошло, Ники словно окаменел. У него закружилась голова, а в глазах появились темные пятна. И вдруг вся жизнь замелькала бесформенными клочьями. Ники никак не ожидал, что прочтет в телеграммах страшные слова. Как его генералы могли так поступить? Как они могли изменить присяге? Как они могли предать его? Ведь он верил им, как самому себе. Разве можно поступать так во время ведения войны? У него это в голове не укладывалось.

Особенно государя потрясла телеграмма вице-адмирала Непенина, которого он очень уважал и ценил, как выдающегося морского начальника. Впервые Романов не смог скрыть своего сильного душевного потрясения. Его лицо покраснело, а глаза загорелись лихорадочным блеском. В голове Романова возникло много непривычных и горьких мыслей. Внутренним чутьем император понял, что ему не удалось избежать великих потрясений. Паразитическое окружение подточило и разложило его самого. Но что теперь будет с Россией?

Наступило продолжительное молчание, Ники охватило негодование. Наконец Романов вскинул глаза на Рузского и, сохранив величественный и достойный вид, сказал, что он пойдет на все что угодно ради спасения России, и что он готов отдать власть, чтобы избежать большой крови, но его сдерживает то, что это решение могут не принять армия и казаки.

Глаза государя выразили такое сосредоточение, какое бывает у человека, поглощенного одной мыслью. Твердое лицо Романова светилось глубокой раздумчивостью. Ему не хотелось соглашаться с командующими фронтами. Заложив руки за спину Ники прошелся взад-вперед.

Рузский с выражением нетерпения взглянул на царя.

– Мне хотелось бы знать, хочет ли русский народ моего отречения? – произнес Романов.

В ответ Рузский предложил императору выслушать мнение сопровождавших его генералов, и они дружно высказались, что Романов должен уйти в отставку. И хотя офицеры хмурились, но в душе они были бы рады услышать согласие императора.

Посчитав, что разговор принял нужное направление, Рузский хранил благоговейное молчание. Стало необыкновенно тихо, но тишина продолжилась недолго.

Через минуту Романов в тяжелом раздумье выпрямился во весь рост, вскинул вверх подернутую легкой сединой голову и, точно решившись на что-то ответственное, громко признался:

– Я еще вчера принял решение отказаться от престола.

Император обронил это таким тоном, будто перешагнув через какой-то барьер, и словно на него неудержимо надвигалась пропасть. Его почти сковало цепенящее чувство бесконечного падения. Романову не было безразлично, что будет через час, через день или через год с его страной.

После последних слов Ники генералы торжественно перекрестились.

– Благодарю вас за доблестную и верную службу, – с явной иронией сказал Романов.

После объявления об отречении Ники вышел из вагона и, скоро вернувшись, подал Рузскому две телеграммы и спокойным голосом попросил отправить их Алексееву и Родзянко.

Вскоре из Петрограда командующему Северным фронтом Рузскому пришло сообщение, что для переговоров с Романовым в Псков направились член Временного Комитета Александр Иванович Гучков и бывший член Государственной Думы Василий Витальевич Шульгин.

Рузский немедленно доложил Романову о предстоящем приезде делегатов.

– Когда они приедут, сразу же приведите их ко мне, – твердо и повелительно обмолвился Романов. – Я не уеду в Могилев, не переговорив с ними.

– Слушаюсь, ваше императорское величество, – ответил Рузский и отправился в специально выделенный для него вагон в царском поезде.

По пути генерал-адъютант предупредил скороходов, чтобы нежданных гостей привели вначале к нему.

Узнав, что император принял решение отречься от престола, свита полная страха кинулась отговаривать государя от трагического шага. Она буквально умоляла Романова изменить свое решение и убедительно просила, чтобы он остановил отправку телеграмм. Кому-то даже сделалось плохо, но Ники был неумолим. Колебания в душе государя решились в пользу тех, кто добивался его отставки. На лице Романова отражалось невозможность изменить это решение. Отбившись от свиты, Ники вызвал к себе Сергея Петровича Федорова.

– Скажите мне начистоту, до какого возраста сможет прожить мой сын? – тихо спросил государь.

– Не больше шестнадцати лет, ваше величество, – уверенно ответил профессор медицины.

На бледном лице Романова сбежались страдальческие морщины.

– У Алексея есть шансы прожить долго?

Сергей Петрович сокрушенно развел руками:

– Ваше величество чудес не бывает. Во всем мире не было ни одного случая.

Приветливое лицо Романова опечалилось, профессор снова подтвердил, что врачебная наука бессильна перед наследственной болезнью цесаревича.

– В таком случае мне придется посвятить свою жизнь Алексею, – не глядя на Федорова, сказал Романов.

– Ваше величество, если вы передадите власть вашему сыну при регентстве великого князя Михаила Александровича, то ему придется жить у него, – возразил профессор.

– Мне будет трудно жить без Алексея! – с болью воскликнул Романов

– С этим ничего не поделаешь, ваше величество, – горестно сказал Федоров.

В расширившихся глазах императора появилось выражение отчуждения.

– Я ни за что не отдам его в руки жены моего брата! – вскрикнул Ники, кусая губы от бессилия.

– Тогда вам нужно принять иное решение.

Государь тяжело вздохнул и внимательно поглядел на него.

– У меня еще есть время подумать, – ответил Романов и дрогнувшим голосом добавил. – Можете идти, Сергей Петрович

Когда Федоров оставил императора в одиночестве, государь тяжело опустился в кресло, затем откинулся на мягкую спинку, и в синих глазах Романова заплескалась непереносимая боль. Затем Ники с жалостью посмотрел на портрет цесаревича и его подернутые слезами глаза скрылись под нависшими бровями.

Романов понимал безысходность своего положения, от произошедшего невыносимо стучало в висках. Он страшился быть могильщиком Дома Романовых, но стать виновником гражданской войны для него было еще страшнее.

Неужели наступает трагический конец?

“Ники не сдавайся без боя. Попытай свое счастье в борьбе с предателями. К сожалению, иначе нельзя. Человек должен уметь защищаться”, – убежденно обмолвился Матвей.

– При чем здесь кто кого? Что я могу сделать в этих условиях? – страдальчески крикнул Романов. – Идет большая европейская война. Гражданская война будет самоубийством для России. Я больше не могу взять на себя ни одной капли русской крови. Одной даже мысли об этом боюсь.

Поздним вечером холодный воздух огласил свист паровоза. На стыках рельс простучали железные колеса. На станцию прибыл экстренный паровоз с одним вагоном. В этот час по перрону крутилась легкая поземка и фонари, раскачиваемые ветром, отбрасывали по сторонам то свет, то тени. Окружающие постройки, деревья и вагоны скрыла темнота.

Гучков с Шульгиным выскочили на перрон, пугливо оглянулись по сторонам и увидели ярко высвеченный императорский поезд. Делегаты заметно занервничали, опасаясь за свою жизнь. И вдруг из темноты вырос молчаливый и мрачный флигель-адъютант Анатолий Александрович Мордвинов. Тусклый фонарь осветил побледневшие лица делегатов. Делегаты протянули полковнику свои руки, но тот сделал вид, что ничего не заметил.

Вместо приветствия Мордвинов сердито возвел глаза на нежданных гостей и, задыхаясь от гнева и бессильной злости, приказал:

– Следуйте за мной!

Опустив головы, делегаты покорно двинулись за полковником к поезду с царскими орлами. Мордвинов привел Гучкова с Шульгиным сразу же к Романову, проигнорировав просьбу Рузского. В ярко освященном салоне делегатов поджидали министр императорского двора Владимир Борисович Фредерикс и начальник походной канцелярии Кирилл Анатольевич Нарышкин.

Через непродолжительное время в вагон явился император в нарядной казачьей форме и побледневшие в один миг Гучков с Шульгиным, приняли почтительные позы и кинули руки по швам. Романов мягким жестом руки пригласил их присесть за небольшой столик и присел сам. Одновременно два человека из свиты встали за дверями с разных сторон вагона, чтобы исключить случайное появление ненужных людей.

Нарышкин вынул из широкого кармана блокнот и приготовился вести стенографию. Государь держался прямо, собрав всю волю в один комок, чтобы не поддаться слабости. Не скрывая своего презрения к собеседникам, Романов внимательно оглядел их и спокойно прикурил папиросу.

Государь почувствовал за собой внутреннюю правоту и силу. Его побледневшее лицо приняло властное выражение. Стараясь сидеть неподвижно, он сохранял спокойствие и непринужденность. Заметив пристальный взгляд царя, делегаты смешались. Короткое молчаливое единоборство закончилось в пользу Ники.

Не меняясь в лице, Романов оставался собранным, и лишь пульсирующая вена на виске выдавала в нем сильное внутреннее волнение. Ничего не заметив, Гучков с Шульгиным были поражены его внешним спокойствием. Недолгое молчание государя показалось делегатам таким грозным, что они сдали и обмякли. Ники продолжил смотреть на них испытующе и без тени улыбки. Делегаты почувствовали себя неуютно под строгим взглядом Романова. Стало так тихо, что в ушах зазвенело.

– Цель вашего визита, господа?

Государь постарался придать голосу, как можно больше повелительности и строгости. Делегаты к этому времени уже поняли, что после согласия царя отречься от престола они могут вести с ним прямой разговор. Однако Романов не был куском глины, из которого можно было лепить что угодно.

Гучков вжался в спинку кресла и неуверенным голосом начал говорить о сути дела. Он поведал Ники, что он приехал с членом ГД Шульгиным, чтобы доложить Романову о том, что произошло в Петрограде за последние дни и посоветоваться, как теперь всем сторонам конфликта выйти из создавшегося положения. В конце речи Гучков сказал, что если народ считает, что тяжелая ситуация в стране возникла по вине верховной власти, то тогда нужно издать какой-нибудь акт, чтобы успокоить Россию. Закончив говорить, Гучков искоса взглянул на Романова, чтобы прочесть на его лице хоть что-нибудь.

Матвей Васильев усмехнулся про себя. Как будто не было до этого времени убийства царя Александра II и многих царских служащих. Молодой человек c недовольством покачал головой: – “Разве никаких действий по дестабилизации верховной власти с другой стороны не было?”

Неожиданно в вагон, поигрывая снятыми очками, ввалился недовольный Рузский. Он склонился над Шульгиным, что-то ему прошептал и тихо присел в сторонке. Генерал молчал и щурясь смотрел вокруг себя. Его лицо было напряженным, он будто думал о чем-то неразрешимом. Выпятив грудь, генерал-адъютант постарался быть строгим и сосредоточенным. Он сидел, вытянув шею, словно что-то напряженно выжидая.

Опасливо поглядывая на государя, Гучков видимо еще толком не зная, чем все может обернуться и насколько это будет трудно, когда придет пора действовать, продолжил говорить. Он сказал Романову, что прежде, чем принять какое-нибудь решение, ему следует хорошо подумать и помолиться, но решить этот вопрос нужно к завтрашнему дню, потому что в Петрограде от них с нетерпением ждут известий.

Не обратив на Рузского внимания, государь притушил в пепельнице папиросу и прикурил новую. Затем Романов окинул беглым взором делегатов и, отчеканивая каждое слово, ответил, что он уже обдумал этот вопрос и во имя блага, спокойствия и спасения России, царь готов отречься от престола. Но из-за нежелания разлучаться с Алексеем, государь принял решение и за своего сына, поэтому желает передать престол Михаилу Александровичу. В конце переговоров Романов заявил, что делегаты примут его решение и поймут отцовские чувства.

Не изменив спокойного лица, Романов возвел синие глаза на делегатов и те, недоуменно переглянулись, будто он сказал что-то неуместное, хотя Ники четко закончил свою мысль. Не ожидая подобного ответа, Гучков с Шульгиным растерянно закивали тяжелыми головами. Заявление государя застало их врасплох. Они не знали, что им теперь делать. Имеет ли право государь отрекаться от престола за наследника? Но Гучков быстро пришел в себя и ответил, что делегаты охотно разделяют его отцовские чувства и готовы принять его волеизъявление.

Делегаты желали, как можно быстрее перейти от слов к делу. Вытерев обильный пот со лба, Гучков протянул императору заготовленную бумагу. Наклонившись вперед, Шульгин не спускал глаз с царя.

– Мы уже подготовили акт о вашем отречении, его можно прямо сейчас оформить.

Матвей Васильев почувствовал, как его сердце вначале дрогнуло, а затем вновь застучало в привычном ритме, но боль уже распространилась по всему телу.

“Ники не подписывай отречение!?” – мысленно воскликнул Матвей, зная, чем все закончится, но император уже принял твердое решение, и драма семьи Романовых продолжила развиваться по наихудшему сценарию. Васильеву не подвластно было изменить ход истории. Он мог только прошагать вместе с царской семьей на Голгофу.

– Я напишу свой акт, – дрогнувшим от гнева голосом произнес Ники и оторвал сосредоточенный взгляд от бумаги.

Подавив в себе злость, Романов по-прежнему говорил миролюбиво. Правда, он возвысил голос с такой силой, что депутаты, задрожав, невольно привстали. Удивленно приподняв брови, император так презрительно посмотрел на них, что они молча присели. Гучков с Шульгиным опять страшно затрусили. Оказалось, что быть готовым осуществить задуманное и реализовать на деле это абсолютно разные вещи.

Император посуровел лицом, а на бледных щеках заиграл легкий румянец. Он снова посмотрел на депутатов пристальным взглядом и его брови грозно сошлись на переносице. Царь почувствовал, что жизнь начала отворачиваться от него. Но Ники многое повидал в жизни, поэтому знал, как владеть собой. Он понимал, что в сей час решается его судьба, судьба семьи и судьба государства.

– Однако вместе с этим я должен быть уверен, что вы подумали о том, что мое отречение от престола не приведет страну к катастрофе. Вы понимаете, что теперь ответственность за судьбу народов России ляжет на вас?

Романов постарался придать своему гордому голосу большей властности. Это был тот миг, когда у него сами собой сжались кулаки. Ники все знал об их способностях, поэтому смело ринулся в неизвестный мир борьбы.

– Я могу вас твердо заверить, что все пройдет мирно, – с лихорадочной дрожью обмолвился Гучков, так и не преодолев робость перед царем.

– А если казаки поднимут бунт против вашей власти? – с тревогой в голосе спросил Романов, но Гучков с Шульгиным восприняли его рассудительный тон по-своему.

Делегаты испуганно взглянули на государя.

– Мы думаем, что ничего не случится, потому что казаки полностью поддержали новую власть, – с уверенностью в голосе ответил Гучков.

Романов выслушал его ответ с тупой болью в сердце и еле сдержался, чтобы не ответить резко.

– Вы находитесь в заблуждении, поэтому я говорю с вами, как с глухими. Своими непродуманными действиями вы можете ввергнуть страну в страшный хаос. Вспомните о Боге, не берите грех на душу, – подчеркнуто спокойно сказал Ники.

Гучков хотел что-то возразить Романову, когда он говорил, но Ники еще больше возвысил голос и тот вынужден был замолчать. Холодный и строгий тон государя поразил депутатов.

Глубоко затянувшись, Романов выпустил дым, потом придавил папиросу в пепельнице и вместе с Фредериксом отправился в вагон-канцелярию, чтобы лично составить Манифест о своей отставке. Через один час император с официальным видом вернулся и подал Гучкову отпечатанный лист. Он бережно взял в руки бумагу и торжественно прочитал про себя.

По просьбе делегатов Романов подготовил еще несколько важных бумаг: последними указами император уволил прежний состав Совета министров, назначил новым председателем правительства князя Львова и утвердил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича.

Гучков, не спуская глаз, смотрел на Романова. Нахмурив глаза на серьезном лице, государь после недолгого оформления протянул подписанные бумаги Гучкову.

– Прочтите, – в синих глазах императора блеснуло брезгливое выражение.

Гучков подобострастно просмотрел бумаги и видимо, чтобы узнать дальнейшие планы Романова нерешительно спросил:

– Что вы теперь собираетесь делать, Николай Александрович?

Ники невидящими глазами из-под надвинутых бровей скользнул по делегатам из столицы. Он испытывал самые разные чувства, у него внутри словно что-то надломилось. Прежде, чем ответить Романов бросил взгляд на темный лик Спасителя.

– Поеду в Могилев, чтобы проститься с войсками и повидаться со своей матушкой, а потом вернусь к своей жене и детям, – ответил Романов и у него мучительно сжалось сердце.

Шульгин, не скрывая своего торжества, нетерпеливо высказал послесловие. Ему явно не терпелось вставить свое слово в дискуссию, чтобы его труд не пропал даром.

– Ах, ваше величество, если бы вы раньше задумались, то всего этого не случилось бы, – внушительно промолвил Шульгин и сморщился, как будто от яркого солнца.

Бывший царь резко поднял голову и посмотрел на него с такой ненавистью, что тот на мгновение растерялся и уставился на него, как будто не понимая. В его голове возникло столько мыслей, что все перепуталось, но скоро на лице Шульгина появилось невинное выражение.

– Вы думаете, обошлось бы? – о чем-то глубоко задумавшись, недоуменно спросил Романов, и в его глазах выросло такое отвращение и презрение, что депутаты невольно опустили глаза вниз.

Напоследок лицо государя вспыхнуло, но больше он ничего не сказал. Стараясь заглушить в себе если не гнев, то раздражение, Ники беззвучно шевеля губами, прочитал короткую молитву. И хотя его лицо крупных морщинках не просматривалось в сумраке, но оно было слишком серьезным. В то же время его взгляд выглядел печальным и тревожным. Ники охватило чувство тревоги за свою судьбу, хотя он не был из тех, кто зубами цеплялся за жизнь.