Сибирская кровь

Всего под наблюдением центральной власти крымские большевики к 1922 году «переварили» до ста пятидесяти тысяч человек, население многих сел исчезло полностью. Причем исследователи тех событий особо выделяют массовые расправы советских войск и карательных органов над врачами, всем медицинским персоналом госпиталей, с ранеными военными и сотрудниками Красного Креста. Многие жители Крыма прошли еще и через организованные большевиками на его территории концлагеря, в которых заключенные подвергались систематическим издевательствам тюремщиков, унизительным процедурам и пыткам.

При подавлении крестьянского восстания в Тамбовской губернии под руководством Александра Степановича Антонова большевики расстреляли в июне 1921 года в старинном селе Паревка Кирсановского уезда до ста двадцати шести заложников – женщин, стариков и детей. Впоследствии это преступление, как и множество других, советская власть приписала «бандитам». В борьбе с повстанцами и их сторонниками применялось химическое оружие[350], уничтожение огнем целых деревень. Согласно приказу Полномочной комиссии ВЦИК от 11 июня 1921 года, в случае укрывательства оружия или «бандитов» следовало расстреливать на месте без суда «старших работников в семье». Под такой же расстрел подпадали и граждане, отказывающиеся называть свое имя.

Так что тогда в России шла не просто идеологическая борьба, в которой физическое уничтожение противников неуместно, а смертельная битва за выживаемость личности, семейств, всего государства. От того, куда качнется, чья возьмет, зависел и будущий уклад жизни трудолюбивых сибирских крестьян: вернется в регион привычный и добрый мир, либо все подчинится разрушительной воле большевиков.

Вот и делал Адриан Григорьевич Черепанов то, что в его силах, для очистки родной земли от большевистской скверны. Воевал люто, зло против лютого зла. Не отставала от него и его отважная жена-соратница Анна Прокопьевна. Говорили, что она еще и мстила за своих расстрелянных братьев[351]. Однако называть ее кровожадной и ставить в один ряд с Розалией Землячкой и другими большевистскими уродками, как это сделано, например, в статьях «Анна Черепанова: “атаманша-упырь” Гражданской войны» и «Пять главных фурий Гражданской войны в России: идейных и беспощадных»204, безумно. Те не вели партизанскую войну в смертельной опасности и в окружении значительно превосходящего по численности вооруженного врага. Они хладнокровно проводили на подотчетным им территориям массовые расстрелы жителей и топили баржи, заполненные пленными русскими офицерами, доверившимися обещаниям новой власти и не покинувшими Родину.

Та же Землячка, проведя в конце 1920 года – начале 1921 года менее трех месяцев в Крыму комиссаром с особыми полномочиями, хозяйничала так, что Черное море покраснело от крови. За период ее полномочий было казнено девяносто шесть тысяч человек, и, по свидетельству очевидцев, «окраины города Симферополя были полны зловония от разлагающихся трупов расстрелянных, которых даже не закапывали в землю… Курсанты кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать камнями золотые зубы изо рта казненных». Вероятно, именно за такие «заслуги в деле политического воспитания и повышения боеспособности частей Красной армии» Розалия Землячка была в 1921 году награждена высшим в то время орденом Красного Знамени и стала первой женщиной, удостоенной той награды.

Ведь будь у какой-нибудь очередной «землячки» в тогдашнем Верхоленском уезде полномочия на уничтожение стольких же соотечественников, как в Крыму, и теми же по-большевистски ударными темпами, уезд превратился бы за три месяца в безжизненную пустыню. И население Качугского района составляло бы сегодня не нынешнюю всего лишь четверть от загубленного Розалией Землячкой числа крымчан, а его не стало бы вовсе. Между тем, прах верной и видной большевички Розалии Самойловны Землячки, обожествлявшей Ленина, все еще покоится с почетом в стене московского Кремля.

А вот победи в войне с большевиками Адриан Григорьевич Черепанов со своими последователями, он не только был бы высоко ценим в здешних краях, как, скажем, Чапаев в СССР, но и не было повода называть его малую Родину «краем заброшенных деревень», а большую – «Верхней Вольтой с ракетами». Однако он оказался всего лишь одним из очень немногих, кто осмелился в 1918–1922 годах драться на верхнеленской земле за правду. Другие же бездеятельно наблюдали. И потому тогда победило зло.

Но борьба и жертвы Адриана Григорьевича Черепанова с соратниками вовсе не оказались напрасны. Они проредили гряду самых рьяных и потому наиболее опасных для жителей Верхнеленья и всей иркутской земли большевиков. К тому же вооруженные крестьянские восстания в Сибири и по всей стране заставили советскую власть смягчить свою политику и не загубить в начале 1920-х годов частное крестьянское хозяйство окончательно. А это спасло от голодной смерти миллионы россиян.

Загубленная Иока, она же – Анна

Не сумев дотянуться до Адриана Григорьевича Черепанова, советская власть расправилась с его дочерью. Об этом я узнал, когда проверил верность одной своей догадки. А она возникла из приведенного в списке «Жертвы политического террора в СССР» перечня незаконно репрессированных под фамилией Черепановы (таковых по всей стране оказалось больше тысячи). И среди них со ссылкой на «Книгу памяти Республики Карелия» приведена Иока Андриановна Асида-Черепанова. Она родилась в 1893 году в селе Картухай, беспартийная, заключенная, врач, жена секретаря японского консульства; проживала: Карельская АССР, Медвежьегорский район, Беломорско-Балтийский канал; арестована 20 сентября 1937 года, обвинена по статье 58-6 УК РСФСР и приговорена 20 сентября 1937 года Тройкой при НКВД Карельской АССР к расстрелу; расстреляна 1 октября 1937 года, место захоронения – окрестности города Кемь[352]. А на интернет-портале санкт-петербургского Центра «Возвращенные имена» об Иоке Асида-Черепановой говорится еще и как о ранее проживавшей в Ленинграде на набережной реки Фонтанки главвраче 3-го пункта охраны здоровья детей и подростков.

Оказывается, ее первый арест состоялся 9 декабря 1933 года с осуждением Тройкой полномочного представительства Объединенного государственного политического управления в Ленинградском военном округе на пять лет исправительно-трудовых лагерей по той же статье 58-6 «Шпионаж, то есть передача, похищение или собирание с целью передачи информации, являющихся государственной тайной…».

Судя по ее отчеству, году и месту рождения, Иока Андриановна вполне могла статься рожденной 22 января 1893 года Анной, дочерью Адриана Григорьевича Черепанова, организовавшего в Верхоленском уезде антисоветский мятеж. Так и вышло: управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по г. Санкт-Петербургу и Республике Карелия, Верховный суд Республики Карелия мою догадку подтвердили, любезно предоставив копии анкеты, протокола допроса арестованной Иоки Андриановны Асида-Черепановой и судебного постановления о ее реабилитации.

Она действительно была медиком: закончила в 1919 году Харьковский медицинский институт по специальности врач-гинеколог и физиотерапевт. Действительно имела постоянное место жительства в Ленинграде на Фонтанке и еще одно – на проспекте 25-го Октября. Действительно была назначена главврачом, но непосредственно накануне, за полмесяца до ареста. И муж у нее был, однако не японского подданства, а вполне себе советского – Алексей Тимофеевич Васильев. Позднее я нашел и его имя-отчество среди незаконно репрессированных, но не тех почти восьми тысяч Васильевых, что приведены в списке «Жертвы политического террора в СССР», а у Центра «Возвращенные имена». Он – 1902 года рождения из г. Демянска Новгородской губернии, член ВКП(б) в 1924–1933 годах, юрисконсульт треста столовых Дзержинского района г. Ленинграда был арестован 14 февраля 1938 года и по приговору Особой тройки Управления НКВД по Ленинградскому округу, по статье 58-6 УК РСФСР расстрелян в Ленинграде 17 октября того же года.

При заполнении анкеты арестованного и в ходе состоявшегося 10 декабря 1933 года допроса по уголовному делу за № П-47534 Иока Андриановна перечислила среди близких двоих своих сестер, занизив возраст каждой из них на три года. Причем, ту, что постарше, она назвала Инной под фамилией Николаева, а самую младшую верно – Варварой Андриановной Черепановой[353]. Из чего, похоже, стоит сделать вывод, что, по примеру своего отца и его второй жены, две Анны подделали личные документы изменением собственных имен на Иоку и Инну. И еще младшая Анна исправила свой год рождения с 1895 на 1898, а Варвара – с 1901 на 1904. Это было сделать легко, чтобы не попасться чекистам как дочерям «бандита».

Вероятно, такая конспирация сработала, спасла всех сестер от «привязки» к отцу, ведь реальное имя Анны Адриановны так в материалах дела и не появилось, а Инна Николаева и Варвара Черепанова в опубликованных списках репрессированных не числятся. Наверняка помогло им тогда и то, что следователи не сделали запрос по месту их рождения и поверили в отсутствие сведений о родителях. Значит, недаром Иока заявила, что проживала в Картухае с родителями в доме из пяти комнат лишь до 1911 года, пока не закончила три класса приходской школы, а затем якобы бежала из дома в Иркутск. Будто бы она училась в иркутской гимназии на собственные деньги, «зарабатывала в качестве продавца и прислуги в одной частной лавочке». Потом, в 1914 году, поехала для продолжения учебы в Харьков на средства своего жениха Хохлова (хотя неужто ему не интереснее было оставить двадцатилетнюю невесту с собой в Иркутске, чем направить ее за несколько тысяч верст к разворачивающимся событиям мировой войны?). А в период оккупации Украины Германией она вместе с подругой Клавдией Соловьевой перебралась во Владивосток, имея на руках документ Сибирского землячества о командировании в Японию с научными целями. И будто бы даже не знала, «каким путем был изготовлен этот документ». Во Владивостоке она прожила до 1920 года – «работала врачом, а затем вместе с мужем-коммунистом Филатовым Василием Александровичем бежала от чехов в Иркутск и Петропавловск». В конце 1921 года «разошлась с Филатовым и выехала в Евпаторию с сестрой Варварой, где работала в течение года старшим врачом Школы комсостава. Затем около года заведовала Санаторием военных ВУЗов». В 1923 году переехала в Ленинград, в 1928–1929 годах была в Германии, а в 1930–1931 годах, по приглашению сталинобадского наркомздрава, – в экспедиции по обследованию населения южной части Таджикистана.

Протокол о втором и, вероятно, последнем допросе Иоки Андриановны датирован спустя более полутора месяцев, 1 февраля 1934 года. Вероятно, в результате «спецмероприятий», она оказалась на том допросе поразговорчивее. Сказала и о ложных данных в анкете, составленной при поступлении на работу врачом в артиллеристскую школу в Евпатории, касательно места рождения («вместо гор. Иркутска я указала гор. Токио, что подтвердила документом, выданным мне Сибирским землячеством в Харькове в 1918 году»), и о своих связях с японцами. Эту связь она якобы стала поддерживать с 1925 или 1926 года в Ленинграде и вплоть до ноября 1933 года выполняла их поручения. Изымала из почтового ящика и пересылала в Киев приходящую на имя секретаря консульства Японии в Одессе Митани почтовую корреспонденцию (в протоколе допроса написано: «не исключена возможность, что корреспонденция носила шпионский характер»), покупала ему в Ленинграде фарфор. Якобы Иока Андриановна еще и сообщала Митане и практиканту Министерства иностранных дел японцу Исида данные о результатах своей экспедиции в Таджикистан, в частности «о настроении населения, о басмачестве, о состоянии дорог, а также показывала фотоснимки, произведенные в приграничных районах Таджикистана».

Ей явно «шили дело» о шпионаже. И для твердого подтверждения ее шпионской деятельности с осознанием ответственности за преступления в заключительной части протокола было даже вписано то, что Иоке Андриановне «одесские консульские сотрудники, в том числе Митани, в случае войны с Советским Союзом предлагали выехать из Одессы на каком-нибудь итальянском пароходе. Жена Митани предлагала выехать из СССР вместе с ними под видом их няни». А будто бы на поставленный самой Иокой перед японцем Исида вопрос о «намерении нелегально бежать в Японию, последний ответил, что лучший способ уехать из СССР, это добиться служебной научной командировки».

В том протоколе кемто были проставлены двойные кресты у абзацев, текст которых наверняка вошел в обвинительное заключение и зачитывался прокурором в судебном заседании. И целых два таких креста содержал последний, совсем уж по-иезуитски «шедевральный» абзац показаний арестантки: «В 1927 году, по японскому обычаю, я с Митани заключила кровный союз на предмет честного служения его народу. Это обещание было зафиксировано на бумаге, и Митани проколол мне вену и напился моей крови».

Иока Андриановна Асида-Черепанова отбывала назначенное судом наказание в Беломорско-Балтийском исправительно-трудовом лагере НКВД СССР, где работала врачом центрального лазарета. Когда она отсидела в лагере почти четыре года и до ее освобождения оставался лишь один, было сфабриковано очередное дело – за № П-8854 – по обвинению десяти заключенных, выходцев со всего Советского Союза (шести мужчин и четверых женщин), из лагерного лазарета в создании контрреволюционной группы и проведении антисоветской пропаганды. Свидетели утверждали, что «эти лица между собой спаяны, антисоветски настроены … мечтая о скорейшей войне капиталистических фашистских государств с СССР и гибели последнего, мечтая о том, что только в этих случаях представится возможность попасть за границу и вернуться к свободной и счастливой жизни» и «единомышленники собирались в лазарете в один кабинет и рассказывали анекдоты антисоветского характера и возводили клевету на советский строй… больные подходили к дверям и слушали разговоры этих людей».

Самих обвиняемых по делу даже не допрашивали, но всех до единого, включая Иоку Андриановну, через десять дней после скорого приговора расстреляли. Постановлением президиума Верховного суда Карельской АССР от 29 апреля 1959 года № 5/98 все они были реабилитированы. Посмертно.

Мне так и не удалось узнать, когда и отчего у Анны Адриановны Черепановой возникла фамилия Асида и были ли у нее дети и муж – секретарь японского консульства. Но известно, что некоторое время в период после 1912 года в таком консульстве в России работал японец с аналогичной фамилией – Хитоси Асида, ставший в 1948 году премьер-министром Японии. На мои сделанные еще в июне 2016 года запросы в Посольство и Консульство Японии в Российской Федерации о точном времени нахождения Хитоси Асида в России и его семейном положении в те годы ответы не поступили.

Если сведения о смерти Адриана Григорьевича Черепанова в 1936 году верны, то он, по всей вероятности, знал об аресте своей дочери, но не дожил до ее расстрела.

Глава 9

Путь в будущее: от Федора до Федора и дальше

Да простит меня читатель, но в этой главе я вынужденно повторю некоторые метрические сведения о моих предках по мужской линии, чтобы они по каждому фамильному колену были собраны воедино. Приведу здесь также установленные в ходе проведенного исследования события их жизни и жизни их жен. Кое-что сообщу еще о себе и о своих детях, то есть в целом – о двенадцати поколениях Черепановых.

Предки Ивана Федоровича

Ни происхождение, ни точные годы жизни Федора, который наверняка стал первым из Черепановых на верхоленской земле, пока что однозначно не установлены. Имеется лишь документальное свидетельство, что он умер в период между 1722 и 1744 годами как посадский Верхоленского острога. Федор был моим то ли восьмижды прадедом, то ли старшим братом моего семижды прадеда Ивана. Но и в том, и в другом случае я вправе считать его своим предком. Ведь если верна версия о том, что Федор и Иван Черепановы пришли в Верхоленск из Илимска и были потомками казачьих атаманов Богдана и Семена, то тогда Федор заменил малолетнему Ивану его рано умершего отца.

Федор совершенно точно застал эпохи царствования на Руси Ивана Алексеевича Романова и его брата Петра (впоследствии императора Петра I), а также, возможно, вдовы, внука, племянницы, внучатого племянника и младшей дочери Петра I – Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Ивана VI. Это был тот период, когда уже завершилось активное присоединение к Руси сибирских территорий, прекратилось сопротивление ему местных племен и русские переселенцы обустраивали прежде военизированные для сбора дани остроги на мирный лад, главным делом поднимали пашню. И если посадский Федор Черепанов купечествовал, то торговал, скорее всего, зерном. И такая торговля – к примеру, организация по реке Лене и ее притокам поставок зерна с плодородных верхнеленских земель на север, в Якутию[354], – была выгодной и интересной всем ее участникам.

У Федора имелся сын или брат Иван, взявший в жены дочь казака Мавру Тимофеевну Тюменцову, и дочь или сестра Пелагея, чей муж Яков Толмачев был верхоленским казаком, а после своей отставки – разночинцем. Все восемь ставших известными при моем исследовании детей Ивана и Пелагеи (пятеро от Ивана, трое – от Пелагеи) родились в период между 1727 и 1740 годами, и в зависимости от того, когда Федор умер, у него была возможность подержать на руках чуть ли не каждого из них, либо такой возможности не было вовсе.

Иван Федорович и Мавра Тимофеевна

Мой семижды прадед Иван Федорович[355] Черепанов родился в 1690 или 1691 году и умер в Верхоленске в декабре 1778 года восьмидесятисемилетним старцем, став самым долгоживущим из моих предков по отцовской линии, чьи годы рождения и смерти мне известны. Значит, он был во главе доросшей до меня фамильной ветви на протяжении отрезка времени длиной от тридцати четырех до восьмидесяти двух лет (в зависимости от того, когда именно в период с 1722 до 1744 годов умер Федор и был ли он его отцом, либо его отец – казачий атаман и приказчик Киренского острога Семен Богданович Черепанов) и захватил эпохи правления в России императрицы Елизаветы Петровны (может, и несколько предыдущих ей российских императоров), ее племянника Петра III и вдовы этого племянника Екатерины II. Иван Федорович долго числился в Верхоленском остроге посадским (купцом), а в записи о смерти – мещанином.

Мавра Тимофеевна, дочь казака Тимофея Тюменцова, – скорее всего, вторая жена Ивана Федоровича и моя семижды прабабушка, родилась около 1703 года и была примерно на двенадцать лет младше мужа. Дата ее смерти осталась неизвестной, но она точно пришлась на период после 1762 года.

От Ивана и Мавры рождены пятеро детей, имевших собственные семьи. Самый старший из них – Григорий женился на дочери разночинца (бывшего казака) Анисии Ивановне Нечаевской; средние – две дочери Матроны – вышли замуж за разночинца Андрея Андреевича Падерина и купца Якова Саввича Дорофеева; и младшие – два сына Ивана – взяли в жены дочь верхоленского казака Марфу Ивановну Кистеневу (а после ее смерти – Евдокию Яковлевну, вероятно, иркутянку Кобышеву) и крестьянскую дочь из Бирюльской слободы Матрону Яковлевну Силину.

Установлены имена тридцати трех внуков и внучек Ивана Федоровича и Мавры Тимофеевны, родившихся под фамилией Черепановых (их двадцать семь) и под фамилиями Дорофеевых и Падериных в семьях Матрон (шестеро). Из них, как минимум, семнадцать завели собственные семьи. Иван Федорович дожил до рождения своих не менее чем семерых правнуков и правнучек.

Григорий Иванович и Анисия Ивановна

Мой шестижды прадед Григорий Иванович, старший из известных сыновей Ивана Федоровича Черепанова, родился в 1724 или 1725 году и умер в Верхоленском остроге в июне 1792 года, прожив примерно шестьдесят семь лет, на двадцать меньше своего отца. Поэтому и возглавлял он фамильную ветвь всего тринадцать с половиной лет в период правления в России императрицы Екатерины II. Так же, как и его отец, Григорий Иванович числился посадским (купцом), а в записи о смерти – мещанином. В период проведения третьей ревизии в Верхоленском остроге его подпись удостоверяла подлинность ревизских сказок более четверти посадских семей, что предполагает высокое общественное доверие к нему, грамотность или занимаемую им в то время значимую должность.

Его женой была Анисия, родившаяся около 1727 года в семье разночинца (до отставки – казака) Ивана Саввича Нечаевского и Пелагеи, дочери казака Ивана Козлова. Прожила она около семидесяти четырех лет, и дата регистрации ее смерти (отпевания) пришлась на 1 июня 1801 года, через три месяца после почти всеобщего перехода верхоленских Черепановых из мещан в крестьянское сословие.

Известны имена троих сыновей и троих дочерей Григория и Анисии. Это их первенец Зиновий, названный, вероятно, в честь старшего брата его бабушки Мавры и взявший в жены Акулину Никифоровну, чье происхождение не установлено; Иван (о нем и его жене будет подробно рассказано в следующем разделе); Анастасия и Анна, отданные взамужество иркутскому цеховому Федору Федоровичу Летосторонцеву и канцеляристу Василию Петрову; Никифор, чьей женой была дочь верхоленского купца Ефимия Ивановна Шеметова; Татьяна, вышедшая замуж за балаганского купца Андрея Колмогорова.

Из установленных двадцати двух внуков и семнадцати внучек по линиям сыновей Григория и Анисии пятнадцать завели свои семьи, шестнадцать умерли детьми, а трое совершеннолетних внуков – холостыми (включая перебравшегося в Иркутск Петра). Также не вышла замуж и умерла в восемьдесят два «от дряхлости» их внучка Мария. Судьбы еще двух внучек и двух внуков остались невыясненными.

Григорий Иванович Черепанов успел дожить только до одной своей правнучки и одного правнука, а Анисия Ивановна – до не менее восьми.

Иван Григорьевич и Вера Никитична

Мой пятижды прадед Иван Григорьевич был рожден в 1750 или 1751 году и стал вторым по старшинству сыном Григория и Анисии Черепановых. Он возглавлял фамильную ветвь на протяжении всего двенадцати с половиной лет, на год меньше своего отца, в период правления в Российской империи Екатерины II, ее сына Павла I и внука Николая I. При нем большинство верхоленских Черепановых стали крестьянами, включая всех его сыновей, кроме мещан Григория и Льва. Сам же Иван Григорьевич основной период своей жизни числился посадским, купцом и мещанином, а умер крестьянином в Верхоленском остроге или в расположенном рядом с ним поселении Кутурхай в самом конце 1804 года «от старости» в возрасте всего пятидесяти трех – пятидесяти четырех лет.

Над ответом на вопрос, кто была женой Ивана Григорьевича, мне пришлось долго поработать. Ведь, в отличие от жен его отца и деда, она не перечислена в 1762 году в сказках третьей ревизии и, в отличие от жен его потомков, не попала в сохранившиеся с 1773 года записи верхнеленских церквей о бракосочетаниях. Однако Верхоленская Воскресенская церковь в 1778–1804 годах называла восприемницей нескольких детей последовательно жену купца, мещанина и крестьянина Ивана Черепанова, а в 1806–1815 годах – уже его вдову Веру Никитичну[356]. А по тем же метрикам известно, что в период между 1804 и 1806 годами среди верхоленских православных умер лишь один Иван Черепанов – тот, кто с отчеством Григорьевич. Прежде выяснились и имена жен двух других Иванов Черепановых – Ивана большого (сначала Марфа Ивановна, затем – Евдокия Яковлевна) и Ивана малого (Матрона Яковлевна). Поэтому размышление об имени-отчестве жены Ивана Григорьевича Черепанова у меня много времени не отняло. Но вот на разгадку ее происхождения я потратил уйму сил.

Следуя из того, что в метрике от 12 сентября 1824 года о «натуральной» смерти в Кутурхае вдовы Веры Никитичны говорится о ее возрасте в семьдесят лет, она была около 1754 года рождения и, если появилась на свет в Верхоленском остроге, то обязательно должна бы попасть в его третьи ревизские сказки как дочь какого-либо Никиты. В составленном мною списке жителей Верхоленского острога 1722–1763 годов среди них нашлось целых два десятка Никит, но ни у одного из них не было дочери Веры. Да и во всем остроге в те годы жила лишь одна Вера – дочь казака Ивана Толмачева, около 1743 года рождения, вышедшая замуж за Степана Мишарина из Илимска[357]. Значит, моя пятижды прабабушка Вера Никитична была взята взамужество не из Верхоленска. Тогда откуда?

В поисках я внимательно пролистал все ангинские, бирюльские, качинские и манзурские ревизские сказки и обнаружил в них множество Никит, у двух десятков которых возраст позволял иметь детей, рожденных примерно в те же годы, что и «моя» Вера Никитична. Однако ни в одной их семье также не было дочерей с именем Вера. Та же картина – с ревизскими сказками ближайшей к Верхоленску Тутурской слободы205.

Следующим этапом я приступил было к изучению многих сотен страниц материалов ревизий по Илимску и другим иркутским слободам, но мне пришла в голову идея еще раз и повнимательней присмотреться к метрическим записям о восприемниках детей Ивана Григорьевича и Веры Никитичны. И мне вновь уникально повезло: при рождении в 1775 году их первенца Татьяны ее восприемниками были названы Федор Дорофеев, двоюродный брат Ивана Григорьевича, и девица Екатерина, дочь иркутского посадского Никиты Куроптева. Понятно, что Екатерина – близкая родственница кого-то из родителей, иначе с чего это вдруг девушку из столичного Иркутска занесло за сотни верст в Верхоленск крестить чужого ребенка. А ее отец Никита, часом, не отец ли и Веры?