Планета Крампус. Роман

А в другом месте он уже разговаривал с Розой Карповной:

– У нас этих ведер должно быть… В каждом вагоне. Надо их все сюда. И побыстрее.

– Товарищ младший сержант, выделите двух-трех бойцов, – обратился он к Алексею, – сейчас Роза Карповна организует ведра.

Махота все еще лазил по болотным кочкам в поисках воды. Почва была зыбкая, но открытой воды не попадалось. И все-таки он услышал робкое журчание ручейка. Он обнаружил его среди осоки и камышовых зарослей. «Если чуть расширить, – прикидывал он, – то можно будет черпать…».

И Махота побежал к поезду, чтобы доложить младшему сержанту о результате своих поисков. И решить вопрос с лопатой.

Алексей, после доклада Махоты решил сам с ним сходить к источнику. Прикинув на глаз, что ведра доставлять до тендера далековато, он решил переговорить с машинистом, можно ли сдать локомотив метров на сто двадцать назад.

– Значит так, рядовой Махота. Я пошел к паровозу, потолкую с машинистом, а ты командуй тут. Расширяй, углубляй и укрепляй. И возьми кого-нибудь себе в помощники. Дружками-то еще не обзавелся?

Вскоре паровоз был поставлен напротив источника. От кромки ручейка в болоте до локомотива протянулась живая цепочка из бойцов и медперсонала поезда, по которой и шли ведра с зачерпнутой в ручье водой. Первые передавались скоро и энергично. Покачиваясь, переходили из рук в руки по цепочке и достигали паровозной лестницы, возле которой их принимал кочегар Григорий. Он поднимал каждое полученное ведро вверх, в будку, где его уже подхватывал машинист и относил в тендер для передачи своему помощнику. А тот, в свою очередь, опорожнял каждое ведро в горловину бака. Монотонную работу нарушил приблизившийся сзади военный эшелон. Он встал, шумно прогремев сцеплениями. Его платформы занимали танки и артиллерийские орудия. Двери теплушек были широко раздвинуты, и из них заслышались приветливые, бодрые голоса едущих на фронт солдат.

– Привет, славяне! – доносилось из вагонов. – Девушкам мы хоть сейчас готовы помочь. Как, девушки, помощь нужна?

Из головного вагончика спрыгнул капитан и поспешил к руководству санитарного поезда. Майор Гаврилов и лейтенант Одареев стояли у тендера.

– Здравия желаю. Капитан Нестеренко, – козырнув, отрекомендовался подошедший. – Проблемы? – спросил он. – Надолго?

– Лейтенант Одареев, – в ответ отрекомендовался лейтенант.

– Майор Гаврилов, начальник поезда, – вслед за лейтенантом представился майор. Пожали друг другу руки.

– Самолеты, зараза! – ответил капитану лейтенант. – Бак пробили. Вот мужики починили, кивнул он на машиниста и кочегара. Ну, а мы пополняем водные запасы. Благо, какая-то лужа нашлась.

– А это ваша работа? – кивнул капитан на еще дымящиеся останки самолета.

– Ребята долбанули, – с нескрываемой гордостью ответил лейтенант. – Их тут пара резвилась. Ну, одного приголубили.

– Молодцы, гляди! – похвалил капитан. – Надо же! А из какого оружия?

– Кроме винтарей да нескольких автоматов, у нас ничего нет, – признался лейтенант.

– Ну, снайперы! У меня нет слов, – одобрительно воскликнул капитан. Можем ведь!

И тут же спохватился:

– Может, действительно помощь нужна? А то у меня орлы… Им бы вместо разминки…

– Да у нас свои все при месте, притерлись уже к работе… – вежливо отказался лейтенант.

– Ну как знаете. Было бы, как говорится, предложено, – по-доброму смеясь, ответил капитан. – Если что, не стесняйтесь…

– Ну, честь имею. Приятно было познакомиться, – попрощался капитан. Бодро развернулся и легким бегом направился к своему эшелону.

А в последней теплушке – складском вагончике санитарного поезда, куда поместили связанных по рукам Рябова-Жаблина, Кускова-Гриднева и Шкабару под охраной рядового Карташова, исподволь, понемногу развивались драматические события.

Жаблин прекрасно сознавал, что если он не сумеет сейчас «сделать ноги», то впереди ему уже теперь ничего хорошего не светит. Пустят в расход как дважды два. И потому он прикидывал варианты, как ему это сделать половчее, понадежнее и побыстрее.

Карташов сидел в противоположном углу, положив на колени автомат. «Вот служба досталась, – думал он, – то немца стереги… И не устерег ведь. Из-за него сейчас тут кантуюсь. И теперь своих охранять довелось». Он беззлобно смотрел на трех в чем-то провинившихся вояк.

Жаблин прикинул, что шансы слинять отсюда у него неимоверно велики. Во-первых, он не один. У него есть помощники. Правда, Шкабара в их компании с Гридневым пока случайный человек, но он, Жаблин, будет не он, если не сделает Шкабару своим. Во-вторых, у него есть оружие – нож. Эти олухи не удосужились его обшмонать. Но это их беда. А нож у него всегда при себе. Он тут, за голенищем сапога. И в-третьих… А в-третьих – ловкости и хитрости ему не занимать. Короче, все будет на мази.

– Вот б…, ногу свело, – воскликнул Жаблин. – Загнешься тут нахер. Обезножишь. И кому я потом безногий нужен буду. Он зашевелился, запротягивал правую ногу. Потом сделал попытку встать. И ему это удалось. Походил от стенки к стенке, потряс правой ногой, присел раза два.

– Фу, кажись отходит. А я так труханул, – и Жаблин, приседая, стал моститься поплотнее к Гридневу.

Устроившись подле него, шепнул:

– У меня за голенищем… Сделай тихо и незаметно. Разрежь сначала мне…

– Понял, – ответил также тихо Гриднев. И развернувшись, чтобы его руки оказались возле сапог Жаблина, начал действовать. Нож очень скоро оказался у него в руках.

Потом минут десять они сидели спиной к спине. Гриднев осторожно двигал ножом по ремню, крепко опоясавшему руки Жаблина, пока, наконец, не прошептал:

– Все.

Жаблин взял из рук Гриднева нож. «Ну, осталось дело за малым», – произнес он про себя.

– Ну, вот и все, малец, свободен от службы. Навсегда, – вынимая нож из тела Карташова, удовлетворенно произнес Жаблин. И нож, и руки, обагренные кровью, он неожиданно для Шкабары, резкими движениями, вытер об его одежду.

– Ты че? – уставил Шкабара недоуменные глаза на Жаблина. А потом, переведя взгляд на свою окровавленную одежду, продолжил обиженным тоном, – нашел себе тряпку.

– Да ты тряпка и есть, – огрызнулся Жаблин. – Ну че ты заскулил? Захотел здесь остаться, с этим вот? – указал взглядом на лежащего охранника. – Щас устрою.

– А это, – опять же взглядом указал Жаблин на кровавые разводы на одежде Шкабары, – чтобы ты не свинтил от нас и нас не продал. Да не ссы кругами, Виталя, все путем. Как только, так и отмоемся. А пока – вперед. Мотать отсюда надо пока не поздно.

16

Машинист вышел на край площадки паровоза и, сложив руки крестом, дал знак – мол, заканчиваем работу. А стоящим под ним лейтенанту и Алексею еще и крикнул:

– Все, пока хватит. Заканчиваем. Ехать пора.

Алексей, в свою очередь, ободренный лейтенантом, прокричал на всю цепь:

– Достаточно! Всем по вагонам! Ведра с собой!

Посадка заканчивалась, паровоз раздувал пышные пары.

Никто в общем оживлении и посадочной суете и не заметил, как из последнего складского вагона-теплушки соскользнули вниз и подались в сторону три человека. И только через минуту-другую раздался крик:

– Глядите, глядите, а арестованные-то убегают!

И пока лейтенант Одареев и Алексей обратили внимание на этот крик, увидели скоро удаляющиеся фигуры и поняли, кто это может быть, Жаблин, Гриднев и Шкабара были уж далековато от санитарного поезда.

Захлопали им вслед редкие одиночные запоздалые выстрелы догадливых и скорых на принятие решений бойцов, но стреляли уже наугад. Беглецам удалось-таки скрыться в лесу.

– Вот черт, – выругался в сердцах Одареев. – убежали ведь. А охранник-то что же, спит что ли?

И лейтенант, и Алексей скорым шагом, насколько было возможно Алексею, направились к последнему вагону. От воинского эшелона туда же, им навстречу, спешил капитан Нестеренко. Они встретились у вагона-теплушки.

– Та-а-ак! – протянул Одареев, заглянув в глубину вагона. – Вот оно что.

Осмотрев тело лежавшего без признаков жизни Карташова, он огорченно произнес:

– Вот мерзавцы. Убили парня. Значит, у них был еще один нож. Вот ведь… И мы их даже не обыскали перед тем, как сюда отправить. А теперь у них еще и автомат. Эти подонки натворят еще немало бед, – печально заключил Одареев.

Алексея поразило, что убитым оказался не кто иной, как его старый знакомый, совершенно беззлобный, доброй души паренек. Но своих чувств он никому показывать не стал. Только в душе он то ли поклялся, то ли выругался в адрес убийц: «Ну, погодите, сволочи. Придет время – я вас достану».

– Дезертиры, убийцы, бандиты, – дал короткое объяснение капитану Нестеренко выбирающийся из вагона лейтенант. – А ведь я знал, что они матерые преступники, но понадеялся… Эх!

«И перед девушкой теперь олухом выгляжу, – с неприятным осадком в душе подумал Одареев. – Обнадежил человека – не уйдут от справедливого наказания… А вот и ушли. И по моей вине».

Лейтенант повернулся к Алексею и предложил:

– Надо бы парня здесь похоронить. Выбрать подходящее место.

– Кстати, товарищ лейтенант, – напомнил Алексей, – у нас же еще девушка убитая.

– Верно ведь, – согласился лейтенант. – Надо с майором согласовать этот вопрос и похоронить обоих.

– Понял, товарищ лейтенант, – козырнул Алексей. – Сейчас организую.

Скоро церемония похорон бойца Николая Карташова и медсестры Ани Ивановой была завершена. Ирина Игнатьева, постояв над могилами погибших, покинула их с тяжелыми мыслями. По поводу их гибели она глубоко скорбела. И в то же время, все более утверждалась в мысли, что кровавых преступников необходимо как можно скорее уничтожить. И это ей надо сделать, не полагаясь ни на кого, чтобы точно видеть и твердо знать, что их больше нет на этой земле и они больше никому не принесут смертельного вреда. В этом она здесь поклялась себе самой.

17

Лейтенант Одареев заскочил в вагон, когда поезд только-только тронулся. Алексей, выждав, пока лейтенант освоится, разместится, да и просто расслабится, доложил, что четверых бойцов он направил к майору Гаврилову.

– Вагон горелый починить насколько возможно. Ну и просто… мужские руки там лишними не будут, – закончил доклад Алексей.

– Молодец, младший сержант, – похвалил его лейтенант. – Все сделал правильно.

Поезд катился как прежде, ровно постукивая колесами на стыках. Вагон слегка покачивало, что-то где-то поскрипывало, постукивало… И эти шумы ничуть не раздражали. А напротив, создавали некоторый уют, такую атмосферу, от которой у пассажиров воцаряются покой и умиротворение.

День прошел незаметно в заботах и хлопотах. Утомленное за день солнце, очертив свой круг по небосводу, неуклонно опускалось к горизонту. Трепетный ветерок, проникающий в створ дверей и в щели вагона, взамен дневного зноя приносил мягкую вечернюю прохладу. Поезд шел вперед. Поезд приближался к фронту.

Старый локомотив                              раздувает седые усищи.Через разъезды,                           станции и полустанки,прилагая последние силищи,                                напрягаясь еще и еще,катит, тянет на фронт                             снаряды, орудия, танки…Стучат колеса,                        одолевая за верстой версту.И уже кажется, что невмоготу.                                  Но поезд идет и идет,идет и идет,                    идет и идет…Тук-тук-тук,                     тук-тук-тук…Ту-ту-у-у-у-у…

Огрызком химического карандаша записал в своей уже изрядно потрепанной тетрадке Алексей.

В санитарной части поезда, в пассажирских вагонах, приспособленных для перевозки раненых, медперсонал был обременен своими заботами. Здесь покоя и умиротворения не было.

Майор Гаврилов с Людмилой Санной сидели в купе и обсуждали детали и подробности минувшего дня.

– А я за вас так переживал, – слегка хмельным голоском признавался старшей операционной сестре майор. – Жалко Анечку… Ух, как жалко! И солдатика того, которого похоронили… Такого молодого… Давайте помянем их. Еще раз, Людмила Санна. Я вас прошу.

Майор наполнил мензурку Людмилы Александровны разведенным спиртом.

– Царство им небесное. И наша любовь. И наша им вечная память…. Пьем, Людмила Санна, не чокаясь…

Людмила Александровна и слушала майора Гаврилова, и не слышала. Она хоть и сидела рядом с ним, но мысли ее были далеко.

– Господи, да как же я матери-то ее… – и Людмила Александ ровна заливалась слезами. Вытирала глаза и нос платком, шумно сморкалась.

– А давай помянем нашего светлого человечка… Ведь так-к-кая молодая! Так-к-кая она у нас была… И паренек… молодюстенький. Ведь такая бы пара оказалась! Ведь могла бы быть пара, Людмила Санна?

И майор Гаврилов, находя уважительный повод и подходящий предлог, не мог себе отказать в удовольствии принять лишнюю рюмку.

В третьем с головы поезда вагоне, что поврежден был при немецком налете, бойцы, которых направил сюда Алексей, выполняли поручения и просьбы начальства и сотрудников санитарного поезда.

– Надо решить главную задачу, – преградить доступ встречного ветра и дыма от паровоза в окна. А как? – рассуждал Махота. – Да хоть одеялами, хоть матрасами надо затыкать. Лишь бы не дуло. Ничего другого я больше здесь не вижу.

– Дак и их как-то крепить надо. Просто так-то не воткнешь. Сдует, сорвет все к едрене фене, – подключился другой боец.

Ветер беспрепятственно гулял по вагону, залетал в разбитые окна. Трепетали занавески, задирались края заправленных постелей, в дальний угол ветром унесло полотенце, которое скрутилось, как котенок, в комок и лежало себе тихо.

– Эх, ну хоть реечек пару, гвоздиков бы горсточку, – размечтался третий боец.

– Ну че разнылись. Поезд большой. Надо сходить и пошукать. Реечек, значит, реечек. Будут реечки. Гвоздиков – будут гвоздики. Чего ныть – то, – высказался четвертый.

– Ну так и иди, пошукай, – предложил кто-то.

– Ну так и пойду, – согласился четвертый.

– Так чего же ты стоишь? Иди, шукай.

– И пошел.

И четвертый боец, поправив гимнастерку, направился к выходу.

Он вернулся минут через двадцать. В одной руке он держал деревянный ящик, какие бывают у мастеровых людей – столяров, плотников, можжет, слесарей-сантехников… Здесь сложены самые разные инструменты: молотки, плоскогубцы, стамески, отвертки, складные метры, мотки изоляционных лент… Да черт-те что, но важное и необходимое для любого ремонта, на любой случай жизни. А в другой руке – редкий пучок каких-то палок.

– Вот, – с трудом поднял он ящик на высоту груди, – инструменты есть. Нашел! И рейки… Вот они.

– Ну, ты молоток! – с одобрением воскликнул Махота. – Вот это дело.

Работа по закрытию окон благополучно продолжилась. Окна были надежно завешены старыми простынями и одеялами. Обгорелые лавки – отскоблены и вычищены мужскими руками.

А за завешенными окнами незаметно опустилась ночь. Редко где из-за набежавших к вечеру туч пробивался свет звезд. Поезд шел через чернильную темноту этой ночи, освещая прожектором бегущие вперед рельсы. И эти рельсы безошибочно указывали направление. Они вели поезд к Русьве.

За окнами поезда по раздольному пространству гулял ветер. Он был то попутным, облегчающим движение путников, шествующих по путям-дорогам войны, то встречным, дующим в лицо, залепляющим глаза дождем и пылью, проникающим за шиворот гимнастерок и шинелей, чинящим препятствия и неудобства. Ветрам было широко, свободно и раздольно на российских просторах.

Ветры военного времени… Сколько они поднимали, подхватывали и увлекали с собой человеческих судеб. Они дули без конца и без края. Они дули, не зная покоя. Они несли с собой запахи пороха, гари, беды. Они не способны были истребить запахи скорби, печали и отчаяния.

Это были ветры суровой, беспощадной, нескончаемой войны.

18

Паровоз, пыхтя и отдуваясь, тащил санитарный состав в тупик. Он, несмотря на передряги, все-таки прибыл в Русьву. Этот населенный пункт, возможно, и не отмечен на больших серьезных картах нашей великой страны. Его многочисленные, главным образом – низкорослые, чаще – деревянные домишки пораскинулись с обеих сторон разветвленной сети железнодорожных путей.

В Русьве есть все для обеспечения паровозов и паровозных бригад самым необходимым для дальнейшего следования. Над рабочим железнодорожным поселком возвышается, притулясь к самому краешку путей, каменное сооружение – водонапорная башня, из которой наполняются водой до отказа баки паровозных тендеров. Подле деревянного одноэтажного вокзальчика протянулось неровное пространство, испещренное колеями телег и машин, – привокзальная площадь, где среди торговых точек притулилась дешевая гостиница, коей нередко пользуются прибывающие и задерживающиеся на некоторое время в Русьве железнодорожники, редкие командированные специалисты и просто гости Русьвы.

Кроме прочего, в отдалении от привокзальных достопримечательностей располагается паровозное депо, где ремонтируются поизносившиеся паровозы. И это все – богатое железнодорожное хозяйство Русьвы, не считая штабелей старых и новых просмоленных шпал, штабелей рельс, различных ящиков с костылями и накладками, тормозными колодками, многочисленных и величественных куч щебня различных фракций.

На путях несколько паровозов, возглавляющих воинские эшелоны, шумными гудками приветствовали подошедший санитарный поезд. Один стоял под разгрузкой, а порожний раздувал пары, чтобы следовать в тыл.

Отчетливо слышны были шумы боевых действий в пяти-шести километрах отсюда. Дыхание войны, ее бедственное прикосновение в Русьве чувствовалось повсюду. Военные эшелоны, груженные танками и орудиями, или проходящие мимо, или разгружаемые непосредственно в Русьве, создавали далеко не мирную картину бытия. В разных концах Русьвы размещены зенитные установки, охраняющие от налетов немецких самолетов. Не смолкающий отдаленный глухой рокот боевых действий сотрясает не только воздух, но понуждает вздрагивать и землю.

Паровоз санитарного поезда, оставив свой состав в тупике, подался, радостно гудя и раздувая во все стороны пары, освободившись, наконец-то, от длинного, тяжелого хвоста, на заправку водой, углем, на осмотр технической и ходовой частей.

Сошел с поезда лишь майор Гаврилов. Остальной медперсонал готовил вагоны к приему раненых, которых скоро начнут доставлять ближайшие медсанбаты, лазареты, и полевые госпитали. Майор нес в руках вещмешок и коленкоровую папку. Он направился в комендатуру доложить о прибытии и, возможно, получить данные о количестве раненых, которых он готовился принять. Где что находится, майор хорошо знал. Он в Русьве бывал не раз. Проходя вдоль состава он не мог не заметить оживления у вагонов-теплушек, в которых ехали штрафники. Они со сдержанной радостью покидали надоевшие вагоны.

Лейтенант Одареев, энергично направился навстречу:

– Здравия желаю, товарищ майор! Мне кажется, вы тут не впервой. Где здесь армейское начальство дислоцируется, случайно не знаете?

– Да, доводилось тут бывать, как же… – ответил майор. И показал рукой: – Нам с вами надо идти к Железке. Это во-о-он то здание полутораэтажное. Там должна располагаться военная комендатура.

– Ну тогда и мы всей толпой с вами, если не возражаете.

И лейтенант, не дожидаясь согласия майора, закричал в сторону вагонов-теплушек:

– Сержант, строй команду и айда за нами!

Железка, как пояснил майор лейтенанту, передав ему коленкоровую папку, – это здание двух бывших магазинов продовольственных и промышленных товаров. В нем имелось два входа, два невысоких крылечка. Крылечко справа вело в помещение бывшего продовольственного магазина, где ныне размещалась местная военная комендатура.

Лейтенант последовал внутрь, обронив сержанту:

– Пока побудь здесь со взводом. Я выясню, что к чему.

Алексей стоял перед подчиненными со всей военной выправкой и при военном снаряжении: через плечо – скатка, за плечами – вещмешок, за спину закинута винтовка. Пока лейтенант Одареев отсутствовал, Алексей выяснил, где находится дивизионный особый отдел. Оказалось – недалеко. Соседнее крыльцо.

Майор Гаврилов и лейтенант Одареев вышли вместе.

– Так что будем ждать… И вы, и мы, – с улыбкой произнес майор, протягивая руку лейтенанту. – Всего вам самого доброго.

И, пожав руку Алексею, сказал:

– Даст бог, свидимся. Всегда буду рад встрече с вами.

Попрощавшись с майором, Алексей сообщил лейтенанту:

– Ну, а мне, похоже, сюда, – указал он на левое крыльцо.

В кабинете, куда его впустили после проверки всех документов, сидел за столом сухопарый подполковник. Даже по сидящему видно было, что это высокий человек. У него было худое, костистое лицо с хрящеватым, с горбинкой, носом и тусклыми, глубоко посаженными глазами. «На кого он может быть похож? – подумал Алексей. – Да на Кощея Бессмертного!».

– Значитца, сержант Боровых? Алексей Федорович? – проскрипел подполковник, глядя в документы.

– Младший, – уточнил Алексей.

– Прибыли из Нижнеруднинска? – как бы не слыша поправки Алексея, продолжал подполковник.

– Та-а-к! – поднял подполковник глаза на Алексея. – Да вы садитесь, сержант, садитесь. Что ж вы стоите? После ранения, видать? Значитца, раскрутили немца на разговор, выбили, значитца, признание у поганца. Молодца! – продолжал между тем подполковник, пристально рассматривая Алексея тусклыми глазами. – С немецким, значитца, у вас в порядке? Эт-т-то хорошо. Оч-ч-чень хоро-ш-о-о… – протянул подполковник. – Про-сто замеч-а-а-ательно.

Подполковник посмотрел на наручные часы. Удовлетворенно хмыкнув, произнес:

– А знаете, сержант, у нас есть один занятный экземпляр, который я бы вам хотел показать…

Алексей, вскинув брови:

– Очень любопытно…

– Ну, что ж. Вперед, – скомандовал подполковник и встал из-за стола. – Только вот амуницию свою вы оставили бы пока здесь, сержант. Надеюсь, мы сюда еще вернемся.

– Есть оставить вещи здесь, – ответил Алексей.

Он шел за подполковником следом. Они вышли из кабинета, вышли на улицу, обогнули здание и оказались перед задним его фасадом.

Под навесом, крашенным когда-то суриком, вниз уходила лестница с исхоженными деревянными ступенями. Она была и некрутой, и недлинной. Вела, по всей видимости, в полуподвал. Перед решеткой, сваренной из арматурных прутьев и являющейся опорой для навеса, сидел на каменном валуне пожилой мужчина в гражданском. В руке он держал уже потухшую цигарку. Глаза его были прикрыты. Казалось, мужчина дремал или же даже спал. Но, услышав приближающиеся шаги, он открыл глаза, узнал хорошо знакомого ему человека и попытался встать.

Подполковник тут же пресек его попытку:

– Да сидите вы, Емельян Макарыч. Ну что, без изменений?

– Все по-прежнему, Георгий Семеныч, – ответил с огорчением в голосе мужчина, тяжело поднявшись на ноги.

– М-да, – неопределенно протянул подполковник. – Ну что я могу вам сказать, чем вас утешить, Емельян Макарыч? Да ничего утешительного сказать не могу, кроме разве одного, – езжали бы вы, Емельян Макарыч, с богом домой.

– Ну как это? – удивленно возразил мужчина. – А сын? Оставить его вот так, как есть, и укатить домой, не обнявшись, не поговорив… Ну как это, Георгий Семеныч?

Мужчина развел руками, отчего потухшая цигарка выпала и легла ему под ноги:

– Вот уеду, а он седни, а могет быть, и к завтрему возьмет да и оклемается. Хватится, а меня нет. Вот дак отец, скажет… Ну как это – уехать?!

Подполковник стоял перед мужчиной и молча, не нарушая его печальных излияний, слушал. Алексею было неловко встревать в чужие дела.

– И другое дело, – вынув из кармана накинутой на плечи кацавейки серую, помятую тряпицу и утерев ею нос, продолжил мужчина, – а вот вы же, Георгий Семеныч, или другая какая военная инстанция – хвать, да и признаете его врагом нашего народа. А ведь он не враг! Не враг он! Ну не может нормальный человек запамятовать, не помнить ничего о своей жисти. Никак не может! Забыть отца родного, мать, дом…

– Да успокойтесь вы, Емельян Макарович, – мягко произнес подполковник. – Об этом пока вопрос и не стоит…

– Вот именно, пока… – подхватил мужчина. – А завтрего встанет. И заступиться за него, словечко замолвить за сыночку мово и некому будет. А вся-то вина его, как я понимаю, в том… – Емельян Макарович уже не сдерживал и не прятал бежавших по щекам слез, – что немцы, будь оне трижды прокляты, наизмывались над сыном моем, что-то натворили над его головой…

Он уткнул лицо свое в платок и начал медленно оседать на валун.

– Ничего, ничего, Емельян Макарыч, разберемся. Успокойся. Во всем разберемся. Подполковник дружески коснулся плеча мужчины и молча кивнул Алексею: мол, пошли.

Они спустились по лестнице вниз. Подполковник толкнул дверь. Внутри, рядом с дверью, за решетчатой перегородкой, находился дежурный. При появлении подполковника он вытянулся и начал доклад: