Спустившийся с гор

– Подожди, сынок, и у тебя будут дети, – вздохнул он. – Тогда ты поймешь меня.

Глава пятая

Утром был туман. Потом он спустился к морю. Чайки стаей летали над садом и тревожно кричали. Я сидел на кухне и пил бледно-желтый, вчерашней заварки чай, когда явились Габиб и Хачбар. Они уговорили меня поехать с ними. На базарном пятачке близ ЦУМа мы ели шашлык. Хачбар быстрее всех расправился с ним. Насвистывая аварскую мелодию, он поднял растопыренные пальцы и стал крутить ими в воздухе. Шашлык был жирным, а салфеток на столах не оказалось. Хачбар огляделся по сторонам. Людей на базаре было много, очередь за шашлыками длинная. Хачбар подозвал шашлычника, и тот, оставив очередь, подошел к нему Хачбар похлопал его по плечу и, все так же насвистывая, вытер руки о его передник.

– О твой передник, ара, можно только испачкаться!

Хачбар засунул руку шашлычнику в нагрудной карман и достал оттуда помятую кучу рублей. Брезгливо сунул их обратно и стал шарить во внутреннем кармане его пиджака. Наконец, он извлек носовой платок и, подержав его на весу двумя пальцами, еще раз вытер руки, после чего кинул платок хозяину. Тот поймал его на груди и положил в карман. Очередь смотрит в нашу сторону и терпеливо ждет. Шашлычник – среднего роста, с круглыми растерянными глазами.

– Братан, тебя здесь раньше не было. Скажи, откуда ты взялся?

– Я от ресторана «Кавказ».

– Да плевать мне, от чего ты! Тут почти самое наваристое место, кто тебя держит?

– А-а-а!

– Да ты не акай, мать, твою! В Поволжье люди с голоду умирают. Куда деваешь бабки?

– Спросите у Авку-Идовса.

– Так бы сразу и сказал. Иди!

Шашлычник ушел.

–Авку-Идовса для нашего небольшого города слишком много становится.

Через базарную площадь мы вышли на улицу, где стояла машина, и поехали в незнакомое мне кооперативное кафе. У входа нас с радостью, почти с восторгом, встретила хорошо одетая женщина средних лет. Она сразу же хотела начать какой-то деловой разговор, но Габиб с Хачбаром, не слушая ее, проследовали в кабинку, обитую красным велюром. Официантка принесла чуду с овощами и кофе с коньяком.

– Будешь что-нибудь есть? – спросил меня Хачбар.

– Нет, спасибо!

Хачбар отослал официантку. К нам вошел усатый тучный мужчина. На правой руке у него красовался большой перстень-печатка с фигурными буквами, украшенный бриллиантом. Прежде чем начать разговор, он недоверчиво взглянул на меня и вопросительно – на Габиба.

– Говори! – сказал Габиб и тут же добавил: – Кстати, познакомься – это наш друг, племянник Муртуза. Его зовут Ансар.

– Очень приятно. Гамзат!

Он начал разговор о первом секретаре одного животноводческого района в Ногае. По словам Гамзата, этот первый секретарь перешел все границы: он пересажал почти всех, кто мог выступить против него. Один капитан милиции, аварец, установил сорок семь случаев злоупотребления властью – по каждому можно открывать уголовное дело. Но капитан, говорят, вот уже неделя как исчез вместе со своими материалами. Тут Гамзат многозначительно поднял брови и, зажмурив глаза, рассмеялся.

– Но копии у меня… там! Хачбар и Габиб вместе с Гамзатом вышли из кабинки.

Они, как я понял, пошли смотреть документы. Возвращаясь к столу, Габиб матюкался и сильно бранил кого-то. Подошла женщина, хозяйка кафе – та, что встречала нас у входа. Она жаловалась, что к ней приходит некто Хазам, разговаривает грубо, оскорбляет, угрожает и требует в месяц две тысячи. Он уже избил шеф-повара и одного из работников кухни. Габиб спросил, намекала ли она ему про них, Хачбара и Габиба.

– Он вас не знает… И вообще он какой-то лох, с ним трудно говорить по-человечески.

– Ну понятно… Аминат, если этот тип сунется еще раз, назначь ему время и немедленно дай нам знать.

 Дальше мы поехали к некоему Итул-Манапу, адвокату. Я и раньше от Шамиля слышал про этого Итул– Манапа. Говорили, что он молодой и талантливый, знает свое дело. В наших краях адвокат, какой бы грамотный он ни был, не будет иметь успеха, если у него нет связей. По словам Шамиля, у него было и то, и другое. Габиб завел с ним разговор о ногайском секретаре райкома, сунув ему папку с бумагами. Габиб спросил, нельзя ли через людей из отдела партийного контроля прощупать все слабые места этого князька (Сперва он сказал: «князька», потом поправился: «хана»). Итул– Манап многозначительно свистнул, взял папку и начал листать бумаги.

– Сколько ни совались, все зубы сломали. Этот покруче Адылова будет. У него хорошие концы в Москве, и наш второй его хорошо держит. А он своих в обиду не дает.

– Манап, мы все это знаем. Надо узнать детали, все дo мельчайших подробностей.

– Что вы задумали? – Итул-Манап внешне казался очень интеллигентным и даже немного женственным. Он носил очки в тонкой золотой оправе. – Нет, серьезно, Габиб, что у вас на уме?

– Манап, ты же знаешь, в Поволжье на той неделе два человека от голода умерли.

Это было дежурной шуткой Габиба и Хачбара. Я попросил, чтобы меня отвезли домой. Когда доехали до моего дома, Габиб стал меня уговаривать пойти с ними вечером в ресторан. Хачбар же отозвал меня в сторону.

– Ансар, говорят, ты хорошо знаешь Меседу? – вдруг спросил он.

– Ну и что? – Мне почему-то не понравился его вопрос.

– Ты не сможешь познакомить меня с ней?

– Могу… Ну ладно, давай до вечера.

– Давай. Они уехали.

Я стоял, провожая их глазами, пока они не исчезли за поворотом. Мне сегодня понравилось с ними – все, кроме последнего разговора. Все было просто отлично, кроме этого.

Глава шестая

После обеда в воздухе было пыльно. Поднялся ветер. Деревья качались, размахивая оголенными ветками. У соседей играла плаксивая музыка. Мы до сих пор не знакомы с ними. По утрам молодой мужчина, чуть старше меня, выходит полураздетым в сад и качается с гирями. Я ему уже несколько раз хотел сказать, чтобы он не выходил раздетым, что у меня здесь сестра и тетя, но сдержался: может, сам догадается. Пришел отец, бодрый и веселый.

– Оказывается, операция тети Асли будет дорого стоить, – сказал он голосом победителя. – Но Калла– Гусейн понимает, что у нас денег нет, и сам готов заплатить. Полторы тысячи! Он не хочет на этом спекулировать, не такой он человек! Но, Ансар, ты ведь понимаешь, что тебе после этого не жениться на его дочери просто неприлично.

Я молчал, сдерживая нарастающую досаду. Отец даже вроде собирался шутить со мной, но, приглядевшись, тоже нахмурился.

– Сынок, ты пойми наши семейные трудности! Калла-Гусейн с его положением, связями – находка для нас… Ансар, почему ты молчишь?

– А что мне сказать?!

– Ты же сам понимаешь…

– Да, понимаю, что нас, оказывается, можно купить положением и связями…

Отец хотел меня ударить, но сдержался. Он лишь обозвал меня гадом и собакой, которая приносит в дом одни неприятности.

За мной заехали Габиб и Хачбар. На заднем сиденье я увидел Итул– Манапа с двумя девушками. Чтобы я смог усесться, им пришлось потесниться. Девушки смеялись и визжали, когда Итул-Манап, обняв за талии, прижимал их к себе. В машине было тепло, уютно и пахло французскими духами. Поехали за город, в ресторан «Скачки». У входа нас встретил Гамзат – тот, что подсаживался к нам в кооперативном кафе, – и проводил в одну из кабинок. Габиба и Хачбара здесь все знали. Были принесены: салат «Столичный», зелень, фрукты в вазах, жаркое из баранины на большой сковороде, две бутылки шампанского и коньяк. Посидев в ресторане, мы пошли в гриль-бар – он находился в том же здании. Там меня познакомили с одним вором в законе. В баре стояли веселый гомон и смех. Интереснее всех смеялся этот вор в законе: «Кхе, кхе!» – как будто его взяли за кадык и душат. Прозвище или кличка его – Эльбрус. Когда Габиб нас знакомил и я назвал свое имя, он лишь мельком взглянул на меня и подал руку, продолжая кхекать. Он не назвался – наверно, полагал, что все и так должны знать его. А мое имя тут же забыл или даже не потрудился расслышать его. Кожа у него на шее и на лице рыхлая, бугристая, словно у ящера. За столом с Эльбрусом сидело много людей. Рядом, с обеих сторон, две девушки, как и с Итул-Манапом. Мода, что ли, пошла такая, усмехнулся я про себя. Одна из девушек, судя по всему, русская, другая наша. После каждой, даже самой дурацкой, собственной шутки Эльбрус хохотал-кхекал, с удовольствием хлопал девушек по спине и по ляжкам и громко восклицал:

– Все будет нормально, и вы тоже будете счастливы!

Кстати, эти же слова он произнес, знакомясь со мной, и все дружно заржали, словно он бог весть какую шутку отмочил. Когда нас посадили за их стол, я долго молчал, не вмешиваясь в разговор. Я думал: у них, наверное, манера своя и темы свои – крутые, воровские. Но, прислушавшись, понял: обыкновенные разговоры и шутки какие-то плоские, бестолковые. Я раз тоже попробовал пошутить. Вижу – получилось, все захохотали. Подстроился под их волну и тоже кидаю всякие реплики. Хачбар и Габиб улыбаются – рады, что я освоился. В тот вечер мы сидели допоздна и разошлись, как говорится, усталые, но довольные. Только на следующий день стыдно было.

Глава седьмая 

Утром, проснувшись, я увидел, что на дворе давно уже день. Отцовская постель была убрана. Обычно он будил меня громко и грубо. За окном замерли полуголые желтые тополя. Небо безоблачное, но бесцветное, как стекло. Все замерло. Все словно окаменело. Из соседней комнаты доносятся голоса. В зале разговаривают отец и Калла-Гусейн. Прислушиваюсь. Калла-Гусейн толкует про уникальный ковер, а отец недоверчиво восклицает и клянется, что не знает, откуда он взялся. Зовет меня. Я быстро одеваюсь и, не умывшись, вхожу в зал. Калла-Гусейн ходит по комнате не разувшись и рассматривает висящий на стене ковер.

– Здравствуйте, уважаемый Калла-Гусейн-ага! – здороваюсь я.

Отец, сидевший на стуле и трепетно следивший за каждым движением Калла-Гусейна, опешил от моего тона. Он поднялся и угрожающе уставился на меня.

– Здравствуй, Ансар! А почему «ага»? – спросил Калла-Гусейн с улыбкой.

– Да так… Отец вдалбливает в меня, что вы большой человек, а к именам больших людей, как известно, прибавляют титул аги. Калла-Гусейн без тени обиды, улыбаясь, стоял передо мной. Он щелкнул языком и, помотав головой, опустился на диван.

– Что мелет этот глупец? – растерянно спросил майора отец.

– Ничего плохого, Махач. Я считаю, дети должны быть умнее своих родителей. Они должны быть лучше нас. – Калла-Гусейн вздохнул и, стряхнув с дивана пепел, оставленный отцом, опустил голову.

Отец остался недоволен мягким ответом Калла– Гусейна. Он устремил на меня взгляд своих желтых глаз.

– Ты откуда взял этот ковер? Я неопределенно махнул рукой.

– Сам знаешь!

– Я?! – Отец закурил и с недоумением уставился на меня. Как я ненавидел в нем эту мелочную честность! И все это перед каким-то ментом, мусором, который корчит из себя великодушного покровителя.

– Да ты же сам разрешил мне своровать этот ковер, отец, – сказал я как можно более спокойно и непринужденно. Какое удовольствие испытывал я, видя окаменевшее в безумном гневе лицо отца! Я знал, что для него это самое страшное слово – «своровать». – Да ты что, не помнишь, что ли? Три года назад я тебе сказал, что хочу обворовать дом одного богатого человека, а ты расспросил меня обо всем и сказал: смотри, не попадись. Ковер оттуда…

Я не успел докончить. Отец с силой ударил меня. Он хотел ударить еще раз, но Калла-Гусейн его удержал.

– Да что ты боишься, отец? Здесь нет посторонних, он же нам родственник. Будущий, правда.

– Убирайся из дому, черный враг!

Ближе к полудню на базарном пятачке возле ЦУМа я нашел Габиба и Хачбара. Мы поехали обедать в кооперативное кафе к Аминат. Вскоре туда приехал Итул-Манап. Стало оживленно и весело. В конце застолья адвокат вернул Габибу папку с документами. Речь за обедом шла о первом секретаре райкома. По словам Итул-Манапа выходило, что капитана милиции, который осмелился выступить против ногайского секретаря, похитили люди Эльбруса.

– Остается, – говорил Итул-Манап, – выяснить одну деталь, и все станет ясно. А в данный момент очевидно, что все заготовители шерсти и сельхозпродуктов проходят через людей Эльбруса.

Вечером мы пошли в тот же ресторан «Скачки». Уступив просьбам Габиба и Хачбара, я позвонил Меседу и взял ее с собой. Было уже холодно, и Меседу надела пальто и норковую шапку. В машине Габиб сразу же испортил ей настроение. Он бесцеремонно снял с нее шапку, хлопнул по ней несколько раз и с силой снова надел на голову Меседу – до самых бровей.

– Остановите машину!

– Что случилось?

– Остановите машину или отвезите меня обратно. Я впервые видел Меседу такой сердитой.

– Ансар, что за дела, что он себе позволяет? Габиб извинился передо мной.

– А я-то все думаю: почему мужчинам норковых шапок не хватает? Оказывается, сюда женщины вмешались. – Он пытался перейти на шутливый тон.

– Думайте себе сколько угодно, а меня отвезите домой. – Мне показалось, что Меседу вот-вот заплачет.

– Меседу милая, я совсем не хотел тебя обидеть. Тем более, что ты знакомая Ансара. Просто я страшно закомплексованный человек. У тебя же есть отец. Почему он тебе разрешает носить шапку, а не платок? Мы же дагестанцы, горцы в конце-то концов.

– У меня отец – интеллигентный человек, профессор.

– Знаем, знаем твоего отца! Только платок тебе больше пойдет…

– Слушай, Ансар, что за издевательство надо мной? Почему ты привел меня к этим людям?

– Меседу, это мои друзья. Все будет нормально. Честно говоря, я не знал, как себя вести. Поведение Габиба мне тоже не понравилось.

Ужин в «Скачках» получился скучным, натянутым, с долгими паузами и бестолковыми сухими диалогами. Меседу даже не пригубила шампанское, да и никто не пил. Ели вяло, медленно пережевывали пищу. Хачбар заговорил с Меседу по-аварски, но она ответила по-русски. Он, по-моему, спросил, откуда она родом.

– Из города Махачкалы! – последовал резкий ответ.

Хачбар ей что-то заметил – громко, резко. По-моему, спросил, почему она не говорит с ним по-аварски.

– Ансар, отвези меня домой, пожалуйста, или я сама поеду, – обратилась ко мне Меседу, решительно отложив вилку.

– Потерпи немного,скоро все поедем,-угрюмо отозвался Габиб. Когда подвезли Меседу к ее дому, я вышел из машины проводить ее.

– Ансар, я что-то не поняла, ты что, зависишь от них или они тебя купили? – еле сдерживая негодование, спросила она.

–Ты о чем, Меседу?

–Я тебя сегодня просто не узнавала. Что они себе позволяли? Ведь это неуважение, в первую очередь, к тебе… Я тебя другим представляла…

–Каким – другим?

–Ну хотя бы независимым – сказала она и скрылась в темноте подъезда.

Я вернулся в машину, и мы долго и бесцельно ездили по городу.

Глава восьмая

Отцовский дом Габиба внешне неприметный, а зайдёшь внутрь – хоромы. Двор бетонированный, просторный, по углам карликовые гранатовые деревья. Листья еще зеленые, а спелые плоды красного цвета уже большие – сказочно смотрятся. Нас встретила огромная гладкошерстая собака, каких я не встречал в наших краях. Она уставилась на меня и глухо гавкнула. Даже не гавкнула, а вроде буркнула: «Боб!» Я таких видел в немецких фильмах – доги. Они даже в фильмах вызывали у меня омерзение. Высокие, голые, похожие на породистых телят, со змеиными хвостами. У нас водятся лохматые чабанские волкодавы. Я знаю их с детства, их можно уважать, как людей. На широкой веранде с белыми оконными рамами я увидел женщину лет пятидесяти, с морщинистым благородным лицом, с выплаканными глазами. Я сразу понял, что это мать Габиба, хотя особого сходства не было заметно.

– Мама, посмотри, это Авчиев Ансар, сын нашего Махача! – представил меня Габиб.

– Добро пожаловать, сынок! Как он похож на свою покойную мать! Проходи, у нас с вашим родом есть родство, но люди в последнее время забыли себя и Аллаха.

– Мама, разбуди Ажайку, пусть нам накроет.

Теперь я яснее различал сходство между матерью и сыном. Его можно было уловить в их манере разговаривать, по незаметной улыбке в глазах и по морщинам, собирающимся у висков.

– Отец тебя ждет! Сегодня снова «скорую помощь» прислали.

– Как, опять? Ну, попадутся они мне… – буркнул Габиб.

Мы зашли в просторный зал, устланный коврами, мягко освещенный светом ночной лампы.

– Пока подожди вот здесь. – Габиб указал мне на диван и скрылся за дверьми, расположенными в дальнем конце зала.

Усевшись перед журнальным столиком, я перелистывал каталог с роскошными фотографиями фирменных товаров. Часы мерно тикали, убаюкивая полуночную тишину комнаты. У меня за спиной щелкнула дверная ручка, и я оглянулся. Из полуоткрытых дверей, из бархатного уютного сумрака соседней комнаты вышла полусонная Ажай. Она сонно застегивала пуговицы халата. Одна его пола на мгновение отошла в сторону, и я увидел голую девичью ногу. Ажай приблизилась, улыбаясь своей яркой, праздничной улыбкой, сказала по-русски: «Здравствуй, Ансар», – и прошла налево, в направлении кухни. Хотелось поговорить с ней, разглядеть ее лицо. Сбоку мне были видны ее волнистые каштановые волосы до плеч, бледный овал щеки и белые икры, мелькающие под пологом байкового халата. Она на ходу перевязывала его поясом. Я позволил себе подумать о сонной теплоте ее кожи.

– Вот он! – раздался торжествующий голос. Улыбающийся Габиб с отцом шли ко мне. Отца его, Омая, я знал в лицо.

– Да-а-а! Узнаю покойного Ансара… Тот, правда, покрупнее был. Наши с вами тухумы, сынок, считаются благородными… Почему я об этом заговорил? Вот уже полгода, как к нам приходят анонимные письма с угрозами и грязной клеветой. Посылают то машины «скорой помощи», то милицейские… На лицо Омая набежала тень, он поморщился и взялся рукой за сердце. – Габиб, иди пока почитай письмо! – Омай проводил взглядом сына до дверей.

– Так уж случилось, дорогой Ансар, что у меня, кроме Габиба и Ажай, больше нет детей. Ты, наверное, знаешь Ажай, она каждое лето бывает в ауле. У Габиба нет братьев, он, как видишь, у меня один. Я тебе вот о чем хочу сказать. – Омай многозначительно поднял палец и вздохнул. – В этом подлом городе я за свою долгую жизнь научился многим вещам. Я набрался опыта, но большей частью – горького. И понял, пожалуй, самое главное: человек должен знать, что он не один. Что у него есть отец, дяди, братья, двоюродные братья – мощный тухум… О друзьях я сейчас не говорю, это другое. В общем, человек должен знать, что за него есть кому ответить, что за него, в случае чего, отомстят. Может, ты поймешь меня, а может – нет, но я скажу: мой сын занимается всякими делами, я ему не могу этого запретить. Я ему, сынок, все дал, он ни в чем не нуждается. Но он уже самостоятельный мужчина и должен искать свой путь. Чтобы не утомлять тебя, Ансар, я хочу сказать, что мы, Талатиевы, и вы, Авчиевы, не должны пренебрегать друг другом. Пока Омай произносил все это, у него, видимо, опять кольнуло сердце, и он, закрыв глаза, откинулся на спинку дивана.

– Вам плохо, дядя Омай?

– Сердце пошаливает. Я хотел сказать, что твой отец, Махач, очень неправильно поступает, не считаясь с родственниками, особенно с материнской стороны. Помяни мое слово, он будет об этом жалеть! Но в любом случае передай ему салам, и пусть не водится с этой красной лисой, Калла-Гусейном.

Пришел Габиб. В руке он сжимал скомканный клочок бумаги – очевидно, письмо. Омай выглядел утомленным. Он ушел спать, пожелав нам спокойной ночи.

– Пойдем, посидим на кухне.

– Габиб, я есть не хочу. Да и поздно уже.

– Пошли чаю попьем.

Кухня у них тоже просторная. Пол у плиты выложен голубым кафелем. На кухне никого не было, но стол накрыт, словно к обеду. Габиб глотнул коньяку, налил себе в фужер минеральной воды «Рычал-Су» и присел на подоконник.

– Габиб, я хотел спросить: вот ты сейчас задумал какие-то дела…

– Да! И что?

– Я так понимаю, что в них и мне придется принимать участие… – Извини, Ансар, но вот это тебе делать совсем необязательно. Это всецело зависит от твоего желания. У меня к тебе на этот счет нет никаких претензий, и давай не будем больше к этому возвращаться. Идет?

– Хорошо.

Габиб подошел к столу и налил коньяк.

– Ансар, я хочу сказать тост. Когда в твой дом приходит новый человек, он приносит счастье или несчастье, покой или беспокойство. Я хочу, Ансар, чтобы твой приход в наш дом был счастливым.

– Амин я Аллах!

Глава девятая

Тетю Залму нашли мертвой чабаны Турчидага. Они нашли ее на берегу какой-то горной речушки – у заводи, близ водопада. Над трупом кружили грифы. Рот был забит речным илом, а глаза выпиты вороньем. На похороны пришли жители окрестных сел и даргинцы с Цудахара. Даргинцы часто укоряют лакцев за то, что те пренебрегают верой отцов.

После похорон мулла монотонно прочитал молитву над свежей могилой. Потом он объяснил нам смысл некоторых похоронных молитв и обрядов. Мулла говорил, что Аллах еще раз доказал власть смерти над человеком. – Смерть, ныне вновь явленная нам, должна укрепить в нас веру в ахират. Это вера в загробную жизнь, – говорил мулла. – Мусульмане не имеют права горевать в одиночку. Хотя горе утраты, особенно близкого человека, – чувство интимное, личное, мусульманин должен проявлять выдержку и не избегать людей… Я понимаю, – продолжал мулла, – многим хочется уединиться, выплакаться в темном уголке своего одиночества, но шариат запрещает это. Здесь проявляется еще один глубинный смысл нашей веры. Бремя смерти надо разделять всем вместе, всенародно, дабы знали люди, что она неминуема. Дабы знали все, что никто не вечен. Никто ничего не заберет с собой. Тот, кто хитрит, пытаясь заработать больше благ и славы, обманывает в первую очередь самого себя. Все мы лишь временно находимся на этой бренной земле. Вот место, куда мы придем на вечный покой. От этого никто не уйдет. Вот место, где мы все равны. Вот место нашего ахирата, откуда предстанем перед Великим Аллахом. Уважайте это место. Здесь каждому из нас уготовано два метра земли.

Мула говорил жестко, лающим железным тоном ожесточенного человека. Речь была обрывистой и скачкообразной. Видно было, что он прожил нелегкую жизнь и одержим тревогой за будущее своего народа. Когда мулла кончил говорить, зарезали жертвенного барана. На поминальной трапезе все мужчины сидели в шапках. Старики, в высоких каракулевых папахах, располагались отдельно. Словно вожди побежденного злым и безжалостным недругом племени, они отрешенно молчали во время еды. Семь дней, утром и вечером, мужчины аула ходили на молитву к могиле Залму. После утренней молитвы я спешил к водопаду. Окунувшись в студеную воду, выходил на берег, отжимался на кулаках и отрабатывал удары. Я отрабатывал удары по незримым врагам.

На десятые сутки после похорон Залму тете Асли стало плохо. Нам пришлось срочно везти ее в город на операцию. Сразу после операции тетя Асли лежала в реанимационном отделении, не приходя в себя. Когда очнулась, первым произнесла мое имя; об этом мне сказала Мариям. Пройдя в палату, я сел у койки – прямо у изголовья. Тетя Асли, держа меня за руку, без слов глядела мне в глаза. Сидеть так становилось с каждой минутой все тягостней. Тетина рука была холодной, липкой и так вцепилась в мою, что я не мог убрать ее, пока тетя не уснула. Тете Асли недолго оставалось жить – это я понимал. В груди у нее хрипело сильней, чем раньше, и слышно было влажное брожение мокроты. Воздух в палате был спертый, насыщенный лекарственными запахами. К левой руке тети была подвешена капельница. Я вглядывался в истончившееся, с высоким заострившимся носом, измученное лицо тети и старался искренне ей сочувствовать. Но чем сильней я этого хотел, тем больше меня тянуло поскорей уйти из этой больничной палаты. Выйти и глотнуть свежего воздуха.

Хачбар с Габибом объездили весь город, разыскивая адвоката Итул-Манапа. Кто-то из знакомых видел его у вора в законе Эльбруса и у Авку-Идовса.

– Сука! Как он посмел идти к ним без нашего ведома? – ругался Габиб. – Эта мразь знает многие наши дела. Как он посмел явиться туда, не предупредив нас?.. На днях будем выхватывать ногайского первого секретаря, – повернувшись ко мне, внезапно сказал он.

– И что это вам даст? Габиб с недоумением посмотрел на меня.

– Выкуп будем требовать. Он, гад, все степные районы высосал… Вот и будем жарить на сковороде, пока не расколется.

Я внимательно слушал.

– Он сам ногаец, а держит его второй секретарь райкома, русский, конченный гад. Этот второй приехал сюда из Москвы, как генерал-губернатор. Он хочет долю иметь от всего… Вот мы ему и дадим. Многие ребята на них злые, а эти шакалы Эльбрус и Авку-Идовс прикрывают их людей и получают свои крохи… Дешевки! – зло закончил Габиб.

Я попросил, чтобы меня отвезли домой.

– Ну как ты, определился или нет? – осведомился Габиб, прощаясь со мной.