Спустившийся с гор

Я все время следил за вспотевшим Шамилем. Он лежал тихо, но, казалось, вот-вот застонет. Наконец, раздался треск мотоцикла, и мы поняли, что ногаец уезжает. Рабадан зашел в кладовку.

–Вот ишак, руцы моргали! – ругался он на даргинском. – «Мо-о-шина чья?» – говорит. «Муй родственник пириехал на нем», – говорю. «Завтра пириду, – говорит, – рыба пашла, – говорит, – икра надо сабират». Ун пири дет с бараконьерами, билять.

– Подожди, Рабадан! Теперь уже это и нас коснулось. Мы специально приедем наказать этого козла,– заявил Хачбар. – И твоего председателя тоже. Мы их обязательно накажем!

На следующее утро перед отъездом в Кизляр мы втроем понесли Шамиля в камыши, чтобы он мог справить нужду Выбираясь из камышей, увидели, как к дому Рабадана подъехали два мотоцикла с колясками. Участкового мы узнали сразу же и подались обратно в камыши. Когда браконьеры со снастями двинулись в нашу сторону, мы постепенно отступили еще дальше в глубь зарослей. Под ногами было уже мелководье, а кое-где и болотистая тина. Осторожно пробираясь сквозь густые заросли, мы старались не шуметь и не наступать на стебли камыша, с треском ломавшиеся под ногами. Заботились лишь о том, чтобы нас не услышали, и, конечно, не могли не промочить ноги. Кто-то из нас успел уже оступиться в тину по колено. Продвигаясь по бобровому броду, добрались до маленького, голого, окруженного камышом островка, и стали ждать отъезда участкового. Ночью Рабадан не выдержал и выстрелил в воздух. Якобы охраняя загон с овцами, он выкрикивал, как это делают караульные, грозные слова то на ломаном лакском, то на аварском, то на даргинском. Он кричал, чтобы мы не выходили из камышей.

– Хоть бы молчал, дурак! Будто мы сами не понимаем… Догадаться ведь может ментура, – возмущался Габиб.

Стало жутко холодно. Промокшие ноги давно окоченели. Вернувшийся с разведки Хачбар сообщил, что эти козлы поставили палатку прямо у выхода из камышей и развели костер. – Боюсь, что они не собираются уходить. Рабадан говорил, что браконьеры воруют друг у друга снасти. Вот они на ночь и остаются у берега.

– А нельзя ли обойти их с тыла?

– Да нет, все равно услышат…

– Придется ждать до утра.

– Этого кайфа нам еще не хватало.

Шамиль стал замерзать. Мы накинули на него всю нашу верхнюю одежду, но он все равно мерз и даже перестал чувствовать свою больную ногу. Свинцовая сырость проникала аж до самых костей. Какая-то глупая безысходность. Попасться на глаза участковому никак нельзя: если он нас заметит, придется его убить. То же пришлось бы проделать и с остальными, а это без шума почти невозможно. Решили терпеть до утра. Шамиль лежал на толстом куске брезента, который мы использовали как носилки. Он был укрыт нашей одеждой. Чтобы хоть как-то согреться, мы отжимались на кулаках, делали приседания и прочую физзарядку. Утро наступало медленно, словно испытывая наше терпение. Поодаль, в густых зарослях камыша что-то мычало и издавало глухие протяжные вопли. Среди разнообразных ночных шумов я различал голоса пеликанов, пролетающих цапель, свист режущих воздух острых, как кинжальчики, крыльев лесух. Утреннее небо цвета оконного стекла светлело, даже не заалев от восхода. Все кругом – и степь, и камыши, и вода – было одного тона с небом. В другое время мне бы это необыкновенно понравилось. Здешние места показались бы мне умиротворяющими и желанными. Но сейчас все меня раздражало. Шамиль воспаленными, слезящимися глазами глядел на меня – взором родного, близкого человека. Он был в болезненном жару, но взгляд его оставался спокойным. Он словно понимал безвыходность ситуации. Он мог рассчитывать только на меня. Сам он был абсолютно беспомощен. Впрочем, наше положение было немногим лучше.

На исходе ночи продрогшие до костей Габиб и Хачбар поглядывали так мрачно, что мне подумалось – они могут пойти на любую крайность, не беря в расчет состояние Шамиля. Я сказал им, чтобы они не делали глупостей. Они как бы не заметили моих слов.

– Да ладно тебе… – лишь бросил Хачбар.

С заговорщическим видом они начали о чем-то шептаться, встав поодаль от нас с Шамилем. В такие минуты нюх у меня становится особенно острым. И он меня еще никогда не подводил. Я глянул поверх волнующегося на ветру бескрайнего камышового простора. Вдалеке, на горизонте, он почти сливался с небом. Камышовая чаща колыхалась, как безбрежное море, величаво и свободно. Она жила своей особенной жизнью. Холодный степной ветер продолжал беспрерывно свистеть в ушах. Как мне хотелось, чтоб он хоть на минуту утих! Среди старых крепких тростин встречались еще неокрепшие прошлогодние, с красненькой дугой в ко¬леночках, стебельки молодого камыша. Они угодливо гнулись, жалостливо подпевая ветру. Они, как пастушьи свирели, одиноко и горько посвистывали, словно устав от одиночества и безысходности жизни.

– Наше могучее терпение я запишу себе в минус! – Нервно поигрывая желваками, Хачбар снял намокшие ботинки и носки.

Кожа на его ступнях, сморщенная от сырости, была белая-белая и местами словно налитая серовато-синим холодом.

– Как это мы вчера не догадались? – Габиб тоже разулся, обменялся выразительным взглядом с Хачбаром, и пошел впереди него по бобровому броду.

Они старались ступать в воде как можно осторожнее, чтобы не слышны были всплески. Я остановил их, зайдя спереди, – достал и перезарядил свой «макар». Габиб вытаращил на меня глаза.

– Ты че это, Ансар?

– Советоваться надо, соратнички. Или вы нас с Шамилем уже списали? А?

– Вот это да, дружок. Ну и кренделя ты отмачиваешь! – Габиб изучающе бегал по мне глазами, точно видя в первый раз. – Дай хоть в себя прийти.

Он нагнулся, обеими ладонями плеснул в лицо болотной воды, отфыркиваясь, помотал головой, так что веером полетели брызги. Выпрямился – вода катилась с мокрых волос щетины недельной давности ему за ворот. Габиб явно хотел что-то предпринять. Старый подлый городской трюк. Он видел, а когда нагнулся – чувствовал, что я все это время целюсь из пистолета ему в голову. Поэтому ни на что не решился. Габиб и Хачбар оба были вооружены, но рисковать не хотели.

– Ансар, ты что, не понимаешь? Этих козлов валить надо, другой дороги нам нет. У тебя что, яйца отсохли от страха или ты хочешь отправить Шамиля дорогой Искандара?

– Не сомневаюсь, Габиб, в правильности твоих речей. Но советоваться надо, дорогой. Надо бы и нашим с Шамилем мнением поинтересоваться!

– Не кричи, Ансар, услышать могут, – вмешался Хачбар. – Разве мало для них места в этом большом камышовом море? Пусть кормят рыб.

– Тем более что на рыбе они и выросли! – хмыкнул Габиб.

– Но это же конец!.. Мы под вышак пойдем. Да еще Шамиль в таком состоянии…

– Обратной дороги нет, Ансар! Пойми это…

С островочка, где остался Шамиль, раздался всплеск воды и хруст камыша. Опустив пистолет, я поспешил туда. Оказывается, Шамиль хотел подняться, но, не сумев устоять на ногах, рухнул в воду – лицом вниз. Он судорожно барахтался в воде, беспомощный, как ребенок. – Шамиль, что ты натворил, черт тебя подери? Как мне теперь тебя высушивать? Я вытащил его на островочек и уложил на брезент. Его лицо и лоб были намазаны илом и кое-где порезаны камышом. Сквозь подтеки грязи сочились мелкие капли крови. Я вымыл ему лицо и руки, выжал его верхнюю одежду и завернул его в брезент. Затем, попросив полежать некоторое время спокойно, направился туда, где должны были находиться Хачбар и Габиб. Осторожно, без единого всплеска вынося каждую ногу из воды, раздвигая камышовые заросли, я бесшумно вышел на берег. Хачбар с Габибом в это время уже были у палатки. Габиб обошел ее с тыла и затаился сбоку от входа. Хачбар поднял брезентовый полог и, нагнувшись в темноту проема, сказал:

– Ассаламун алейкум, мусульмане! Из проема высунулась непокрытая голова участкового, а вслед за ней – русоволосая – браконьера.

– Земляки, закурить не будет? – спросил Хачбар запросто, точно мимо шел.

– А ты откуда взялся в такую рань? – начал было ногаец, но Габиб тут же огрел его рукояткой пистолета.

Браконьера Хачбар сразу проткнул насквозь заранее приготовленным тесаком. А милиционера с первого раза вырубить не удалось, и его убивали долго. Он сопротивлялся со всей неистовой жаждой жизни – словно бешеный зверь, словно раненый кабан. Он вопил, визжал, стонал и молил о пощаде. Я подошел к палатке, когда Хачбар с Габибом, переводя дыхание, отрывисто рассуждали о том, что нынешние ногайцы – это уцелевшие потомки нукеров славного хана Нугая. В непобедимой монгольской орде дружина Нугая славилась особой неукротимостью, дикостью и строптивостью нрава. – Накажи меня Аллах, если этому советскому участковому не досталась изрядная порция тех бешеных нугаевских генов, – говорил Хачбар, вытирая окровавленные руки о сухую степную траву.

– А где третий? – озирался Габиб.

Затащив трупы в палатку, мы вспомнили о Рабадане и бросились к его жилищу. Нашей «Нивы» во дворе не было. Дверцы хижины были распахнуты настежь, жилая комната и кладовая, где мы ночевали, оказались пусты. В них стоял особый, запомнившийся мне запах.

– А-а-ах, скотина! Он нас вычислил и опередил. – Габиб стал нервно ходить взад и вперед.

– Габиб, по-моему, пора делать ноги – хотя бы на ту сторону Терека, – тихо, изменившимся низким голосом выговорил Хачбар.

– Да, да. Но третьего надо найти. Трупы – в камыши, Шамиля – на берег.

Подойдя к Тереку, мы встретили оставшегося браконьера, выходившего из камышовой протоки. Он шел медленно оставляя круги на воде, в высоких резиновых сапогах до паха. Ничего не подозревая, он удивленно глядел на нас Мало того – он улыбался нам. Хачбар застрелил его в упор. Во лбу образовалась маленькая дыра, а из затылка брызнул поток алой крови вперемешку с мозгами. Убитый плюхнулся в холодную темную воду. Вода Терека была так темна, что казалась черной. Она несла куски жухлого, хрупкого льда с отрогов Кавказского хребта, где берут начало речные истоки. Но, как ни темна была вода, бурое пятно отчетливо проступало на ее сумрачной глади. Оно расплывалось вокруг русой головы браконьера. Вытянув за руки тело на берег, мы быстро потащили его в глубь камышей. Ощущение плохого конца не только не покидало меня, но усиливалось с каждой минутой. Он, этот конец, был близок, он был уже совсем рядом. Он был настолько близок, что я забыл про холод и про мокрые, окоченевшие ноги.

– Ты че это такой бледный? – вдруг решил заговорить со мной Хачбар.

Я промолчал, не хотелось ни о чем толковать. Все было мерзко и безрадостно.

– Ты чего это такой чувствительный, Ансар? Черт побери, я-то думал, ты наконец привыкнешь к покойникам! Мы ведь мужчины…

– Что ты мне чешешь – чувствительный, нечувствительный, мужчины?.. Тебе ли говорить мне о мужчинах! – Я отпустил руку покойника и остановился. Труп, всей своей тяжестью подмяв камыши, плюхнулся в воду: Хачбар с Габибом тоже выпустили его из рук. – Что вы из себя героев корчите? Не я ли вас видел в панике на дворе у Батрби? Как у вас пятки засверкали, когда стрелять начали…

– Тьо, тьо, тьоо, тьоооо, остановись, дорогой, тебя сильно занесло! – вмешался Габиб. Этим своим «тьо» он словно строптивого коня останавливал. – Утром ты на меня пистолет наставляешь, теперь в трусости винишь… Это что за фокусы?

– Да что мы с ним цацкаемся, Габиб?

– Подожди, Хачбар, не спеши! Сейчас не время. Не сейчас! – Габиб правой рукой слегка придержал Хачбара.

– Ты, Хачбар! – крикнул я. – Ты чего за пазуху руку суешь? Думаешь, здесь беззащитный браконьер?

– Что вы оба, сдурели, что ли?! – Габиб уже удерживал нас обоих, попирая ногами труп. В конце концов, он уговорил нас воздержаться от выяснения отношений, дабы по-свойски разобраться потом. Стоя между нами, он еще долго не давал нам пошевелиться, ожидая, пока мы оба не успокоимся и не пожмем друг другу руки.

 Рядом, как вспаханное черное поле, как черный дракон, бесшумно простиралась Терек-река. Она неслась, как наша мрачная жизнь. Ее движения можно было бы не заметить, если бы не влекомые течением льды. Шамиль глядел на меня слезящимися, воспаленными глазами. Он глядел на меня как бы из глубины, словно из тьмы колодца – безнадежно и безысходно. Так безнадежно, что даже не надо было усилий, чтобы что– то объяснять друг другу. Не надо протягивать друг другу руки. Он чувствовал мою усталость – безысходную, ожесточенную. Он глядел на меня с болью, с улыбкой. По-братски жалел меня и молча посмеивался надо мной. «Помнишь, братан, толковал я тебе: эти люди до добра не доведут. Эти окаменевшие, безучастные к чужой судьбе люди до добра не доведут!» – говорили его утонувшие в болезненной мути глаза. Надо было спешить. У Шамиля все больше вздувалась нога. Он стал тяжелым, неповоротливым и сильно ослабел от болезни. Близ паромной переправы мы легли прямо у воды, под песчаным бугром. По берегу Терека временами встречались барханчики из рыжего песка. Они напоминали о близости моря. Рыжий песок придавал хоть какую-то солнечную теплоту унылой степи. Голова Шамиля была напротив моей, чуть повыше. Я видел, как по его щекам, поблескивая, текли слезы. Я видел, как он усилием воли пытался их заглушить в себе, но не мог. Порой его лицо искажала гримаса горя, и он кусал себе губы, чтобы не издать плаксивого звука. Я встал, чтобы не мешать ему, и подошел к берегу Терека. От вбитого в землю бетонного паромного стояка на тот берег тянулся старый заржавевший стальной трос. Посередине реки он провисал и почти касался темной поверхности воды. Скрученный из тысячи тоненьких стальных жил, многие из которых давно полопались, он был как шипованный и грозил ужалить торчащими, словно у ежика, стальными иголочками. Старые, продырявленные паромные бочки валялись на берегу. Кому-то из нас надо было добраться до другого берега по тросу и вернуться обратно на плоскодонной лодке – она виднелась на той стороне, привязанная к паромной стойке. Без нее невозможно было переправить на тот берег Шамиля. Хачбар и Габиб сразу вспомнили о своих еще не затянувшихся ранах, полученных во время потасовки во дворе у Батрби. Они могли бы не намекать на подобные обстоятельства: я сам получил сильный удар прикладом в затылок и ножевое ранение в ногу, которая гноилась и болела при ходьбе. Но я считал неудобным распространяться на этот счет. При Шамиле мне было бы неловко об этом говорить.

– Ансар, надо спешить! Нас могут здесь взять тепленькими, – кашляя в кулак, сказал Габиб. Все закашляли. Кашляли сухим, лающим кашлем. В камышах простудились все.

Смерив взглядом трос, я без лишних слов зажал его в руках и одновременно перехватил ногами. В первое же мгновение, как только я ухватился за него, в обе мои ладони вонзилось сразу несколько ржавых стальных иголок. После нескольких перехватов ладони начали сочиться темной венозной кровью. Но я уже висел над водой. Согнув руки в локте, я пытался действовать так, чтобы торчащие стальные колючки не вонзались в уже пораненные места. Я не дополз еще и до середины, а мои руки и ноги были исколоты, исцарапаны ржавыми иголками из размочаленных стальных жил. Где-то на середине реки моя спина почти полностью погрузилась в воду. Течение Терека подхватывало меня и тянуло в сторону. Большая масса темной воды внушала страх. Невдалеке я слышал всхлипывающее, засасывающее бормотание водоворотов. Ныряя и звонко сталкиваясь друг с другом, неслись куски горного льда. Живое тело полноводной реки пробуждало во мне зуд животного страха. В какой-то миг у меня не стало сил продвигаться дальше. Руки онемели от боли, голова была как в тумане – меня будто настиг болевой шок. Последнюю часть пути я проделал почти бессознательно, на последнем издыхании.

Цепь лодки была привязана к стояку и заперта на висячий замок. Несколькими выстрелами я разорвал ее. Я не имел опыта обращения с лодкой, и меня отнесло течением далеко вниз. Добравшись, наконец, до нашего берега, я спрыгнул в мелководье, сделал лямку из железной цепи и стал тянуть лодку против течения, как бурлак на Волге. Я тащил лодку к месту, где лежал Шамиль. Наступали сумерки, быстро темнело. Вглядевшись в сумрак надвигавшейся ночи, я не поверил своим глазам. Между буграми холмистого берега, среди зарослей камыша виднелись темные фигуры солдат. Солдаты были в касках и с автоматами! Достигнув места, где оставил Шамиля, я увидел, что он лежит, скатившись в воду. Невдалеке – лицом вниз, руки в наручниках за спиной – лежали Габиб и Хачбар. Их пинали ногами милиционеры с пистолетами в руках.

Оставив лодку, я бросился к Шамилю. Судорожно повернул его лицом вверх, но тут кто-то ударил меня в затылок. Что-то треснуло внутри головы – взрыв и короткая вспышка. Помню темную воду, потом холодный железный кузов военного грузовика. Рядом – труп Шамиля.

 ПОСЛЕСЛОВИЕ 

Хачилав – литературный псевдоним Надыршаха Мугадовича Хачилаева, депутата Государственной Думы РФ. Он приходится родным братом Магомеда Мугадовича Хачилаева – лидера лакского национального движения «Гази-Кумух», председателя дагестанского отделения российского Комитета защиты мира, депутата НС РД, председателя Координационного совета национальных движений Дагестана, который многое сделал для укрепления мира и согласия между народами Кавказа. К сожалению, имя этой легендарной личности незаслуженно предано забвению. Тогда как в присвоении имен улиц и проспектов Махачкалы происходит что-то непонятное, а подчас они присваиваются неизвестным людям. Что касается Надыршаха Мугадовича, то он всегда поддерживал действия своего старшего брата и был ему верным соратником. (В 1996 г. улица Котрова была названа именем Адама Мугадовича Хачилаева, пятикратного чемпиона СССР по карате. Можно было бы внести коррективы и переименовать ее им. Братьев Хачилаевых). Только неясно, почему не выполняется законное решение Махачкалинского городского Собрания народных депутатов? Характеризуя Надыра, Игорь Леонидович Волгин метко заметил: «хочется увенчать его лаврами дагестанского Хемингуэя». Во время учебы в Альма-матере – Литературном институте имени А.М. Горького Надыршах был увлечен творчеством Эрнеста Хемингуэя, перечитывал его произведения по нескольку раз. Особенно он восхищался романом «Прощай оружие!» Надыршах учился у него технике построения диалога, особой стилистике и замысловатым конструкциям эпитетов. Например, у Хемингуэя вы можете прочитать: «вода была чистая и мокрая». А у Хачилава в повести вам «встретятся»: запущенный и унылый двор, громко и грубо, сонная теплота ее кожи, мрачно и серо и т.д. Кстати сказать, одна из новелл Надыршаха называется «Снега Дульти– дага». Не правда ли, напрашивается параллель со «Снегами Килиманджаро» Хемингуэя? По инициативе главы РД Р.Г. Абдулатипова открыт театр поэзии «От Пушкина до Гамзатова…». 2015 год объявлен Годом литературы в России. Но всё ли мы знаем о нашей литературе, искусстве, культуре? Многие знают Н.М. Хачилаева как религиозного и общественного деятеля, но немногим знаком его творческий портрет. Картины, наполненные философским смыслом, размышлениями о бренности бытия и месте человека в мире исполнены его рукой. Необходимо сделать оговорку, что все они были нарисованы до того, как их автор принял «разумную веру», ставшую мировоззрением, которая различает дозволенное и запретное, а не принятие ее как обряд, обычай или привычку. Кстати сказать, этим же фактом объясняются многие пикантные места в его повести, которые публикуются без купюр. В тонко подмеченных подробностях описания природы, деталях характеров мы чувствуем почерк незаурядного таланта. Природа не поскупилась и щедро одарила его: поэт, художник, бизнесмен, спортсмен. Еще одна черта, сближающая его с Хемингуэем. Ведь Эрнест был отменным боксером, а Надыршах владел черным поясом карате-до. Хемингуэй говорил: «Если ты, черт возьми, честен, то в том, что происходит есть и твоя вина». К сожалению, мы не смогли сберечь бесценный дар для потомков. И в этом частичка и нашей вины…

Хизри Ильясов, Доктор филологических наук