Перфундере

–Вступили в силу какие-то новые законы? Ведь раньше никаких льгот на содержание несовершеннолетних не было.

–Всё по-прежнему, – хмуро отозвался доктор Леман, до этого терпеливо ждавший моих выводов.

–Нет, нет, ведь зарплаты Йона ни за что не хватило бы на двух человек! А, зная его, я уверена, что Йон всё сделает ради сестры.

Последние звуки я произнесла монотонно, почти не разжимая губ, словно боясь своих слов и мыслей. Так и было. Всё внутри стремительно холодело, к горлу подкатил комок. Сиплым голосом я проговорила последнюю фразу:

–Где Йон?

–В больнице имени Стеффании. Его доставили…

Больше я не слышала ничего. Всё, что говорил доктор, стало для меня лишь побочным шумом. Голову сдавило ещё сильнее. Я вскочила с кровати, засунув ноги в тапки, кажется, перепутав левую и правую, вздёрнула хлипкое тело вверх, но ноги не выдержали, и пол всё-таки притянул меня к себе. Из глаз брызнули слёзы, даже не столько от боли в затёкшем теле, сколько от обиды, от безысходности. Доктор Леман поспешил схватить меня за плечи и усадить назад на постель. Ещё чуть-чуть, и он позовёт санитаров, и они привяжут меня к этой чёртовой лежанке, как умалишённую. Я не могла этого допустить. Не могла позволить хоть чему-то на свете помешать мне добраться до этой злосчастной больницы. И я не позволила.

Доктор Леман не ожидал этого, да и я от себя такого, признаться честно, не ожидала. Всё-таки аппарат электростимуляции мышц сработал на ура. Согнувшись пополам, я одним рывком высвободила руку и что есть силы ударила локтем стоящего за спиной доктора. От неожиданности он разжал обе руки, сделав как раз то, что мне и было нужно. Я не знала, откуда взялась сила. Моя тень бежала по коридору, по его своду гулко растекались аритмичные шаркающие шаги, попеременно сменяющиеся бегом. Коридор был пуст, лишь один санитар проводил меня безучастным взглядом, не предприняв ни единой попытки остановить сбегающего пациента. Но в тот момент я даже не думала о том, что кто-то может меня остановить. Мысли занимало лишь одно. Остальное – побочное.

Я сбежала с лестницы здания Центра Искусственного Сна. Доктор Леман, кажется, кричал что-то мне вслед. Я не слышала. Дыхание перехватило. Лёгкие как будто кто-то сдавил прямо изнутри. Колени сами собой подогнулись и в глазах на мгновение всё потемнело. От ужаса, от мысли, что я не смогу добраться до больницы, какая-то невидимая внутренняя сила подняла меня и заставила идти. Я вдруг поняла: я дышала относительно чистым воздухом, пока была в палате. Теперь, встретившись с безжизненной смесью углекислого газа и прочих веществ с ничтожным содержанием кислорода, мой организм испытывал сильнейший стресс. И я думала и повторяла про себя и вслух – уже не понимая, как: «Всё равно! Лишь бы дойти, лишь бы дойти…». Благо Больница имени Стеффании была в двух шагах от центра Искусственного сна.

Лестница не третий этаж показалась самым страшным испытанием, хоть и воздух в больнице всё же был чище, нежели на улице. Я уже бывала здесь ранее, многие жители нашего района побывали здесь, района с самым высоким загрязнением воздуха из-за химического завода, регулярно проводившего выбросы в ранние утренние часы, как раз тогда, когда мы выходили на уборку улиц. Отчего-то сомнений, что Йон был именно здесь, у меня не было. А где же ещё? Что ещё могло подкосить здоровье сильного молодого человека, как не этот чёртов воздух, медленно сжигавший наши внутренности парами хлора и фенола, и ещё бог знает какой гадости.

Прерывистым голосом я спросила у медбрата, где палата Йонсона Дея, но тот растерянно помотал головой. И тогда я замерла, глядя в одну точку. Я стояла рядом с огромной комнатой с дюжиной высоких больничных столов. Над каждым из низ нависали потухшие больничные лампы, какие обычно ставят в операционных. На некоторых лежали люди, все в трубочках и катетерах, датчиках и прищепочках. Уже не живые, но ещё и не мёртвые, они доживали свои последние дни в реанимации, чаще всего даже не приходя в сознание. По самой смелой статистике, за последние десять лет из реанимации в палату переводят трёх человека из ста. Остальные по многим причинам так и не поправляются.

Прижавшись руками и лбом к стеклу, я не прекращала смотреть на один из занятых столов. Рука – худая, жилистая и такая знакомая, рука человека, способного отдать всё за родных людей – выглядывала из-под белоснежной простыни, под которой вырисовывались знакомые черты лица. Мой настоящий Йон был так похож на парня из сна, только теперь его руки напоминали конечности древнего старика. От слёз во рту появился солоноватый привкус, но глаза оставались сухими, лишь острый комок набухал в горле и груди. Гортань выдохнула бессвязные хрипы, которые не могла понять даже я сама. Этого не может быть. Этого просто не может быть. Теперь нет никого. Я одна. И лишь человек под простынёй напоминает мне о прошлой жизни. Сердце заходилось в беспорядочных ударах. Дыхание снова сжалось во мне испуганным зверьком, горло сдавило ещё сильнее.

Кто-то положил мне руку на плечо. Доктор Леман.

–Мне жаль, Свен. Он скончался сегодня утром из-за отравления газами из воздуха. Йон слишком долго не вдыхал кислород.

–Я могла бы… – начала я, задыхаясь.

–Нет, не могла. Он умер, не приходя в себя. Это была безболезненная смерть.

Спокойствие доктора разъярило меня. Я толкнула дверь. Она поддалась, тяжело грохнув по стеклянной стенке. Леман попытался схватить меня за плечо, но я увернулась. Бросившись прямиком к телу Йона, я смогла лишь упасть на колени перед столом и заключить его руку между своих ладоней. Словно следуя инстинкту, я старалась согреть его тело своим теплом. Никогда не прикасалась ни к чему более холодному. Безжизненные руки Йона напоминали высохшую, жёсткую резину. Страх сковал меня, и я так и не смогла взглянуть на его лицо. Страх, что увиденное будет преследовать меня ежесекундно. Но мозг уже дорисовал портрет настоящего Йона, увидев лишь его руку. Наконец, пришло осознание случившегося, и истерика, вызванная шоком, сменилась тупой болью. Я коснулась широкого кольца на безымянном пальце, с чёрным, как смоль, камнем в металлической оправе. Йон носил его, не снимая. Несколько лет назад он рассказывал мне, откуда у него это украшение. Тогда Йон подрабатывал помощником фельдшера, но у нас эту должность называли просто – носильщик. Ибо слишком часто врач был не в силах чем-либо помочь человеку, умирающему не от сердечного приступа, не от инсульта или несчастного случая, а лишь потому, что вокруг него не осталось жизни: не было воздуха, настоящей пищи, чистой воды. Люди просто уходили, внезапно, неотвратимо, словно костлявая рука с тонкими длинными пальцами проскальзывала в этот убогий мир и выхватывала из него чьё-то неровное дыхание, и свет гас в его тусклых глазах. Кольцо принадлежало одному из них, чьи последние секунды утекали на глазах у Йона. Бедолага отдал ему кольцо, и теперь этот венец смерти покоился на похолодевшем пальце моего друга.

Это был своего рода акт самоубийства. Или просто последнее воспоминание о любимом человеке. Даже если судьба Йона вскоре настигнет и меня, я не сниму кольца. Холодный металл приземлился на большой палец. К горлу подступили рыдания, но внутренняя боль была такой огромной, что застряла в гортани, неспособная вырваться наружу. Потрясение душило, его тонкие сильные пальцы обвились вокруг моей шеи, сомкнулись капканом, от острых зубов которого невозможно освободиться. В комнату ворвались санитары, но доктор Леман остановил их жестом руки.

–Дайте ей пять минут.

–Но сэр!

–Пожалуйста. Этот молодой человек был для неё очень дорог.

–Здесь больные! Тело просто не успели увезти. Две минуты, не больше, – строго приказал один из них, и все трое отступили на шаг.

Доктор Леман ждал две минуты, а затем подошёл ко мне и присел рядом.

–Пойдём, Свен.

Я тупо вертела головой. Больше ни на что не хватало сил. Да и зачем теперь вообще что-то делать, чего мне осталось бояться?

–Ты должна справиться с этим. Ты многое пережила и ты знаешь, как пережить и это. Нужно попытаться забыть. Сейчас тебе нестерпимо больно и ты не веришь в то, что видишь своими глазами. Я знаю, я и сам прошёл через эту агонию. Вставай, мы должны уходить. Мы бессильны, Свен. Мы бессильны.

Его слова причиняли боль, но Леман был прав. Ему тоже больно, я знаю. Больно видеть меня такой, больно видеть безжизненного Йона, больно оттого, что от его прежней жизни остались лишь куски плоти, разбросанные по углам стаей голодных собак. Доктор Леман, наверное, не хотел, чтобы меня вытаскивали оттуда силой, поэтому и торопил, не давая уйти в себя. Я поддалась на его уговоры, встала и побрела в сторону лестницы, до выхода, по улице, до Центра искусственного сна, до палаты. Доктор Леман шёл со мной шаг в шаг, придерживая за локоть и не произнося ни слова. Санитары и другие пациенты – проходящие акклиматизацию или готовящиеся к погружению в сон – бессовестно пялились на меня, когда мы проходили через фойе, но все их взгляды не задевали мою опустошённую душу. Я сбросила тапочки, и вдруг сознание пронзила ясная мысль, настолько чёткая и манящая, что я вскрикнула от переворота в моей голове. Доктор посмотрел на меня ошарашенными глазами, а я в ответ сделала шаг ему навстречу.

–Доктор Леман! Прошу Вас! Сделайте что-нибудь! Верните меня на Перфундере! – голос звучал прерывисто и истерически-звонко.

Он отстранился от меня, хмуря брови, очевидно, не понимая, о чём я говорю.

–Мне снилась Перфундере, доктор! Чистая и прекрасная планета, где живы моя мама и Йон, где люди дышат чистым воздухом и едят настоящую пищу. Прошу Вас, верните меня туда! Я отдаю всё своё имущество, доставшееся мне по наследству. Квартира! У меня ведь есть квартира! Бабушка оставила её мне, а родители по закону не могли продать эту недвижимость, чтобы достать побольше воздуха. Её можно сдавать в аренду. Доктор Леман, прошу Вас! – вцепившись в его халат, повторяла я, – Сделайте всё, чтобы завтра меня не было в этом мире! Умоляю Вас!

Леман жестом остановил мои мольбы, и я замерла в ожидании его реакции.

–Отдохни. Ты устала.

–Я не устала! Послушайте меня! – разгневанно кричала я. Устала? Что за вздор? Я спала целых полгода! Не достаточно ли отдыха? Хотелось ударить его, чтобы хоть как-то донести до Лемана тот факт, что я более нежизнеспособна в пределах этого мира.

–Свен! Ты не в себе! Прими горизонтальное положение или я попрошу вколоть тебе транквилизатор! – прорычал доктор, и от его слов всё внутри оборвалось. Я вновь поддалась. Укутавшись одеялом по самую макушку и не произнося ни слова, я смирилась со своим временным пленом, да к тому же с надсмотрщиком. Но то был надсмотрщик, от которого зависела моя жизнь. Во всяком случае, так мне хотелось думать. Мысль о том, что доктор Леман может быть бессилен что-либо сделать, была для меня в тот момент неподъемной. Ожидание казалось вечностью, но я продолжала молчать, зная, чего хочет доктор Леман. Чего? Всего лишь адекватности.

Прошло больше двух часов, прежде чем я успокоила свою агонизирующую сердечную мышцу, вхолостую гонявшую кровь по организму, восстановила сбитое дыхание и усмирила тело, которое била мелкая дрожь. Я высунула лицо из-под одеяла и тихо спросила:

–Доктор Леман… Где Зои?

–Там же, где и её брат…

–Что произошло?

–Туберкулёз.

–Когда?

–Месяц назад.

–Доктор Леман.

–Что?

–Вы поможете мне уйти?

Я почувствовала, что мои слова произвели впечатление на доктора. Понимаю, что они звучат ужасно. Но мне плевать на лингвистику, просто дайте мне ответ, дайте мне хоть какой-нибудь ссохшийся корень погибающего дерева, чтобы я смогла за него зацепиться!

–Ты правда хочешь проспать всю жизнь?

–Я хочу обрести покой.

–Покой? – переспросил доктор Леман, желая услышать что-то более конкретное.

–Да. Я хочу улететь на планету, где клетки моего мозга не будут стонать от боли. Там я забуду о том, что ненавижу себя. – Мой голос непроизвольно перерастал в надрывный скрежет, – Ненавижу себя за то, что думала только о себе. Йон погиб, пытаясь спасти жизнь сестры, а я в это время почивала на мягкой подушке. Я отвратительна сама себе и так виновата перед всеми, кого уже не вернёшь. Но я не могу искупить свою вину.

–В том, что произошло, нет твоей вины.

–Ошибаетесь, доктор. И Вы, как врач, должны это знать, ведь бездействие во врачебном кодексе сопоставимо с намеренно причиняемым или нанесённым по неосторожности вредом.

–Это – другое.

–Вы знаете, что я смогла бы вынести всё это.

–Знаю.

–Но я не хочу.

Доктор опустил голову, и в этом жесте я услышала голос: «Понимаю, я всё понимаю». Он поднялся со стула и направился к выходу. Что это значит? Каков ответ?

Он остановился в дверях и произнёс:

–Мне жаль, Свени. Мне безумно жаль. Но это невозможно. Я не смогу ничего сделать. Уйдя однажды со скандалом из системы, ты лишаешься права что-либо просить или требовать. Но даже если бы я смог, они так просто тебя не отпустят. Им нужны результаты исследований. В конце концов, ты была подопытной и до сих пор ей остаёшься. Погружать тебя в сон повторно нет никакого смысла, а эти люди никогда не будут тратить деньги впустую. Прости за правду, Свен. И постарайся понять. Хорошенько выспись и приведи мысли в порядок. Я вернусь завтра утром.

И дверь закрылась.

Глава 2

Белые коридоры

Всю ночь я не смыкала глаз. Почему-то мне казалось, что если сон вернётся, случится что-то страшное. К тому же, некоторые воспоминания, даже отрезки времени, так и не вернулись. Что если сон уничтожит и те, что я вновь обрела? Иррациональный страх, который стал абсолютной истиной в моём сознании.

Было приятно чувствовать на своём теле тепло одеяла. Конечно, ведь по ночам на Земле даже в самых нагретых солнцем зонах расселения температура порой опускается ниже нуля. Что же люди сделали с этой планетой, из-за чего теперь она так «мёрзнет»? Мне не довелось узнать ответ на этот вопрос. Подозреваю, что даже если бы я появилась на свет на несколько десятков лет раньше, то и тогда бы не узнала, как некогда прекрасная планета заболела, и начался обратный отсчёт таймера, стрелки которого тикают до сих пор.

Кутаясь в одеяло, я поднялась с постели. Прислонившись щекой к холодной оконной раме, через которую сквозила тонкая струйка ледяного воздуха, я вгляделась в небо. Оно похоже на коктейль, приготовленный пьяным барменом из кофе, виски и лимонада. Грязный, неестественный цвет вызвал во мне усмешку. И как, глядя на это небо, люди могут мечтать о других планетах? Как их глаза пробиваются сквозь плотную газовую завесу и видят то разнообразие, что скрывается за ней? Я вряд ли успею найти ответы на эти вопросы, да и сильно сомневаюсь, что хочу этого.

В коленях ощущалась слабость, и я с чувством облегчения вернулась на своё ложе. Ослабшие, дряблые мышцы спины ныли, предвкушая встречу с матрасом. Немного помедлив, словно размышляя, разрешено ли мне это, я решила порыться в тумбочке под окном. Дверца со скрипом открылась, но на них уже давно не водилось ничего, кроме пыли и паутины. Тут я заметила ещё один столик с двумя ящичками в противоположном углу палаты. Я бросилась к нему с надеждой, выдернула два ящика одновременно, и… Целая пачка газет! На такое сокровище я и не надеялась. Теперь я знала, как скоротать эту длинную, холодную ночь.

Страницы обветшали и помялись, но для меня они стали свежей утренней газетой. Заголовки пестрели восторгами об открытии новых планет и усовершенствовании куполов. Ещё полгода назад не каждый зажиточный переселенец мог позволить себе подобное стеклянное сооружение. Теперь эти «палатки» для жительства на других планетах стали доступнее. Идеальный вариант! Переселенцы забывают о сейфовых замках и металлических дверях. Эти пережитки прошлого исчезают сразу после переезда. Ведь за стеклом собственного купола тебе ничего не грозит. Недоброжелатель из враждебной внешней среды просто не сможет подобраться к твоему жилищу.

Целый блок статей был посвящён свойствам новых жилых небесных тел. Например, отчёты о том, как охлаждают экзопланеты-гиганты под названием юпитеры, укладывают почву под куполами на Марсе, а также усмиряют пыл коричневых карликов. Особенный интерес у меня вызвали «разноцветные» звёзды: белые, желтые, красные и оранжевые. Мир раскрашивается яркими, неповторимыми тонами, когда читаешь подобные заметки, но на последних трёх страницах всех выпусков жизнь теряет свою радужность, ведь на них опубликованы новости планеты Земля. Мир изменился. Пресса, хоть и всё также гонится за сенсациями, больше не стремится печатать хронику происшествий и несчастных случаев. Время диктует новые правила: теперь журналисты изо всех сил стараются наполнить свои издания позитивом, но чаще всего их усилия оказываются тщетными.

Из выпуска за ноябрь 2286 года жители планеты Земля узнали о проекте «Искусственный сон» и его первых испытателях. Моё имя в той статье было употреблено один раз: «Самый продолжительный экспериментальный сон: Сванвейг Ланкастер». Я узнала, что идея искусственного сна была активно поддержана властями и гражданами четырёх из пяти континентов. Успешные эксперименты заставили людей поверить в реальность и безопасность идеи. Девушка по имени Нора Райтер дала интервью, в котором она рассказала о своём «виртуальном» путешествии в прошлое планеты Земля, во время, когда люди могли дышать относительно чистым воздухом. Никаких чудес. Просто Нора уже два года как учится на историка. А богатый старик со странным именем Антуан Олсопп с восхищением описал, как во сне побывал в образах персонажей известных романов. Эти рассказы вызвали в людях надежду на каплю покоя, на отпуск у моря или в горах, где голубое небо, тёплая вода и лазурный берег. Но, как я узнала из отчётов, искусственные сны «подопытных кроликов», давших интервью, длились от одного дня до недели. Никто не решался на большее. С ужасом я словно прочитала их мысли. Неужели всё так и есть? Неужели желающие поспать годик-другой ждут, пока я проснусь и расскажу им о прекрасной перспективе искусственного сна? Мне не дадут покинуть это место ещё очень долго. Да и даже если бы позволили, где мне взять столько денег? Эксперимент завершён, а это значит, что во мне, как в материале-реагенте, больше никто не нуждается. Это значит, что моё сознание все оставшиеся годы будет беспомощно метаться по планете Земля. Доктор Леман прав. «Посетитель» …. И полгода назад от него не многое зависело, а теперь он всего лишь посетитель. Его мнение здесь ничего не значит. А моё… К интересам подопытной крысы никто не станет прислушиваться. Никто, никто не поддержит меня, ведь добрая половина оставшегося на родине увядающего человечества жаждет ответов на свои многочисленные вопросы. От собственных фантазий меня передёрнуло. Мысли казались страшным сном, от которого так хотелось… уснуть. Может, всё обойдётся? Что, если про меня забыли? Что, если в газетах не указан полный список испытателей, и кто-то всё-таки погрузился в сон чуть позже меня на тот же срок? Мою наивную надежду рассеял доктор Леман, появившийся в половине восьмого у меня в палате.

–Здравствуй, Свен.

И уже по приветствию я могла сказать, что день предстоит не самый лучший. Доктор Леман всегда говорил «Привет», когда прибывал в хорошем настроении и «Здравствуй» – в плохом. Чтож, я не слишком надеялась на обратное. Чудес не бывает.

–Доброе утро.

Я кивнула и постаралась улыбнуться. Обманывать психотерапевта всё равно что обманывать зеркало – бессмысленно и безуспешно. Мои глаза со вздутыми красными сосудиками и припухшими веками, а также стопка проштудированных газет у изголовья красноречиво свидетельствовали о том, что за эту ночь я не сомкнула глаз.

–Как твои ноги? Ходить можешь?

После моего вчерашнего забега было странно слышать подобный вопрос. Однако и Леман, и я понимали, что то было лишь результатом прилива адреналина.

–Нормально, – сухо ответила я.

–Хорошо. Я позову медсестру, она принесёт тебе сменную одежду.

–Я должна куда-то идти?

–Это не далеко. В соседний корпус.

Я вздрогнула от мысли, что меня ждёт. Там меня готовили к эксперименту, производили необходимые обследования и консультации. Но теперь никто не похлопает меня по плечу, не возьмёт меня за руку и не скажет: «Не волнуйся! Всё будет хорошо!». С экспериментальной крысой, подвергшейся своему испытанию, не разговаривают.

Доктор Леман ждал меня за дверью. Словно прощаясь, я бросила последний взгляд на свою обитель и с чувством обречённости покинула палату. Ощущение болтающегося на шее булыжника, тянущего меня к земле, не покидало даже в физическом отношении. Я старалась выпрямиться, но мышцы спины одряхлели и были просто-напросто не в состоянии поддерживать тяжёлые кости. Когда мы спускались по лестнице, помогли перила, за которые я могла уцепиться и помочь уставшему неизвестно отчего телу. Наконец, пройдя через коридор, связывающий два корпуса, мы очутились в одной из лабораторий. Взгляды тут же устремились на меня. Что-то жутковатое было в этих белоснежных стенах. Что-то мёртвое…

–Доброе утро, мисс Ланкастер! Присаживайтесь.

Заискивающий взгляд этого парня в белом халате отталкивал, и я поспешила сесть и отвернуться, чтобы не видеть его сверлящих глаз.

–Мисс Ланкастер! – начал мужчина с впалыми серыми глазами и небритым подбородком. Возможно, профессор. – Рад, что Вы здоровы.

У него был низкий, давящий голос с южным акцентом, да и внешность этого человека производила не самое умиротворяющее впечатления. Он улыбнулся, соорудив на своём лице чуть перекошенную параболу. Меня передёрнуло: от этого зрелища пришло ощущение, будто он собирается вонзить в меня шприц с цианидом. В ответ на его приветствие я криво ухмыльнулась, почти симметрично ему, и почувствовала, что в своём положении чем-то похожа на душевнобольную. Может, так и есть?

Несколько ничего не значащих вопросов на тему общего самочувствия были скорее данью врачебной бюрократии, поэтому никто из присутствующих не заострил на них внимания.

–Майк проводит Вас до доктора Лакермана. Сегодня состоится первый этап Вашего обследования.

Он не спрашивал, хочу ли я, довольна ли, удобно ли мне, а лишь поставил перед фактом. Всё, как я и ожидала. Всё, чего я боялась. Конечно, со мной ничего не могло случиться, ведь им необходимо показать меня людям – здоровую и адекватную, а для этого докторам нужно быть уверенными, что перед публикой я не выкину что-нибудь из ряда вон выходящее. Впрочем, может, это им и не нужно. Здесь нет политиков и маркетологов, здесь есть только шестеренки научной системы, малые и большие, а для них важны лишь конкретные показатели приборов – цифры и скупые обозначения. Я не держала на них зла, смирившись со своей участью. Апатичное состояние вползало в душу липким туманом, но раздражение, назревающее от контактов с неприятными мне людьми, не давало депрессии удобно устроиться в моём сознании.

Мода на белые халаты так и не прошла. Многое в клиниках и больницах менялось, но неизменное превалирование белого над прочими красками навеки сцепилось со всем, что касается медицины. Из одних белых стен я попала в другие, не менее яркие и раздражающие, где меня ждал доктор Лакерман. Он был полной противоположностью предыдущего профессора – отсутствующий взгляд, исходящий из чёрных, как и густая шевелюра, глаз. Его равнодушие немного успокоило меня, ведь мало кому понравится, когда на тебя смотрят, как на пришельца. Впрочем, не мне их судить. Ведь если бы я не участвовала в программе искусственного сна, то была бы также заинтересована в результатах подобных экспериментов.

Произнося минимум слов, в основном содержащих команды вроде «Садитесь сюда» или «Глубоко вдохните», Лакерман провёл общий осмотр – постучал молоточком, поводил фонариком, помотал ручками, словом, делал всё, что обычно делают невропатологи. Затем мне дали длинный белый халат, в который я должна была переодеться, и засунули в жутковатую белую капсулу, предназначенную для магнитно-резонансной томографии. Жужжащие, сверлящие и скрипящие звуки просто разрывали мозг, и так хотелось вдавить до отказа кнопку на продолговатом пульте, который был у меня в руках на случай, если бы что-то пошло не так. Время в аппарате МРТ казалось мне вечностью. Мышцы и суставы болели от обездвиженного положения. И в тот момент, когда я уже готова была сдаться, платформа, на которой я лежала, наконец, выкатилась из замкнутого пространства. Не удивлюсь, если после такого обследования у меня обнаружится клаустрофобия.

Постепенно подтягивались ассистенты доктора. Двадцать минут назад – столько, как минимум, я была взаперти – их было всего двое, а теперь уже пятеро: четверо студентов, среди которых три девушки и один парень, и один мужчина под 40. Я спрашивала себя: зачем они здесь? Для какой такой процедуры может понадобиться столько человек? Моя фантазия играла со мной злую шутку. Мелкая дрожь, которая колотила меня каких-то полторы дюжины часов назад, вновь вернулась. Я отгоняла от себя ужасающие видения, но они не уходили. Пока этот кошмар не закончится, они не уйдут. Я это прекрасно знала. А холодная, деловая атмосфера, царящая в помещении, только подливала масло в огонь. Ассистенты точно заразились вирусом равнодушия: ни одного взгляда – ни доброго, ни злого – абсолютно ничего! Может, за эти полгода, что меня не было, люди вообще перестали что-либо ощущать?