Перфундере

Голос мой превратился в мышиный писк. Не пропадёт ли он, как у Кайлы? Его хватило лишь на то, чтобы спросить:

–Откуда Вы знаете?

–Ты не помнишь. Понимаю. Я работал носильщиком в ту ночь. Я приехал на вызов на Брэйв-авеню, чтобы снять его… Извини, это лишнее, – бросил он, резко повернулся на пятках и зашагал прочь, оставив безмолвную сцену позади.

…

Было ли руководство в курсе относительного этого инцидента. Не знаю. Знаю только что на целых три дня меня оставили в покое как белые моли – исследователи-мозгоправы, так и серые моли – сомнамбулы. Весьма кстати, потому что взбудораженный мозг продолжал играть со мной злую шутку, то уничтожая, то вновь воскрешая старые и новые воспоминания. Вдобавок ко всему, я посвящала свободное время наблюдениям, целиком обращаясь во внимание и слух. И то, что я узнавала о других пациентах, не переставало ужасать.

Например, одна женщина всё время искала и звала кого-то. Заглядывала по углам, заходила во все кабинеты без стука, порой санитарам даже приходилось вкалывать ей транквилизаторы. Эта женщина страдала явлением со сложным психиатрическим названием, которое я бы назвала просто «остаточный сон». Большую часть времени она была нормальной, но иногда на неё находил какой-то морок с образами из сна, в которых она блуждала, не в силах ухватить, и при этом не теряя значительные отрезки времени из «настоящего». Её искусственный сон продлился месяц.

Многие бедняги увидели во сне что-то, что сильно повлияло на их психику, тем самым заработав столь популярное посттравматическое стрессовое расстройство в купе в фобией. Один такой парнишка не мог спать без света, потому что во сне его, ну конечно же, похоронили заживо. А одна важная дама везде таскала с собой свинцовый лист, потому что пережила ядерную войну.

Старик в клетчатом халате беспрестанно курил, пытаясь тем самым за счёт концентрации никотина добиться наркотического эффекта сильнодействующих препаратов. Его использовали в качестве подопытного для теории использования искусственного сна как метода лечения от зависимостей. Как видно, эксперимент провалился.

Но ни один из этих несчастных так не ужасал меня и не вызывал сострадание, как те, с кем я была знакома доныне. Знакома в жизни, о которой они никогда не знали. С болью в сердце я вынуждена была принять тот факт, что от тех личностей, с которыми мне довелось жить на Перфундере, остались только лица, и то – потухшие. Впрочем, кто знает? Возможно, прототипы моих друзей и не претерпели столь значительных изменений, как мне показалось в первые мгновения нашей встречи. В конце концов, что я знаю об их жизнях «до»?

Эти несколько дней нельзя назвать приятными, однако они помогли мне постепенно прийти в себя и, что важнее, понять и принять общую картину Лаборатории. Проводя вечер за вечером, я анализировала увиденное за день, складывая в копилку опыта и понимая, пока однажды эти размышления не прервали уже знакомым мне способом:

–Мисс Ланкастер. Доктор Келли велел пригласить Вас к себе в кабинет.

–Доктор Келли? Мне не говорили, что назначен приём.

–Да, и всё же, ему необходимо с Вами встретиться. Будьте добры, поторопитесь.

Любезный, но настойчивый голос за дверью стих, и я осталась наедине со своими обрушившимися надеждами на очередной спокойный вечер. Не без усилий я сползла с кровати – ноги были ватными то ли от бездействия, то ли от пресловутой акклиматизации, – натянула джинсы прямо на шорты, застегнула толстовку и вышла в коридор. В стороне от двери, попирая локтями стену, кротко ждал молодой щербатый санитар. Увидев меня, он выпрямился и, не говоря ни слова, направился вдоль по коридору. «Чтож, посмотрим, кто такой этот таинственный доктор Келли», – подумала я, и зашагала следом.

Глава 4

Свет, который ослепляет

Розмари Хоуп, девушка с ясными голубыми глазами, но смуглой кожей и чёрной кудрявой шапкой волос, кротко напевала себе под нос какую-то незамысловатую, на ходу сочинённую мелодию. Такие контрастные смешения черт разных национальностей в наше время – не редкость, и увы, не всегда такое сочетание смотрится «как надо». У Розмари такой проблемы не было: её внешность была располагающей, но простой и естественной. Такая себе деревенская красота. Маленькие, осторожные, порой даже крадущиеся движения выдавали в ней мягкий нрав газели, что так не свойственно людям её профессии. Однако порой даже её спокойный нрав приобретал норадреналиновый запах хищника.

В тот день она, как обычно, сидела за компьютером, листая виртуальные страницы с мельтешащей информацией. Столько событий, столько новостей, думала она. И всё же какая жалкая их часть дойдёт до потомков? Какую из новостей колонки Розмари или любого другого редактора газеты «New Post» сочтут достойной Исторической летописи? Наберётся ли их хоть десяток? Или хотя бы пятёрка? Вряд ли. Факты с нимбом в виде даты выпуска уползали грязным речным песком сквозь пальцы, но это никого не волновало. Главным было и остаётся регулярная выдача товара, без оглядок на качество содержимого страниц.

Журналистка набросила на расслабленные плечи кофту и тут же почувствовала тепло в своей согбенной спине. Время от времени она бросала опасливый взгляд на телефон. Так смотрит заключённый, приговорённый к смертной казни, на свет, падающий из коридора, и терпеливо ждёт, что вот-вот чья-то тёмная фигура заслонит последний лучик, питающий его усталое сознание. Ждёт одновременно и как приговор, и как избавление.

А дома Розмари Хоуп ждала верная и стойкая собака. Вот сейчас, представляла себе девушка, она лежит под дверью, на холодном обшарпанном коврике, поджав под себя жилистые лапы. Она ждёт, быть может уже не столько хозяйку, сколько того, что будет в её бумажном пакете из супермаркета. В конце концов, любая преданность, пусть даже самая стойкая – собачья – может рухнуть под тяжестью сосущей пустоты в желудке. Но нет, это можно было сказать про любую собаку, но только не про собаку Розмари. Впрочем, сегодня её не встретит кулёк с гранулированным собачим кормом, а остатки столовской еды, которую Розмари часто приберегала для своего питомца, вряд ли утолят её голод, ведь хозяйка не получит ни цента ни за сегодняшний день, ни за неделю, ни даже возможно за весь месяц.

Последней каплей в чаше страданий Розмари стал репортаж о расследовании убийства, произошедшего на Хиттен-авеню. Одна из немногих улиц, где ещё сохранились частные дома и где не взвились к небу бликующие башни небоскрёбов. Жители – можно сказать, счастливцы – держались за свои владения как могли, когтями и зубами. Претендовали на их землю в основном не физические, а юридические лица, продолжающие, подобно неусыпным ищейкам, выискивать площади под застройку. Но тот репортаж, который Розмари так и не смогла снять, был посвящён не жилищной проблеме. В доме, где жил некий мистер Тринчт, было совершено убийство, и сомнений в том, что это – дело рук самого мистера Тринчта, не оставалось ни у полиции, ни у соседей. Но доказательств, как, впрочем, и всегда, не хватало. Предполагаемое орудие убийства, а именно лазер прошлого поколения, исчез. Всё это она узнала от коллеги, который сумел забить тему раньше неё. Остросюжетный репортаж упорхнул из рук Розмари, и она вновь осталась ни с чем.

Было около пяти, когда девушка почувствовала щекой лёгкую вибрацию. Она не сразу поняла, что отключилась, уткнувшись лицом в рабочий стол. Разогнув затёкшую шею, Розмари протянула руку к телефону.

–Спишь ты там, что ли? – резко фыркнул голос.

–Ммм, возможно… Что тебе нужно, Трев?

–Мне-то ничего, но кто мне всю неделю плачется на отсутствие материала?

Сонный морок мгновенно отхлынул. Розмари крепче прижала мобильник к уху – древний мобильник, привычку пользоваться которым она так и не смогла оставить.

–Я на центральной площади сейчас, слышишь? Приезжай, и не забудь линзы.

–Что там происходит, Трев?

–Лакомый кусочек. Ты давно его хотела.

–Да хотя бы намекни, садист!

–Эксперимент Искусственного сна… оказался успешным.

…

«Думаю, большинство из вас знает, что такое искусственная кома. В медицине данную методику усыпления пациента широко применяли ещё в начале 21 века. В наше же время не является элементом фантастического фильма и такое явление, как анабиоз. Но для тех, кто не в курсе, немного теории. Искусственная кома – это погружение человека в коматозное состояние с помощью, как правило, барбитуратов или бензодиазепинов. Анабиоз же чаще всего достигается путём охлаждения тела до 33 градусов. Так как мозговые процессы в этом случае замедляются, кровяное давление в коре головного мозга существенно снижается. У травмированного пациента есть возможность, не тратя время на активизацию процессов бодрствования, восстанавливать организм от полученных повреждений. Но замедляется не только работа мозга. Все жизненные процессы находятся в состоянии практически нулевой активности. Не пересекая порог в 29 градусов по Цельсию, мы более чем на 50% замедляем обмен веществ, там самым экономя ресурсы, но при этом не давая крови стать вязкой, а дыханию – затруднительным. Обычная температура 30-33 градусов помогает достичь идеальных результатов. Однако так как, повторюсь, активность мозга замедляется и жизненные процессы поддерживаются искусственным путём, восстановление после анабиоза занимает слишком много времени. Если быть точным, до года. Ясное дело, без надобности ни один нормальный человек на такое не подпишется.

Однако два года назад вы наверняка впервые услышали такую нехитрую аббревиатуру, как ЛИС – Лаборатория искусственного сна. Дело в том, что именно два года назад были завершены многолетние теоретические исследования нашими учёными-онейрологами, в том числе и мной. И именно два года назад мы начали поиски добровольцев. Предметом наших исследований стало слияние и модификация анабиоза и искусственной комы с целью внедрения данного явления в нашу повседневную жизнь. В чём, собственно, выражаются отличия нашего изобретения от уже известных нам приёмов?».

…

Существует три типа увлечённых людей. Первый тип – адекваты, получают искреннее удовольствие от полезного для общества процесса. Второй тип – безумцы, мир вокруг перестаёт существовать, когда они занимаются поглощающим их делом; часто становятся монстроподобными, достигая важных вех в своём увлечении. И третий тип – «холодный мозг», нечто среднее между вторым и третьим типом, с примесью стали. Они находятся на границе беспринципности, а порой и пересекают её. Внешне они способны сиять напряжённым дружелюбием или ледяным безразличием, в то время как внутри них клокочет пламя бесконечного устремления вперёд несмотря ни на что и ни на кого, порой переходящее в безумие, просвечивающее лишь сквозь глаза.

Доктор Келли относился к третьему типу. Высокий жилистый мужчина за пятьдесят. Прямоугольное лицо его всегда гладко выбрито. Причёска постаревшего франта, основательно тронутая сединой. Хитрые зелёные глаза и тонкие губы, натянутые в напряжённой улыбке. Такие, как он, галантны с женщинами и подчёркнуто уважительны с мужчинами, мгновенно производят впечатление своей статностью и респектабельностью, манерами джентльмена и умением грамотно пошутить. Однако таких людей обычно держат на расстоянии вытянутой руки, чтобы не напороться на ледяной клинок скрытого презрения. Доктор Келли – продукт ушедшей цивилизации, однако и в Эпоху Переселенцев ему удалось преуспеть. Вот уже несколько лет Келли удерживал должность Руководителя проекта, и да поможет Бог тому смельчаку, которой отважится свергнуть его с пьедестала славы и уважения коллег.

…

«Чтобы разложить по полочкам суть Искусственного сна, позвольте, дорогие слушатели, загрузить вас ещё небольшим количеством теоретического материала. В нашем с вами мозге есть маленькая железа с названием эпифиз. Именно она в основном отвечает за сон. Эпифиз вырабатывает серотонин и мелатонин. В темноте серотонин синтезируется в мелатонин, который вызывает сонливость и снижает активность работы мозга. Так и появляется сон.

Ко всему прочему следует добавить, что сон – это не единый пласт – антоним бодрствования. Это целая система процессов и этапов. Базовой структурой сна является деление сна на тета и дельта – состояния, то есть фазы поверхностного и глубокого сна. Во время поверхностного, или так называемого парадоксального сна, мозг активно работает, но мышцы при этом находятся в состоянии расслабления.

Так вот, суть нашего изобретения заключается в чередовании глубокого и поверхностного сна. Именно это и происходит каждую ночь, когда мы устраиваемся поудобнее в своих постелях и засыпаем. Как правило, фаза сновидений, то есть фаза парадоксального сна, за ночь наступает 4-5 раз. Мы же сумели расширить эти промежутки, прировняв пребывание человека в тета и дельта-состояниях к смене периодов света и тьмы. Это значит, что человек может спать неограниченное количество дней, при этом проходя во сне нормальные этапы чередования активной мозговой деятельности и её замедления. Такая система создаёт иллюзию жизни во сне. Причём восстановление организма в фазе глубокого сна намного более полное, потому что, помимо естественного процесса замедления ритмов во сне, мы замедляем их ещё сильнее путём небольшого охлаждения организма, о чём мы говорили ранее. Иными словами, ночью вы как бы спите, а днём – бодрствуете, при этом ни единожды не возвращаясь в реальность. Такое состояние достигается путём воздействия на уже знакомый вам эпифиз микроэлектродами, а также небольшим снижением температуры тела и приглушением или полным отключением источников света и других звуковых и тактильных раздражителей.

Так как Искусственный сон – это, фактически, почти нормальный человеческий сон, возможные риски сведены к минимуму. Искусственный сон нельзя сравнить с комой и уж тем более с состоянием анабиоза, то есть полного бездействия, ведь мозг проживает нормальный 24-часовой цикл отдыха и активной деятельности. С помощью разработанного нами прибора в теле человека поддерживаются нормальные жизненные функции. Так как метаболизм во сне замедляется, организму достаточно синтетической пищи и влаги, которыми наша компания также обеспечивает клиента, желающего насладиться сном. Длительное пребывание в горизонтальном положении не навредит вашим ногам и спине, ведь ААМТ – аппарат активизации мышечных тканей – регулярно посылает ряд импульсов в мышцы человека, предотвращая их атрофию.

Приступая к осмыслению данного проекта много лет назад, мы даже не подозревали, насколько удивительным окажется это открытие. Представьте себе, что это значит! Наверняка, все вы любите рассказы о так называемых курортах. Этот термин был практически выведен из использования ещё в прошлом веке. Курорты – это отдых на природе, у моря, с лазурной водой, мягким песком и тёплым солнышком. Многие из нас даже не представляют, что это значит, ведь на Земле больше нет ни тёплой воды в океанах, ни мягких солнечных лучей, ни уж тем более чистого воздуха. Нет нигде. Всё это есть только в одном месте – нашем воображении. И именно Искусственный сон даёт вам возможность отключиться от реальности, полностью предавшись не только тому, что давно кануло в лету, но и тому, что вообще никогда не существовало. Это своего рода жизнь в другом измерении, которое вы создаёте самостоятельно без всяких усилий».

Внезапно публика разразилась оглушительными аплодисментами. Должна признать, доктор Келли был великолепным оратором. Я видела себя в этой толпе, с горящими восторженными глазами и глупой улыбкой. Лицо человека, зажёгшегося манящей рекламой, но не осознающего, какую высокую цену придётся заплатить за привлекательный товар. И речь идёт не только о деньгах.

Келли пел складно, он не лгал, он недоговаривал. А люди не хотели понимать очевидное и самое важное: искусственный сон мог подарить покой, умиротворение, счастье, но только если всё это сперва попадёт в голову клиента. Загружая булыжники в хлебопечку, не надейся получить мягкий кекс. Если ты не знаешь, что такое этот лазурный берез и тёплое солнце, откуда взяться этим ощущениям во сне? Мир по ту сторону сознания моделирует сам клиент, а не чуткая к прихотям потребителя фабрика желаний, регулярно выпускающая электронные эмоции. Хочешь испытать их? Купи плейбокс и посмотри 7D кино в проекции на воздушное пространство. Или сыграй в аудиоигру, где клиент погружается в виртуальную реальность путём прослушивания комбинации звуков и стимуляции определённых нервов. Но жадный ко всему новому человек хочет быть первооткрывателем, любит всё инновационное и уникальное, для него это – магическая мантра, после которой всё нижесказанное уже не имеет никакого смысла. Мозг пленён, а значит остаётся только измолоть в крошево все сомнения, что и собирался сделать доктор Келли с моей помощью.

«В экспериментальном проекте Искусственного сна приняло участие около ста человек. Так как методика эта находилась на стадии разработки, мы до сей поры не решались на длительные погружения наших добровольцев в состояние Искусственного сна. Но сегодня я хочу представить вам девушку, которая всего две недели назад пробудилась от полугодового сна. Поприветствуем, мисс Ланкастер!»

Снова аплодисменты. Келли в строгом деловом костюме, подсвеченный со спины светом проектора, возвёл правую руку ладонью к небу и я, нетвёрдой походкой взбирающаяся на сцену. Что я должна сказать? Мы говорили об этом не один час, и всё же слова теряются в гуле глоток и шелесте ладоней. Я смотрю в его лисьи глаза. Тот ободряюще кивает и отходит в сторону, освобождая место за пюпитром. Лавина зрительских взглядов окатывает меня с ног до головы. Готова поклясться: в тот момент я была готова отдать всё на свете за возможность оказаться в сию же минуту в ненавистной белоснежной палате первого корпуса Центра.

Я познакомилась с доктором Келли двумя днями ранее. Это был короткий, вежливый разговор двух разных по статусу и текущему положению людей. Фактически, разговор прошёл в три этапа: формальное выражение «удовольствия от знакомства», новость об участии в презентации, почти молниеносное преодоление возражений и, конечно, инструктаж, который затем был продолжен уже другими сотрудниками ЛИС, по связям с общественностью, но уже без участия Келли.

«Для меня большая честь присутствовать здесь, на официальной презентации Аппарата искусственного сна!» – заявляю я торжественно. Гром аплодисментов, урчание голосов, переглядки, повышенное внимание в зрачках, моргающие жёлтые дуги в радужках. Я рисую улыбку. На ум так некстати приходит моё последнее выступление перед толпой – в Планетарии Перфундере, перед новыми Переселенцами. Между нереальным прошлым и ох каким реальным настоящим мало общего. Я продолжаю: «Мне посчастливилось стать одним из первооткрывателей этой чудесной установки, которая помогла мне пережить тяжёлый период жизни. Благодаря искусственному сну, я…» – и голос смолк, не в силах больше играть роль, произносить то, что тебя насильно заставили говорить, лгать или недоговаривать, очернять память о том светлом человеке, который в действительности помог мне пережить боль утраты, боль от непонимания и бессилия, и не сойти с ума от горя. Но начатое нужно было закончить, и я с безволием марионетки вновь приблизилась губами к микрофону, добавляя уже без тени стыда: «Я довольна прожитыми месяцами. Спасибо».

Я бросилась от микрофона, как от крутого кипятка, и моё место тут же занял любимец публики. «Спасибо тебе, Сванвейг Ланкастер, за твою смелость!». Голос доктора Келли вновь проревел над собравшимися, и зал отозвался на него потоком аплодисментов. «Наверняка, Вы хотите узнать подробности, что за мир посетила эта молодая девушка?» – он умолк, ожидая отклика зала, который не заставил себя долго ждать. «Ровно через неделю на этом же самом месте состоится вторая презентация, где мы покажем на примере Сванвейг, а также других счастливых мужчин и женщин, что за миры ждут вас по ту сторону сна». Публика благосклонно загоготала, и аплодисменты вновь прокатились под сводом сырого стылого неба.

«Чёртов сериал» – буркнул доктор Леман, подходя ко мне. Единственный среди присутствующих, кто не вызывал у меня настороженности.

Глупая. Какая же я глупая. Я надеялась, что обещания этого честолюбивого человека что-то значат. Но в действительности, попадая в жернова системы, выход из неё ты найдёшь только вперёд ногами. Эти мысли и внезапное осознание полной картины положения вещей взорвали во мне бомбу, наполняя мозг ужасом загнанной жертвы. Теперь точно – конец.

Рослый детина лёгким толчком направил меня за кулисы. Следом, откланявшись перед публикой, шёл доктор Келли. С его ещё не успели опасть блёстки славы, как перед нами выросла толпа журналистов. Всё правильно. Всё по расписанию. Хлеб репортёров к обеду подан!

«Мисс Ланкастер, как Вы пережили столь долгий период пребывания во сне? Легко ли было приспосабливаться к реальной жизни?»

«Мисс Ланкастер, что Вы чувствуете, вспоминая свою жизнь в нереальности?»

«Мисс Ланкастер, поделитесь, что побудило Вас решиться на столь рискованный эксперимент?»

«Мисс Ланкастер, Вы планируете повторное погружение?»

«Мисс Ланкастер, до нас дошли сведения, что Ваш отец…»

«Мисс Ланкастер, расскажите, как…»

«…ваша фамилия…»

«…не повлияло ли…»

«Как вы прокомментируете…»

«Всё это… уже было. Не мисс, миссис…» – проносится у меня в голове. Ноги. Много ног. Каблуки, кроссовки, ботинки и сапоги. Много ног вокруг меня и позади меня. «Миссис Оллсон, сочувствуем вашей утрате. Скажите, на Ваш взгляд, что могло толкнуть Вашего мужа к самоубийству?», «Миссис Оллсон, из-за чего Ваш супруг решил свести счёты с жизнью?», «Миссис Оллсон, как Ваша дочь восприняла его поступок?», «Миссис Оллсон, связан ли поступок Вашего мужа с его исследованиями в новом проекте?», «Миссис Оллсон, как Вы оцениваете Ваши отношения?». Вопросы, вопросы, вопросы, вспышки фотокамер и снова вопросы. В груди колотится страх. Рука – маленькая и влажная, внутри ладони матери. Я поднимаю заплаканные глаза вверх и вижу, как мама смотрит на меня полными слёз глазами, и произносит одними губами: «Всё хорошо, Свени. Скоро всё закончится».

Вот он – ответ. Мой сон был чистосердечным самообманом ребёнка, желающего забыть и никогда не вспоминать. Мой отец – один из основателей Искусственного сна. Перфундере, болото, сон… Так вот что всё это значит! Так это и есть тот истинный смысл моего стремления уйти в сон? Я такая же, как он. Как человек, которого я знала лишь какие-то одиннадцать лет своей прошлой жизни. Почему на Перфундере я создала в воспоминаниях образ другого человека? Почему не «воскресила» его, как в случае с мамой? Может потому, что я стыдилась его слабости? Не поэтому ли ненависть к себе прожигала кости? Но разве это плохо – уходить туда, где тебе хорошо? Чёрное и белое? Белое – жертвенность, алтарь на благо человечкам, маленьким, уставшим, обессиленным. Чёрное – уходить, когда ещё есть за что цепляться, ради чего жить. А ради чего тебе продолжать бороться?

Я следила за ними, за их движениями и словами, точно включив замедленный просмотр. Глаза безучастно фиксировали происходящее. Что будет значить этот взгляд в линзах оптических телекамер? Решать им – этим палачам с жёлтой дугой около зрачка.

–Мы хотим сделать Ваше совместное фото с доктором Келли, Вы не против?

–Улыбочку, мисс Ланкастер!

–Эй, старик, щёлкни «пыхой», когда я скажу, окей?

–Давай!

Смысл слов долетел до меня слишком поздно, когда яркая, как сама смерть, вспышка, ослепила меня. Сознание раскололось на тысячу сияющих друг в друга прожекторов и тут же осыпалось в яму непроглядного мрака, выключив мышцы ног. Кто-то подхватил моё обмякшее туловище, но под подушечками пальцев этого человека не было ни малой толики заботы или хотя бы внимания как к вещи, имеющей определённую цену. Так ловят мяч, чтобы затем бросить его об пол. И тогда инстинкты снова взяли верх. Удар локтем, такой же, но намного сильнее, стремительней. На этот раз мне ничуть не жаль. Слышу, как кто-то совсем рядом выругался. Выбрасываю руки вперёд, прямо на репортёров. За ними подтягивается всё тело. В висках барабанят тяжёлые молоты, и я не слышу и не вижу ничего, только чувствую, как раскачивается голова, и будто мозги бьются о черепную коробку со шмякающим, влажным звуком, а перед глазами – чернота…

Глава 5

И в пустыне есть влага

Очнулась я неожиданно, осознав вдруг, что бегу. Бегу отчаянно, будто от этого зависит моя жизнь. Уже не в первый раз подворачивая ногу, я не останавливаюсь, выжимая из своих лёгких всю возможную и невозможную вместимость. Меня не заботило то, насколько отравлен воздух, который я так жадно вдыхала, и сколько продержатся мои ноги, ноющие от бесконечных ударов стоп в неудобных туфлях об асфальт. Хоть и обессиливая с каждой секундой, я упорно бежала, уже не зная, для чего этот марафон, от чего я бегу, кто мои преследователи и есть ли они вообще. Было только чувство стремления. Оно, как быстрое речное течение в моём воображении, пыталось унести уставшее тело подальше от всех окружавших меня людей. А ещё был страх, панический, животный. Страх, что что-то страшное и неотвратимое сейчас настигнет меня. Кровь билась в висках неистовой бурей, от её рокота я не слышала ничего, кроме своего срывающегося дыхания.