Перфундере

Девушка с длинной белой косой, перекинутой через плечо, проводила меня в следующую комнату и усадила на стул. Передо мной стоял небольшой, металлический стол, явно подсоединённый к электросети. На нём – какие-то приборы, проводочки разных цветов, штекеры и прочая ерунда, которой, как мне казалось, не место в больнице. Лакерман коснулся моих плеч, приказав выпрямиться и сидеть ровно, и принялся что-то настраивать. За спиной слышались глухие и звонкие щелчки. Наконец, моё мучительное ожидание закончилось, когда на голову мне водрузили какую-то шапку. Отвратительный запах резины ударил в нос. Один из аспирантов сказал мне закрыть глаза. Теперь, без возможности наблюдать за тем, что происходит вокруг, моё волнение усилилось. Что-то зашумело, послышалась пара щелчков. Вначале я подумала, что мне лишь показалось. Но нет, от каждого щелчка передо мной вспыхивали искры света, рассеивающегося во тьме. Затем резкие звуки прекратились, а вместо них начал нарастать какой-то гул, немного давивший на барабанные перепонки. В новом ощущении я не сомневалась ни на секунду, ведь оно было ясным, как день. Сквозь закрытые веки я видела пляшущие разноцветные огни, понимая, что этот прибор каким-то образом воспроизводит цветовые эффекты в моём мозгу. В голове шумело: этот звук я слышала в фильмах – звук прибоя. Но в данный момент он значил совсем другое. С моим мозгом что-то происходило, я знала это, но ничего не могла сделать. Голова закружилась, и я, кажется, пошатнулась, и чуть было не упала со стула, если бы чьи-то узловатые руки не удержали моё лишённое ориентации тело на месте. Ощущение, что твой мозг находится в чьих-то руках (далеко не факт, что надёжных), невозможно объяснить. Ты чувствуешь, как будто кто-то бурит черепную коробку, как кто-то тонкими, проворными пальцами проникает сквозь кость, но ты не можешь сделать ничего, потому что ты – добровольный раб, подписавший договор о самоотречении. На ум с готовностью пришли образы далёкого прошлого: ЭШТ, лоботомия… Свести человека с ума не так уж сложно.

В конце дня, который прерывался лишь на получасовой обед, когда все экзекуции были закончены, доктор Леман с печальной, извиняющейся гримасой встретил меня возле палаты.

–Как ты, Свен?

–Спасибо, всё нормально. – Я выдавила из себя улыбку. – Доктор Леман.

–Да?

–Простите, что ударила Вас вчера. Я была не в себе.

–Ничего, всё в порядке.

–Спасибо, что не бросили.

–Что за глупости? Мы ведь как одна семья.

–Нет, Вы не обязаны. И всё же Вы здесь. Спасибо.

В сущности, кто я такая, чтобы ко мне проявляли внимание? Ведь у доктора есть семья, жена, ребёнок. И все они более обеспечены, чем я и мои близкие, покойные близкие, поэтому они будут жить немного дольше. Леману, как главе семьи, хватает забот и дома, и на работе, а я, я лишь назойливая помеха, скрипящее над ухом насекомое. И лишь из жалости и простой, человеческой доброты он заботится обо мне. Наверное, доктору Леману стоило многих усилий говорить со мной спокойно и по-отечески заботливо, ведь эмоции, как капельки воды в потоке контрастного душа, окатывали меня с головы до ног с минуты пробуждения. Этот ужас, это отчаяние, эта боль…. Я сроднилась с ними, мы стали единым целым, и поэтому с каждым вздохом острота ощущений снижалась. Я доставала белый флаг и лишь шла, шла, шла с надеждой, что эта беговая дорожка когда-нибудь отключится, и я смогу сойти с неё, смогу освободиться и уйти туда, куда захочу. А я точно знаю, чего я хочу.

…

–Прежде чем я задам Вам ряд вопросов, скажите, мисс Ланкастер, готовы ли Вы вновь вернуться в общество людей после полугодовой изоляции? Не пугает ли Вас эта мысль?

–Сколько я здесь? Неделю? Или две? Разве не в человеческом обществе я находилась? Так к чему же сейчас такие вопросы?

Взгляд из-под очков, цепкий и испытующий, примораживал всех к креслу по ту сторону стола. Или же я была единственной, кто усмотрел снобизм в этом статичном выражении лица? Оно принадлежало Мартину Уолкеру, коренастому облысевшему мозговеду, визит к которому для меня оставили на десерт.

Доктор Уолкер считался одним из лучших специалистов своего ремесла. Лучший кабинет, лучший вид из окна, если таковой ещё можно найти, а также различные прибамбасы, создающие атмосферу комнаты, в которой люди, по сути, должны восстанавливать баланс с собственным «Я», погружаясь в мысли и воспоминания, с комфортом плывя по течению длинной непознанной реки. Наверняка Мартин Уолкер – один из главных авторитетов проекта, возможно даже один из основоположников. С тех пор, как я попала в акклиматизационный центр, пожалуй, только санитарки ни разу не произнесли его имени, да и то только потому что они вообще редко что говорили. Понимаю, всю это время я была не лучшим собеседником. Стоило только взглянуть на эту убитую физиономию, которую я встречала в настенном зеркале каждое утро, как охота вступать в контакт с пациентом пропадала, даже если таковая и возникала. Но сегодня лицо изменило свой оттенок, стало более ярким и утратило прошивающую его прежде бледность. И я знала, что виной тому был визит к психотерапевту. Все эти дни меня, как ископаемую мумию, исследовали и делали неведомые выводы, но все пережитые мною манипуляции будто проходили мимо, не оставляя после себя ничего, кроме физической усталости. Но в этом кабинете меня ожидало иное испытание. Я представляла себе, как чьи-то бесцеремонные пальцы коснутся извилин моего мозга, и через это прикосновение всё, что до сей поры было моим личным багажом прочувствованного и пережитого в реальности и во сне, станет всего лишь горсткой росчерков на отчётном листе, записанных тем, для кого они – лишь очередные иллюзии душевнобольного пациента.

«Ну, давай же!» – кричал голос в голове. «Скажи, скажи уже что-нибудь!». Лицо пылало, я чувствовала, как кровь протестующе забегала по сосудам. Перфундере… С каждым днём мой мир отдалялся от меня всё дальше и дальше. А этот человек – он здесь, сейчас, передо мной, хочет похитить единственное сокровище, что ещё осталось в моей жизни. Неужели эти чёртовы мозгоправы думают, что люди – это раскрытые книги? Я не собираюсь играть роль препарированной игрушки, лучше убейте меня, чем выгладывать гниющее содержимое моей башки! Теперь всё равно. Нечего терять. Надежда умирала во мне также стремительно, как забывался долгий сон.

–Вы прекрасно поняли, о чём я говорю, – кажется, мой сарказм ничуть не задел его непрошибаемое Эго. – Готовы ли Вы, на Ваш взгляд, общаться с такими же, как и Вы. С людьми в третьем корпусе акклиматизационного центра?

–Думаю, да, – я пожала плечами, не находя, что ещё ответить на этот странный вопрос. Если честно, я не думала об этом, о жизни после, о жизни вне этих стен. Для меня в тот момент существовали лишь две реальности: мир Перфундере и экзекуционный центр «приди в себя после долгого сна».

–Почему я спрашиваю… Пациенты в третьем корпусе, так сказать, разные, и часто сложные в общении. Понимаете?

–Кажется, да.

–Не думаю, что Вы представляете, что это за люди, но скоро Вы с ними встретитесь. Мисс Ланкастер, Вы должны понимать, что не все они видели хорошие сны. Кто-то ещё раз пережил расставание с близкими и это обострило их депрессию. Кто-то столкнулся со своими страхами лицом к лицу, а кто-то приобрёл новые. Всем им, как и Вам, нужно научиться жить с тем, что вы видели по ту сторону сознания. Это неведомая для Вас сфера. Обычно люди забывают 90% увиденного за ночь, к тому же при нормальном сне видение намного более короткое и бессвязное. Но в связи с тем, что продолжительность сна благодаря нашей методике была искусственно увеличена, в ваших снах намного больше осмысленности и целостности сюжета. Так ведь, Сванвейг?

–Спасибо за пояснения, доктор Уолкер, но… к чему всё это? У меня выявлены какие-то отклонения в психике после погружения?

–Руководитель проекта – доктор Келли – посчитал нужным оставить Вас здесь ещё минимум на неделю.

–Он – руководитель проекта? То есть, как я понимаю, он должен курировать добровольцев, так?

–Да, так и есть.

–Собственно говоря, от чего меня лечить? Никогда бы не подумала, что сон причиняет вред здоровью.

–Вы не правы, мисс. Представьте, что происходит с человеческим организмом от многолетнего пребывания в горизонтальном положении. Если бы не оригинальная функция электростимуляции мышц, поддерживавшего Ваш организм, через несколько лет Ваши внутренние органы атрофировались бы. Конечно, лишь в том случае, если бы все эти годы Вы беспрерывно спали.

–Чтож, спасибо аппарату.

–В ближайшее время доктор Келли с Вами встретится.

–Зачем?

–Обсудить дальнейшую перспективу.

–Странно. Почему он никогда не показывался мне на глаза? – как бы спросила я сама у себя. Но для доктора Уолкера поведение Келли было само собой разумеющимся.

–Не было надобности. Есть ли смысл судье встречался с истцом или ответчиком до того, как обе стороны не собрали все факты в подтверждение правоты каждой из них?

–Ну, скажем так, это не запрещено.

–Так-то оно так. Но есть ли смысл?

–Есть ли смысл? Да это вообще разные вещи! Как можно сравнивать медицину с судебной структурой?

–Мир изменился. В наше время сравнить можно всё, в том числе то, чего нет даже в самых отдалённых проектах. Смысл можно найти даже при его полном отсутствии. В наше время это сможет сделать даже ребёнок. Уж Вам ли не знать…

Есть, ответила я про себя. Смысл есть всегда. Он не может отсутствовать. Всё, что совершается, имеет какую-то цель. Если этот Келли не посчитал своим долгом хотя бы раз встретиться со своим подопечным, для меня это лишь возможность сделать вывод о его личности ещё до непосредственной встречи с субъектом. Впрочем, о каком личном внимании и человеческом участии может идти речь в этом бездушном месте? Держу пари, и предстоящий разговор – всего лишь формальность, думала я. Кому нужно отчитываться передо мной – кроликом с красными от сна глазами?

–Я поняла Вас. Спасибо, что предупредили.

–Вот и прекрасно! Чтож, мисс Ланкастер. Начнём наш сеанс. Скажите, как Вам спалось первые пару дней после пробуждения…

…

Тебе наверняка знакома техника приготовления печенья. Обычно его готовят в духовке, на противне, застеленном пергаментом. Спорим, хоть раз и тебе приходилось столкнуться с таким неприятный казусом, как жидкое тесто? Вроде бы слепишь ровные будущие печенки, они кажутся пропорциональными и симметричными, но когда через 20 минут ты открываешь духовку, всё тесто превратилось в огромный блин размером с противень, и уже ни один следопыт не сможет прочитать, где должны были появиться на свет аккуратные кондитерские изделия. Нечто подобное происходило сейчас со мной, с моими днями, с жизнью в целом. Была ли виной однотипность и томительная текучесть дней, а может лишь в сравнении с жизнью на Перфундере я поняла, насколько тусклы и бессмысленны пробегающие часы на Земле, но все они – минуты, часы, дни – слились в один огромный блин, без дрожжей и разрыхлителя, клёклое липкое тесто без приправ и начинок. Странное ощущение – всё время находится в плену белых стен: слышать гул больничных механизмов и вдыхать стерильные запахи современных средств дезинфекции. С каждым днём я всё глубже и глубже проваливалась в сон. Моё страстное желание вновь вернуться на воображаемую планету точно заморозилось. Я предполагала, что ежедневные витамины на самом деле не витамины, а какие-нибудь транквилизаторы. Что если Леман сдал меня этим немым существам в белых халатах, рассказав о моей крайне эмоциональной просьбе? Но нет, в действительности мозг мой был трезв и чист, как стёкла в акклиматизационном центре. Эта заторможенность крылась где-то глубоко, в недрах души, точно что-то внутри меня уже не верило в возвращение на Перфундере. Слишком долго я созерцала белый цвет, поэтому успела отвыкнуть от яркости моей нереальной жизни. Нереальной, нереальной, продолжаю я повторять себе, чтобы не начать думать о Перфундере, как о какой-то соседней планете, на которую, если очень, очень постараться, можно улететь навсегда. Но как же это мучительно – осознавать, что всё, во что я верю и на что надеюсь, всё, что я так сильно люблю – нереально. Перфундере, семья, друзья, Йон…

Но в один прекрасный день конвейер перестал выплёвывать одинаковые дни, вместо этого преподнеся нечто, возможно, более ужасное.

Глава 3

Пленники Морфея

Горка каши соскользнула, не оставив на ложке следа, будто была сделана из желатина. Самая младшая в группе детского сада, девочка никогда не любила кашу. Эта упругая текстура разваренных хлопьев… Сладкая, с лёгким горьковатым привкусом, она шла за обе щёки во всех семьях. Сколько я себя помню, овсянка всегда была такой, и почему-то вкус этот не казался мне нормальным. Так и теперь, в одиночестве сидя за плохо протёртым столом, я чувствовала, как в горле срабатывает блокиратор, не впуская в организм ненавистную химическую пищу. Впервые я завтракала в столовой Центра. Впервые я покинула стены исследовательского второго и «спального» первого корпуса, чтобы переселиться в третий. Если коротко: в психушку.

Вокруг меня были люди. Много людей. Как давно я не была в обществе себе подобных, товарищей по несчастью, таких же нищебродов, которым посчастливилось быть подопытными в дорогостоящем эксперименте. Впрочем, были и те, кто бедностью не страдал, однако законное место в отсеке «душевнобольных» заняли – всё же в вопросе психики человечество не делится на богатых и бедных, разве что условно.

Кажется, они были такими же, как и я: бесцветные, потерянные человечки, апатично возившиеся в своих тарелках, они не поднимали глаз, не замечали, что среди них есть кто-то новый. Это хорошо, потому что общаться я была не в настроении. Стоило мне подумать об этом, как за спиной раздалось:

–Псц! Эй!

Я повернулась и увидела за соседним столиком женщину, с маленьким треугольным лицом и стрижкой под машинку. В отличие от большинства пациентов, она не пыталась съесть кашу, а просто сидела, сложив руки в стопку, и смотрела своими живыми глазами в мою сторону.

–Ты ведь Сванвейг, да? Мисс-самый-долгий-сон?

–Можно просто Свен, – отозвалась я, поморщившись от столь неблагозвучной «кликухи».

–А я Тара.

–Приятно познакомиться, Тара. Давно ты здесь?

–Три месяца. Кажется.

–После пробуждения?

–Нет, всего. Я спала две недели, с тех пор два месяца как я здесь.

Как-то некстати вспомнилась фраза из одного старенького сериальчика про постапокалиптичекий мир: «Я задам тебе три вопроса…». Три стандартных вопроса задавали новым знакомым перед тем, как принять их в свою общину. Нечто подобное происходило и сейчас, только в точности до наоборот – вопросы задавали новоприбывшие.

–И как тут живётся, Тара?

Она усмехнулась и посмотрела на меня с лёгким вызовом и, кажется, даже пренебрежением.

–Да как везде. Только здесь, по крайней мере, кормят, да и воздух фильтруется, хоть Джексон и говорит, что фильтры давно замаслились. А так…

Тара улыбнулась, но тут же переменилась в лице, после чего вновь уткнулась носом в блюдце с кашей. Я перевела взгляд в ту сторону, куда смотрела девушка за секунду до смены настроения, и не увидела за соседним столиком ничего, кроме пятёрки погруженных в себя женщин и мужчин, сосредоточенно пережёвывающих овсяные хлопья. Оставалось надеяться, что это – всего-навсего одно из проявлений «побочек» искусственного сна.

Больше Тара не пыталась заговорить, а проявлять инициативу я была не готова, так что самым лучшим вариантом было поскорее удалиться. Одной из первых я отнесла свой почти нетронутый поднос с вечерней трапезой в окно приёмки, и вынырнула из столовой, мгновенно почувствовав облегчение. Что-то тяготило меня в том месте, словно сотни глаз, смотрящих сквозь веки, с ненавистью или завистью, с непониманием, а может и с тем, и с другим.

По дороге в палату зашла в сортир. Кабинки запирались элементарными щеколдами, и каково же было моё удивление, когда, толкнув дверь, я не смогла её открыть. Стенка чуть дрогнула, но не поддалась. До слуха донеслись чьи-то шаркающие шаги, тихий шёпот и бурчание. Кажется, несколько человек. «Ну и дела», – только и успела подумать я, перед тем как превратиться в героя школьного сериала, на которого вылили ведро ледяной воды. Температурный всплеск тут же выбил воздух из лёгких, так что я даже не смогла закричать. Инстинктивно, включая гормон гидрокортизон – «бей или беги», я что было сил пнула дверь кабинки. Та в свою очередь с размаху врезалась в кафельную стенку сортира, вдребезги расколов одну из плиток. Осколки тут же смачно и шумно попадали на каменный пол. Этот грохот немного привёл меня в чувство. В туалете не было ни души.

Я бросилась в коридор с воплем «Эй!» – ничего умнее в голову не пришло. Влажные следы вели в спальный коридор. Я побежала. С волос противно капала холодная вода; представляю, как жалко я выглядела в тот момент. Но, зайдя за поворот, мысли эти сошли на нет, потому что взгляд мой упёрся в спины пятёрки людей. Я замерла, они тоже остановились, не оборачиваясь. Да ведь это те самые! Те, на которых посмотрела Тара. Посмотрела и замолчала…

–Что вы, чёрт возьми, творите? – прокричала я, едва сдерживая предательского петуха. В такой ситуации мне ещё не приходилось бывать. Да и как вообще можно подготовиться к такому?

Мужчина и женщина, обернувшись через плечо, послали в мой адрес парочку трёхэтажных наборов, но подходить ближе, кажется, или не решались, или просто ленились. Я обомлела от шока и возмущения. Что это значит? Что здесь происходит? И тут другая женщина, самая низкая из этой странной группировки, чуть полноватая и ярко накрашеная, всё же удостоила меня своим вниманием:

–Убирайся отсюда! Здесь не место таким как ты! Везунчикам!

Последнее слово она произнесла с усмешкой, в которой было нечто мрачное и долгоиграющее: смесь зависти, обиды и презрения. В то же время её голос явно выдавал позицию «праведного гнева». Я тут же сделала вывод, что не рада мне здесь не только эта компания.

–Да объясните же, что я вам сделала! – вспылила я. Мне начинало казаться, что я в плену у амнезии.

–Что? Да кем ты себя возомнила? – заявил третий, молодой человек, примерно мой ровесник, также, злобно щурясь в мой адрес. Что-то в нём казалось мне неуловимо знакомым.

–Катись к чёрту, иначе будет хуже, – проревел мужчина, который обернулся первым, крепкий, чуть сутулый, с короткими седыми волосами и обрюзгшим лицом старика.

Я не двинулась с места, смотря в сердце этой картины. Дальше остальных из этой пятёрки стояла девушка, чуть старше меня, на вид такая же усталая, как и остальные. Она, как и все, остановилась в пол-оборота. Глубокие карие глаза опущены, лицо полузакрыто спутанными тёмно-русыми волосами. Остальные, кажется, заметили моё замешательство и также замолчали. Я сделала шаг вперёд, пытаясь разглядеть. Точнее, нет. Я уже увидела, уже поняла, но так безмерно хотелось ошибаться.

Вытянутое, скуластое лицо девушки смотрело на меня исподлобья. Лицо такое знакомое и такое чужое. В глазах недобрым блеском горело помешательство.

–Кайла? Это… это ты?

Взгляд забегал. Тонкая, высокая фигурка словно сжалась в комок, и только глаза отливали радиоактивным пламенем.

–Ну всё, хватит! – рявкнул парень, и двинулся в мою сторону.

–Рик! Я не сразу узнала тебя… Может быть, у тебя есть друзья – Том и Лэйн? Ты учился в техническом ВУЗе, когда попал сюда? И… ты больше не смог учиться по медицинским показаниям? Твоя мечта была разрушена, поэтому ты здесь?

Все молчали, примороженные к холодному полу. Я чувствовала, как мои глаза переполняло безумие, а их – растерянность и гнев. Но это… всё это было слишком, и я уже не могла молчать.

–Здравствуй, Фред! Спасибо тебе за всё, хотя ты и не знаешь, за что… Я понимаю, почему ты тогда выбрал другую сторону. Ты потерял свою беременную жену, она попала под кислотный дождь. Ты не мог смириться с мнимой опасностью Перфундере, я понимаю… И Инесс… Где Кристин?

Упоминание о маленькой, белокурой девочке из сна оказалось достаточно, чтобы сбить спесь в разгневанной блондинки. Она всхлипнула и бросилась в смежный коридор. Остальные не шелохнулись, в их глазах начинали проскальзывать нотки недоумения и страха.

–И только теперь я понимаю, что я не знаю твою историю, Кайла. Прости меня! Я думала, что мы друзья, но я даже не знала, кто ты!

Мы смотрели друг на друга с расстояния 5 метров. Вытянутые лица, широко раскрытые глаза, длинные, слипшиеся волосы. Эдвард Мунк потянулся бы за кистью, едва увидев эту картину.

–Кайла потеряла мужа и ребёнка в автокатастрофе пару лет назад. С тех пор она не может говорить, – проговорил Фред, мрачный, испуганный и потерянный, как и все. – А Кристин… её убила опухоль, пока Инесс спала. Они не успели попрощаться.

–Мне очень жаль… И, я понимаю вас. Я тоже не смогла кое с кем попрощаться. И… Я жалею, что пришла сюда. Если бы всё можно было вернуть…

–Ты бы поступила также, – осторожно проговорил Рик. Слегка наклонив голову, чтобы лучше видеть мир из-под отросшей чёлки, он задержал на мне долгий, тяжёлый взгляд припухших глаз. – Мы помним, какой ты была до погружения. Ты бы не протянула и года. А теперь взгляни на нас. Мы обрели безумие. А что ты обрела, Свен? Вернее, нет. Что ты отняла у нас, забрав уникальную возможность уйти в другой мир на полгода?

–Я не знала, что ждёт меня по ту сторону… Рупи (так, кажется, её зовут) наверняка не согласилась бы с вами. Ведь она теперь не может спать. Боится, что этот сон вернётся и поглотит её без остатка, – я говорила, но в уме вертелся вопрос: «Чем я отличаюсь от них? Что увидел Рик? Что увидел Фред? Что увидела Кайла? Узнаю ли я когда-то ответы на эти вопросы? Больно быть изгоем среди тех, к кому ты тянешься…»

–Это лотерея, – отозвался Фред, устало скрестив руки на груди, – Но чем дольше ты спишь, тем выше твои шансы. Ты думаешь, мы не понимаем?

–Чего?

–А то, что ты здесь на особом счету.

–Я… Я так не думаю. Может, вам так показалось потому, что я проснулась после вас, да и во мне наверняка больше материалов для исследований, раз я спала дольше. Здесь нет ничего завидного. Нелегко быть мешком с образцами для микровизора.

Рик горько усмехнулся.

–Можно подумать, это имеет значение!

–Тебя курировал доктор Леман. Теперь он даже не участвует в проекте. Кто он?

–Просто знакомый.

–Правда? Но ведь он до сих пор приходит к тебе чуть ли не каждый день. Неспроста, а?

–Кто ты такая, Сванвейг Ланкастер?

–Кайла – кажется, она тебе нравится? Твоя дражайшая Кайла, которую ты даже не знаешь, могла бы провести лишнюю неделю с семьёй, если бы не ты. Познакомься. Это у неё ты отняла последнюю надежду на выздоровление. Последнюю надежду обрести покой!

–Давай, скажи им, Свени, – раздался голос за спиной. Реплики двух мужчин словно зажали меня в кольцо из копьев. Страх сдвинуться с места, сказать хоть слово или сделать малейшее движение отдавался болью в коже и внутренностях. Но когда обладатель звонкого, но мягкого баритона подошёл ближе, я смогла рассмотреть его периферическим зрением. Это был темнокожий мужчина, которому перевалило за пятый десяток. В наше время таких уже называли стариками. Лицо его, испещрённое глубокими рытвинами морщин и мелких шрамов, было мне совершенно не знакомо.

Рик не замедлил среагировать. На Перфундере он не казался мне таким вспыльчивым. Действительно, сны имеют свойство приукрашивать реальность. Сильно приукрашивать.

–Проваливай, Райтис! Тебя никто сюда не звал. И вообще, это не твоё дело, старый ты…

–Такое же моё, как и твоё, мелкий ты засранец, – оборвал его Райтис, – И может даже больше, чем твоё! Скажи им, Свен, – уже обращаясь ко мне, добавил старик. – Какая твоя настоящая фамилия?

Меня кольнуло штык-ножом под самое сердце. Знала бы я, что этим всё кончится, не вылезала бы из той злосчастной, залитой водой кабинки до самого утра. Зачем я пошла за ними? Зачем? И кто…

–Расскажи им, кем был Ронан Оллсон и что он сделал. Эй! Иначе они не дадут тебе спокойно жить.

Замешательство на лицах. Едва заметное, но с каждой секундой нарастающее понимание загоралось в глазах присутствующих. Вспоминая то мгновение, я понимаю, что в тот миг была как нельзя близко к состоянию, в котором пребывала в искусственном сне. Я словно зависла над своим телом, и некий механический голос внутри меня произнёс такой же сухой, бесстрастный ответ:

–Меня зовут Сванвейг Оллсон. Мой отец – Ронан Оллсон – был одним из основателей проекта искусственного сна. Мне было одиннадцать, когда он…

Черты моих новоиспечённых ненавистников опали, словно не видя больше смысла в игре, в стойкости, в маске силы и душевного равновесия. На минуту, которая растянулась в безмерно долгий отрезок времени, мир погрузился в тишину. Лампы в потолке скрипуче жужжали; где-то недалеко, за рядом стен, но словно в другом мире, звенела посуда; ещё дальше, в соседнем коридоре, шаркали аритмичные шаги. Но здесь всё смолкло. Как же тяжело было дышать! Словно грудную клетку стянули свежими просмолёнными канатами. Каждый вздох давался с трудом и каждый выдох не приносил облегчения. Не помню, кто сдался первым, но, кажется, все потухли одновременно. Каждый из них грузно обернулся и пошёл прочь по коридору. Последней с места сдвинулась Кайла. Она больше не смотрела на меня, но широко раскрытые, полные помешательства, глаза всё ещё горели, глядя в пол. Пятёрка людей, четверо из которых стали для меня почти семьёй. Здесь нет случайных людей. Любого из моего настоящего окружения я могла бы вспомнить в своей прошлой жизни, нереальной реальности. Эта мысль навалилась на меня всей своей тяжестью и вызвала мелкую дрожь. Почему этот факт кажется мне таким ужасающим? Всё просто: каждое из лиц в реальности стирало в памяти прочно пришитую к полотну мира Перфундере ассоциацию. Моя планета медленно, но верно, прекращала быть родным сердцу домом, возвращаясь к статусу сна, и эта потеря мира, моего мира, была невыносимой.