Письма к незнакомцу. Книга 4. Любовь

Приведены три мнения: два полярных и одно серединное. Три человека увидели Пушкина по-разному. А поскольку натура Александра Сергеевича и глубока, и богата, и необъятна, то найти в ней можно всё что угодно…

Как же формировался наш отечественный гений любви.

Воспитывали Сашу бабушка и няня – Арина Родионовна, а формировалось сознание мальчика книгами из библиотеки отца. А там – сплошь французы. Недосмотрели родители, махнули на сына рукой или, как говорят в современной молодёжной среде, «забили» на мальца. А нет бы предложить входящему в жизнь любопытному отпрыску книги Агнии Барто, Корнея Чуковского, Самуила Маршака! На худой конец Сергея Михалкова. Но перечисленные писатели к началу детства Сашеньки подготовились отвратительно: ничего не написали. Больше Вам скажу, они ещё и не родились.

Поэтому «наше всё» в детстве своём перечитало библиотеку отца, состоящую в основном из французских авторов. «Острый галльский смысл»219 по малолетству Саша усвоить не мог, а вот французским легкомыслием пропитался так, что хоть отжимай.

И кто же испортил нашего юного гения?

Прежде всего: Шатобриан и мадам де Сталь220. Признательное показание получаем из «Евгения Онегина»221:

Нас пыл сердечный рано мучит.

Очаровательный обман,

Любви нас не природа учит,

А Сталь или Шатобриан.

Остальные агенты влияния: Шодерло де Лакло, Кребийон-сын,222 Ретиф де Ла Бретонн, Шамфор, Парни223.

Для примера, стихи Эвариста Парни:

Она придёт! К её устам

Прижмусь устами я моими;

Приют укромный будет нам

Под сими вязами густыми!

Волненьем страсти я томим;

Но близ любезной укротим

Желаний пылких нетерпенье;

Мы ими счастию вредим

И сокращаем наслажденье.

Напоминает «Зацелую допьяна, изомну, как цвет…224», только не по-рязански, а самым что ни на есть французским образом – продлевая наслаждение. Эта инструкция читана неоднократно, мы помним про «растрёпанный томик Парни»225.

Совсем забылось про Вольтера…

Позвольте нерифмованный отрывок из «Орлеанской девственницы»:

«Кто не влюбится до безумия в такие прелести? Белая шея чиста, как алебастр, а внизу раскинулась холмистая долина Амура. Две круглые груди пленяют взор, подобно розам цветут их ореолы. Пышная грудь возбуждает желания. Рука протягивается к ней, в глазах – томный огонь, и жадно хотят припасть к ней уста».

Автор первой обширной биографии Пушкина, основатель пушкинистики Павел Анненков писал: «Библиотека отца оплодотворила зародыши ранних и пламенных страстей, существовавшие в крови и в природе молодого человека, раздвинула его понятия и представления далеко за пределы возраста, который он переживал, снабдила его тайными целями и воззрениями, которых никто в нём не предлагал».

Французской прозой был мальчик обложен, как дровами, французскими стихами, как хворостом, искрой послужил (а это было уже в Лицее) первый поцелуй. И запылали африканские страсти, запламенела душа. Далее подбрасывались в пылающую душу женские имена, как из донжуанского списка, так и те, что Александр Сергеевич не припомнил…

К тому времени, когда поэт оказался у своего последнего барьера, «кипучая бездна огня»226 выгорела, тлели угли. В «отсутствии воздуха»227 тлели едва-едва… Александр Сергеевич замер, как детская игрушка, у которой разрядилась батарейка.

Впереди нацеленный пистолет оскорбителя, за спиной: карета, Черная речка, чёрные помыслы, белый снег, подорванное неврозом здоровье, ущемлённое самолюбие, мучительный творческий застой, потрачены деньги, выданные на «Историю Пугачёва», а история не написана, финансовый крах журнала, 120 000 рублей общего долга, короткий царский поводок, влюблённая в Дантеса жена, неопределённое, омрачённое нищетой будущее детей, собственная строка – «Но отослать его к отцам//Едва ль приятно будет вам…»228

И потом, пусть даже он убит, и что? Ничего никуда не исчезнет. Добавятся слёзы жены, истерика её сестрицы (вдовы), выволочка от царя, опала… и уж точно в долг никто не даст…Итог был подведён («Я памятник себе воздвиг…»), поэт дождался выстрела, и пуля Дантеса решила все проблемы. Избавила душу от страданий, а все земные хлопоты переложила на царя Николая Павловича. Самодержец-гонитель изгнал из России недругов поэта, заплатил по долгам, позаботился о детях, а потом и о жене.

А что касается литературных оппонентов, то они тут же стали горячими сторонниками поэта. Один тут же с удивлением написал: «Велик был человек, а пропал, как заяц.»229

Иное мнение узнаём из письма барона Геккерна матери Дантеса: «Жоржа не в чем упрекнуть, его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода, ему просто жить надоело, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир»230.

Старый интриган и сводник передёргивает в отношении «без всякого разумного повода». Дантес уже не просто преследовал жену Пушкина, он перешел к жёсткому «прессингу» Натальи Николаевны… Но мысль – Дантес как орудие суицида для измученного обстоятельствами поэта – считать совсем абсурдной нельзя.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-42-

Приветствую Вас, Серкидон!

Молил сегодня поутру лучезарного Аполлона, заламывая руки и вознося очи к небу. Нужна была подсказка – с чего начать разговор о влюблённостях Пушкина, о страстях его пылких и разных к женщинам и ко всему прочему. Древнегреческий бог остался глух к моим мольбам, и тут наткнулся я взглядом на собрание сочинений олимпийца Гёте. Конечно, ничего о русском гении немецкий гений не писал: полвека разницы и разные культуры. Зато вот какое любопытное суждение нашлось у Гёте о любимце шотландского народа:

«Возьмём Бёрнса. Не потому ли он велик, что старые песни его предков жили в устах народа, что ему пели их, так сказать, тогда ещё, когда он был в колыбели, что мальчиком он вырастал среди них и сроднился с высоким совершенством этих образов, что он нашёл в них ту живую основу, опираясь на которую, мог пойти дальше? И ещё, не потому ли он велик, что его собственные песни тотчас же находили восприимчивые уши среди его народа, что они затем звучали ему навстречу из уст жнецов и вязальщиц снопов, что ими приветствовали его весёлые товарищи в кабаке? Тут уж и впрямь могло что-то получиться».

Ещё как получилось! День рождения Бёрнса – 25 января – национальный праздник Шотландии. Люди собираются за праздничным столом и под звуки волынки выносят воспетые поэтом блюда. Начиная с блюда номер один – пудинга Хаггинс:

В тебе я славлю командира

Всех пудингов горячих мира, –

Могучий Хаггинс, полный жира

И требухи…

Дальше я не цитирую, иначе Вы, Серкидон, не дочитав, рванёте в студенческую столовую. Требуху Вы там найдёте быстро, но совсем не ту, что надо…

Так вот. А почему бы в России не сделать национальным праздником день рождения Александра Сергеевича Пушкина? Прекрасный летний день – 6 июня. Сколько у нас в России праздников, что называется ни о чём. Поднимешь рюмку, а что сказать и не знаешь. А тут бы глянул россиянин озорным взглядом на жёнушку да и сказал бы: «Выпьем, добрая подружка бедной юности моей…231»

Вот так мы с Вами, Серкидон, на кривой козе подъехали к первому дорогому для Пушкина имени. Арина Родионовна232 – няня. Ей посвящены многие прекрасные пушкинские строки: «Буря мглою небо кроет…»233, «Наперсница волшебной старины…», «Подруга дней моих суровых,//Голубка дряхлая моя…»

Не так много найдётся женщин, любовь которых не сжигала душу поэта, но согревала её. И, кстати сказать, вынянчила. Без любви и «кропотливого её дозора»234, без песен и сказок Арины Родионовны не стал бы Пушкин великим национальным поэтом…

Но не няней единой! Не может гений просидеть всю жизнь у няниной лучинки. Гений сам стремится стать источником света.

ЦАРСКОЕ СЕЛО.

Лицей. Студенческая келья. Закупоренные страсти. Можно только догадываться, какой силы желания и чувства бродили в душе смуглого отрока, бродившего по аллеям…235 «В те дни, когда в садах лицея//Я безмятежно процветал…236» написано с благодарной мужественностью. Далеко не всё было безмятежно.

Но кончилось лицейское монашество, и вылетел Пушкин из лицея, как из пушки. Как пробка из откупоренной бутылки шампанского…

КАВКАЗ

Сумбурное время года – весна. А весна любовных отношений, да ещё у гения, это явление простыми словами неописуемое, только стихи могут его передать, и то лишь отчасти.

Признательные показания из «Евгения Онегина»:

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Их перси, полные томленьем;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

Когда ж случилось это «никогда»?

1820 год. Молодой Пушкин волею судьбы и рассерженного монарха путешествовал по Кавказу с семьёй генерала Раевского237, был дружен со всей мужской частью семейства и был влюблён во всю женскую часть его. У генерала было всего-то четыре дочери, и они легко уместились в просторном сердце поэта. Выше я привёл лишь вторую часть онегинской строфы, с Армидами. Теперь пришёл черёд первой её части, и заодно расшифруем «Армид».

Мария Раевская238. Она и волны Азовского моря вдохновили поэта на знаменитое лирического отступление:

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурною чредою

С любовью лечь к её ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Из мемуаров Марии Николаевны:

«Как поэт, он считал долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. Мне вспоминается, как во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, с нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться им. Оно было покрыто волнами, и не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картина была очень грациозна и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь 15 лет».

На год старше была Елена239. Она считалась самой красивой из сестёр. Высокая и стройная Елена Николаевна прекрасно знала литературу, переводила англичанина Байрона на… французский. Поскольку, как и другая любимая женщина Пушкина – Татьяна Ларина, «Она по-русски плохо знала,// Журналов наших не читала,//И выражалася с трудом на языке своём родном»240.

Переводы Елены Николаевны поэт находил очень близкими к оригиналам. А саму Елену Николаевну близкой к совершенству. Ей написаны стихи, заканчивающиеся четверостишием:

Тогда изгнаньем и могилой,

Несчастный, будешь ты готов

Купить хоть слово девы милой,

Хоть лёгкий шум её шагов.

Потом милые девы затопали в стихах иных поэтов, эпигоны были не столь искусны в стихосложении и сделали своё чёрное дело, превратив лёгкие шаги дев в поступь Командора…

Ага!.. Забыл. Вот что значит начинать писать без благословения. Я забыл привести цитату из письма Пушкина брату Льву241, но будем считать, что влюблённый путешественник пишет Вам. Лёвушке всего-то пятнадцать лет, рановато ему знакомиться с женскими прелестями. А вот Вам – в самый раз. Значит, договорились –

Пушкин – Серкидону, 24 сентября 1820 года, Кишенёв.

«Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провёл я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нём героя, славу русского войска, я в нём любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душой, снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина… Все его дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная».

Вот с неё-то, с Екатерины242, и надо было мне начинать «раевский» цикл Пушкина. Во-первых, по старшинству, во-вторых, женщина она, по утверждению восхищённого поэта, была необыкновенная.

Наблюдая за Екатериной Николаевной, Пушкин написал:

Взгляни на милую, когда своё чело

Она пред зеркалом цветами окружает,

Играет локоном – и верное стекло

Улыбку, хитрый взор и гордость отражает.

Четвёртая сестра Софья по малолетству своему стихами Пушкина не отмечена. Но влюблён в неё огнедышащий гений был обязательно. Вспомним слова Марии Николаевны: «…во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался». А Сонечка была чудо какая хорошенькая!

КИШЕНЁВ

В Бессарабию, к месту ссылки добрался Пушкин лишь к сентябрю. Не будем рассказывать о его амурных похождениях и проделках в Бессарабии. Даже наша легкомысленная переписка такого не выдержит. Одна «Гаврилиада» (чем не проделка!) многого стоит! Князь Вяземский, меткий острослов, назвал Пушкина в дружеской переписке Бес-Арабский… Можно себе представить!

ОДЕССА

«Пушкина и Одесса». Предлагаю такое название для книги, а напиши её, большую и с иллюстрациями, Вы, Серкидон. Мне на такой труд не время отвлекаться, у меня ещё не все южные влюблённости перечислены.

Три женщины, три южные красавицы, заставляли сердце поэта бешено колотиться, а душу гения – гореть с мартеновской мощью. Для каждой прелестницы были написаны стихи, положеные на музыку и ставшие романсами. Александр Сергеевич бросался к ногам Амалии Ризнич ( «Мой голос для тебя и ласковый и томный…»), Каролины Собаньской ( «Что в имени тебе моём…»), Елизаветы Воронцовой («Храни меня, мой талисман…») Пусть не всё писано в Одессе, но встречи, но любовь полыхала у моря! Не забудем и чувства Пушкина к черноморским волнам… Это – любовь, и на сей раз любовь питающая и проникновенная. Поэт полюбил море, как женщину, и не постеснялся признаться в любви своей:

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный,

Заветным умыслом томим!243

Серкидон! Век мне писем не писать, если это не глубокое чувство! Далеко не каждая любимая поэтом брюнетка удостаивалась стихов перед расставаньем. А Чёрному морю поэт написал:

Прощай свободная стихия!

Последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой244.

Сравнимо со строчками к Воронцовой:

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать245.

С морем, с Одессой, с Елизаветой Ксаверьевной поэт попрощался навсегда. Мне, Серкидон, тоже пора с Вами проститься, но, будем надеяться, не навсегда.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-43-

Приветствую Вас, Серкидон!

Помню, что «Евгения Онегина» Вы «проходили», но предлагаю Вам прочитать роман повнимательней. Обратите пристальное внимание на лирические отступления. В них так много Пушкина!.. Конечно, есть Пушкин и в Онегине («Прямым Онегин Чайльд- Гарольдом//Садился утром в ванну сО льдом…), есть в Ленском («Ах, он любил, как в наши лета//Уже не любят; как одна//Безумная душа поэта//Ещё любить осуждена…». Татьяна любила русскую зиму с её «холодную красою» не меньше Александра Сергеевича. Но тут автор лишь едва выглядывает из-за героя. В отступлениях – адекватный лирическому герою, не прикрытый великосветскими условностями Пушкин. Возмужавший и мудрый.

Как грустно мне твоё явленье,

Весна, весна! пора любви!

Какое томное волненье

В моей душе, в моей крови!

С каким тяжёлым умиленьем

Я наслаждаюсь дуновеньем

В лицо мне веющей весны

На лоне сельской тишины.

А что случилось? Почему «утро года» навевает совсем не утренние, а предвечерние тяжёлые мысли солнечному гению? А дело в том, что «Между пальцами года//Просочились – вот беда.//Между пальцами года – //Кап-кап»246. Это строчки другого поэта, из другого времени. Но во все времена поэты замечают уход младости. Вот и Пушкин заметил, когда «уж небо осенью дышало»247.

Ужель и впрямь и в самом деле

Без элегических затей

Весна моих промчалась дней

(Что я шутя твердил доселе)?

И ей ужель возврата нет?

Ужель мне скоро тридцать лет?

МИХАЙЛОВСКОЕ.

Но ведь сначала было лето! Пушкинское лето, через которое мы едва не перепрыгнули. Оно отсветило в родовом поместье – Михайловское, куда поэт был сослан под надзор без права выезда. Но храбрился как мог:

Я был рождён для жизни мирной,

Для деревенской тишины:

В глуши звучнее голос лирный,

Живее творческие сны248.

Отшумела сумбурная весна. События, ссоры, встречи, расставания, впечатления были подвергнуты духовной инкубации: пересмотрены и переоценены.

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений.

Владею днём своим; с порядком дружен ум249.

Сознание «своенравного гения», «опылённого французами», орошённое морскими брызгами, раздвинулось. Мысль потекла мощно и плавно. Александр Сергеевич стал зрелым мастером. Из Михайловского современникам было сообщено: «Я чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития и что я могу творить».

Трагедия «Борис Годунов» есть подтверждение этих слов. Пусть «друзья Людмилы и Руслана250» сколь угодно долго уверяют меня, что Черномор это Голова, но нет и ещё раз нет! Примите от меня станиславское «не верю!». Размер голов решает не всегда. Не раз и не два читана мною поэма «Руслан и Людмила», и каждый раз создаётся впечатление какого-то литературного ученичества. Думается, это сыроватое произведение не пропеклось на огне гениальности. А вот и мнение критика журнала «Вестник Европы»: «Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещённым, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна»251.

Мнение, возможно, излишне суроватенькое, но какая-то сермяга в написанном есть.

Позже, в 1928 году Пушкин пытался исправить грехи молодости: добавил гениальное вступление – «У лукоморья дуб зелёный…», исправлял, убирал самое вопиющее… Можно себе представить, каким сырым был первоначальный вариант.

Но за шесть лет (1820-1826) огромный путь прошёл наш «курчавый маг». Путь в три-четыре творческие жизни. В Пушкине мало что осталось от автора злобных эпиграмм, которыми он злил то одну, то другую голову российского орла – то Александра Павловича Романова, то Алексея Андреевича Аракчеева. ..

Душа гения созрела.

Моё личное мнение, Серкидон, которое ни в коем случае Вам не навязываю: лучшие лирические стихи (и не только любовные) написал Пушкин в Михайловском, в течение своего двухгодового творческого лета. «В глуши сильнее голос лирный…» Да и верно то: всё значительное создается мужчинами в уединении. В деревенской тишине Михайловского Пушкин написал:

«Храни меня мой талисман…» – Елизавете Воронцовой.

«Я помню чудное мгновение…» – Анне Керн.

« Я Вас люблю, хоть и бешусь…» – Александре Осиповой252.

«Буря мглою небо кроет…» – Арине Родионовне.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

Пушкин задумал жениться. Припомнил формулу: до тридцати – не спешить, после тридцати – не мешкать253 и начал лихорадочно искать жену. Жениться – измениться. На ком – не так важно. Важно было «прежний путь переменить на что-нибудь254».

Мечась между двумя столицами, Александр Сергеевич искал на ком бы жениться. Невесту себе искал. Наконец, убедил себя, что он «очарован и огончарован»255, что нашёл «чистейшей прелести чистейший образец256». С тем и женился. Осень судьбы оказалась плодоносной – четверо детей. Теперь об осени в обычном её понятии. Осень как время года – озвученная любовь Пушкина. Самые чистые и глубокие думы приходили к поэту, когда он ходил по опавшим листьям, его самое заветное признательное четверостишие посвящено отнюдь не женщине:

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятная мне твоя прощальная краса –

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса…257

Но и тут можно найти женские следы на разноцветной осенней траве. Пушкин объясняет свою любовь к осени на примере любви к увядающей женщине.

Мне нравится она,

Как, вероятно, вам чахоточная дева

Порою нравится. На смерть осуждена,

Бедняжна клонится без ропота, без гнева.

Улыбка на устах увянувших видна;

Могильной пропасти она не слышит зева;

Играет на лице ещё багровый цвет.

Она жива ещё сегодня, завтра нет258.

Больными туберкулёзом, а тогда эта болезнь была приговором, были любимые Пушкиным – Амалия Ризнич («Для берегов отчизны дальней…») и Елена Раевская («Увы, зачем она блистает// Минутной, нежною красой259).

Ну а нелюбимой французской зимой поэта стал Дантес… Срази злодейская пуля обычного человека, можно было бы ставить точку, а для Пушкина – вечная весна. Александр Сергеевич знал об этом, когда писал: «Душа в заветной лире// Мой прах переживёт и тленья убежит…260»

И я убегаю от Вас, крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-44-

Приветствую Вас, Серкидон!

Попытаемся с Вами составить не то чтобы донжуанский список, скорее, перечень пушкинских привязанностей и страстей…

П. Е. Щёголев261 считает, что дочь генерала Раевского Мария Николаевна занимала в сердце поэта особое место, что именно она и есть та самая заветная утаённая любовь, скрытая в им написанном донжуанском списке как NN. Вот что пишет Павел Елисеевич:

«Но неразделенная любовь бывает подобна степным цветам и долго хранит аромат чувства. Сладкая мучительность замирает и сменяется тихими воспоминаниями: идеализация образа становится устойчивой, а не возмущенная реализмом чистота общения содействует возникновению мистического отношения к прошлому.

Исключительные обстоятельства – великие духовные страдания и героическое решение идти в Сибирь за любимым человеком – с новой силой привлекли внимание поэта к этой женщине, едва ли не самой замечательной из всех, что появились в России в ту пору, и образ ее не только не потускнел, но заблистал с новой силой… Затихшее чувство снова взволновалось, и чистый аромат неразделенной любви стал острым и сильным. Все увлечения поэта побледнели подобно свечам, бледнеющим перед лучами дня. Пустыня света обнажилась. В эти минуты у поэта было одно сокровище, одна святыня – образ М. Н. Волконской, последний звук ее речей».

Так и написано у Пушкина:

Твоя печальная пустыня,

Последний звук твоих речей

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей262.

Николай Васильевич Гоголь считает, что была у Пушкина ещё одна святыня:

«Даже в те поры, когда он метался в чаду страстей, поэзия была его святыня, – точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необузданного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрёпанная действительность. А между тем всё там до единого есть история его самого. Но это ни для кого не зримо».

Но вернёмся к генеральской дочери, не дорожившей любовью поэта. Кто в этом виноват? А никто не виноват… Вспоминая Пушкина, Мария Николаевна писала: «В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в поэзию всё, что видел».

Верно то, что поэт мыслит образами, но мысль о том, что Пушкин видел в женщине только повод для написания стихов, мне не близка. Когда поэт выбирал между лирой и женщиной, лира неизменно летела за шкаф. В чём причина богатого урожая Болдинской осени? Пушкин был отрезан от внешнего мира карантином, рядом не было женщин, и весь пыл души был отдан лире. Почему так плодотворны были два года, проведённых в Михайловском? Потому что концентрация дамского общества вокруг поэта была допустимой. Что-то оставалось и для лиры.

А что было после лицея? Юный Пушкин точно сорвался с царской цепи, «Руслана и Людмилу» писал урывками, когда лечился от венерических болезней. Вот она такой заплатанной и получилась… А что же Пушкин, как учитель любви? Пожалуй, нет. Пожалуй, моя идея сделать Пушкина Вашим наставником в любви похожа на поиски мышки-матери. Она искала няньку для мышонка. В конце концов, остановилась на кошке, а из кошки Арина Родионовна получилась плохая.

Помните, чем там кончилось сказка?

Прибежала мышка-мать,

Поглядела на кровать,

Ищет глупого мышонка,

А мышонка не видать…

Ясное дело, после обучения у Пушкина никуда Вы не исчезните, но можете из мышонка сразу превратиться в сатира. Мне бы этого не хотелось.

Поучитесь у Александра Сергеевича другому: дружить, беречь честь смолоду, жадно познавать, путешествовать по стране родной, если уже за пределы никак… А вот что касается любить, то предъявим Александру Сергеевичу следующую претензию: долгое зависание в крайностях. То он, уподобившись ангелу-хранителю, пишет: «Я вас любил, любовь ещё быть может…», то бравирует (в письме к Вульфу) откровением: