Среда обитания

Тётя Дуся, домработница семьи Ширинкиных, почему-то себя считала предсказательницей и частенько, глядя мне прямо в глаза, говорила: «Ох! И хитрец из этого парнишки вырастет! Ох! И большой, большой хитрец…» Мне эти предсказания тёти Дуси очень не нравились! Но я, как уже воспитанный человек, даже никакого вида ей не подавал, что всё это мне очень и очень не нравится!

Я понимал, что это взрослые люди и мне их осуждать нехорошо да и не принято! Поэтому я всегда старался поменьше сталкиваться с тётей Дусей и побольше общаться с бабушкой Таисией Ивановной и тётей Зоей. Они обе относились ко мне не только с материнской любовью, но и с каким-то неподдельным интересом, словно знали, что из меня они смогут слепить хорошего, нужного и порядочного человека. Они любили меня как своего ребёнка, следили за моей учёбой и даже приходили на вокзал проводить меня, когда я уезжал в какую-нибудь интересную экспедицию или командировку. Мы любили, уважали друг друга и дружили до их глубокой старости.

Во время Второй мировой войны всем было очень тяжело, голодно и холодно. И я всегда знал, что, придя к тёте и бабушке, меня накормят и обязательно дадут что-нибудь вкусненькое с собой для моих братьев и сестрёнки. Я до сих пор помню запах и вкус их превосходных вкусностей – безе и творожные шанежки на сметане.

Моя мама была прекрасной и великолепной стряпухой, но и она таких вкусных изделий не могла испечь. У неё всё другое крестьянское получалось великолепно, а вот безе ей никак не удавалось. А вот бабушка Таисия была непревзойдённая мастерица по таким великолепным, вкусным изделиям! И не зря бабушкиными шанежками, безе, куличами и пончиками угощалась вся «пермская знать» – областные, районные и даже церковные правители! Изготовить все эти вкусности было непростым делом. Исходным материалом, конечно же, была хорошо приготовленная квашенка, которая ставилась с вечера в тёплое место, а утром уже вымешивалось тесто на сметане.

Самым сложным в приготовлении сметанных шанежек было сделать низкий буртик на будущей шанежке. Ведь высота шанежки, как правило, не превышала семи миллиметров, а в неё ведь ещё и творог нужно было поместить! Шанежки всегда были сочными и очень-очень вкусными и на первый день, и на второй. Мне кажется, что вкус этих шанежек я до сих пор помню! И до сих пор помню эти золотые руки моих родных, их добрую улыбку и никогда не забуду этих тёплых, участливых глаз моих тётушек и бабушек!

В тридцатые годы после раскулачивания их особняк двухэтажный не тронули и оставили в собственности Таисии Ивановны. Оставшись одни после гибели своего кормильца Алексея, Таисия Ивановна и её дочь взялись за воспитание сирот – Сашки и Шурки. А когда я немного подрос, то за воспитание меня – племянника. Сашку и Шурку мои тётушки, окружив их заботой и вниманием, растили и воспитывали до восемнадцатилетнего возраста. А после – дети вылетели из купеческого гнезда по своим интересам. Александр ушёл в мореходку, а Александра подалась в крестьянство. Я с ними часто встречался, но у нас общего интереса не получилось. Был я в ту пору ещё очень мал, а они были уже взрослыми людьми. Я помню красавца Александра в чёрном морском мундире. А Шурку, весёлую и шебутную, женой председателя колхоза… Шура хорошо знала мою маму и всегда старалась помочь ей чем-нибудь. Будучи женой председателя колхоза, она устроила мою маму на работу по уборке урожая пшеницы. Убирать урожай мы поехали втроём: мама, её шестимесячная дочь Екатерина и я как нянька для своей сестрёнки. На этой работе я увидел воочию, как мама умеет работать серпом. Это была настоящая крепкая крестьянка, которой не было равных среди других колхозниц, убирающих урожай. Председатель, приезжая проконтролировать, как идёт работа, делал колхозницам замечания по потере колосьев на поле и ставил в пример, как работает Клавдия Андреевна (моя мама). Работа у мамы спорилась. Она жала колосья быстро, не пропуская ни одного колоска. Вязала снопы, ставила их вверх колосками и накрывала снопом сверху. Поставленные вертикально снопы и накрытые сверху ещё одним снопом называлась «бабка». Снопы в бабках стояли не менее одной недели. Зёрна в них подсыхали и в то же время были укрыты от дождя. Затем подсохшие снопы осторожно грузили в шарабан и отвозили на обмолот зерна. Я с Катей сидел на опушке леса, следил за ней, чтобы было всё в порядке, и наблюдал за работой мамы. В обед приносил сестрёнку маме покормить грудью прямо в поле. Затем сестрёнка засыпала, и тогда мы с мамой тоже устраивались покушать то, что приносили с собой (хлеб, картошку, яйцо, лук зелёный, молоко или квас).

На третий день работы во время сна Кати мама начала меня учить, как правильно жать колосья пшеницы. Конечно, я сразу-то не мог так работать, как мама… Мама говорила мне наставническим, твёрдым голосом.

– Ты что это так далеко от левой руки серп-то держишь! Смотри, сколько колосьев-то потерял!

Я, опасаясь поранить руку серпом, начал всё ближе и ближе приближать серп к левой руке и всё-таки умудрился поранить руку серпом.

Мама, перевязав мне руку платком, снова строго сказала:

– Неправильно ты делаешь, Боря, – сказала мне мама! – Сперва жниво, крепко зажатое в кулаке, переведи за серп, а затем срезай серпом жниво!

Через пару дней я уже неплохо жал. И мы с мамой в два раза быстрее убрали выделенный нам надел. Помощь Шуры нам очень оказалась кстати! Расчёт был натурой. Зерном, картошкой, свёклой, морковью и яйцами. Зерно и овощи нам привезли с оказией домой (в Пермь), а яйца, их было три десятка, я нес с гордостью сам. Мама, посматривая на меня, как я несу яйца, приговаривала: «Неси осторожно! Смотри – не разбей! Руку-то подальше от колена держи, подальше»… Заработанных продуктов нам хватило до глубокой осени. Часть картошки, что помельче, оставили на семена, чтобы было что посадить по весне за городом – на выделенной полоске земли от завода и в собственном огороде.

Бабушка Таисия Ивановна и тётушка Зоя Алексеевна Ширинкины всегда носили тонкую одежду, красиво вышитую и с какими-то оборками, прелинами. Глядя на них, можно было подумать, что они всегда демонстрировали окружающим, как нужно одеваться, в зависимости от погоды и времени года… А шубки (шубы) у них были или очень короткими, или очень длинными и всегда отороченные тонкой полоской из дорогого меха. И вот сидит такая красавица-принцесса Зоя Алексеевна в карете – ну прямо как на картине «Портрет незнакомки». Семь раз её сватали разные кавалеры (от крестьян до приказчиков и статских советников), но ни один из них не покорил её сердце. Тем не менее даже и в более поздние времена на Зою Алексеевну многие мужчины с завистью заглядывались, втайне примеряясь к образу её поклонников.

Конечно! Зоя Алексеевна и в очень преклонном возрасте была завидной невестой для любого положительного служащего человека, но все они были какими-то простаками, не соответствующими ни её красоте, ни её незаурядному воспитанию, да ещё и с таким приданым, как двухэтажный особняк с придворными пристройками и хорошим садом-огородом, где росли и сливы, и яблони, и груши, крыжовник, малина, смородина, боярышник, черёмуха, ежевика.

Однажды Зоя Алексеевна показала мне одного из её женихов.

– Вот посмотри-ка, Боря, на этого мужчину, который идёт к нам, чтобы познакомиться с нами! Он тебе нравится?

И я увидел человека в не очень-то чистых сапогах, мятых брюках и в неглаженой синей рубахе, подпоясанной шёлковым красным верёвочного типа пояском с кисточкой.

– Вот скажи мне, Боря! Он жених или уборщик с какого-нибудь двора?

– Да! Конечно! Этот человек действительно очень похож на самого настоящего уборщика соседнего двора или площадки магазина!

– Вот, видишь, Боря! Всегда следи за собой, за одеждой и обувью! И никогда не позволяй себе опускаться до такого неряшливого состояния!

Да! Это были люди разных социальных слоёв! С таким чувственным воспитанием тёте Зое трудно было выйти замуж. В ту пору и в том месте ей не было равных! А выходить за полуграмотных ей просто не позволяла её же собственная гордость и достоинство! Грустно, конечно, но тётя Зоя так и не вышла замуж и прожила старой девой до восьмидесяти лет. А её мама дожила до девяноста лет.

Алексея Петровича Ширинкина, мужа и отца моих тётушек, я помню только по фотографиям и портрету, которые стояли на комоде рядом со слониками и огромным зеркалом в большой гостиной комнате второго этажа. Мой отец считал, что эти слоники и прочее убранство особняка – мещанство! Может быть, и так, но с глубокой перспективой слоники-то были из гипса, а химически чистый гипс хорош и при залечивании ран и нечаянных порезов. А огромное зеркало, выполненное из венецианского стекла и в багете, было настоящим украшением большой гостиной комнаты.

На фотографии Алексей Петрович выглядел молодо с гордо поднятой головой с короткими усиками, в костюме-тройке, с бабочкой, с часами, с золотой цепочкой на груди, которая волнами свешивалась с одного бока на другой бок его бархатной жилетки. Эту золотую цепочку и золотые часы, которые уже не ходили, тётя Зоя подарила мне на день моего двадцатипятилетия. Я глубоко признателен моим тётушкам и бабушкам за их поддержку, которую они оказывали мне на протяжении всей своей жизни. И, конечно же, эта поддержка особенно была нужна в наше тяжёлое полуголодное военное время. С самого раннего детства мои тётушки особое внимание обращали на личную гигиену человека. Они рассказывали мне о болезнях, как их следует предотвращать. Какие лекарства в первую очередь надо принимать в тех или иных случаях. Что нужно делать при ушибах и порезах или при отравлении…

Рассказывали, как следует хранить бельё и как стирать. Мои тётушки были моей дополнительной широкой школой по многим жизненным вопросам. Мои бабушка Тася и тётя Зоя очень повлияли на моё воспитание и поддержку моего здоровья в голодное военное и послевоенное время. Будучи уже взрослым, я частенько навещал Зою Алексеевну, и мы с ней просиживали допоздна, вспоминая наши добрые и заботливые отношения. После войны тётя Зоя свой особняк «разобрала и перевезла» на правый берег Камы, но чтобы снова выстроить из разобранного материала дом, не хватило ни сил, ни средств. Все предпринятые ими усилия были напрасной тратой средств. Сруб огромной кучей лежал прямо на земле, открытый всем ветрам, дождям и снегу и потихоньку из года в год начал подгнивать и в конце концов, почернев, потерял свою былую цену и впоследствии был распродан по бросовой цене – на дрова. К моему глубокому сожалению, у этих женщин не было в семье настоящих мужчин. Сашка, воспитанный женщинами, не остался жить в доме Ширинкиных, а уехал в Ленинград. Уходил надолго в плавание и навещал дом своих приёмных милых родителей очень редко, да и на очень короткое время.

Я тоже, пока учился на геофаке, летом каждый год уезжал в какую-нибудь геолого-разведочную экспедицию и на практике изучал и познавал азы строения нашей Земли – земной коры, методы определения возраста и места образования различных слоёв и пород, выходящих на поверхность земной коры в результате тектонических преобразований, проходящих на земном шаре. Изучал и познавал контрастные отличительные признаки различных пород. И, конечно же, возрастные категории слоёв Земли, которые в первую очередь определяются по окаменевшим формам фауны и флоры. С фауной, как я понимаю, это не так уж и сложно разобраться! Что ни фауна – то свой возрастной период! А вот как с окаменевшей флорой, которая даже по прошествии нескольких миллионов лет остаётся неизменной как по форме, так и по содержанию. Например, в приволжской кварцитовой горе Ослиные уши, находящейся между городами Саратов и Волгоград по правому берегу реки Волга, при разработке (дроблении) кварцита, а я бы даже сказал чистого кварца, используемого для производства стеклянной тары, я находил куски кварца, которые содержали внутри себя зелёные листья, идентичные с листьями липы, осины, как будто бы только что сорвавшиеся с дерева. Какие катаклизмы происходили в то время с земной корой, трудно себе представить, но живые, нежные, зелёные листья деревьев далёких времён, чистенькие, ровные, без каких-либо следов деформации, находились внутри этого твёрдого кварца. Кварц – это минерал с твёрдостью семь по шкале Мооса. И как это можно себе представить такую тонкую живую субстанцию, как лист, и твёрдый-твёрдый минерал кварц? Казалось бы, это две совершенно несовместимые субстанции?! А как же тогда мы не удивляемся такому явлению, как нахождение насекомых внутри янтаря. Янтарь ведь тоже твёрдое вещество, но нам известно, что янтарь окаменел в результате тектонических подвижек земной коры. Так, может быть, и кварц в своей далёкой молодости мог быть таким же подвижным, как и смола будущего янтаря? Правда, янтарная смола не опускалась на большие глубины Земли, а вот кварц, вероятно, приближался к верхней мантии земной коры (верхней части магмы) и из кристаллической формы в результате воздействия температуры и давления, возможно, переходил в псевдоаморфную форму и в виде тягучей подвижной массы выливался, как магма при извержении вулканов, на поверхность земной коры, в которую и попадали листья от близнаходящихся деревьев. Но ведь магма – горячий расплав минералов, и живые листья деревьев должны были бы хотя бы обуглиться, а они в этом твёрдом кварце находятся как живые, ярко-зелёные!

Но эти гипотетические предположения не выдерживают никакой критики. Ведь в этом случае горячий кварц, поглощающий листья, мгновенно должен бы их превратить в обуглившуюся структуру с явными признаками только формы листа, но никак не сохраняющую живую зелёную субстанцию свежего, только что сорвавшегося с ветки листа. Но факт полиморфной и полукристаллической формой кварцита горы Ослиные уши – был налицо! И имеющиеся зелёные листья без признаков какого-либо повреждения – тоже были налицо! Если с условиями формирования янтаря нет никаких сомнений, то в случае с кварцем пока существуют только одни предположения и нет никакой теоретической базы существования подвижной фазы кварца и живого листа! Если в основе янтаря с мушками присутствует в первоначальном виде живая подвижная смола, существующая при нормальной температуре, и насекомые, как естественное обитаемое существо, то появление живого листа в кварците пока не находит своего объяснения.

Конечно, для меня любая геологоразведочная экспедиция была очень-очень интересна и в плане расширения знаний, и в плане приобретения практического опыта! Первичным материалом в определении тектонической структуры той или иной площади, участка земли – являются обнажения (раскрытия), которые в большинстве случаев находятся вдоль правого берега рек, текущих в северном направлении, или вдоль левого берега рек, текущих в южном направлении. При наличии каких-либо сомнений (для более точного определения структуры площади) дополнительно проводят картировочное (до ста метров) бурение земной коры или ведут сейсморазведку с помощью электрокаротажного зондирования или методом небольших точечных взрывов вдоль поперечного профиля предполагаемой тектонической структуры исследуемой площади земли.

Находясь практически в постоянном приобретении различных и очень интересных теоретических и практических знаний, я никак не мог вырвать себя из этой увлекательной пучины и погрузиться в разрешение проблем своих тётушек Зои и её мамы Таисии по части разрушенного ими же дома. Они (мои тётушки) без всякого совета со своими родственниками, вместо того чтобы продать этот особняк или отдать его в аренду какого-нибудь предприятия (под контору) – решили разобрать весь особняк и разобранный материал складировать на площади перед особняком. Там, конечно же, надо было бы привлечь к этому делу дядю Ваню с его мастерами, но это уже совершенно другое дело, за которое, возможно, и не взялся бы даже и дядя Ваня! Уж слишком большими вырисовывались такелажные расходы по перевозке материала на другой (противоположный) берег реки Камы. А затем сборки особняка, где и строительства-то в то время никакого не было. И света там тоже никакого не было! И кому нужен такой особняк в этом пустом захолустном месте? Кто его купит? И эти расходы по разборке, складированию, перевозке на другой берег реки и опять сборке – в двукратном размере перекрывали все доходы, предполагаемые от продажи этого когда-то прекрасного особняка.

Мой отец Николай Дмитриевич, как финансист, предлагал моим тётушкам сдать особняк в аренду под финансовую контору, которая бы выплачивала тётушкам ежемесячно небольшую сумму с правом выкупа всей стоимости особняка в течение десяти лет. Но мои тётушки недооценили предложение моего отца и приняли, как им казалось, предложение какого-то адвоката – возвести особняк на правом берегу реки Камы, пока там ещё никто не застолбил самое прекрасное место для такого прекрасного строения, как двухэтажный особняк Ширинкина! Тётушки приняли такое заманчивое иллюзорное предложение, но свою мечту осуществить так и не смогли из-за очень больших сложностей как в получении разрешения от архитектурного ведомства города Перми, так и ведомства градостроения. И мои тётушки в результате длительных мытарств поимели только большие расходы и денежную компенсацию от продажи дома – на дрова. Да! Вот такова жизнь! Конечно же, безусловно, собственный особняк в своём первоначальном виде выглядел великолепно! Но во время разборки особняка, да и во время складирования разобранных частей дома в одну общую кучу, отдельные части дома получили повреждения, а слабенькие отдельные части когда-то великолепного особняка вообще сломались. О штукатурке и об окраске изделий, не говоря уже и о прекрасной прежде голландской печке – и говорить нечего! Всё превратилось со временем в какую-то груду никому ненужного хлама! Окраска осыпалась. Штукатурка полопалась. Крыша вообще пришла в полную негодность при разборке двухэтажного особняка.

Да! Этим женщинам трудно было расстаться с былой красотой бывшего любимого особняка. Но что тут возможно было придумать?! Борясь за сохранение былой красоты, эти хрупкие женщины сами же и разрушили то, что когда-то имело красоту и большую цену.

Валентина Петровна Горохова

Весной 1942 года, на второй год войны с фашистами, моя мама, Клавдия Андреевна, отправила меня (а мне уже было восемь лет) на пароходе в деревню Першино к моей бабушке (маминой маме) и сказала, что сама она приедет к нам через неделю и привезёт хлеба.

В Таборах, где обычно приставал пароход, откуда до деревни рукой подать, пароход не смог причалить к пристани из-за низкой воды, и мы смогли сойти на берег только в городе Оханске – километрах в десяти от Першино. Но я уже к девяти часам вечера благополучно прибежал к дому своей бабушки – маминой мамы! Я весь был в приподнятом настроении, ведь в деревне есть лес, грибы, ягоды, а на полях – съедобные пестики, а иногда на колхозных полях даже можно было и картошку найти, особенно после хорошего проливного весеннего дождя…

Вбежав во двор, я закричал:

– Бабушка! Бабушка! Ты где? Это я к тебе приехал в гости на целую неделю!

Но моя бабушка Валя моему появлению почему-то не очень-то обрадовалась… Бабушка начала говорить, что я приехал невовремя, что у неё из еды ничего нет и она не знает, чем же она будет меня кормить, своего дорогого и любимого внука…

Однако в это время у бабушки была корова, десяток кур, три овцы, поросёнок и три гуся. У бабушки единственной в деревне был сепаратор по переработке молока, и она сепарировала не только своё молоко, но и молоко других жителей деревни Першино – за десятину и через день возила сметану на продажу в районный город Оханск. Часть молока она томила в русской печке, и это томлёное молоко было просто объедением – жёлтое молоко с пеночкой в глиняной крынке с тёмной корочкой по краям. И в избе, когда бабушка готовила яичницу, очень, ну очень вкусно пахло!

Надо признаться, что бабушка не очень-то меня любила и всегда ставила мне в пример моего старшего брата Анатолия.

– Борис! – говорила она. – Ты только посмотри-ка на своего старшего брата! Он ведь не успел в лес войти, как уже набрал и грибов, и разных ягод… Посмотри-ка, почти целую корзину принёс, а ты и пол-лукошка не набрал – полдня прошлёндал по лесу, а какой толк-то от тебя – всего-то пол-лукошка, на один раз покушать…

Мы с братом в лес ходили всегда вместе… Анатолий был очень, ну очень хитрым… Вот один пример нашего похода в лес… Время было уже к обеду, и в такое короткое время, до обеда, много ли можно было бы набрать грибов и ягод? Конечно же, ни о какой корзине, наполненной доверху грибами и ягодами, не могло быть и речи! Но Анатолий знал – он же был на целых три года старше меня, – что к этому времени как раз местные мальчишки, рано утром уходившие в лес за грибами и ягодами, к обеду набрав грибов и ягод, возвращались шумной гурьбой домой. И таким образом пополняли скудные деревенские запасы еды своими свежими грибами, ягодами, собранными в соседних лесах и перелесках. Так и случилось в этот раз… Едва мы приблизились к лесу, как навстречу нам вышли двое довольных и весёлых деревенских ребятишек. Мой брат Анатолий подошёл к ним и спрашивает:

– Ну что, ребята, богатый улов собрали?

Ребятишки показали ему свои корзинки…

– Ну вы и лодыри! – строго сказал Анатолий. – Разве так грибы собирают? Набрали одних поганок! А ягоды-то где? Что, и ягод не увидели! Эх вы, собиральщики!.. Надо было идти вон туда – поближе к берёзам, там за полчаса можно набрать по целой корзине! Эх вы, местные знатоки, а не знаете, где грибы в лесу растут! Ну ладно! Я вам рассказал, где надо собирать настоящие грибы и ягоды, вот туда и идите! Времени-то у вас до обеда ещё предостаточно… А ваши жалкие грибочки и ягодки, ладно уж, высыпайте мне в корзину! А я вам за это перочинный ножичек дам! Вот, пожалуйста, пользуйтесь моей щедростью! Только, чур, об этом никому ни слова! Поняли? А если вы или кто-нибудь из вас расскажет кому-нибудь об этом, ножичек обязательно потеряете…

Ребятишки высыпали свои грибы и ягодки в корзину брата и, развернувшись, побежали в перелесок снова искать грибы в надежде, что до обеда они наберут грибов по целой корзине…

Анатолий, этот фантазёр и обманщик, всегда выходил из воды сухим. На его фоне я всегда выглядел недотёпой и несмышлёнышем. Я понимал, что я вот так никогда не смогу поступить, потому что это лживо, гадко и непорядочно! Он, такой большой и сильный, а эти дети – они и так перед ним тряслись, как зайцы перед волком – шпаны разной кругом было предостаточно. Они и без ножичка всё отдали бы ему… А этот ножичек – просто издевательство какое-то. Придумал какую-то тайну… Смотрите! Никому ни слова! А то ножичек-то вмиг потеряете!.. Этот ножичек не простой – он знает, где грибы растут и ягодные места! И смотрите! Грибочки ножичком срезайте осторожно – под самый корешок! А то грибницу можно повредить, и грибы тогда этом месте вообще перестанут расти!

Зато перед бабушкой он ходил гоголем, любимым племянником, и она его всячески поощряла и ставила мне в пример!

Ябедничать на брата я никогда и не собирался, да и никогда даже и не помышлял! Это совершенно не в моём духе! Опускаться до такой мерзости, до такой низости я никак позволить себе не мог и даже в мыслях этого себе не позволял! Я считал это позорным явлением и совершенным позором в отношении самого себя!

А раз бабушка плохо соображает, то пусть так и думает, что за полчаса можно целую корзину грибов набрать, при этом не заходя даже в лес. А подойти к бабушке или ещё к кому-нибудь и на кого-то накляузничать – это невыносимо! Это просто гадкое дело! И это – не для меня!

А сейчас в доме бабушки я был один, и радоваться нелюбимому внуку у бабушки Валентины не было никакого желания.

Живя у бабушки и дожидаясь своей мамы, я каждое утро ходил и в лес, и в поле, и всегда что-нибудь да приносил к обеду. А бабушка, встречая меня с грибами и ягодами, каждый раз жаловалась, что нет хлеба, а без хлеба стол не стол, и всё время приговаривала:

– Ну когда же мать-то твоя приедет и хлеба привезёт! Ведь в деревне-то хлеба нет! А в городе хлеб-то всегда есть!.. В городе-то всё есть, а в деревне-то – поди ж ты! Выживай как хочешь!

Я всё время говорил, что надо подождать всего одну неделю, и мама приедет и хлеба привезёт! Но на пятый день ожидания бабушка не выдержала и отправила меня обратно в Пермь – за хлебом.

Разбудив меня рано утром, бабушка сказала:

– Матери твоей не дождёшься… Вот тебе пять рублей на пароход и две лепёшки на дорогу. Без хлеба не приезжай! Нечего тебе тут делать, коли хлеба нет! Иди в Таборы – там сегодня к обеду пароход будет!

Я хотел было спрятаться, залезть на сеновал и там, укрывшись сеном, дождаться своей мамы. Ведь до приезда мамы остался всего только один день или максимум два! А ехать за хлебом в город – это два-три дня надо потратить, да ещё и за дорогу надо заплатить! Но, подумав и представив, как это будет некрасиво с моей стороны, если бабушка вдруг найдёт меня на сеновале при сборе куриных яиц… Я подумал, подумал и, повернувшись к выходу, медленно пошёл в Таборы. Да и куда спешить-то? До пристани – не больше часа, а до обеда, когда придёт пароход, целых пять часов. И я в солнечное приятное утро, когда ещё и роса не поднялась с зелёной травы, медленным шагом побрёл в направлении к деревне Таборы, где, как сказала бабушка, меня будет ждать мой всегда любимый пароход.