Среда обитания

Придя на пристань, я уселся в тенёчек на брёвнышке и начал кидать камушки в чистую воду реки Камы. Солнце уже клонилось к закату, а пароходы шли и шли, и всё мимо и мимо! Так было и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье – была слишком низкая (мелкая) вода.

Свои лепёшки я съел ещё в пятницу. А в субботу сижу я на сходнях у причала, перебираю речные камушки, складывая наиболее красивые себе в карман, как вдруг одна из молодых женщин, проходящих мимо причала, говорит своей подруге:

– Валька, Валька! Посмотри-ка на причал! Посмотри, как этот мальчишка похож на Клавку! Смотри! Смотри! Ну прямо вылитая Клавка!

Валентина, взглянув на меня, подошла ко мне почти вплотную и, заглядывая мне прямо в глаза, спросила улыбаясь:

– А ты, мальчик, чей будешь-то? А как твою маму зовут?

Я гордо поднялся, встал совершенно прямо, как уже взрослый мальчик, и ответил Валентине, что мою маму зовут Клавдия Андреевна!

– Ну вот! Что я тебе говорила, – весело сказала подружка. – Какой интересный мальчишка! Ну прямо вылитая Клавка!

Валентина радостно всплеснула руками, и на её лице появилась такая счастливая улыбка, словно она встретила своего родного сына!

– А тебя, наверное, зовут Борис?

– Да! – подтвердил я. – Меня зовут Борис!

– Ну надо же, надо же! Прямо вылитая Клавка! – радостно повторяла Валентина. – А что ты тут делаешь? Откуда ты появился? А где твоя мама?.. И давно ли ты тут сидишь?..

Она всё расспрашивала и расспрашивала, и мне казалось, что этим расспросам не будет и конца…

– Ну, что мы тут стоим-то? Пойдём ко мне домой – вон второй дом, это мой!

Я сказал, что я не могу уйти, ведь я жду уже давно парохода, а если он придёт без меня, то я тогда уже не смогу добраться до города!

– Да не волнуйся ты, Боренька! Пока пароход придёт да пристанет к пристани, пройдёт двадцать минут, а до моего дома – всего пять минут! И окна мои выходят прямо на реку, так что никак мы с тобой пароход не пропустим! Да и ты, наверное, голодный? Давай! Пошли! Я тебя покормлю! Ну, давай-давай, пошли! Мы ведь с твоей мамой закадычные подружки! Давай-давай! Не стесняйся! Пошли! Пошли!..

Она привела меня в чистую, светлую, уютную горницу своей свежевыбеленной избы. Поставила самовар, на стол принесла шаньги, пироги, сладкий хворост, молоко, сметану. И мне показалось, что я снова дома и что это моя мама хлопочет и хочет угостить своего сыночка и приготовить ему что-то вкусненькое, свежее и сладкое. Теплота и забота маминой подружки всё больше и больше наполняла меня каким-то домашним теплом, уютом, родным и вечным домашним приютом… В глазах её светилась какая-то неподдельная радость, материнская забота, любовь. Она всё улыбалась и, глядя мне прямо в глаза, приговаривала:

– Да ты кушай, кушай, Боря! Не стесняйся! Ох! Как мы с Клавой-то давно не виделись…

В это время я услышал два гудка парохода и, подскочив, выбежал на улицу и побежал к пристани. Пароход, сделав круг, прогудел ещё раз, давая понять, что пристать не может, и ушёл вверх по реке Каме. В воскресенье рано утром, с восходом солнца, я был уже на пристани. Но вода была мелкая, и все пароходы всё так же шли мимо пристани, не подавая даже и сигнала (гудка парохода). Двое мужчин, которым тоже надо было попасть в город Пермь, решили идти пешком на железнодорожную станцию «Нытва». Они окликнули всех ожидающих пароход:

– Кто с нами на железку пойдёт?! Парохода тут всё равно не дождёшься! Посмотрите сами! Видите? Какая тут возле пристани мелкая вода, а вместе шагать тридцать два километра – веселее!

Тридцать два километра – путь немалый! И никто, кроме меня, не присоединился к призыву мужиков.

Да! Я вместе с ними отправился на железнодорожную станцию, которая находилась в тридцати двух километрах от пристани Таборы. А куда мне деваться? Бабушка ведь выставила меня за двор. Значит, я не могу уже к ней вернуться без хлеба. Пароходы – проходят мимо… Теперь только у меня одна пристань – это мой дом родной! Вот туда мне и надо свой путь держать!

Мои попутчики были крепкими здоровыми, как мне показалось, мужчинами. Один – лет сорока, в тёмно-коричневом костюме и при галстуке, показавшийся мне горожанином, нес в правой руке фибровый, модный в то время чемодан, а другой – постарше – в ветхом сюртуке, вероятно, крестьянин, не менее пятидесяти лет, нёс на плечах целый мешок картошки, и лямки, сделанные из простой верёвки, резко врезались в его плечи.

Пройдя с десяток километров, мы наткнулись на большую водную преграду шириной около ста метров. На противоположном берегу заводи была видна лодка, прикованная к бревну, А неподалёку стоял небольшой уютный рыбацкий домик с аккуратным рядом стоящим свежевыкрашенным зелёной краской сараем.

На наши крики о помощи никто не отзывался. И тогда мужики решили идти обратно на пристань в Таборы. А что тут поделаешь?! По воде, як посуху – мы ходить не умеем!

Я понимал, что для меня – это погибель. Там, в Таборах, меня никто не ждёт, там нет для меня еды – мне никак нельзя возвращаться в Таборы! У меня только одна дорога – это добраться до моего родного дома! Да! Только там, дома, я найду для себя спасение. Вся эта неприглядная картина мгновенно пролетела в моей голове, и я сказал этим двум здоровенным мужчинам:

– Ну, что вы, дяденьки! Зачем же вот так сразу сдаваться из-за какой-то водной преграды! Давайте я переплыву на другой берег и достану эту так нужную нам лодку!

Мужики переглянулись между собой, подумали немного и, согласившись, сказали:

– Ну, если так, малой, то давай – плыви и, может быть, тебе удастся договориться с лодочником, и тогда, возможно, он перевезёт нас на свой родной берег. Да! И скажи лодочнику, что мы его за перевоз не обидим и даже очень хорошо с ним рассчитаемся!..

Я разделся, связал свою одежду в узелок, взял свой узелок в левую руку и поплыл на другой берег.

Плыть с поднятой рукой и с узелком мне было не очень-то удобно, да и ширина воды была приличной, и, меняя руки, моя одежда, конечно же, немножко подмокла. Но, выйдя на берег, я всё равно надел мокрую одежду на себя и подошёл к уютному домику рыбака.

Опрятный домик, обшитый снаружи вагонкой и покрашенный в зелёный цвет, вызывал уважение не только к домику, но и к хозяину этого жилища! Обойдя домик вокруг, я заметил, что входная дверь домика была закрыта на палку. Значит, хозяин домика где-то поблизости или отошёл, как говорится, на пять минут. Я крикнул несколько раз: «Хозяин, хозяин!» Но, никто не отзывался, и я отправился в сарай в надежде, что там-то я и найду увлечённого хозяина за какой-нибудь работой… Но и здесь мне никто не отозвался. Дверь сарая была не заперта, и я заглянул в сарай. В углу сарая аккуратно стояли вёсла, а на верстаке справа я увидел гвоздодёр.

Что делать?! Хозяина – нет! Выйдя из сарая, я снова начал кричать хозяина! Но на мой крик никто не отозвался! Как же мне быть?! И тогда я принимаю решение! Пока хозяин придёт, я уже перевезу мужиков, а они щедро отблагодарят хозяина за перевоз, и он не будет в накладе и, конечно же, не будет на меня сердиться за моё самовольное использование его лодки! Взяв гвоздодёр и вёсла, я отправился на берег, чтобы воспользоваться лодкой. Отковав лодку, я поплыл к моим попутчикам. Мужики были очень довольны!

– Ну вот, теперь ты наш спаситель, перевозчик паромный. Только вместо парома, – сказал городской, – у тебя оказалась лодочка, да и то ворованная… Ты ведь её стащил! Лодочку-то ведь ты взял бес спроса хозяина… Ну ладно! Ладно! Не огорчайся! Раз уж перевёз, так перевёз… Маленький ты наш воришка! Ты ведь ещё, вероятно, не знаешь, что воровать-то – это нехорошо… С одной стороны, ты вор, а с другой – ты наш спаситель!

– Я не вор! – с раздражением ответил я! – А что мне оставалось делать-то?.. Плыть обратно и идти на пристань, к которой не пристают пароходы?.. Вы же сами крикнули, что ждать на пристани нечего! Надо идти на железку! Кто с нами – вперёд! Путь до железки не близкий – весь день придётся шагать и шагать!.. Вот я и согласился идти вместе с вами, и мы втроём уже целых полдня шагаем и шагаем на эту самую «железку». Мы все вместе много протопали, а вы меня вором обозвали! Вы хозяина за перевоз-то каким-то образом отблагодарили? Так кто из нас порядочный человек? А?..

От этих взаимно оскорбительных разговоров мне стало как-то не по себе, и я замкнулся!

По сути дела, они были правы. А что было мне делать? Ложиться и помирать! Вот так – из-за какого-то пустяка – водной преграды. Я бы и один мог переплыть эту водную преграду и уйти на железку. Но я же не знал дороги на эту самую железку. А на нашем пути пока ещё ни одна душа не объявилась! Ведь целых тридцать два километра надо идти… Эти мужики мне очень не понравились. Один называет меня воришкой, а другой помалкивает, как будто бы он тут ни при чём. Мне-то никакая лодка не нужна! Переплыл и пошёл дальше… А они-то что? Боятся, что ли, за свои вещички или плавать не умеют?! Здоровенные два дядьки, а сделать что-либо в свою же пользу – кишка тонка?! А рассусоливать и мораль мне читать, особенно этот городской! «Кто вор, а кто не вор»… Ну и не садился бы в эту ворованную лодку, раз уж ты такой моралист! Сидел бы на берегу и ждал бы, как говорится, у моря погоды! А у меня другая мораль! Появилась преграда – надо её преодолеть и двигаться дальше, а не распускать нюни! Преграды – они всегда были, есть и будут! Они на каждом шагу! Большие и маленькие! И что? Спотыкаться и падать?! Нет! Это не мой удел! А такие люди, как городской, это не мои попутчики! Но делать нечего. Они знают дорогу! А я без них, когда в округе никого нет и некого спросить про дорогу, могу просто пропасть! И я терплю их оскорбления, хотя деревенский и не сказал ни одного плохого слова в мой адрес, но и это молчание (а значит, согласие) тоже угнетало меня! Оставив лодку на том же самом месте и поставив вёсла в сарай, мы двинулись дальше. И никто из мужиков даже и слова не сказал: «Было бы неплохо поблагодарить хозяина лодки за перевоз и оставить денежку на видном месте!»

Через некоторое время повторилась та же история с той же картиной – с водной преградой. И я снова поплыл за лодкой и снова перевёз этих неблагодарных попутчиков на, опять же, как говорил городской, ворованной мной (на полчаса) лодке. И снова никто из пассажиров, перевезённых мной через водную преграду, не заплатил хозяину лодки ни копейки! Но о том, что я вор, городской больше не говорил ни слова. Было уже около трёх часов дня, когда мои попутчики захотели перекусить и немного отдохнуть. Деревенский развязал свой мешок и достал холщовую тряпицу, в которой была его еда. Городской открыл свой фибровый чемодан, и там я увидел огромный рыбный пирог, который занимал весь объём чемодана. Передо мной вдруг вспыхнула картина, как мама из печки вынимает такой же рыбный пирог и ставит его на стол, а на столе ещё лежат шанежки, ватрушки, пончики… Я тут же отвернулся от своих попутчиков и, чтобы не мешать им и не смущать себя едой, отошёл в сторонку и прилёг на согретую солнцем полянку и начал немного дремать. Покушав и отдохнув, мужики тронули меня за плечо и сказали:

– Хватит спать-то, пацан! Давай поднимайся и пошли! До железки-то ещё шагать и шагать, а солнце уже перевалило на вторую половину дня!

Я покорно поднялся и пошёл вслед за своими попутчиками – на железку… Да! Они знают дорогу, а мне предстоит её преодолевать!

А я вовсе и не спал! Лежал на спине, смотрел в небо и думал о том, что вот нас трое! Трое мужчин, а мы совсем чужие друг другу люди. И у нас даже нет никакого общего разговора. Даже словом между собой никто не обмолвился и даже не познакомились, не поинтересовались, кто есть кто! Кого как зовут?! Да! Совсем-совсем чужие люди! И так мы снова тронулись в путь.

На железнодорожную станцию мы пришли к десяти часам вечера. Поезд уже стоял на заправке. Городской обратился ко мне с вопросом, есть у меня деньги на дорогу для покупки билета. Я с гордостью и достоинством ответил, что да! У меня есть деньги на проезд – целых пять рублей, и отдал их городскому, чтобы он смог и для меня купить билет до Перми. Городской, взяв мои денежки, с важным видом ушёл на вокзал и купил, как мне показалось, билеты на всех троих. Вскоре к платформе подошёл поезд, и мы втроём уселись на одной лавке. Паровоз дважды прогремел «ту-ту-ту-у», толкнул вагоны, и мы плавно поехали в Пермь. Я сидел между дядьками, и моя душа успокоилась – я еду домой… Деревенский развязал свой мешок и протянул мне одну картофелину со словами:

– На! Вот! Малой! Пожуй немножко! Ты ведь сегодня ничего не ел. Хотя бы картофелинкой червячок-то замори!..

Я вытер картофелину о рубаху и только начал её грызть, как появились контролеры. Я спокойно сижу и жую картофелину, ничего не подозревая – ведь городской купил мне билет! Но городской вдруг всполошился и быстро начал меня заталкивать под лавку. Я начал сопротивляться, говоря, что у меня ведь есть билет, но городской был неумолим и приговаривал, что моих денег было очень мало и что за эти деньги я уже достаточно проехал, и теперь я как бы являюсь безбилетником.

На шум поспешили ревизоры и начали выяснять, кто такие и куда путь держите…

Деревенский взял билет у городского и предъявил его ревизорам…

– Да! Вот, пожалуйста, едем в Пермь!

Тут и городской тоже предъявил свой билет до Перми, но ничего не сказал ревизорам про мой билет!

Ревизоры, проверяя билеты, обратили внимание на какой-то предмет, торчащий из-под лавки. Деревенский ответил, что это его мешок с картошкой… Ревизоры наклонились пониже и увидели меня лежащим за мешком с картошкой. Вытащили меня из-под лавки и начали спрашивать билет, а я начал объяснять, что мой билет у городского дяденьки, а городской начал говорить, что я их знакомый… Что, мол, денег у мальчишки нет, что я ещё маленький…

Одним словом, после переговоров городского и деревенского с контролёрами в отношении меня и моего бесплатного проезда в поезде до города Перми под надзором моих попутчиков – контролёры оставили меня в покое, разрешив мне сидеть на лавке, как настоящему пассажиру, и удалились дальше проверять билеты… Да! Всё обошлось хорошо, кроме моего понимания, что городской даже и не думал покупать мне билет за мои же деньги – пять рублей, отданные ему на оплату проезда. Но они (мои попутчики) отстояли меня у контролёров, и я благополучно прибыл в свой родной город – Пермь. Да! Я приехал домой! Расстояние от станции «Пермь вторая» («Пермь II») до моего дома было всего два с половиной километра, но я их не прошёл, а преодолевал! И преодолевал целых два часа. Да, да! Я эти километры преодолевал, будучи голодным, расстроенным из-за непредвиденных обстоятельств и находясь в неприятной мне среде, особенно с этим городским в галстуке!

На душе у меня было как-то неуютно и настолько прискорбно, что я не понимал, что это за люди, с которыми мне пришлось повстречаться.

Поведение городского было для меня очень оскорбительным… По всему (внешне) он был более интеллигентным человеком, чем деревенский, а по поведению и по сути – самый настоящий циничный обманщик и шпанёнок, хотя и был взрослым человеком около сорока лет и хорошо одетым, да ещё и при галстуке!

Дома меня с недоумением встретили мой младший брат Николай и старшая сестра Зинаида.

Я, уставший, голодный, еле-еле переступив через порог, тут же сел на него. Зина, старше меня на целых шесть лет, увидев меня дома, да ещё в таком неприглядном, помятом и угрюмом виде, всплеснула обеими руками и спросила:

– Боренька! Братик мой! Что случилось-то?

Ведь мама уехала к тебе в деревню! Ты, наверное, голодный? А мы только что всё съели…

Услышав слова Зиночки, что «всё съели», из моих уставших глаз покатились слёзки… Нет! Я не плакал! Слёзы мои капали сами по себе… И от усталости и от всего того, что только что пришлось пережить и прочувствовать и что-то понять в этой непростой жизни… Но главное – я дома, и здесь моя родня, и защита, и опора, и поддержка!.. Это были и слёзки радости, и что я дома, и слёзы какой-то безысходности! Сестрёнка, поняв, что она сказала что-то не то, быстро засуетилась и начала меня приободрять, приговаривая:

– Да ты, Боренька, не беспокойся! – захлопотала сестрёнка. – Я сейчас же сварю кисель, и тебе станет получше, повеселее, и на душе будет потеплее!

Кипяток ещё не остыл, и Зинаида навела мне киселя. Сестрёнка моя суетилась, старалась меня подбодрить, утешить. Целовала меня, прижимала к своей груди и всё приговаривала и приговаривала:

– Боренька! Ты не плачь! Всё будет хорошо!

Да! Вот такая у меня была моя старшая сестра Зинаида! Такая участливая, заботливая, нежная, любящая, хлопотливая!

Моя мама, как и обещала мне, приехала к своей родной маме (моей бабушке Петровне) в деревню Першино. Вбежала в свой родной двор и с распростёртыми объятиями бросилась обнимать и целовать свою маму Валентину Петровну и показывать, что она привезла в качестве подарков и гостинцев, а сама глазами ищет, ищет и никак не может понять, а где же её сынок Борис?! А оказывается, что сыночка-то её и нет! Нет ни в доме матери, ни в доме бабушки… Её родная мама отправила своего внука обратно в город Пермь – за хлебом… Валентина Петровна не поверила ни словам внука, ни словам своей родной дочери, которая обещала приехать в выходной день её навестить и привезти хлеба. Моя мама очень расстроилась поведением своей мамы и поехала в город Оханск к своим родственникам, чтобы нанять лодку и попытаться разыскать меня… Мамины родственники быстро собрались, арендовали лодку и на лодке приехали в Таборы и начали всех в округе расспрашивать, не видел ли кто-нибудь мальчика, описывая мою внешность.

Но тут, услышав расспросы обо мне, к пристани прибежала Валентина – мамина подружка и, увидев маму, всё ей рассказала и про меня, и про пароходы, проходящие изо дня в день всё мимо и мимо из-за низкой воды, и сказала, что я в воскресенье рано утром вместе с двумя мужиками ушёл на железнодорожный вокзал – на железку, чтобы оттуда добраться до города Перми…

Мама очень обиделась на свою маму, мою бабушку, за такое её отношение к своему внуку и её недоверие к словам внука, что мама в выходные приедет в Першино и привезёт не только хлеба, но и ещё что-то вкусненькое и какие-то подарки для бабушки… Но у бабушки были свои мысли насчёт непрошеных гостей, и она даже и не обрадовалась подаркам, которые моя мама привезла своей маме, моей бабушке, Валентине Петровне! Бабушка жила своими делами и не хотела, чтобы кто-то ещё знал про её намерения в отношении торговли молочными продуктами и про барыш, который она получала от переработки молока и продажи сливок и сметаны в городе Оханске.

С тех пор мы больше к бабушке Вале в её деревню Першино не приезжали никогда.

Да! Вот так бывает иногда в жизни… Родная бабушка, занятая своим промыслом по сепарации молока и продавая сливки и сметану на сторону, выставляет своего внука, сына своей собственной единственной дочери, из своего родного дома, по сути дела, в неизвестность, а мамина подружка Валентина, случайно встретившая её сына, приняла его как своего собственного родного сына и дарит ему и свою любовь, и теплоту, и ласку, и заботу, и внимание, не требуя взамен ничего!..

Удивительные метаморфозы случаются с людьми… Вероятно, мой приезд нарушил все коммерческие планы моей бабушки Петровны…

Как я уже говорил, у бабушки Валентины был свой собственный сепаратор для переработки молока. Во всей деревне не было ни у кого такого агрегата. И все деревенские бабы, у кого были излишки молока, приходили к Петровне для переработки молока в сливки и сметану. Получив сметану и сливки, бабы несли на рынок… Этот сепаратор Валентина Петровна никому не позволяла крутить и всё делала сама. Иной раз даже целая очередь собиралась на переработку молока, но бабушка Петровна всё равно никого не подпускала к своему любимому аппарату!

Петровна то и дело крутила и крутила свой сепаратор. Я однажды предложил бабушке свою помощь, чтобы я крутил сепаратор, а бабушка могла бы заняться каким-нибудь другим делом! Но бабушка была настроена очень категорично:

– Ещё сломаешь – и что тогда делать будем? Без куска хлеба останемся! Это ведь аппарат настоящий! Ишь, крутить он будет! Это тебе не палкой по забору щёлкать! Давай-ка лучше в лес иди или на поле! Может быть, что-нибудь к обеду и принесёшь!

Я, конечно же, так и делал. И в лес ходил, и в поле, и всегда что-то приносил, и не только к обеду. Но бабушка явно хотела избавиться от моего присутствия и отправила меня в город за хлебом, несмотря на мои твёрдые убеждения, что скоро приедет мама и привезёт и хлеба, и что-нибудь к хлебу. Я понимал, что мешаю бабушке в её бизнесе, а бабушка, вероятно, не хотела, чтобы я знал об этом. Я же мог бы быть её помощником! Я же был уже большой, хотя и маленького роста! Мне ведь было уже полных восемь лет. Я хорошо владел и пилой, и топором. Мог приготовить дрова для русской печки, натаскать воды и в кадки, и в вёдра. И даже истопить печь, начистить и отварить в чугунке картошку. Нарубить сечкой или нарезать ножом пестики. Приготовить яичницу (смесь молока с яйцами) или залить этой смесью приготовленные (нарубленные) пестики и поджарить на сковородке в русской печке. Но моя бабушка в это время просто не хотела моего присутствия в её доме! Вот этим и объясняется её поведение! Бабушка хотела избавиться от моего присутствия! Вот и избавилась! Дав мне на дорогу три лепёшки и пять рублей на проезд! «А про твою маму я и ничего слушать не хочу!» Конечно же, если бы на моём месте был Анатолий (мой старший брат), было бы совсем другое дело… Они бы вместе открыли мелкооптовое предприятие по производству и сбыту молока и молочных продуктов типа масла, сметаны, сливок, творога. И, конечно же, изысканной продукции типа йогурта: творожок с малиной, творожок с земляникой, творожок с чёрной смородиной, с крыжовником, с шиповником и другими ягодами.

О Гороховых ведь не зря говорили, что были зажиточными. А на самом-то деле они были просто предприимчивыми. Накопили денежки – купили сепаратор и монополизировали производство сметаны и сливок в деревне Першино! Все крестьяне идут во двор Гороховых – помогите произвести сметану, сливки!

А Гороховы – пожалуйста! Приносите свои бидоны с молоком и посуду под сметану и сливки. Через час приходите – всё будет готово! А расчёт за переработку натурой – десятина или денежками…

По этой-то причине и не хотела бабушка, чтобы были ещё чьи-то уши и глаза, а то ведь разболтают всему свету, чем тут бабушка занимается! Ещё нагрянут тут какие-нибудь недоброжелатели. Да ведь ещё и могут всё реквизировать! Нет, нет! Нам тут чужих не надо! Я ведь на свои денежки купила этот сепаратор! А что я буду делать с этим аппаратом – так это уже моё личное дело! Да! Да! Это моё дело! У других нет сепаратора! Так почему бы мне им не помочь?! Я же им делаю доброе дело! Сепарирую за десятину их молоко и передаю им сливки и сметану! А что я делаю с полученной десятиной, так это никого не касается! Это моя десятина! Честно заработанная, и я никому ничего плохого не делаю! Я-то ведь только помогаю людям! А где я купила этот сепаратор? Так нашлись добрые люди! Подсказали! Спасибо им за помощь! И ведь всё не бесплатно! А сколько времени я потратила! То туда надо съездить, то сюда надо… И опять же за дорогу надо заплатить! Никто ведь даром-то тебя не повезёт! Везде нужны денежки! А где их взять-то! Вот и приходится крутиться, вертеться! Дело-то ведь требует и времени, и внимания, и денежки! А куда без денег-то? А вот и выходит, что некуда!

Валентина Петровна всю свою жизнь прожила со своим скрытным мужем. Она много раз замечала, что её муж Андрей, продавая тот или иной продукт, не всегда был разговорчив и открыт ни со своей женой, ни со своим единственным сыном – верным ему помощником по всем его делам, но только не по части получения доходов, которые отец очень тщательно скрывал как от своей жены, так и от своего родного сына. Однажды Валентина Петровна заметила, что её муж часть денег куда-то складывает, но найти это место (тайник) никак не могла. За долгие годы совместной жизни с таким замкнутым мужем и сама Валентина Петровна стала скрытной и приучила себя быть неразговорчивой и какой-то таинственной не только по части получения дохода, но и скрытности получения этого дохода! Скрытничая, Валентина превратилась в скрытного зверька наподобие лисицы. Лови момент! Где чего не хватает! Быстренько провернуть своё дело! И в норку! И снова ищет момент! Исполняет его и снова в норку, в норку и никому ни единого слова!

Татьяна Васильевна Нечаева

Жена Геннадия Дмитриевича Нечаева, моего дяди (родной брат моего отца), присутствовала при моём крещении и выступала в роли моей крёстной матери. Тётя Таня и дядя Геннадий жили в городе Краснокамске Пермской области. Дядя Геннадий работал начальником пожарной команды, а тётя Таня всю свою сознательную жизнь проработала Главным бухгалтером на швейной фабрике, и она взяла надо мной шефство по части обеспечения меня верхней одеждой. Моя крёстная мама частенько приглашала меня к себе на работу и, демонстрируя меня всем своим друзьям и подружкам, приговаривала: