Озябший ангел

– Не сгорим, – ответил паренёк. – Я уже большой.

– Ну, тогда расскажи, чего нельзя вам делать?

– Нельзя дверцу открывать в печке, зажигать спички.

– Молодец, а ещё?

– Аньку обижать… – задумался мальчик.

– Правильно. И выходить из квартиры, – дополнил Вовка. – Это вам просила напомнить ваша мама. Ждите её дома. Всё понятно?

– Понятно, – не сводя глаз с хлеба и сахара, ответили ребятишки.

– Ну, тогда, до свиданья, – сказал Вовка.

– А ты ещё к нам придёшь? – поспешно спросил Санька.

– Ладно. Приду.

Вовка вышел в комнату, положил в печь одно палено, закрыл дверцу, пододвинул жаровню с золой к самому поддувалу. И ушёл.

Он брёл по холодному зимнему городу и, несмотря на сосущую в животе пустоту, чувствовал себя спокойно. Дома Вовка тоже немного протопил – он не мог не экономить – и сварил щи с крапивой и одной картофелиной. Налил себе тарелку, хорошо посолил и поперчил. Поел и стал ждать тётю. Она пришла серая от усталости. Вовка пригласил её за стол. Поставил перед ней тарелку щей. И только сейчас вытащил из кармана паёк. Он рассказал ей всё, что с ним приключилось. И в довершение сказал:

– Себе я не взял ни крошечки. Ей-богу! А вот от Саньки и Анечки утаить, что у меня есть хлеб, не смог. Она попросила кушать, понимаете. Я не выдержал и отщипнул им хлеба, и дал по кусочку сахара.

– Что ж, ты всё правильно сделал, Вова. Маленьких детей жальче всех. Они не понимают: почему им не дают есть? Я и сама не хожу к соседям только потому, что Настя и Костик всегда смотрят на мои руки: что ж я им принесла? А что я могу им принести, если мы и сами голодаем? Изредка я даю им крапивы для щей. Но у них на четверых только одна рабочая карточка Татьяны; дедушка – на иждивенческой, плюс две детские. Семьсот пятьдесят граммов хлеба на всю семью, – мыслимо ли это? Ведь ничего же другого практически не выдают.

– Они умрут? – спросил Вовка.

– Если выживут – это будет чудо.

– А мы? – в упор посмотрел на тётю Вовка.

– Не знаю, – безнадёжным голосом ответила тётя Мария. – Во всяком случае, постараемся выжить. Будем держаться друг за друга. Даст Бог, выдержим эту зиму. У нас хоть не холодно. А я, дура, ещё смеялась над тобой. Нет, Вовка, ты у меня молодец.

Глава 8 Искушение

Галя Хачёва, отстояв в магазине целых десять часов, едва живая возвращалась домой. Настроение подавленное. «Ох и скверная нынче жизнь, – думала она, – несчастье за несчастьем». Буквально неделю назад всему населению города уменьшили нормы выдачи продовольствия, и в тот же день их семья получила извещение о том, что без вести пропал их Сашка, где-то под Тулой. Это известие маму прямо-таки подкосило, она разболелась не на шутку. А так как заводы из-за нехватки топлива стали один за другим закрываться, то её место тут же было занято. А маму перевели из рабочих в служащие столовой, что ещё больше усугубило их положение. Потому что хлебная норма служащих вдвое меньше, чем у рабочих.

Сегодня новая беда: очередное сокращение норм. И вот Галка несёт домой всего двести пятьдесят граммов хлеба. И это на двоих! Страшно. Из задумчивости её вывел простуженный мужской голос:

– Девочка!

Галина оглянулась. От легковой машины, стоящей возле крепкого кирпичного дома, в котором ещё совсем недавно жили немецкие колонисты, к ней подходил молодой мужчина в чёрной морской форме.

– Боцман Нефёдов, – козырнул он. – Здравствуй, девочка.

– Здравствуйте.

– Ты не могла бы мне оказать одну услугу?

– Да?

– Я приехал с начальником, рассчитывал заскочить в город к своей сестре, но оказалось, что времени на это у меня совсем нет. А так хочется поддержать её. Ты не могла бы отнести ей этот пакет? Я тебе заплачу.

– Я и так отнесу, – поторопилась она согласиться. – Не волнуйтесь. Где она живёт?

– Вот адрес, – подал он ей листок бумаги.

Она прочла и осуждающе посмотрела на моряка.

– Но ведь это на другом конце города, а трамваи туда уже не ходят…

– Значит, не сможешь? – огорчился он.

Галя обречённо вздохнула.

– Ладно уж, раз пообещала, схожу. Туда очень далеко. Сегодня никак не успею. А завтра не моя очередь стоять за хлебом, вот с утра и понесу.

Моряк в глубоком раздумье посмотрел на девочку, по сути подростка, заморённого, как и большинство горожан голодом, оглянулся вокруг. Улица была пустынна.

– Да вы не беспокойтесь. Передам.

Он вложил ей в руку ощутимый по весу свёрток.

– Спасибо тебе. До свиданья, – отдал он ей честь и пошёл к машине.

Когда Галка пришла домой, она первым делом сунула чужой пакет на шкаф. Потом разнесла хлеб и заборные книжки по соседям, а заодно с ними и дурную весть. У одного из них разжилась кипятком – для своей печки у них не было ни поленца, – и заварила чай на вишнёвых прутиках. Потом они с мамой ели липкий горьковатый хлеб, медленно ели, тщетно пытаясь уловить хлебный запах. Но разбудить хлебный дух в этом сыром кусочке можно только одним способом: подсушив его на горячей плите. Сегодня и это невозможно. Запивали пустым чаем. Гадали, когда же, наконец, и каким путём доставят в Ленинград продукты? Мама помолилась и легла спать. Она была всё ещё слаба.

Галке не спалось. Её прямо-таки терзало любопытство: что же может храниться в этом загадочном пакете? Пшённая крупа, ржаная мука или пачки три-четыре фруктового киселя? А если там сахар? Вряд ли. Нет, дальше так продолжаться не может. Разве она не имеет права заглянуть в пакет? Ну да, имеет. Ведь она же его будет нести. И Галина сняла пакет со шкафа.

Развернула одну газету, затем вторую. В ней в плотной коричневой бумаге обнаружился увесистый брусочек. «Неужели сало?» – пронеслось у неё в мозгу. Но когда был отогнут уголок бумаги, Галка сдавленно ахнула: – «Масло? Но этого не может быть. – Она взволнованно царапнула приоткрытую грань брусочка, облизала ноготь. – Настоящее… Да, настоящее сливочное масло. Фантастика. – Галину бросило в жар. – Мы едва не умираем с голода, а тут граммов восемьсот настоящего сливочного масла. С таким куском масла можно и маму на ноги поставить, и запросто до самого Нового года дожить.

Да. Но ведь оно чужое?! И я не воровка. Мне поверили. И я пообещала. Жаль, что оно не наше. Как жаль. А может, отрезать хоть кусочек, маленький-маленький. Та женщина, не станет же она его взвешивать? Конечно, не станет. Я ведь и так её, может быть, от смерти спасу. Тем более боцман хотел мне заплатить. А завтра я сварю суп и положу в него чуточку масла. Вот мама удивится! Спросит, откуда? А что я отвечу? Боже мой, какой стыд. Нет. Ни за что. Сестра Нефёдова сама меня угостит. Тогда будет не стыдно. Ну, конечно, угостит. У нас ведь одна беда на всех».

Эта ночь для Галины была одной из самых безумных в её жизни. Возбуждение долго не проходило. Но сон всё же сморил её. А чуть свет она уже была на ногах. И пока не проснулась мама, девочка отправилась в путь. Примерно к полудню Галка доплелась до этого злополучного дома. Поднялась на второй этаж. Заглянула в записочку: «Пятьдесят четвертая». Постучала в дверь. Никакой реакции. Прошло около минуты. «А если она на работе? – оторопело подумала Галина. – Что мне тогда делать с этим свёртком?» Она постучала ещё раз, уже более настойчиво. И тут лязгнула щеколда, и дверь квартиры приоткрылась. Из неё выглянула молодая женщина в лёгких бурочках и тёплом голубом халате. Её русые волосы, только что избавленные от бигудей, блестели правильно уложенными завитками. Глазки подведены. И никакой худобы. Словом, она вся была из той другой, довоенной жизни. И это удивляло.

– Что тебе? – скользнула она взглядом по свёртку. – Это от брата?

– А как вас зовут? – спросила Галя.

– Ириной Семёновной, а фамилия брата Нефёдов.

– Тогда этот пакет для вас. От него.

– Давайте, – энергично протянула она руку.

Галку обдало холодом. И она, преодолевая внезапно появившееся внутреннее сопротивление, рассталась с пакетом.

– Спасибо, девочка, – с лёгким оттенком кокетства поблагодарила её хозяйка квартиры.

И захлопнула за собой дверь. Лязг щеколды прозвучал коротко, словно точка, поставленная на пишущей машинке, в короткой захватывающей истории. Причём на самом интересном месте и без всякой надежды по-своему изменить её финал. Галина пошатнулась и, прислонившись к стене, безвольно сползла вниз. Сил на то, чтобы вернуться домой, не было.

«Не угостила? – не поверила она. – Ни грамма не дала… Как же так? Я ж полдня сюда добиралась… А она так и не угостила. Какая же я идиотка».

Галя долго ещё сидела у стены, а слезы всё текли и текли.

Ноябрь близился к концу. Ленинград продолжал сражаться, трудиться, жить. Вражеская авиация над ним стала появляться реже. Потому что теперь её главная забота – сорвать доставку продовольствия в город. А это задача не из простых. Тем более, что с двадцатого ноября открылась ледовая дорога через Ладожское озеро. Артиллерийские обстрелы города не прекращались. Однако уже ни вой сирен, ни предупреждения диктора по радио об опасности не могли заставить ожесточённых и ослабевших горожан покинуть свои рабочие места или квартиры. Смерть была так близка, так обыденна, что её перестали бояться.

Вовка уже во второй раз шёл в магазин за хлебом. С утра, отстояв семь часов и не дождавшись его привоза, он вернулся домой. Там немного отдохнул, отогрелся и снова отправился в очередь. Шёл и думал о том, что ещё не началась настоящая зима, а овощей уже нигде не достать. И вдруг впереди, метров за сто от него, в верхних этажах пятиэтажки что-то взорвалось, и целая кирпичная груда рухнула на тротуар. Вовка перешёл на противоположную сторону улицы и взглянул на дом. В доме, на уровне третьего этажа, на месте межоконного простенка бурой пылью клубилась огромная дыра. Четвёртый этаж остался невредим только благодаря тому, что поперечные балки над окнами в этом доме были не короткими, как обычно, а длинными, рассчитанными сразу на три окна. Всё ясно, снаряд ударил.

Пока мальчик подходил к месту обрушения простенка, красноватый шлейф пыли уже лёг на вчерашний снег. И тут Вовка заметил какое-то шевеление внизу. Человек? Как он туда попал? Да ведь всё ясно – шёл по тротуару. Мальчик поспешил к пострадавшему, как оказалось, мужчине. А тот, неловко сбрасывая с себя изувеченной рукой куски кирпичей, штукатурки и осколки стекла, пытался высвободиться из западни. Но получалось это у него неважно, потому что из-под обломков виднелись только его голова и левый бок.

Подобравшись к мужчине, Вовка стал торопливо помогать ему. Минуты через три раненый был вызволен из-под завала. Он попытался отползти, но сдвинуться с места так и не смог. Вовка поднялся.

– Я схожу в ближайшее убежище, может, санитара найду.

Мужчина остановил его.

– Не уходи. Ты можешь не успеть. А я не хочу остаться один.

– Но ведь вас нужно перевязать.

– Думаю, нет. Я чувствую, что жизнь уже покидает меня.

– У вас есть в городе родные?

– Слава Богу, нет. Успели уехать.

– А знакомые? Может, что передать им надо?

– А ведь ты, безусловно, прав. Это нужно сделать. Семья должна знать. Боже, как же всё глупо получилось! Остался в городе, чтоб завершить свои исследования, а сам вместо этого протолкался в очередях за хлебом… и не успел. Ничего не успел.

– Вы сейчас не о том думаете, – заметил Вовка.

– Да-да. Надо, по существу. Я живу в голубой пятиэтажке – это здесь рядом, через два дома по ходу движения. И следующий угловой, стоящий поперёк, мой. Над его первым подъездом ещё козырёк обрушен.

– Это где булочная? – спросил Вовка.

– Да. Во втором подъезде, в двадцать восьмой квартире живу я. Ключи в правом кармане брюк. Вытащи-ка их.

Вовка попытался добраться до ключей, но не смог: мужчина лежал прямо на них.

– Да быстрей же ты, – с отчаянием прошептал он, – толкни меня на спину.

Вовка, не желая причинить ему боль, осторожно нажал на левое плечо мужчины и повернул его на спину. Тот, закусив губу, застонал. Мальчик подсунул ему под голову его же шапку. Потом вытащил из кармана мужчины связку ключей и показал ему:

– Вот они.

– Хорошо, – отозвался тот. – Теперь слушай. Соседке слева, её зовут Людмила Григорьевна, скажи, что Алексей Ефимович просил его похоронить и сообщить жене все нюансы.

– Извините, что сообщить? – переспросил Вовка.

– Подробности. Ну, чтоб они смогли найти меня.

– А, понял.

– А ты, мальчик, сделай одолжение, напиши моим, как всё было. И передай им, что я их очень любил. Письмо от них – за зеркалом. Когда войдёте в квартиру, в выдвижном ящике письменного стола найдёте одиннадцать плиток шоколада.

Вовка не смог скрыть своего изумления. Глаза у него расширились. Мужчина криво усмехнулся.

– Да-да, это больше килограмма. Я предвидел некоторые трудности и готовился не только выжить, но и завершить свою научную работу. Поделите его с соседкой поровну. Там же и деньги лежат, пусть Людмила возьмёт их на моё погребение.

В лице мужчины появилось напряжение, на лбу заблестели бисеринки пота. В глазах стало появляться отчуждение.

– А что делать с вашей научной работой? – громко спросил его мальчик.

Учёный, словно увлекаемый мощным невидимым потоком, судорожно ухватился разбитыми в кровь руками за обломки, и глубоко дыша, произнёс:

– В институт… жена или соседка… после войны.

– Я все сделаю, как вы сказали, – с юношеской горячностью сказал Вовка. – Обещаю вам.

– Спасибо, дружок. И проща-а-ай, – выдохнул он.

Очередного вдоха не последовало.

– Прощайте, Алексей Ефимович, – удручённо сказал Вовка и закрыл ему веки.

Сидя на большом обломке кирпичной кладки, мальчик как-то невольно задумался: «В человеке так много всяческих проявлений его силы: энергии, воли, ума… А мечты вообще не знают никаких границ. И в то же время его жизнь удивительно хрупка. Почему такое странное несоответствие? Ведь должно же быть всему этому хоть какое-то объяснение?» Холод, исходящий от кирпичей, поднял мальчишку. Он взглянул в лицо учёного. Прошло минут пятнадцать, не больше, а в лице уже наметились перемены: его глазницы, и без того впалые, стали ещё глубже, а нос острее. «Пора», – сказал себе Вовка и пошёл исполнять последнюю волю погибшего.

В хлебный магазин мальчик попал уже в сумерках, однако настояться в очереди успел. И его терпение, в конце концов, было вознаграждено – хлебные карточки отоварить он всё-таки сумел. Домой шёл, едва переставляя ноги. Внезапно из-за угла дома навстречу ему вышли двое угрюмых мужчин. Обоим лет до тридцати. Их намерения не оставляли ни малейших сомнений: вышли на грабёж. И тут впервые за несколько месяцев Вовка испугался. Не за себя, а за то, что могут отобрать у него с таким трудом добытый хлеб, две подаренных ему сырых картофелины и целых шесть плиток шоколада – несметного по нынешним временам богатства. Представив это, мальчик вдруг ощутил в себе такую отчаянную решимость, такое холодное ожесточение, что глаза у него заблестели, как у голодного волчонка. «Умру, но не отдам», – решил он.

Ближайший из мужчин, уж было преградивший ему дорогу, вдруг отступил в сторону. Вовка уже за спиной услышал по-блатному куражливый голос:

– Ты чего, Жакан? Надо было тряхануть пацана.

В ответ ему прозвучал отчётливый бесстрастный баритон:

– Ты его глаза видел? Его с якоря сорвало.

– Так он же шкет, – протестуя, воскликнул первый.

– Ёж тоже мал, да медведя из берлоги выживет. Тебе шум нужен?

Тёти дома ещё не было. Хлеб и картофель Вовка положил на стол, а шоколад спрятал в тумбочку. Хотел было раздеться, но передумал, холодно. Затопил печь, поставил на плиту чайник, кастрюльку с водой. Взял тряпочку и стал тщательно отмывать картофелину. Щи сегодня будут настоящие.

Мальчик готовил щи, а мысли то и дело возвращались к событиям прожитого дня. Вот он вместе с Людмилой Григорьевной на двух санках, связанных паровозиком, тянет тело погибшего. Потом при помощи соседей они втаскивают его в квартиру, укладывают на кровать. Вовка осматривается. В комнате учёного во всю стену стеллажи с книгами. На подоконнике и на стульях целые стопы пухлых папок. На письменном столе стопки исписанной бумаги.

Людмила Григорьевна списывает с конверта нынешний адрес семьи Алексея Ефимовича, а письмо отдаёт Вовке. Потом она считает деньги, прикидывает расходы на похороны, убеждается в том, что по нынешним ценам их должно хватить. Затем Вовка вынимает из ящика стола шоколад. Одиннадцать с половиной плиток. Делит его. Себе берёт пять, а остальные подвигает Людмиле Григорьевне. Та шоколад в руки пока не берёт, думает. Вдруг она спрашивает его:

– Вова, у тебя хоть однажды в жизни было столько шоколада?

– Нет, конечно. Но я его пробовал… два раза.

– И как ты думаешь им распорядиться? Всё сам съешь?

Вовка даже в лице переменился.

– Да вы что, Людмила Григорьевна, разве ж можно? Я бы и в сытые времена не съел всё это один, а сейчас и подавно.

– Ну и между кем ты его поделишь, если не секрет?

Вовка застенчиво улыбнулся.

– Одну плитку подарю Галке с матерью, – это моя хорошая знакомая с Весёлого. Вторую отнесу Чарским. У тёти Тони двое малышей. Триста семьдесят пять граммов хлеба на троих, представляете, как им трудно? Третью плитку отнесу в мастерскую, там сейчас живут пятеро взрослых и трое ребят – хорошие люди. Ну а две остальных отдам тёте.

– Значит, вам каждому достанется по плитке?

Вовка почесал затылок, улыбнулся.

– Ну, это вряд ли. Одну штуку она точно кому-нибудь отдаст. Скорей всего соседке. Там тоже двое детей. Она их очень жалеет.

– Выходит, вам с тётей останется одна плитка? – подытожила Людмила Григорьевна.

– Скорей всего, – легко согласился мальчик.

– Ну, тогда вот что, – зябко потирая руки, сказала Людмила Григорьевна, – мне хватит и пяти штук. Я живу одна, с соседями у меня не сложилось, а ты возьмёшь шесть. Ну а с этой половинкой мы сейчас в память Алексея Ефимовича чайку попьём.

И пододвинула к Вовке ещё одну шоколадку, а остальные завернула в газету и сунула себе за пазуху. Вовка свои плитки распределил по внутренним карманам фуфайки.

– Спасибо, – смущённо поблагодарил он.

– На здоровье, – сказала женщина. – И спасибо Алексею. Кстати, мороз ему уже нипочём, а нам пока холодно. И сдаётся, если в ближайшие десять минут мы с тобой не выпьем по кружке горячего чая, то скоро околеем. Ты согласен?

– Да. Чайку бы попить не худо.

– Вот и славно, – сказала она. – Так что я сейчас пойду греть чайник. А ты, пожалуйста, собери все бумаги Алексея Ефимовича в папки и, прежде всего его диссертацию, и всё это перенеси ко мне и сложи на шкаф. А то кто-нибудь сожжёт ненароком. Цену этим бумагам сейчас никто не знает. Так что неси всё, что посчитаешь важным. Ну, всё, жду.

Глава 9. Грабители

Вовкины воспоминания прервал звонок в дверь. Тётя пришла не одна. Она привела незнакомую заплаканную женщину в пальто, застёгнутом на две пуговицы, остальные вырваны «с мясом».

– Проходите, Надя, – тётя указала ей на тёплую комнату. – Вова, посади гостью к печи, пусть погреется да в себя придёт.

Мальчик поставил табурет возле печки.

– Садитесь, пожалуйста, грейтесь, – пригласил он женщину.

– Спасибо, – со вздохом, похожим на всхлип, ответила она.

– Тётя, что-то случилось?

– Ограбили её на пути к нашему дому. Пятерых оставили без хлеба, изверги.

– Надо в милицию заявить, – сказал Вовка.

– Я не пойду в милицию, – задумчиво покачала головой гостья. – Они сказали: если я проговорюсь, то найдут меня и убьют. Слава Богу, хоть карточки не нашли, я их в бурки прячу.

– А что, и карточки искали? – спросила тётя Мария.

– Да. Все карманы вывернули наизнанку. А я им сказала, что отдала их соседу, потому что завтра его очередь идти за хлебом. Отвязались.

– Так их было двое?

– Да. Мрачные такие типы. Бр-р. Сразу видно, уголовники.

– А почему вы решили, что они уголовники?

– Так они молодые, здоровые, не увечные – и не на фронте. Да и переговаривались между собой не по-людски. Один и слова-то сказать не может по-русски, всё какие-то у него вывихнутые словечки. А вместо имён клички у них.

– А что за клички? – поинтересовался Вовка.

– Лобастого, если я верно поняла, тот второй называл Тухлым. А вот кличку другого не расслышала. Да об этих злодеях лучше вообще не слышать. Страшные люди, ни совести у них, ни жалости.

– А я ведь их сегодня тоже видел, – сказал мальчик.

– Не может быть! – воскликнула гостья.

– Тухлый – чуть ниже первого, голова на тыкву смахивает, так?

– Да-а. И ещё у него зубы редкие. И мне показалось, мочка уха у него надорвана, левого, что ли, – тронула она себя за ухо.

– А я больше запомнил другого дядьку, он ко мне ближе был. Лицо у него неправильное: лоб такой широкий, а скулы узкие и глаза маленькие, проваленные.

– Да. Это те самые бандиты, – согласилась потерпевшая.

– Выходит, они живут где-то по соседству? – встревожилась тётя.

– Где бы они ни жили, недолго им разбойничать, – уверенно заявил Вовка. – Завтра же я схожу в отделение милиции и всё там расскажу.

– Быстрее бы их поймали, – сказала гостья, – а то ведь и дети ходят за хлебом. Хватит с них и той беды, что навалилась на них. А тут ещё эти ироды.

– Да-да, – сказала тётя Мария, – надо непременно заявить на них, пока их приметы не забыли. Ведь они так могут погубить не одну семью.

Гостья поспешно прикрыла внезапно заполнившиеся слезами глаза.

– Боже! Как же я сегодня домой заявлюсь, ведь меня там ждут, не дождутся.

Мальчик поставил на стол три тарелки, налил щей. Тётя Мария отрезала по крохотному кусочку хлеба. Позвала гостью к столу.

– Надежда, идите ужинать с нами.

– Нет-нет. Не нужно, – нерешительно запротестовала она.

– Уже налито, – сказала тётя. – Идите, не стесняйтесь. Щи из крапивы.

– Из крапивы? – удивилась женщина. – Зимой?

– Она солёная, – пояснила тётя. Пошла, взяла гостью за руку и усадила её перед тарелкой. – Ешьте.

– Спасибо. Мне так неловко.

– Не стесняйтесь, – успокоила её тётя. И тоже села за стол. – Вова, а откуда у нас картошечка?

– Я сегодня познакомился с одной женщиной, её зовут Людмила Григорьевна. Она и угостила меня двумя картофелинами. С одной сварил щи, а вторая вот, – показал он на блюдечко с картофелиной и очистками.

– Замечательно. Вова, ты не возражаешь, если мы подарим её Надежде. И крапивы ей дадим на кастрюльку, пусть наварит щей для своих.

– Конечно, тётя, – ответил мальчик.

– Ну вот, худо-бедно, а семью свою накормите. И очисточки эти возьмите, из них хорошая котлетка получится.

– Спасибо, – взволнованно сказала женщина. – Даст Бог, и я смогу вас когда-нибудь выручить.

– Вы ешьте, ешьте. А я пока крапивки вам отложу. Это полезная травка. В ней витамины есть.

На следующий день Вовка пошёл в отделение милиции. Дежурный направил его к оперуполномоченному Заплатину. Им оказался незнакомый мальчику лейтенант. Тот пригласил его в кабинет, выслушал, кое-что пометил в своём блокноте, но должного интереса не проявил.

Дверь приоткрылась и, видимо на ходу, кто-то позвал Заплатина:

– Игорь! К начальнику!

– Извини, мальчик, если не спешишь, то подожди меня в коридоре. Приду, договорим. Хорошо?

– Хорошо.

Вовка вышел и, приблизившись к стенду с надписью «В розыске», стал внимательно рассматривать фотографии преступников. А лейтенант, догнав ожидающего его у своей двери кабинета коллегу капитана Кострова и продолжая размышлять о сообщении мальчика, скучающе поиграл словами: «Тухлый – пухлый…» Капитан, открывая дверь к начальнику, удивлённо спросил Заплатина:

– Игорь, у тебя есть информация о Тухлом?

– Да, мальчишка вчера видел его, – вполголоса ответил тот и, громко доложил: – Товарищ майор, лейтенант Заплатин по вашему приказанию прибыл.

– Вы сейчас говорили о Тухлом, я не ослышался? – поинтересовался начальник.

– Так точно, товарищ майор. Там ко мне один подросток пришёл с информацией. Заявляет, что двое блатных отобрали у женщины хлеб. У одного из них кличка Тухлый.

– А подросток – свидетель ограбления?

– В том-то и дело, что нет. Он лишь разговаривал с потерпевшей.

– А как фамилия мальчика?

– Да я пока не записал её, – сконфузился Заплатин. – Но имя помню: Вова.

– Опять Вовка? – переглянулись майор с капитаном.

– Мне тоже показалось, что он излишнюю бдительность проявляет, – поспешил отреагировать Заплатин.

– Вот тут вы ошибаетесь, лейтенант, – сказал Набатов. – Вы думаете, раз мал человек, то и дела у него пустяковые? Напрасно.

– Виноват.

– То-то и оно, что виноват. Костров, позовите мальчика сюда.

– Есть, – козырнул капитан и вышел.

– А вам, лейтенант, для сведения сообщаю, если фамилия этого подростка Митрофанов, то на его личном счету – убитый им из винтовки кавалер «Железного креста», выявленный им же лазутчик, в последние секунды обезвреженная полутонная фугаска, им же спасённая жизнь и плюс военные трофеи. А Тухлый, довожу до вашего сведения: никакой не блатной. – Это очень опасный рецидивист. И дело предстоит ответственное.