Гале снилось, что ей наконец-то удалось выпросить у Саньки велосипед, и она, ловко закинув ногу через сиденье, покатила к подруге. Дорожка была ровная, накатанная, ехать – одно удовольствие. И вдруг прямо под колёсами велосипеда она стала горбиться, словно ползущая гусеница. Девочка растерянно остановилась. «Ой! Что это?» – испугалась она и… проснулась.

Галя не сразу разобралась, где она и что происходит? Их дощатая двухэтажка ходуном ходит. Слышится знакомый до тошноты вой. «Бетонный завод бомбят, – поняла девочка. – Вот-вот барак обрушится».

Дверь из комнаты открылась не сразу. Галина бросилась по коридору к выходу. У выходной двери стояла бабушка со второго этажа с Петькой на руках.

– Галя, стой! – остановила она девочку. – Не выскакивай на улицу. Там сейчас ещё опасней.

Девочка растерянно остановилась. Но было так страшно, что она бросилась к старушке, упала на колени, обняла её за ноги и сжалась в комок. Где-то очень близко надсадно ухнуло. – Ой, мамочка! – вскрикнула Галя. Барак приподняло. Он весь заскрипел, застонал по-человечьи, испуганно вскрикнули стекла, с потолка посыпалась труха; прошивая стены насквозь, прошуршали осколки. Лестница, ведущая на второй этаж, перекосилась. Входные двери резко распахнулись, и целое облако гари и мелкого мусора ввалилось в коридор. Бабушка с внуком на руках и девочка на ощупь выбрались на улицу. Пыль медленно оседала. Пахло дымом, порохом и землёй. В пяти метрах от барака зияла огромная воронка. Они, всё ещё страшась чего-то, медленно подошли и заглянули в неё.

– Ох и глубоченная! – с опаской прошептала девочка.

– Да, миленькая, смертушка в пяти шагах прошла, – задумчиво сказала бабушка, – стало быть, ещё поживём, покоптим небушко.

Осколки бомбы толстые, колючие, некоторые величиной с тарелку, застряли в стене, в стволах старых берёз, под которыми валялись свежесрезанные ветви. Девочка подняла один из небольших осколков и от неожиданности уронила его: он был горячим. Она сорвала лист лопуха и, завернув в него осколок, спрятала его в кармашек мятого зелёного платьица.

Только окончилась бомбёжка, тут же высыпала во двор ребятня, – взрослые почти все на работе. Рядом с Галей остановился невысокий чернявый, словно грач, паренёк, очевидно, сверстник. Он был худ и одет с чужого плеча. Великоватые грубые ботинки, толстые отвороты на брючинах и рукавах пиджака взрослости ему не добавляли. За плечами у незнакомца был прилажен тощий вещмешок.

– Я видел, как она рванула, – мальчишка кивнул в сторону воронки.

Девочка с интересом посмотрела на него. В её больших серых глазах мелькнуло любопытство. Чуть наклонив голову, она смахнула густую пыль с мелких кудряшек и промолчала. А паренёк продолжил:

– …Фрицы уже на бомбёжку заходили и тут наши зенитки, ка-ак шарахнут! Те – в рассыпную! А бомбы свои побросали кто куда: две, сам видел, в Неву упали, а одна прямо к вам угодила. И как только ваш дом устоял, не понимаю? Кирпичные рушатся, а ваш скособочился и стоит себе… Ты здесь живёшь?

– Да, здесь. А ты куда-то уезжаешь? – поинтересовалась девочка.

– Нет, наоборот. Я к тётке приехал. Она тоже где-то здесь живёт, на правом берегу.

– Галя! Доченька! – с отчаянием в голосе крикнула задыхающаяся от бега женщина и, немного не добежав до девочки, в изнеможении остановилась.

На взгляд ей около сорока лет. По всем признакам женщина она крепкая, волевая, не склонная к проявлениям нежности. И лишь серьёзное опасение потерять свою дочь вывело её из равновесия.

– Я здесь, мама! – откликнулась на её зов девочка и подошла к ней.

Женщина порывисто обняла её, несколько раз поцеловала и, словно не доверяя своим глазам, слегка отстранилась, внимательно осмотрела её.

– Ты, жива? Слава Богу! А мне сказали, что второй барак разбомбили. Бежала, чуть сердце не выскочило. А ты цела… как я рада, миленькая моя. Ты где-то гуляла?

– Нет, мама. Я спала. Меня бабушка спасла. Я ведь хотела выскочить во двор, а она меня отговорила. Так что всё в порядке, только в ушах звенит.

– Везучая ты у меня, Галка, – дрожащей рукой прижала она её голову к своему вспотевшему лицу. – А я первый раз за эту войну испугалась. Значит, тебя Григорьевна уберегла. Слава Богу! Пойду, поблагодарю её.

Мальчишка, собравшийся было уходить, дождался, когда мать отойдёт от девочки, и вернулся к ней.

– Так значит, тебя Галкой зовут?

– Галей. А тебя?

– Вовкой. Как разыщу тётку, зайду, ладно?

– Заходи, чаем напою. Мы в третьей комнате живём.

– Хорошо, – сказал мальчик. – Ну, пока.

– Пока, – улыбнулась девочка.

Через три дня после того, как мальчик попал в город, кольцо блокады сомкнулось. Немцы, разгорячённые своими недавними успехами и щедрыми обещаниями своего сумасшедшего вождя, неистово штурмовали окраины Ленинграда. Они с маниакальной настойчивостью расстреливали его из дальнобойных орудий, тоннами сыпали бомбы на дома, заводы и фабрики. Смерть становилась явлением обыденным и публичным.

А сентябрь с отрешённостью художника старательно украшал скверы, аллеи, сады… Но горожане не замечали его чудодейства. Великая и мучительная забота легла на их плечи: любой ценой удержать город и, конечно же, уберечь от гибели своих близких.

Вовкина тётя привела мальчика в столярку. Мастер, седой грузный человек, пытливо взглянул на него.

– Это и есть мой новый помощник? – спросил он тётю.

– Да, Платон Иванович, – почтительно ответила она.

– Маловат, однако, племянник твой, – заметил тот.

– Но он небалованный мальчик, – поспешно сказала тётя.

– Ну, хорошо, хорошо, Мария. Думаю, мы поладим. Иди с Богом по своим делам, не беспокойся. А ты, парень, располагайся, – ободряюще похлопал он его по плечу.

Тётя ушла. Мастер зажёг примус, поставил на него чайник.

– Ну, что стоишь? – обернулся он к мальчику. – Садись к столу, сейчас чай будем пить. Тебя как зовут-то?

– Вовка, – ответил мальчик. И тут же спросил: – Платон Иванович, а кто здесь ещё работает?

– Нас было семеро, – задумчиво ответил мастер. – Четверых в армию призвали, один под бомбёжку попал, теперь лечится в госпитале, а ещё один в ополчение напросился. Да и я, по правде говоря, туда прошусь.

– А кто же здесь останется?

– Вот как раз ты и останешься. Пока за мастерской присмотришь, а там, глядишь, немца отгоним от стен я и вернусь. Да, кстати, тебе сколько лет?

– Через двенадцать дней четырнадцать стукнет.

– Ну, тогда сделаем так. Я покажу тебе, что здесь и как работает, что где лежит и прочее, да о мерах безопасности расскажу. А завтра поговорю о тебе в домоуправлении, пусть двадцать пятым числом тебя и оформят. Пока же осмотришься, мастерскую примешь, тёте по дому поможешь. Согласен?

– Согласен.

– Вот и молодец, – сказал он, снимая с примуса закипевший чайник. – Сейчас чаёк на травках заварим, а к нему сухарики да рафинад, – есть чем побаловаться. Однако отчего ты в такое лихое время здесь-то оказался?

Вовка подвинул к столу добротный дубовый табурет и сел.

– Я из Белоруссии… Когда началась война, Миша ушёл на фронт, а меня и Толика мамка собрала и с попутчиками к родичам отправила: Толика на Кавказ, а меня – сюда. Говорит, езжайте от войны подальше, возраст у вас опасный. Ну, мы и поехали.

– Как видно от войны не так-то просто уехать, – заметил мастер, – она проклятущая каждого из нас зацепит. Так вас, стало быть, трое у матери?

– Семеро. Ещё две сестры и два младших брата с мамкой в деревне остались.

– Беда-а, – сокрушённо качнул головой мастер. – Если я правильно понял, ты выехал в конце июля. А чего же тогда добирался так долго?

– Так путь сюда не близкий, вон все ботинки истоптал, – глазами указал он под стол. – На поезде-то я недолго ехал. Мы под бомбёжку попали. Сначала лесом шёл. Потом вышел к шоссе, а там людей… тысячи; и все с узлами, чемоданчиками, тележками. Некоторые на лошадях ехали или на машинах, но больше пеших. Как налетят самолёты – все врассыпную. Народу гибло, страшно. А после этого убитых кое-как похоронят и дальше.

– Ну а чем питался в пути?

– Да особо-то и не голодал. Сперва ел то, что на дорогу мне дали, потом взялся за сало, что тётке вёз в гостинец – да не довёз. Ну а дальше, как повезёт. То солдаты покормят, то картошки в поле накопаю, а то помогу кому-нибудь сено сложить или там дров нарубить, а они мне за это продуктов дня на два дадут. Ну и воровал, иногда. А как-то раз налетели немцы, и давай из пулемётов по стаду строчить. Чуть ли не всех коров побили. Прямо охоту устроили. В деревне-то, конечно, скотину забивали… Но чтоб так вот, без всякой нужды?.. Ох, и страшно было! И пастуха убили. А когда эти гады улетели, подпасок собрал в гурт живых коров – штук пятнадцать, не больше, – и погнал дальше. А я после того целых три дня с ребятами в подлеске отъедался. И в дорогу себе мяса насолил.

– Значит, войну ты уже повидал, сынок, – качнул головой мастер. – Ну что же, может быть, этот опыт и поможет тебе здесь выжить. Ведь мы, по сути дела, в капкане, и когда нас вызволят из него – один Бог знает.

Мальчик удивлённо посмотрел на мастера.

– А вы думаете, мы надолго в осаде?

– Не знаю, не знаю. Но если учесть, что линия фронта протянулась от Балтийского до Чёрного моря, и наша армия пока ещё отступает, то к нынешней зиме, думаю… нет, даже уверен, готовиться нужно как следует.

– Понятно, – понурил голову Вовка. – Только как можно к зиме-то подготовиться? Ведь это вам не деревня.

– А знаешь, кое-что всё-таки предпринять можно. В девятнадцатом году, когда на нас навалилась Антанта, город уже был в подобной ситуации. И главное, что тогда терзало людей – это голод и холод. Вот к ним-то и нужно готовиться. Кстати, на работу котельной надежды мало. Да, если хочешь, поговори ещё с нашей дворничихой бабой Лидой. Она женщина общительная и очень практичная.

Часа через два Вовка и дворничиха сидели на скамейке под ветвями солнечного, слегка поредевшего клёна и разговаривали.

– Да. Все это было, – озабоченно сказала она. – Мрачное время. Даже вспоминать не хочется… Кошек, ворон, крапиву ели, лебеду. Кстати, хорошо бы крапивы нарвать, насушить её да насолить.

– А какая она на вкус? – спросил мальчик.

Баба Лида вздохнула.

– Полезная, сынок. Витамины в ней какие-то, и при ранениях она помогает. Потом щи из неё хорошие. А если ещё добавить в них кислого яблочка да чем-нибудь заправить их – за уши не оттянешь. Ну что, идём за крапивой?

– Пойдёмте, – ответил мальчик.

– Ладно. Подходи минут через двадцать, я соберусь и отправимся. Здесь не так далеко. Вблизи моего дачного участка её целые заросли, заодно и яблок у меня насобираем. Только возьми рукавицы, сумки да ножницы прихвати.

– Хорошо, баба Лида.

Вечером вся тёткина квартира пахла, как на Троицу. На чай сушились листья фруктовых деревьев, малины, смородины, земляники; найденные в высокой траве ещё не отцветшие зверобой и клевер. Тётка Мария удивилась хозяйственности племянника и засолила всю заготовленную крапиву вместе с яблоками.

На следующий день Вовка пришёл в мастерскую, работы для него по-прежнему не было. Вскоре вынужденное безделье его стало тяготить, и он предложил мастеру:

– А давайте я и вам крапивы насолю.

– Что ж, это дело нужное, – обрадовался он. – Соли на двоих. Соль и банки я приготовлю. Если вдруг увидишь где-нибудь свекольную или морковную ботву, имей в виду, она тоже полезна.

– Я понял.

В этот раз баба Лида не смогла пойти с ним, занемогла. И мальчишка решил зайти за своей недавней знакомой. Яма перед бараком, в котором жила девочка, чуть-чуть уменьшилась – было видно, что её начали забрасывать всяким хламом. Одна из половиц, уложенных вдоль коридора, под ногами паренька несколько раз звонко, словно сверчок, прострекотала. Вовка остановился перед нужной дверью. И тут она распахнулась, на пороге появилась та самая смешная девчонка, к которой он спешил.

– А, это ты? – улыбнулась она. – Привет.

– Привет, – ответил Вовка. – Вот иду травы собирать. Может, и ты пойдёшь?

– А что за травы? Лечебные?

– Да всякие. Некоторые для чая, а крапива, например, для щей.

– Так ты что, в травах разбираешься?

– Немного. Вчера я собирал их с одной бабушкой, так она мне многие из них показала.

– Ладно. Подожди у дома, пожалуйста, – попросила она. – Я сейчас.

Последние постройки посёлка Весёлого скрылись из виду. Вот-вот кончатся и огороды. Лёгкий ветерок уносит поднятую путниками пыль.

– До чего мне ваша погода нравится, – сказал мальчишка, – тепло, сухо.

– Хм, – усмехнулась девочка. – Скоро разонравится. В эту пору у нас обычно туманы или дожди идут.

– А вы давно здесь живёте? – поинтересовался он.

– Пять лет уже. Мы из-под Череповца приехали.

– А ты одна у мамы?

– Нет. У меня есть брат Сашка, воюет где-то. И ещё старшая сестра, она давно уже замужем. Был ещё старший брат, Веня, но он погиб.

– А отец где?

– Тоже, наверное, на войне. Я его уже год не видела. Как-то ушёл на заработки и пропал.

– А разве здесь работы мало? – искренне удивился мальчик.

– Он – портной, причём очень хороший. Из кожи такое пальто может сшить, обалдеешь. Папа в ателье пошива работал на Михельсона 10. Сашу туда учеником устроил, так он там кое-чему научился.

– Галя, а тебя отец, случайно, не научил шить?

– Нет, я пока не умею. С войны Санька придёт, научит. Когда он уходил на фронт, сказал мне: «Ну, Галка, жди. Вот вернусь, я тебе такой костюмчик отолью». Теперь вот жду.

– Понятно. Вот бы мне научиться такому мастерству, – мечтательно сказал паренёк. – Я, в общем-то, способный.

Девочка вдруг пристально взглянула на него. Весёлые искорки заиграли в её глазах.

– Вовка, а ты случайно не цыганёнок? – спросила она.

– Что вы все заладили: цыганёнок да цыганёнок…– вспылил он. – Родители мои, между прочим, белорусы.

– А кто это все? – полюбопытствовала девочка.

– Да меня в деревне так дразнили некоторые, а тут ещё ты…

– Фу! Подумаешь, разобиделся, – фыркнула Галина. – Меня вот мальчишки тоже дразнят овечкой. Ну и что? Сами же из-за моих кудряшек в меня и повтюрились, – шаловливо тряхнула она своей изящной головкой.

Мальчишка рассмеялся.

– А ты и в самом деле ничего выглядишь.

– Ничего это и есть ничего, а я выгляжу хорошо. Так ты, выходит, белорус?

– Выходит.

– А говоришь по-русски чисто.

– У меня в школе русская учительница была. Она говорила нам: «Учите великие языки. Каждый такой язык подарит вам новую жизнь».

– И что, подарил? – насмешливо спросила девочка.

– Пока не знаю, но мне нравится, что я не чувствую себя здесь чужим.

– А скажи что-нибудь по-белорусски, – попросила она. – Ведь я пойму?

– А вот сейчас проверим. Слушай загадку. Готова?

– Готова, – ответила Галина.

– Не агонь, а не схопиш – абпалишся.

– Крапива.

– Верно. А вот эта: пад адным калпачком семсот казачков.

– Всё поняла, только не знаю, что это такое, – сказала девочка.

– Мак, – ответил Вовка. – А вот ещё. Не згубила, а все шукае, не хворая, а все крэхча.

Девочка недоуменно пожала плечами.

– А это из какой области? – спросила она.

– Из нашей деревенской жизни.

– Нет, фантазии не хватает, – сдалась она.

– Да свинья это, – сказал мальчик.

– Свинья? – удивилась девочка. – А ведь верно. А ну ещё что-нибудь загадай.

– Слушай. Бабка-крываножка па золаце скача. Ну и что это?

– Кочерга? – с некоторым сомнением спросила она.

– Точно. А теперь ответь мне: што в вадзе сохне, а в печы мокне?

– Этого я точно не знаю, – произнесла она.

– Свечка, – с лёгкой усмешкой сказал мальчишка. – Хватит, наверно.

– Нет, – не согласилась девочка. – Давай до первой неотгадки.

– Ладно, – согласился Вовка. – Ну, слушай. Яки год цягнецца адзин дзень?

– Новый Год.

– Точно. А вот эта: у жываце – баня, у носе – рэшата, на галаве – пупок, адна рука и тая на спине.

Они оба рассмеялись.

– Чайник? – сквозь смех спросила Галка.

– Конечно, чайник. А дзе гарады без людзей, а рэки без вады?

– Не знаю. А где?

– Скоро сама догадаешься. Ну что, трудный у нас язык?

– Забавный. Мне кажется, он ещё более певучий, чем наш, – сказала Галя и, оглянувшись по сторонам, спросила мальчика: – А что мы ищем?

– Уже нашли, – указал он на молодую поросль трав на бывшем покосе. – Сначала крапивы нарвём, я мастеру обещал, а потом…

– Слушай, неужели он будет есть крапиву?

– Будет, – ответил мальчик. – И я буду, может быть, и ты.

– Я? С какой стати?

– Город в кольце и пока наши его не разорвут, есть нам будет нечего.

Она внимательно посмотрела на него.

– Ты хочешь сказать, что мы будем голодать?

Он кивнул. Её большие серые глаза сделались ещё больше.

– Да-да. Я тебя не пугаю, – подтвердил он. – Двадцать лет назад все это уже было здесь: и голод, и холод. Многие хорошо помнят это.

– Но у нас самая сильная армия! Ты что, не веришь, что она выручит нас?

– Верю, Галка. А ты знаешь, сколько людей в Ленинграде?

– Кажется, около двух миллионов, – озабоченно сказала она.

– Уже два с половиной, – уточнил Вовка. – И я могу тебе точно сказать: пока мы в мешке, нам всем будет не сладко. А сколько это будет продолжаться: десять дней, месяц или целую зиму – никому не известно. Поэтому я здесь и без крапивы отсюда не уйду.

– Ты, Вовка, осторожный, ну прямо, как старик, – уколола его девочка.

– Ничего, лучше поостеречься, чем потом локти кусать. А ты, если не заботишься о себе, нарви крапивы хоть для матери.

– А что мне потом с этой крапивой делать?

– В банке засолишь или кадушке. В крапиве, говорят, витаминов много, да ещё чего-то такого, отчего кровь хорошо сворачивается.

– А это ещё зачем?

– Раны быстрей заживают, – терпеливо пояснил Вовка.

– Да? – вдруг заинтересовалась девочка. – Тогда она нужна. А что ещё мы будем собирать?

– Погоди, осмотримся и решим. Чего-чего, а травы-то пока много, надо думать, наберём.

Примерно через час мальчик и девочка тронулись в обратный путь. Собранную траву она несла в двух матерчатых сумках, а он в обычном мешке, закреплённом на спине с помощью самодельных лямок. За то время, пока они рвали траву, мальчишка своими прогнозами о возможных трудностях все же внушил девочке беспокойство. Настроение у неё испортилось. Внезапно она остановилась и стала тревожно оглядываться.

– Ты это чего? – с удивлением взглянул на неё паренёк.

– Немцы летят, – с испугом прошептала она.

– Где? – завертел он головой. – Ничего же не видно, да и не слышно вроде, только дальнобойки садят.

– А я чувствую… воздух, он изменился, стал каким-то вязким, напряжённым. Она растерянно поставила сумки на землю. Глядя на неё, и Вовка сбросил мешок со спины. Вскоре послышался низкий, по-шмелиному густой нарастающий звук. А минуты две спустя высоко в небе стали появляться тёмные точки.

– Вот они, я же говорила, – сказала Галя. – А высоко-то как!

– Да их здесь целая туча! – сдавленным от волнения голосом воскликнул мальчишка. – Это «юнкерсы». А где же наши?

– Ох, и беды наделают… страшно представить, – Галя прижала пальцы к вискам. – И ведь не по одному разу налетают за день.

– Как саранча в перелёт…– потирая затёкшую от напряжения шею, растерянно произнёс Вовка. – И зенитки… молчат. А ведь давно пора заградительный огонь открывать.

Прошло ещё с полминуты и, наконец, среди этой грозной армады и значительно ниже её, стали появляться облачка разрывов. Что происходило там, в городе, ребятам было не видно, но они не могли не слышать неутихающий гром взрывов и многоголосье рыдающих сирен.

Вовка с ожесточением ухватился за лямки вещевого мешка и рывком забросил его за спину; Галина печально взглянула на мальчишку и тоже подняла сумки. Разговаривать им больше не хотелось. Пожалуй, только теперь они по-настоящему осознали всю опасность своего положения. Так, молча, они и дошли до посёлка.

Глава 2. Личный враг

Сентябрь только-только перешагнул свою середину и пошли дожди. Вовка сидел в мастерской, смотрел в окно и думал о мастере: «Как он там в такой сырости? Промок, поди, в своём окопе до костей. Уж вторые сутки льёт. А дождевик висит себе на вешалке…»

Где-то поблизости раздался взрыв, затем второй, третий. Мальчик вышел на крыльцо, прислушался: «Артиллерия. Хорошо хоть сейчас бомбардировщики не летают. А плащ всё-таки нужно отнести ему. Человек он немолодой, добрый. Я слышал: ополченцы где-то на южной окраине воюют, туда и надо идти. Только вот найду ли его? А всё же попробую», – решил он.

Было уже четыре пополудни, когда мальчик добрался до линии обороны, которую удерживали ленинградцы. Здесь были самые отдалённые заводские цеха. Регулярные бомбёжки, артобстрелы и танковые атаки врага превратили их в руины. Окопы были вырыты в поле метрах в пятидесяти от них, а в укрытиях за развалинами размещались тыловики.

– Ты что здесь делаешь, мальчик? – спросил его один из проходящих мимо бойцов.

– Садовникова ищу, Платона Ивановича, он где-то среди ополченцев, – ответил Вовка.

– Не знаю такого, – сказал солдат. – И вряд ли ты его так найдёшь. Их же здесь не одна тысяча. А в окопы тебя не пустят. Он давно здесь?

– Нет, только третий день воюет.

– Ну, это упрощает дело. Если не ошибаюсь, самые свеженькие ополченцы на левом фланге, – указал он направление. – Ты вот что, пройди за корпусами минут двадцать – там дорога есть, – выйди, поспрашивай, снова на неё возвращайся и дальше топай. Может быть, так и найдёшь.

Дождь прекратился. Вовка, пробираясь по дороге, пробитой тыловиками, встречал и моряков, и курсантов, и танкистов, и зенитчиков, и уже не первое подразделение ополченцев. Однако Платона Ивановича нигде не было. Мальчик проголодался и устал. В ботинках чавкало.

Свои ботинки он износил ещё на пути к Ленинграду, причём основательно. Впрочем, какие они свои? Ведь ещё раньше эти самые ботинки хорошо послужили двум старшим братьям, сначала Мише, а потом и Толику. И вот теперь подошвы этих отслуживших ботинок еле держатся от налипшей на них красноватой грязи. Володя стал искать место, где бы можно было присесть и передохнуть. И вот, кажется, нашёл. У одного из кирпичных сооружений с плоской крышей, очевидно, взрывом снаряда, разворотило торцевую стену. Но и пол и потолок уцелели. С первого же взгляда было ясно, что это бывший склад, потому что дальняя половина его и сейчас оставалась забитой всяким хламом: хлипкой необструганной тарой, банками из-под краски и смазки.

Мальчик из дальнего крыла помещения вынес на улицу пару ящиков, обломком кирпича разбил их и в шаге от угла склада развёл костерок. Потом снял с себя плащ мастера, сложил его в четверо и, постелив на пол, сел на него; щепочкой вычистил ботинки, спиной опёрся о стену и вытянул ноги. Чуть погодя достал из кармана лёгкой курточки корку хлеба, съел её; вытряхнув из кармана ещё несколько крошек, также отправил их в рот. Закрыл было глаза, но через минуту, досадливо качнув головой, взялся за скользкие шнурки ботинок. Ботинки он снял без труда, как-никак они и сейчас ему велики.

Костерок наполовину прогорел, и мальчик вынес ещё три ящика. Один разбил на щепки и положил их в огонь. А на двух других развесил на просушку портянки. Кроме того, на один из них он поставил обувь, а на второй положил босые, сморщенные от влаги ноги. И устало прикрыл веки.

Прошло около получаса. И тут покой мальчика был нарушен шумом остановившейся рядом с ним полуторки, крытой новеньким тентом. На её боку поблёскивал алый крест. А на прицепе у машины была полевая кухня. Из кабины вылезли немолодой уже шофёр, явно из мобилизованных, и светленькая круглолицая девушка – санинструктор, а из кузова, покряхтывая от натуги, выбрался ещё один дядька лет сорока, высокий, сухопарый. Они подошли к пареньку, который поспешно снял ноги с ящика.

– Ну, здравствуй, хлопец, – сказал шофёр.

– Здравствуйте, – смущённо ответил мальчик.

– Можно к твоему огоньку? – спросил сухопарый.

– Располагайтесь.

– Спасибо, – поблагодарил высокий дядька, садясь рядом. – Сушишься?

– Да вот пришлось. А то уж ноги из ботинок стали выскальзывать, – ответил он, наматывая на ногу портянку.

– Да, ботиночки-то твои кушать захотели, – сочувственно усмехнулся дядька. – Но их накормить не могу, а вот тебя, если хочешь…

– Хочу, – тут же согласился мальчик. – Так хочу, что даже сила из рук ушла. А мне ещё мастера своего найти надо – он где-то здесь, в ополчении, – да на правый берег нужно успеть вернуться.

1 2 3...6 >

На страницу:

Перейти

1 из 6