Время Сварога. Грамота

– Знаю.

– Я в любой момент могу послать туда своих людей, и если твои родичи живы, то я помогу тебе с ними встретиться, но, как ты понимаешь, я могу и воспрепятствовать этому. Времена сейчас трудные, жизнь не стоит ничего. Тебе больно будет узнать, что из-за твоей несговорчивости они сгинули.

– Моей? – Вохма от удивления вскинул голову.

– Да, взамен ты должен мне услужить одной безделицей. Ты подпишешь донос. И гуляй на все четыре стороны. Иди, встречайся с родными, радуйся жизни.

– И все?

– Конечно.

– Ладно! – с легкостью принял предложение воеводы Вохма.

Боярин поманил пальцем дьяка. Тот подбежал и поднес свиток исписанной бумаги. Вохма непривычными к письму пальцами взял перо и стал усердно выводить слова, которые диктовал дьяк. Наконец свиток был подписан. Дьяк присыпал его песком. Затем сдул песчинки и отложил свиток в сторону.

– Ну, вот и все. Дело сделано. Взять его! – скомандовал боярин тюремщикам. – Посадить на цепь!

Два дюжих охранника, стоявшие позади у дверей, сделали было шаг к пленнику, но быстро пожалели об этом. Во время разговора Вохма незаметно разминал затекшие руки. Как только он почувствовал, что к ним вернулась былая сила, то готов был действовать. Все произошло мгновенно. На команду боярина он схватил со стола заточенные предметы, отнятые у него лесными разбойниками, и метнул их в охранников. Стальные пластины впились в горло. Захлебываясь кровью, тюремщики повалились под ноги ордынцу. Нездоровый лицом боярин побледнел еще больше. Он громко хрюкнул, когда получил удар в переносицу. Глаза заволокло туманом, от боли брызнули слезы, по бороде потекло.

– Ты, собака, мне нос сломал! – запричитал он, зажимая лицо ладонью.

– Не бойся, жить будешь! – успокоил его Вохма.

Между тем, он смел со стола все предметы в заплечную суму, отобрав ее у перепуганного на смерть дьяка. Закинул суму за спину, вытащил у рыжего охранника из-за пояса короткий меч, ударил рукоятью писаря в темя, отчего тот сразу лишился чувств. Затем связал боярину руки.

– Что же ты, красавчик, нос повесил? – щелкнул он новоявленного пленника по носу. Тот взвился еще больше. – Все не так плохо. Поверь мне. А теперь пора на волю?

– Я с тебя кожу живьем сдеру! – шипел тот, брызгая кровавой слюной.

– Да ладно тебе сердиться. Это все потом. Сейчас мы с тобой погуляем, веди себя хорошо, прикажи подать коня и сделай так, чтобы нас долго искали. Сделаешь все правильно – останешься жив. Все понял?

Боярин молчал.

– Ты все понял? – Вохма двинул ему кулаком под ребра и приставил лезвие к горлу.

– Да! – с хрипом выдавил тот.

Глаза у него выкатились, как у рыбы, выброшенной из глубины на берег. Ордынец толкнул его к выходу.

Двор, окруженный высоким тыном, представлял собой острожью площадь, усыпанную соломой. В центре находился невысокий терем с хозяйственными постройками и конюшней. Везде сновали вооруженные дружинники, занимаясь своим обыденным делом. Домашняя птица свободно разгуливала по территории, мешалась под ногами. Громко разговаривали бабы, сгрудившись у колодца.

Изба, из которой вышли Вохма с боярином, стояла отдельно, с краю, и служила темницей. На их появление отреагировали не сразу, и только окрик часового на дозорной башне заставил всех остолбенеть. Повисла тишина.

– Коня боярину! – зычно крикнул Вохма.

Несколько воинов кинулись на помощь своему господину, но, увидев поднятую руку, замерли.

– Всем стоять! – выдавил из себя тот, когда ордынец тряхнул его за шиворот и сильно ткнул острием в горло. Струйка крови потекла из раны.

– Подать коня! Быстрее! Открыть ворота! Никому не преследовать! – послушно повторял за ордынцем пленник, чувствуя на шее холодную сталь.

Когда к ним подвели пегого красавца, Вохма, перекинув боярина через холку, вскочил следом в седло. Он вдохнул полной грудью утренний свежий воздух, сладкий от лесных трав, и выехал за ворота, на которых покрытый кровью и грязью висел голый человек.

«Еще один бедняга», – подумал он и пришпорил скакуна.

Конь шел рысью. Погони не было. Боярин кряхтел, подпрыгивая на холке при каждом шаге. Наконец он не выдержал и взмолился:

– Все, не могу больше. Сил нет терпеть. Все нутро вытряс!

Вохма свернул в лес. Отъехав достаточно от тропы, он столкнул боярина на землю и спрыгнул следом.

– Ну что, родной, поговорим? Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Понятно?

– Разве у меня есть выбор?

– Соображаешь. Умный человек всегда другого человека разумеет. Верно?

Пленник кивнул.

– Зачем убили отца Алексия и выкрали грамоту?

– Мне донесли, что везут тайный договор царя Мамая с Михаилом Тверским. Я решил перехватить послание и первым передать его князю.

– И что было в грамоте?

– Я не знаю. Я не смог прочесть.

Вохма открыл суму и вытряхнул содержимое на землю. Перебирая свитки один за другим, он поднял грамоту, за которой шла охота. Некоторое время изучал текст.

– И о чем здесь сказано? – спросил он боярина.

– Разве тебе невдомек? Это руница. Тайнопись волхвов, – ответил тот.

– Во всей Руси нет толмача, способного прочесть ее? – Вохма с сомнением покачал головой.

– У меня таких людей нет.

Ордынец задумался. С древним письмом он сталкивался только один раз, когда его посвящали в отряд хранителей капища. Их, сильных молодых людей, специально отбирали из множества подготовленных бойцов, обучали знаниям поединка, ведению военных действий, языкам разных народов, чтению звезд, основам знахарства. В итоге они принимали клятву верности Роду, которая и была записана руницей, но заучивалась на слух. В память об этом на руке остался знак Перуна, в виде молний, и знак Ярилы на шее. В дальнейшем судьбой его управляли жрецы Высшего Совета. Став десятником своего отряда, он превратился в идеального исполнителя тайных поручений, исходил от края и до края безграничные просторы Великой Империи.

– Хорошо. С этим все ясно, – сказал ордынец, понимая, что большего из пленника не вытянуть. – Другой вопрос. Где мне найти оборванцев из леса, которые взяли меня в полон?

Боярин злорадно хмыкнул:

– Зачем они тебе? Соскучился?

– Должок за ними. А я всегда возвращаю долги.

– Это будет непросто. Мало ты обломал зубы?

– Что же, попытка не пытка, а спрос не беда. Придется повторить.

– Они получили награду за тебя, теперь наверняка бражничают, гуляют.

– И где?

– Недалеко, верст десять по дороге, у Яма. По правую руку будет деревня и постоялый двор. Там их найдешь. У вожака там родня.

– Сколько охраны в Яме?

– Да какая там охрана! – поморщился пленник. – Когда началась война, Орда перестала содержать как переправы на реках, так и Ямы. Охрана подалась на вольные хлеба. Остался только смотритель, да пара ямщиков.

– И все?

– Думаю, да.

– Ладно, коли так, – кивнул ордынец, заканчивая допрос.

– Теперь-то ты меня отпустишь? Я ведь все тебе рассказал?

Боярин затравленной собакой смотрел на Вохму. Тот подсел к нему ближе.

– Конечно, отпущу. Мы же друзья. Но сначала хочу с тобой проститься. Давай обнимемся напоследок.

Он взял удивленного пленника за шею и притянул к себе. Потом другой рукой резко дернул за подбородок в сторону, ломая позвонки. Боярин без звука повалился на землю.

– Сильный всегда наверху. Ты прав, – проговорил ордынец, – я бы тебя отпустил, но ты слишком подлый человечишка. Не нужно было грозить моей семье. Нехорошо это. Да и моим делам ты будешь помехой.

Он обыскал труп, нашел мошну с монетами, примерил на себя боярский кафтан, удовлетворенно хлопнул в ладоши. Затем собрал вещи обратно в суму, взлетел в седло и двинулся в путь.

Уже ближе к вечеру Вохма добрался до места. Затаившись в леске, он стреножил коня и принялся наблюдать за постоялым двором. Разный люд попадал в поле его зрения, но знакомых лиц не было. Он уже потерял всякую надежду, полагая, что воевода его обманул, как вдруг из избы вывалился пьяный мужик со знакомым шрамом на щеке и нетвердой походкой засеменил в сторону конюшни, к отхожему месту.

Едва выпивоха справил нужду, как сильная рука схватила его за горло и прижала к стене. Ноги запутались в спущенных портках.

– Сусторма, какая неожиданная встреча. По лицу вижу, что ты рад.

– Это ты? Живой? – с трудом выдавил из себя мужик, вытаращив глаза на ордынца, как на пришествие с того света.

– Где все? – спросил тот с решительным отчуждением, от которого мороз шел по коже.

– Там, – махнул рукой Сусторма.

– Вещи мои где?

– Вожак забрал себе.

– Он тоже там?

– Да.

– Хорошо, – тихо проговорил ордынец и, как курице, свернул мужику шею.

Просторная изба с каменной печью в центре была темна. Лишь несколько лучин, зажженных в разных ее частях, освещали пару массивных столов с такими же лавками. Ватага разбойников сидела за дальним столом, в углу. Они были пьяны. Главарь и еще пятеро с ним беспечно бражничали и громко обсуждали что-то. Остальные либо спали тут же, уронив головы между тарелок, либо валялись на земляном полу. Простоволосая баба готовила в печи птицу. Рубаха, едва державшаяся на груди, обнажила оплывшие плечи.

Обильная закуска сытым духом кружила голову и скрученным веревочным узлом стягивала живот голодному ордынцу. На его появление никто не обратил внимание. Не теряя времени, он возник рядом с пьяной ватагой. Смерть разбойников была стремительной. Привычно действуя двумя ножами, он поочередно всаживал их каждому, сидящему за столом. Тех, кто лежал на полу, он не тронул, оставив напоследок.

Мутным взглядом главарь наблюдал за происходящим, ничего не понимая, и, лишь когда от ужаса заорала баба, он, казалось, протрезвел. Обтер рот и бороду от жира и крошек, с грозным запоздалым рыком нападающего зверя вскочил с лавки, выхватил из-за пояса саблю и кинулся в атаку. Вохма тут же узнал свое оружие. Легко увернувшись от удара, пропустив мимо себя крупное тело, он глубоко, по самую рукоять, всадил ему нож сзади, в шею. Главарь споткнулся, пролетел несколько саженей и замертво рухнул в угол. Ордынец показал кулак голосившей бабе, отчего та сразу замолкла, поднял с пола клинок и уже им, без тени сожаления, добил остальных. Затем спокойно сел за стол и принялся за еду.

Нежный молодой поросенок истекал крупной жирной слезой. Обжаренные дрозды, тушеные в горшочках зайцы казались столь изысканной пищей для обыденного деревенского стола, что Вохма невольно удивился запросам лесных татей. Видимо, хороший куш взяли лесные братья, или немалую награду им отвалил воевода.

На шум и крик стали сбегаться люди. Они заходили в избу, но, увидев кровавую бойню, выскакивали прочь. Наконец ордынец насытился, подозвал бабу.

– Собери мне все ценности, – кивнул он на трупы.

Та алчно сверкнула глазами и умело, как делала это не раз, обшарила одежду лесных татей, выкладывая все на стол, пока не образовалась внушительная горка из серебра и драгоценностей. Глаза ее горели, пожирая богатство. Она со злостью поглядывала на ордынца. Конечно, он заберет все себе, а она опять останется ни с чем. Похоже, она зря подсыпала зелье родственничку и его ватаге, чтобы они быстрее пьянели, собираясь потом их обобрать – взять совсем немного. Чего они там вспомнят, когда протрезвеют?

– Хорошо потрудились братья. Жаль их. Что скажешь? – хмыкнул Вохма, проследив за ее взглядом.

Баба потянулась к украшению с зеленым самоцветом. Ее красные с грязными ногтями пальцы ухватили его и потянули к себе.

– Нравится? – спросил ордынец.

Она кивнула, задрала засаленный подол и протерла камень, рассматривая его на свет.

– Дура. Тебя с ним поймают и повесят. Но, впрочем, это твое дело.

На улице толпился народ. Они в страхе расступились, пропуская воя. Тот, не вынимая клинка, прошел мимо в сторону леса и исчез в нем.

Так бесславно приказала долго жить ватага лесных татей, которая уже давно грабила торговые караваны, убивая ни в чем не повинных купцов.

Потом еще долго в этой деревеньке пугали ребятишек грозным духом, появившимся из леса, прибравшем целую сотню лесных братьев за их многочисленные грехи. А глупую бабу все же повесили. Прознали про ее лихие дела. Донесли на нее добрые люди. А при обыске нашли злополучную безделушку. По распоряжению тиуна повесили ее тут же, на воротах. И висела она до тех пор, пока не сгнила шея, и она не рухнула на землю с оторванной головой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Товарищ полковник! Николай Сергеевич, он, кажется, очнулся!

Молоденькая медсестра с лицом, сплошь усеянным веснушками, вглядывалась в меня, словно боялась пропустить нечто значительное в своей жизни.

– Так, братец, посмотрим.

Седые усы, одутловатые щеки и серые глаза сменили пытливый девичий взгляд. Желтый от никотина шершавый палец больно надавил на веки, задрал их вверх.

– Ну, что же, вполне, вполне! – произнес полковник удовлетворенно. – Заставили вы нас поволноваться, любезнейший!

«Где я?» – словно из глубин подсознания прорвалась мысль.

– Ты смотри, он еще спрашивает. Хороший знак. В госпитале, молодой человек, вы – в военном госпитале.

«Почему он отвечает? Я ведь ничего не говорю», – снова пронеслась мысль.

– Да ты только и разговариваешь, – засмеялся Николай Сергеевич. – Прямо фонтан красноречия.

– Я говорю?

– А кто? Здесь, кроме нас, никого нет. Значит так, Маруся, – обратился он к медсестре, – все по плану: что доктор прописал. Наблюдаешь. Потом докладываешь.

– Хорошо, Николай Сергеевич. Я поняла.

– Ну, вот и отлично. Поправляйтесь, молодой человек.

Полковник поднялся и вышел, освобождая для обзора белый потолок, покрытый трещинками отслоившейся краски.

– Давно я здесь? – спросил я у медсестры.

Она стояла возле процедурного столика, стучала металлическими предметами.

– После операции – три недели в коме.

– Три недели в отключке?

– А что вы хотели, сложный случай. Непонятно, как вообще вы выжили с таким диагнозом.

– Похоже, совсем был плох?

– Вас привезли едва живого. Да еще за триста километров.

– Триста километров? И что со мной было?

– Вы не помните?

Лицо с веснушками возникло вновь, и опять зеленые глаза пытливо вглядывались в меня.

– Ну, последнее, что я помню – деревня и разговор с мужиками.

– Значит, все хорошо. Нам так и рассказали, – вздохнула Маруся, – с памятью все в порядке. Вас сильно ударили по голове. Травма была несовместимая с жизнью. Но чудо произошло. Видимо, у вас сильный ангел хранитель.

– Видимо. Маруся, можно я посплю? Устал с непривычки.

– Конечно, поспите, я вам сейчас укол поставлю и спите.

Хмурое небо с набрякшими облаками едва пропускало солнечные лучи. Птицы в сумасшедшем кружении стаей носились над черной от пожарищ землей. Разрушенные погосты, покосившиеся кресты, люди в доспехах, кони. Повозки медленно двигались по размокшей от дождей дороге мимо брошенных в грязи трупов животных, человеческих останков и сломанных телег. Везде царил разор и запустение.

Сознание, как из глубокой ямы, тягучей резиной выбиралось из сна. Горечь и тревога долго не отпускали и давили на грудь. Мрачные картинки из прошлого добавляли в кровь адреналин, заставляли сердце работать быстрее.

Я проснулся среди ночи и долго лежал с открытыми глазами, изучая тени на потолке и стенах. В палате я был один – непозволительная роскошь для армейского госпиталя. Голова не болела, но была тяжелой, словно гиря. Я тронул повязку, бинты показались грубыми и шершавыми на ощупь. Захотелось в туалет. Я попытался сесть на постели. С трудом, но все же мне это удалось. Куча маленьких молоточков застучали в голове, вскоре удары прекратились. Под кроватью стояла «утка», но она вызвала раздражение. Только сейчас заметил, что сижу на постели абсолютно голый, видимо, палата реанимации не предусматривала, для простоты ухода, какой-либо одежды, поэтому я завернулся в одеяло и, держась за стену, вышел в коридор. Где находился туалет, я не имел представления, но двинулся наугад вдоль по коридору.

– Что, доходяга, ожил?

Молодой медбрат в белом халате – поверх гимнастерки, вынырнул из соседней двери и нагло ухмылялся.

– Эй, щегол, нюх потерял? – спросил я, разминая голосовые связки.

Солдатик согнал ухмылку, изменился и тон.

– Я в том смысле, что тебе лежать нужно.

– Спасибо за заботу. Где здесь туалет?

– В конце коридора, налево.

Он растерялся от моего напора.

– Понял! Да, сообрази какую-нибудь одежду. И тапки не забудь!

– Сестры – хозяйки нет. Будет только утром.

– Ты, воин, не понял? Я сказал: найди мне одежду! Метнулся по-бурому. Время пошло!

– Ты че борзеешь? – запоздало опомнился он. – Я тебе «не щегол»!

– Не бери в голову. Помоги по человечески. Не дай бог тебе оказаться на моем месте. Давай, братуха, помоги! – вполне миролюбиво добавил я.

– Ладно, жди!

Госпиталь даже в ночное время жил своей жизнью. Расположенный в бывшем монастыре, он сохранял основательность древних стен, и, несмотря на современный ремонт, старину постройки выдавали широкие коридоры и высокие арочные потолки. Где-то на этажах хлопали двери, доносились громкие голоса. Молодняк производил уборку. Из туалета тянуло куревом.

– Вот, нашел только халат и чистые «калики».

Медбрат возник так же быстро, как исчез. Сунул мне в руки коричневый застиранный халат.

– Благодарю за службу! – с деланным пафосом сказал я. – Свободен!

Но медбрат не торопился уходить. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Что еще?

– Я не знаю, будет ли тебе интересно, но тебя тут девушка спрашивала.

– Что за девушка? С этого места подробней!

– Красивая такая. Из гражданских.

– Как представилась?

– Не знаю. Высокая, темненькая.

– Высокая, темненькая, – вслед за ним повторил я.

Со стороны можно было подумать, что девушек, подпадающих под это описание, у меня пруд – пруди.

– Еще кто?

– Ну, из военной прокуратуры приходил дознаватель!

– С этим – понятно! Это все? Благодарю!

Итак, приходила Лена: больше некому. Откуда узнала? Зачем приходила? Что изменилось? Прямо скажем, меня тронуло ее появление. Да что там тронуло, не просто тронуло, а задело, зацепило, наехало танком. Я и не думал, что готов был так радоваться этому известию. Эмоции захлестнули. Измученный вопросами и томимый воспоминаниями, я заснул только под утро.

На следующий день первое, что я увидел, был завтрак на подносе. Жизнь налаживалась. С наслаждением слупив тарелку каши и запив ее чаем, я принялся ждать появления медперсонала. Вскоре пришла Маруся в сопровождении широколицего и лысеющего «старлея» из прокуратуры. Он сходу «взял быка за рога», чем сразу меня напряг. Создавалось впечатление, что его в большей степени интересовало не то, что со мной приключилось, а то, на каком основании я вообще находился в этой деревне и зачем? Почему я покинул расположение воинской части и ушел в самоволку? Я рассказал все, ничего не скрывая. По лицу «старлея» понял, что мое откровение его не устраивало. После разговора с ним осталось тревожное и тягостное ощущение, но я быстро отогнал его и стал думать о скорой демобилизации и о Лене.

Я с нетерпением ждал встречи. Тщательно, насколько позволяли условия, готовился к ней. В первую очередь помылся, привел свой гардероб в порядок, выхлопотал у сестры – хозяйки офицерскую пижаму, согласно статусу старослужащего. Затем занялся внешним видом. Хотя меня и брили в бессознательном состоянии, щетина торчала, как у последнего «бомжары». Бледно-зеленоватое лицо слегка напиталось краской, на щеках заиграл румянец. Жизнь стремительно возвращалась в это бренное тело.

Вскоре вновь появился дознаватель. С порога он объявил, что, как заверили его врачи, моей жизни уже ничего не угрожает, следовательно, он может со мной говорить без сантиментов. В ответ на мое прошлое заявление, он все тщательно проверил: командование полностью отрицает заготовку пиломатериалов на стороне. Те солдаты, с которыми якобы я ездил в командировку, уволены в запас уже как три недели назад. И если бы не самовольное оставление части и скорбный инцидент с местным населением, то я бы уже давно ел мамины пирожки дома. Теперь же мне следует выбросить из головы все фантазии, не придумывать очередную версию событий, а признаться в содеянном преступлении, изменить показания и не бросать тень на родную часть, где я состою на хорошем счету. Командование не понимает, откуда вообще возник этот бред у меня в голове. Скорее всего, из-за травмы у меня случился шок, который вылился вот таким образом.

Я пытался возражать, но он напирал, не давая мне передышки, требовал подписать бумагу с новыми показаниями, грозил судом и сроком в местах не столь отдаленных. А так, мол, слегка пожурят и отправят, наконец, в запас. В общем, учитывая травму, все обойдется, и я отделаюсь лишь легким испугом.

Мне сразу вспомнился маленький татарин – сержант, прибывший к нам после «учебки» и получивший отделение старослужащих, которые тут же взяли его в оборот. В итоге он подшивал им подворотнички, мыл в казарме пол, одним словом, выполнял всю грязную работу, которую обычно выполнял молодняк. Не выдержав испытаний, он бежал в часть, из которой прибыл. Беднягу вернули обратно под конвоем, устроили показательный суд.

Я не понимал, что происходит. Почему вдруг меня сливают, да еще так цинично и тупо. Сославшись на слабость, я попросил дать мне время на раздумья. Прокурорский требовал подписать все сегодня, иначе завтра будет поздно: машина правосудия закрутится без остановки. Он начал злиться в ответ на мою несговорчивость, но я был непреклонен. И чем больше он настаивал, тем больше я сопротивлялся. Наконец он выскочил из палаты красный от возбуждения, едва сдерживаясь, чтобы не разругаться в мой адрес.

Ночью я опять проснулся и лежал с открытыми глазами. Вдруг сердце забилось сильно и гулко. Состояние близкой опасности пришло откуда-то извне. В мозгу вспыхнула картинка: темный силуэт, крадущийся по лестнице. Он шел ко мне. Я увидел это явственно. Неведомая сила заставила меня подняться и выйти из палаты.

Коридор был пуст. При слабом ночном освещении появились угловатые выступы высоких арочных потолков, терявшихся где-то вверху. Дверь в палату напротив была приоткрыта, я зашел туда и стал наблюдать. Вскоре появился высокий и плечистый незнакомец, одетый в пижаму больного. Он некоторое время постоял перед дверью, прислушиваясь, потом неслышно проник в мою палату, но через минуту вышел озадаченный. В руках у него блеснул узкий металлический предмет похожий на скальпель. Я видел, как он подождал, затем вновь вернулся в палату и долгое время не выходил. Прошло около получаса, прежде чем он появился вновь и направился к лестнице. Как только он скрылся за поворотом, я пошел следом, спустился на первый этаж.

На вахте, перед выходом из здания, за столом, освещенным настольной лампой, спал дежурный, уронив голову на руки. Я осторожно вышел на улицу и тут же нырнул в кусты у входа. Стало зябко, но я не замечал холода. Незнакомец, не оглядываясь, шел в сторону каменного забора, утыканного сверху металлическими прутьями. Как он собирался перебраться через него? Я последовал за ним, но он пропал, словно растворился в воздухе. Вдруг я наткнулся на деревянный штакетник в промежутке между кладками стен. Доски легко, без скрипа, разошлись, образовав узкий проход. Я нырнул в него, не раздумывая.

Невдалеке стояла припаркованная легковушка. Незнакомец сел в нее. Пользуясь темнотой, я подобрался ближе. Стекла на дверцах были опущены, через них струился сигаретный дым.

– Как все прошло? – спросил тот, что был за рулем. По голосу я узнал дознавателя из военной прокуратуры.

– Никак. Его не было в палате. Я прождал больше получаса, он так и не появился, – ответил другой.

– Нужно было еще подождать.

– Какой смысл? Ты сказал, что он будет спать.

– Я сказал? Я сказал, что нужно все обставить под суицид: он сам вскрыл себе вены. В его состоянии такое бывает.

– Я же сказал: он где-то шарился.

– Черт! Богданов будет недоволен! – проворчал первый.

– Чем ему насолил этот паренек?

– Да с бабой у него что-то. А тут еще махинации с главой этой деревеньки могут вскрыться. В общем – не нашего ума дело. Тот, кто платит, тот и музыку заказывает. А платит он хорошо.

– А по своей линии не получилось?

– Да в том-то и дело. Упертый пацан попался. Если бы изменил показания, написал чистосердечное, никто бы особенно разбираться не стал; я бы его по статье закрыл, все было бы красиво. Свидетелей нет. Богданов подсуетился – всех отправили домой. А так – самоволка. Не поделили бабу. Драка. Сам виноват. Но он все стоит на своем. Были в командировке. Начнут копать. Обязательно докопаются.

– Да… беда! Ладно, что делать будем?

– Что делать? Попробуем в другой раз. Он никуда из госпиталя не сбежит. Завтра еще раз попытаюсь его дожать. Если нет – тогда второй дубль. Понял? Сейчас поехали, расслабимся, девок закажем.