Время Сварога. Грамота

Время Сварога

Грамота

Андрей Шандаров

Иллюстратор Андрей Юрьевич Шандаров

© Андрей Шандаров, 2023

© Андрей Юрьевич Шандаров, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4474-9429-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Середина лета по Кологоду на Купалу было нежарким. Всю первую половину шли дожди, но уже после того, как выпал снег. Старожилы не могли припомнить такого: когда на зеленые ветви пали густые хлопья, и деревья стояли так целый день, охваченные белым огнем, искрящимся на солнце. Каждый боялся за свой урожай. Посевы могли сгнить на корню. Молились и старым богам и новым – всем, каким только было можно. Наконец боги услышали людей. Небо просветлело, сначала робко, едва пропуская неокрепшие солнечные лучи; затем пелена спала, и природа ожила. Сразу загомонили проснувшиеся птицы, в лесах появился зверь. Но пришла другая беда. Война. Некогда огромная империя – простиравшаяся от океана до океана – с непобедимой Ордой приходила в упадок. Всякий улус утаивал десятину. Удельные властители, опьянев от безнаказанности, правдами и неправдами подпитывались кровью соседей. Сильный давил слабого. Брат шел на брата. Заветы предков ушли в небытие. Ложь и смерть воцарились на земле. Дети Рода стали врагами друг другу.

Длинный торговый обоз медленно двигался по Московии в сторону Литвы. Дороги подсыхали – тяжелые возы, груженные товаром, застревали все реже. Степные просторы с высоким пронзительным небом плавно сменились лесами и болотами. Гнус с нетерпимым постоянством досаждал путникам, заставляя их замазывать лица и открытые участки тела вонючей жижей, приготовленной из трав. Пестрая восточная одежда давно пропиталась пылью и грязью. Люди устали.

Едва на реках сошел лед, купцы отправились в дальний путь на север. Сначала поднимались на ладьях от Хазарского моря вверх по Итилю до Оленьего Города. Там, отделившись от основного каравана, который продолжил путь до Великих Городов, повернули на запад. Некоторое время оставались во Владимире, решая свои торговые дела. Затем двинулись дальше: где – посуху, а где – по воде, пересекая многочисленные большие и малые реки.

Последние годы ходить в Залескую Орду стало опасно. Бесконечные междоусобные войны породили огромное количество лихих воев и разбойничьих шаек; они бродили кругами и, как голодные псы, старались отгрызть у крупного уставшего зверя кусок пожирнее. Но нападать не решались: большой хорошо вооруженный отряд сопровождения отпугивал их. Заботу об охране купцов брали на себя местные князья – торговля всегда приносила им значительный доход в казну – поэтому, какие бы ветры перемен не проносились над Русью, купцы шли и шли к самым отдаленным поселениям, осваивая новые земли. Ордынские казаки с пиками наперевес сновали туда – сюда. Разведчики проверяли дорогу, остерегаясь засады. Повсюду звучали резкие военные команды на тюркском, они перекликались с гортанной арабской и певучей славянской речью. Купцы и охрана свободно общались друг с другом, переходя с одного языка на другой.

– Послушай, Вохма, скоро будет монастырь, там и передохнем!

Средних лет мужчина с бородкой клином и в рясе схимника шел рядом с широким в плечах молодцем. Тот выглядел обычным путником, если бы не прямая, как струна, спина и высоко поднятая голова. Цепкий взгляд зеленых глаз украдкой подмечал каждую мелочь, встретившуюся на пути, с той легкой непринужденность, которую можно приобрести только годами усиленных тренировок. На прокопченном под южным солнцем лице выделялись длинные выгоревшие до белизны усы да жесткая бородка, которая отросла совсем недавно. По всей вероятности, раньше он тщательно заботился о своей внешности: брил голову и бороду, как требовала того войсковая мода, но теперь, оторванный от своих обязанностей нежданным путешествием, перестал следить за собой. Голова покрылась соломенным ежиком, выделяя толстую косу, которая скользила змеей от затылка к поясу. В косу были вплетены разноцветные ленты и бусины, как украшение и как вольность, позволительная только опытным воинам. Большая деревянная серьга в правом ухе, испещренная угловатой резьбой, дополняла этот странный образ.

– Что ж, Олекса, я гляжу, замаялся ты, не привык к долгим переходам. Зачем только княжич отправил тебя из Орды с вестью к отцу?

Уже давно молодец, с именем Вохма, подтрунивал над монахом, как старший над младшим, хотя годами был явно моложе.

– Вот тебя никто не спрашивал! – огрызался тот. – Отправили служить мне охраной, значит, исполняй безропотно!

– А я не ропщу. Вдруг упадешь без сил, придется тебя тащить на себе. А мне этого совсем не хочется. Если мой конь шарахается от тебя, а он у меня скотина умная, значит, плохой ты человек, хоть и крещеный!

Конь, о котором говорил Вохма, шел рядом в поводе. Карачур – так его звали. Вороной красавец был чрезвычайно вынослив и крепок. Однажды, в одном караван-сарае, подвыпивший бай предложил за него три аула. Но для ордынца конь не имел цены, как не имеет цены верный друг.

Он достался ему жеребенком. Вохма помнил старого, немого от рождения табунщика, со слезливыми красными глазами и шрамом во все лицо, который уверенно выбрал его, единственного из молодняка. Старый и добрый табунщик. Он ведал: что значит верный друг для настоящего воина. И конь никогда не подводил. Он, казалось, читал его мысли, а всякого рода незнакомцев кусал и бил копытом. Поэтому его обходили стороной и прозывали дьявольским отродьем.

Вся нехитрая поклажа путников была приторочена к седлу. Среди вещей угадывалась сабля, замотанная в циновку, но спрятана она была таким образом, что в любой момент, при необходимости, оказывалась в руках владельца. Это был подарок персидского султана. Выполненный по специальному заказу клинок – из прочной дамасской стали – при умелом соприкосновении с другими мечами, выкованными обычным способом, перерубал их напрочь. Выверенный по весу и по руке, он служил прекрасным оружием и не раз вызволял Вохму из смертельной передряги.

– Не тебе язычнику судить, какой я человек! – возражал Олекса. – Если твой конь не возлюбил меня, значит, он – глупое животное, не различающее, где – добрый христианин, а где – поганая людина!

– Да хватит тебе ругаться. Я такой же христианин, как и ты. Просто и своих древних богов не забываю. Вот, даже крест имею.

Вохма отвернул ворот кожаной рубахи и показал маленький нательный крестик; при этом он обнажил шею, на которой темным пауком проступал круглый солнечный знак.

– Вот они бесовские отметины, – ткнул пальцем в рисунок Олекса. – Какой ты христианин с такими погаными перуновыми печатями? Да и имя у тебя соответствующее.

– Это мое родовое имя, а при крещении Борисом нарекли!

Говоря так, Вохма припомнил еще парочку имен – прозвищ, которыми его называли в разных частях империи на разных языках. Сабит – еще одно имя на тюркском – означало «непоколебимый». Получил он его в Орде, в одном из походов, после того, как сдержал атаку восставших бродников малым числом, до прихода основных сил. Другими – он пользовался редко, и они постепенно стирались из памяти. Порой трудно было представить, что все имена принадлежали одному человеку. Зачастую случалось так, что имена начинали жить своей собственной жизнью; и связать их, потом, с одной и той же личностью было не просто, а через одно – два поколения и вовсе невозможно. Так скупа людская память и скоротечна жизнь.

– Когда это тебя крестить успели? – спрашивал Олекса, недоверчиво поглядывая на Вохму. – Ты – в Орде постоянно. А вы там – все язычники.

– Сразу видно, далекий ты от правды человек. Жил себе на околотке и света божьего не видел. Я – в Орде с десяти лет. Отроком забрали вместе с Иваном, сыном князя Михайлы Тверского. Дань кровью называется. И если ты не ведаешь, то служу я десятником у княжича, – всем воинским наукам обучен, в походах дальних бывал, даже до Великой Стены хаживал. И крестили меня в детстве. А ты, червь книжный, про то не ведаешь по глупости своей церковной. И если бы не его поручение, болтался бы ты под хвостом моего коня, привязанным за шею!

Видно было, что Вохма специально подначивал Олексу и, зная свою силу, мог насмехаться над тщедушным схимником. Монах даже не пытался приструнить наглеца. За долгие месяцы пути он научился понимать своего телохранителя, понимал, что тому скучно в дороге и цепляется он беззлобно, исключительно для того, чтобы занять чем-то свою деятельную натуру.

– Вы, казаки – ордынцы, только и можете убивать и мучить простых людей. Вам придать смерти человека, ровно рукавицу скинуть, – продолжал Олекса.

– Ты слишком скор в суждениях, монах. Мы, разве аланы какие? Мы не шьем попону для коней из человеческой кожи.

Упоминая об аланах, Вохма имел в виду луговых славян. Слухи об их жестокости давно покинули пределы империи. Тех, кто умирал от старости, они считали глупцами и бездельниками. Славен у них был тот, кого убивали на войне. В плен они не брали, а отрезали голову поверженному неприятелю, сдирали с него кожу и покрывали ею своих коней. Поклонялись они только богу войны: вонзали меч в землю и молились ему, как покровителю тех мест, где довелось сражаться. Жены и дети у них были общими. Воспитанием детей занималось все племя. От такого количества связей рождалось многочисленное потомство, сильное и красивое. Прекрасные наездники и бесстрашные воины; они с легкостью покоряли врагов от Меотийского моря и Кемерийского горла до Мидийского царства, и дальше – до Черной земли. Поговаривали, что там они основали царскую династию.

– Наш господь Христос заповедовал не убивать. Жизнь человеческая – самая великая ценность на земле! – говорил монах, старательно обходя рытвины на дороге.

– Да чего в ней ценного-то? Трусливое животное твой человек, – не унимался Вохма, – каждый хорохорится друг перед другом, а стоит хорошенько прижать – жижа и вонь останется!

Ордынец, довольный собой, ударил по голенищу сапога плетью, зажатой в правой руке, и притопнул ногой, крепко впечатывая каблук в землю.

– Через нее бог желает достучаться до бессмертных душ людских, – продолжал поучать Олекса. – Жизнь коротка, и нужно ею распорядиться с толком: приблизиться к богу, служить ему. И будет тебе царствие небесное!

– Где оно царствие твое? Видел я разные царства. Везде все одно: богатые жируют, а бедные дохнут от голода. И в царстве Иерусалимском одно, хотя святым местом прозывают.

– Ты и там бывал? – монах, удивленный, не без зависти посмотрел на спутника.

– Да, бывал с посольством ханским, в столице Царь – Городе. Года уж два как назад.

– И гроб господний видел? – глаза схимника заблестели.

– А то, конечно! – сказал Вохма равнодушно, как само собой разумеющееся.

Монах замолчал. Было видно, как эмоции переполняют его. Едва справившись с волнением, он продолжил:

– Глупый ты человек. Тебе такое счастье выпало. Я бы всю жизнь отдал, чтобы хоть раз прикоснуться к могиле господа нашего!

Олекса перекрестился.

– Хм. Недорого же ты ценишь свою жизнь. Что до меня, то кусок надгробья столько не стоит. Да и ничего там особенного нет: камень и все, – покосился на него молодец.

– Ты скоморох с крестом на шее. Тебе никогда не понять чувств истинно верующего. Душа твоя блуждает во тьме в поисках света! – Олекса негодовал.

Ему поначалу нравился разговор. Вести божественные беседы, хоть бы и с таким далеким от теологии человеком, как Вохма, было приятно. Но всегда бесшабашная язвительность того и явное неуважение к личности верующего христианина рождало в нем противоположное смирению чувство, которое он всячески гнал от себя, стараясь не поддаваться на искушение послужить бесам.

– А твоя не блуждает? Уже все нашла? – казак усмехнулся. – Да ты так же далек от истины, как мой конь от твоих бредней. Можешь рассказать о душе? Или, по-твоему, душа – это ярлык на небесное царство? И ты так боишься туда не попасть, что готов быстрее, пока не нагрешил, променять свою жизнь на кусок гранитной плиты?

– Душа – это частица божественного света. Она испорчена. Жизнь мне дана исправить ее. Но когда я умру, моя душа сольется с этим светом, и я попаду в рай. Здесь, на этой земле, я должен страдать, ибо даны два пути познания всевышнего: через любовь и через страдания.

– Так познай через любовь, зачем страдать? Найди себе бабу и люби ее хоть целые сутки напролет!

– Дурак ты, Вохма! Не о плотской любви я говорю, о духовной!

– И что это за любовь такая? Как про нее узнать?

– Через молитву, только через нее. Молитва очистит душу от мирской грязи, и господь одарит ее своей благодатью, принимая к себе!

Олекса вновь перекрестился, закатил глаза к небу, словно уже сейчас был готов к разговору с богом.

– И много ты вымолил у своего Христа? – спросил Вохма.

– Нет. Но не все сразу. Наверное, я еще не достоин.

– Может быть, ты неправильно молишься?

Монах задумался, затем тихо вымолвил:

– Дело не в словах, а в желании. Может быть, мое желание столь мало, и бог меня не слышит!

Так, болтая со своим спутником, Вохма уже давно приметил некого мужичка, который прибился к обозу недавно и теперь, старательно скрывая свой интерес, наблюдал за ними. Мужик как мужик, ничего особенного, но что-то в нем настораживало. Он словно постоянно ожидал чего-то, был напряжен, суетлив, хотя нарочито демонстрировал сдержанность. Хочешь, не хочешь, а проверить было нужно.

– Кто такой? – грозно спросил Вохма, после того, как прервал разговор с монахом, вскочил на коня и подъехал к мужичку со спины.

Тот от неожиданности вздрогнул, но поворачиваться и отвечать не торопился.

– Эй, оглох?

Ордынец, наклонившись вперед, ткнул его плетью в плечо. Тот обернулся и зло глянул снизу.

– А ты кто, чтобы я тебе отвечал?

Вохма, в молчании, со скучающим равнодушием, обвел мужика взглядом, затем размахнулся и ударил его плетью по лицу.

– А-а-х! – завыл тот, зажимая окровавленную щеку рукой. – За что?

– За глупость!

Казак спрыгнул на землю, пинком в живот согнул мужика пополам, затем схватил пятерней за бороду и подтянул к себе.

– Повторяю вопрос. Кто такой?

Мужик, отбиваясь, вытащил нож, припрятанный в сапоге. Замах был короткий, нацеленный в самое сердце обидчику. Но тут случилось необъяснимое. Ноги у него вдруг подлетели выше головы, рука с ножом сделала вращательное движение, а тело рухнуло на землю. Нож выпал. Все произошло стремительно; окружающие не успели что-либо понять, поэтому стояли и смотрели в нерешительности, оценивая шансы обоих.

– Ну, будешь говорить?

Вохма мельком посмотрел на плохой самодельный нож – железную заточенную пластину с грубой деревянной рукояткой – откинул его носком сапога подальше от дороги, в кусты, подошел к распластанному на земле телу.

– Что тебе надо? – кряхтело тело, медленно поднимаясь. – Я ничего не знаю.

Залитое кровью лицо отражало испуг и ненависть.

– Последний раз спрашиваю. Кто ты такой? Зачем следишь за нами? Если не ответишь…. отрублю тебе руку, потом другую.

– Клянусь, я не понимаю, о чем ты?

Мужик уже почти поднялся, как вдруг, от удара, опять оказался на земле.

– Придется все же отрубить тебе руку, – потирая кулак, проговорил десятник.

Окружающие закивали головами в одобрении. Переговариваясь друг с другом, они уже осудили мужичка, показывая на него пальцами. Не вникая в смысл ссоры, им было достаточно того, что сильный всегда оказывался прав. Любопытных становилось все больше, они уже образовали круг.

Вохма потянулся к оружию, как вдруг со стороны, где он оставил Олексу, донесся громкий вскрик. В лесу мелькнула тень. Монах лежал на земле. Ордынец растолкал толпу и бросился к нему. С первого взгляда стало ясно – Олекса умирал. Лицо побледнело, на груди расплывалось темное пятно. Ряса уже пропиталась кровью, когда казак рванул ее, освобождая доступ к ране.

– Кто это сделал? Олекса, говори. Кто это сделал?

– Грамота! Он забрал грамоту! – монах хрипел, губы пузырились красной пеной.

– Что в грамоте? Кому грамота? Не умирай. Олекса. Смотри на меня.

– Найди грамоту. Там все…. Ярлык, ханский ярлык, возьми…. – Олекса разжал ладонь, в которой медью блеснул плоский диск. – Не успел. Ничего не успел! – напоследок сказал он и затих.

Вохма зарычал раненым зверем. Смерть посланника была на его совести. Ему доверили чужую жизнь, но он не справился. Он потерял бдительность. Его обвели вокруг пальца. Яснее ясного, что мужик, на которого он обратил внимание, был подставной; ему отводилась эта роль: роль, отвлекающего на себя. Лютый гнев ударил в голову – немедленно растерзать подозрительного мужика. Он оглянулся в запоздалом прозрении, но того уже и след простыл. Воспользовавшись суматохой, мужик исчез. Вохма наткнулся взглядом на знакомого купца. Тот смотрел на него с сочувствием.

– Мустафа! Куда он побежал? – спросил он его на арабском.

– Туда, в лес! – кивнул головой понятливый купец в направлении скрывшегося беглеца.

Времени не было. Враг уходил. Вохма постоял пару секунд, размышляя, затем свистом подозвал коня, который послушно устремился к нему, рванул на седле узел веревки, подвязывающий поклажу. Та свалилась на землю. Привычными движениями он разобрал ее. Волшебным образом в руках возникали предметы, которые тут же исчезали у него в поясе. Он достал скрученный из длинной материи тюрбан и плотно водрузил его на голову. Наконец, прицепив на левый бок саблю и сунув в сапог короткий нож, он обратился к купцу:

– Мустафа! Слушай меня внимательно и сделай все в точности. Скоро будет монастырь. Оставь Олексу там. Монахи все знают. Дальше. Мой конь, Карачур, позаботься о нем. Я найду тебя в Смоленске. Если я не вернусь, оставь его себе или продай!

– Что ты такое говоришь? Разве я не понимаю. Решай свои дела справно. Я все сделаю, как велишь. О бедном Олексе я позабочусь. Коня сохраню. Я знаю, как он дорог тебе. Ступай, друг мой. Да поможет тебе Аллах!

Купец воздел руки к небу и проводил глазами исчезающего в густом лесу воина.

Лес встретил ордынца тишиной и спокойствием. Тенистые дебри поглотили его, словно проверяли на принадлежность к своему миру. Солнечный свет путался в пьяных кронах и золотым туманом струился вниз. Лесная пыль мерцала в этом тумане, кружилась под дуновением ветерка, который оставался редким гостем в таком плотном скоплении вековых исполинов. Вохма замер, припав к земле. Втянул ноздрями воздух, как дикий зверь на охоте, затем, неслышно ступая, быстро двинулся вглубь. Он сразу распознал следы врага – тот особо не берегся. Сломанные ветки, пятна на листве указывали направление. Он дважды перескакивал через ручей, прежде чем лес закончился, и перед ним открылась залитая солнцем поляна с кряжистым узловатым дубом в центре. Он увидел их обоих. Они стояли под деревом и о чем-то спорили. Первый был уже знаком ему; а вот второй, очевидно, был убийцей Олексы. Желание отомстить за смерть невинного монаха росло с каждым мгновением. Казак едва сдерживался, готовый броситься вперед, чтобы, рассчитывая на внезапность, застать врага врасплох; но тут послышался протяжный свист и на поляне появился верховой. Он неспешно подъехал к мужикам на коротконогой лохматой лошаденке и о чем-то заговорил. Взял у второго сверток, сунул за пазуху и, ударяя пятками в бока лошади, гикнув, поскакал прочь.

«Это грамота, которую вез Олекса», – догадался Вохма.

Он взглядом проводил всадника, как вдруг почувствовал легкое движение позади себя. Еще не осознавая степень опасности, он кувырком откатился в кусты, выхватил нож и швырнул его наугад. Послышался стон. Возле трухлявого дерева, раскинув ноги, лежал еще один тать. Нож вошел ему прямо в правый глаз.

Вохма вынул нож, вытер лезвие об одежду убитого. Присмотрелся. Ему показалось, что они уже встречались раньше.

«Сколько же их еще?» – подумал он.

Было очевидно, что орудовала целая шайка, и убийство монаха теперь не выглядело обычным ограблением. Вохма вернулся на поляну и как раз вовремя. Оба разбойника, привлеченные шумом, шли к нему. Он спрятался за деревом. Едва они приблизились, он выхватил саблю и ударил первого. Клинок вошел легко и с такой силой, что развалил противника надвое, не замечая кость и плоть. Отпихнув ногой обезображенный труп, Вохма замахнулся на второго.

– А-а-а! Не убивай. Пощади! – заорал тот и упал на колени.

– Это опять ты, старый приятель?

Казак кольнул саблей в грудь противнику. В ответ грязное лицо, с рваной, во всю щеку, раной, пыталось улыбаться; но улыбка больше походила на звериный оскал.

– Точно. Это опять я. Скрывать нечего. Вот он я, весь в твоей власти. Хочешь, убей. Хочешь, продай в рабство. Хочешь, буду служить тебе верой и правдой! – тараторил разбойник, стоя на коленях, изрядно потея и усердно жестикулируя. – Вот, если ты меня убьешь, а тебе это раз плюнуть, я знаю. Ты – могучий воин, а я – убогая лесная тварь. Не бери грех на душу, не губи ни в чем не повинного раба божьего, Сусторму. Сусторма – это я. А если оставишь меня в живых, то приобретешь верного друга и доброго помощника. Поэтому не убивай, ибо через меня будет тебе великая польза. Поверь мне, если….

Слова лились из него, как из рога изобилия, и это многословие утомляло. Глаза его подозрительно скользили по сторонам. Вохма невольно убрал клинок в сторону.

– Так, все, тихо! – прервал он бесконечную речь. – Недаром видать тебя Сустормой – болтуном прозвали. Я вижу: ты – большой плут. И хочешь жить?

– Не просто жить, господин мой! А с большой пользой для тебя. С большой пользой. Уж поверь!

– Поверить тебе? Тогда поведай мне все без утайки. Или придется укоротить тебя ровно на голову.

– Все расскажу, господин мой, все, ничего не утаю. Можно я поднимусь?

– Стой, где стоишь. Не двигайся.

– Стою. Не двигаюсь. Весь в твоей власти.

– Замолкни!

– Молчу.

– Итак. Отвечай на вопрос. Сколько вас было в обозе?

– Двое. Я и вот Грива.

Разбойник покосился на мертвое тело.

– Врешь, пес!

Лезвие сабли шевельнулось. Испытав на себе насколько быстр на расправу ордынец, разбойник тут же замахал руками.

– Трое, трое. Как я забыл?

– Где третий?

– Не знаю. Может, ты знаешь? – Сусторма вопросительно смотрел на Вохму, но взгляд его блуждал где-то у ордынца за спиной.

– Мы только что говорили о доверии, не правда ли?

Вохма, сделав шаг, оказался позади разбойника и осмотрел лес, из которого вышел.

– Да, конечно! – мужик закрутил головой, стараясь встретиться с ним глазами.

– И ты снова меня разочаровал! Доверие нужно заслужить. Ты поклялся мне в верности и тут же солгал. Как я могу тебе верить? Как я могу верить тебе, убийце человека, который за всю свою жизнь мухи не обидел.

– Я не убивал. Это все – Грива. Убивать не было приказа. Он сам. Ей богу. Он сам! – оправдывался Сусторма, но поздно сообразил, что сболтнул лишнее, прикусил язык.

– Чей приказ? Кто приказал? Зачем? Говори!

– Я сам мало что знаю. Нам заплатили. За вами велено было следить. Это правда!

– Правда, говоришь?

Вохма схватил разбойника за волосы и, приставив клинок к горлу, заставил его подняться на ноги. Затем попятился от кромки леса, прикрываясь от неожиданного нападения. Отступив достаточно, он громко крикнул:

– Эй! Вы! Там! Выходи по одному. Или я отрежу ему голову!

Кусты зашевелились и на поляне появились вооруженные люди, числом около десяти. Их можно было назвать военным отрядом, если бы не грязные бородатые лица и одежда из лесных шкур. Ошибки быть не могло – это была шайка разбойников, промышляющая грабежами и убийствами. Один из них, очевидно, вожак подошел к трупу, плюнул на него и повернулся к ордынцу.

– Мил человек, ты бы отпустил Сусторму, он – дурень, поэтому толку от него мало. Мы против тебя ничего не имеем. Ты нам не нужен. Отпусти грешного.

Голос был низкий и спокойный. Тать наигрывал добродушие, пронзая собеседника мертвенно-холодным взглядом. Разговаривая, он приближался легкой кошачьей походкой.

– Мы уже потеряли двоих, зачем нужны другие жертвы? Отпусти его. Он тебе ничего не сделал. Посмотри, как он напуган. Ты ведь добрый человек! Не бери грех на душу. Все хорошо. Ты сейчас его отпустишь, и мы разойдемся. Ты – в свою сторону, а мы – в свою! – ласково увещевал он.

– Стоять! – крикнул Вохма. Он уже все для себя решил, отступать не собирался. – Стой, где стоишь, иначе я убью сначала его, затем тебя, потом остальных, поодиночке. Вот это будет забава! Или нет, тебя оставлю напоследок. А чтобы ты не сомневался, спроси у своего смерда, правду я говорю или нет?

Он тряхнул разбойника, приглашая его к общению, но тот, в прошлом словоохотливый, на сей раз промычал что-то невразумительное. Главарь остановился, продолжая улыбаться.