Время Сварога. Грамота

– Иди и возьми! Зачем так орать? Эти персики – по сотне за кило!

Девушки и в самом деле были цветущими. Сбитые на молоке сибирячки казались двадцатилетними, хотя, как выяснилось позже, едва достигли порога совершеннолетия.

Руслан выскакивал на улицу с голым торсом и начинал делать разминочные движения. Эффектно молотил кулаками воздух, работал ногами, отрабатывая мнимые удары. На окружающих девиц это производило впечатление. Они издалека следили за показательным выступлением, тыкая в его сторону пальцами.

Так прошел день. На следующее утро нам предстояла работа на лесопилке. Радужное настроение улетучилось, когда мы увидели, какого рода бревна приходилось поднимать для того, чтобы загрузить их на катки. Вес комля был настолько велик, что с ним едва справлялись двое. Первые добровольцы, которые попытались встать на погрузку, долго кряхтели, напрягая все свои мышцы.

– И это защитники Родины? Вас что, не кормят в вашей армии?

Крепкая женщина лет тридцати слетела вниз откуда-то сверху, одна подхватила бревно за толстый конец и легко забросила его на конвейер, чем привела «армейскую элиту» в ступор.

– Это что, фокус такой, да?

Руслан обалдело смотрел на женщину, глаза у него горели, нос с горбинкой раздувался, как у доброго скакуна. Было видно, что он уже раздел ее взглядом.

– Какой там фокус, привычка!

Женщина игриво разогнулась, выставила вперед грудь и отвела в сторону ногу, демонстрируя крутое бедро. Руслан аж задохнулся. Кавказская кровь забурлила и готова была прорваться фонтаном.

– А имя у такой красавицы есть?

– Конечно, а вам зачем? – продолжала кокетничать женщина.

– Жениться хочу.

– А я замужем.

– И кто у нас муж?

– Зек у нее муж! Ты, Лизка, давай не смущай молодежь, не мешай работать! – послышался голос директора лесопилки.

Он появился тоже неожиданно, словно материализовался из воздуха. Он был единственный мужчина на этом производстве и, видимо, обладал особым авторитетом, потому как Лиза прекратила улыбаться и сразу отошла в сторону.

Странной особенностью этой местности было то, что все тяжелые работы или, вернее, практически все работы выполняли женщины. Мужики либо занимали руководящие должности, либо охотились и рыбачили, либо пили горькую, либо сидели. Время словно замерло здесь и вернуло послевоенный период, когда дефицит мужских рук чувствовался во всем: в покосившихся заборах, старых крышах и сараях, на личных подворьях, в раздолбанных дорогах и тротуарах. Как и всегда на Руси в период лихолетья основная тяжесть проблем ложилась на женские плечи, так и здесь, в отдельно взятой деревне, правила жизни оставались неизменными.

Вечером, уставшая от работы, после плотного ужина, бригада завалилась на отдых. Ноги и руки отрывались, спины ныли так, будто по ним проехали трактором. Не было только Руслана. Он появился утром. Лицо выражало высшую степень удовлетворения от проведенной ночи.

– Женщина – огонь! – выставляя большой палец, констатировал он. – Весь вечер уламывал. Зато потом… и тебе баня и парилка с веничком. А уж в постели – вообще молчу!

– У вас на Кавказе тоже бани есть?

– Таких нет.

– А женщины такие есть?

– Нет.

– Ну, так женись.

– Не могу, дома невеста ждет. Родня не поймет!

Весь последующий день прошел, как и предыдущий, под лозунгом: бери больше, бросай дальше, пока летит – отдыхай. Лизка крутилась рядом, переглядывалась с Русланом. Тот улыбался, подмигивал, но не подходил, храня конспирацию. За ужином в столовой моего слуха коснулась фраза, брошенная поварихой:

– Вон тот, черненький! Это он! Совсем стыд потеряли! Теперь наши мужики им устроят!

О чем шла речь, догадаться было нетрудно. Интуитивно я ожидал нечто подобное, но не был готов к такому стремительному развитию событий. В душе зародилась тревога, а по мере того, как наша бригада подходила к дому, она только усилилась.

На площади толпились деревенские мужики. Их сначала было немного, но с каждой минутой их становилось больше; казалось, вся деревня от мала до велика высыпала на центральную площадь. Молодые парни и сорокалетние мужики – вооруженные, кто цепями от капканов, кто монтировками – пришли нас убивать. Едва мы зашли в дом, как площадь загудела.

– Где этот чурка, а ну, выходи!

– Выходи, гаденыш, поговорим! Нехрен наших баб портить!

Бледный от страха Руслан залез под кровать.

– Братцы, не выдавайте! Они ведь забьют меня до смерти! – орал он оттуда.

– Что, пехота, страшно? Раньше надо было думать!

Прошло несколько напряженных минут, которые растянулись в томительную бесконечность. Мужики не собирались расходиться, а наоборот, подогревая друг друга угрозами в наш адрес, или, точнее сказать, в адрес Руслана, требовали крови.

– Что будем делать? – спросил я, не отрывая взгляда от улицы.

– Может, надо милицию позвать? – предложил кто-то.

– Где ты видел здесь милицию? Тут, наверное, один участковый на весь район!

– Ну, тогда главу администрации! Он-то уж сможет успокоить своих…!

– Чем успокоить, задницу свою подставить?

– Эй, Руслик, вылезай, поговори с народом! Расскажи им, какой ты несчастный, авось тронешь их ранимые сердца!

Но Руслан не подавал признаков жизни. Гробовая тишина под кроватью была ответом.

– Слушайте, парни, а почему они не вломились к нам? Что им мешает положить нас здесь?

В самом деле, ничего не мешало мужикам войти в дом – хлипкие запоры не смогли бы их удержать – но почему-то они ограничивались только криками с улицы. Что это? Необъяснимая деревенская вежливость или немецкое уважение к чужому жилищу? Что заставляло их оставаться снаружи?

– Воспитанная немчура, блин!

– Мы немцев били и бить будем! Пусть знают – русские не сдаются! – заорал кто-то в патриотическом порыве.

– Ты еще скажи, что будем стоять до последней капли крови.

– А может, ничего нам не сделают? Так, попугать пришли?

– Давай, Игорек, ты у нас сержант. Тебе и разруливать.

– Да, Игорь, тебе они ничего не сделают. Ты не Руслан. Ты не виноват.

Вот и случился этот самый момент истины. Помощи ждать было неоткуда. С другой стороны, учитывая, что терпение местных жителей было вовсе не безграничным и отсидеться в ожидании благополучного исхода не представлялось возможным – нужно было принимать решение.

– Ладно, попробую. В случае чего пишите письма на родину.

С замиранием сердца я вышел на площадь. Суровые и нетрезвые лица встретили меня мрачно. Они с интересом разглядывали смельчака, пока, наконец, кто-то не выкрикнул:

– Это не он, это другой!

– Где чурка? Чурку давай!

– Тихо, мужики! Чего бузим? – стараясь придать голосу как можно больше твердости, начал я.

– Ты кто, командир? – понеслось из толпы.

– Три сопли на погонах и уже командир!

– Борман, врежь ему!

– За чурку ответ держать будешь?

– Где чурка? Чурку давай. Мы против русских ничего не имеем. Чурок бить будем.

Национальный вопрос всплыл во всей красе.

– Стойте, мужики! – я поднял обе руки в знак примирения. – Что вы хотите?

– Башку оторвать вашему козлу.

– Так вы же его убьете!

– Как получится! – продолжали куражиться местные.

– А за что?

– А ты не знаешь?

– Это он дурака включает.

– Бей его!

– Нет, в самом деле, за что его убивать? Мы не хотим с вами ссориться! – продолжал я.

– Поздно, уроды! Женщин наших трогали, теперь отвечайте!

– Да мы только приехали. Какие женщины? Когда бы мы успели?

Из общей массы выдвинулся мужик лет сорока, в болотных сапогах, закатанных под коленями. Он неспешно потряхивал цепью, намотав ее на правую руку.

– Не юли, малец. Лизка нам все доложила. Когда ее муж из зоны откинется, мы ему что скажем? Не сберегли для тебя кралю? Какой-то залетный хачик попользовался твоей марухой? Нет, братишка, я «чертом» буду, а так «рамсы не путаю».

– Вот так она все и рассказала? – я изобразил удивление. – Ей-то, зачем это нужно? Она ведь не дура, чтобы так подставляться? Может быть, она придумала все?

– Соседи видели! Изнасиловал он ее!

– Если он ее насиловал, а соседи все видели, почему они не вступились? Она наверняка кричала, звала на помощь, ведь так? Любой нормальный человек, тем более сосед, помог бы соседке? Правильно?

Мужик молчал. Замолчали и остальные.

– Значит, изнасилования не было, скорее всего, ничего не было, а Лиза все придумала, или соседи врут! – продолжил я и почувствовал, как чаша весов качнулась в мою сторону.

Едва уловимая надежда, что конфликт может разрешиться без крови, придала мне уверенности. Но молчавший мужик словно и не слышал моих веских аргументов.

– Я смотрю, ты – паренек крученый! – процедил он сквозь зубы. – Излагаешь красиво. Но мы свою Лизавету знаем; она, бабенка, на передок слабая, и за это мы ее накажем, а Генке на зону отпишем, что с хачиком тоже разобрались!

Площадь опять загудела, только теперь уже одобрительно, соглашаясь с условиями своего земляка. Я опять попытался забрать инициативу в свои руки и привел последний довод, пришедший мне на ум, из жизни братьев наших меньших, суть которого сводилась к желаниям одной стороны и готовности другой к совокуплению.

Зря я это сказал. Право – обвинять и уничижать блудницу – было позволительно только своим; но когда чужак отзывался оскорбительно о своей, хотя и падшей женщине, – это было недопустимо.

Удар пришелся в висок. Цепь с металлическим грузилом звякнула, разматываясь, и с лязгом опустилась мне на голову. Все померкло. Затем свет вспыхнул вновь, как будто включили запасной рубильник. Словно сквозь немытое стекло проявилась деревенская площадь и толпа, обступившая лежащее на земле тело. Тусклый свет, как от слабой лампочки, сделал мир серым и невыразительным, будто в черно-белом кинофильме.

«Странно, а где же краски?» – пронеслось в мозгу.

Как по волшебству, вдруг кто-то прибавил яркости. Через секунду водопад звуков ворвался в окружающий мир. Он то приближался, то удалялся, пока не сформировался в отдельные слова:

– Похоже, убили. Дело сделано. Все, валим отсюда. Быстрее. Расходимся.

Площадь опустела, но звуки остались. Кто-то громко разговаривал или кричал, фоном звучала музыка или скрежет. Навязчивый шепот проникал в сознание и колокольным набатом раскалывался изнутри. Слова казались знакомыми, но смысл их был непонятен. Наконец после того, как я заставил себя сосредоточиться, слух начал адаптировать хаос под себя, превратив немыслимый грохот в знакомое содержание. Как младенец осваивает пространство вокруг себя, так и я бессознательно настраивал зрение и слух ко вновь открываемым ощущениям.

Я видел, как из дома выбежали мои товарищи, засуетились рядом с телом; прибежали женщины, некоторые даже заплакали. Но меня это словно не касалось, будто это не я лежал на земле мертвый, а кто-то посторонний. Куда интереснее был мир вокруг. Я посмотрел вверх и увидел, как сквозь яркий свет вниз спускается многослойная сеть. Она дышала жизнью, вздрагивала, как паутина на ветру, быстро изменяла форму, как меняет форму северное сияние в арктических широтах. Она накрывала поверхность земли, связывая друг с другом все объекты, попавшие в поле зрения. И дома и деревья, и сами люди вдруг на мгновение приобретали вид плотных образований, пронизанных этой сетью, затем вновь становились прежними, привычными для восприятия. Кроме этого, я обнаружил непонятные сущности, плавающие в пространстве, бледные и прозрачные. Мое появление явно привлекло их внимание, потому что они медленно двинулись в мою сторону. Сеть их не сдерживала, они без труда скользили сквозь нее. Вид их казался безобразным и даже мерзким. Бесформенные тела, покрытые бородавочными отростками, вздрагивали губастыми дырами. То, что они голодны, я догадался сразу.

«Пошли вон!» – закричал мой голос, вернее мысль, которая превратилась в голос.

Это не было страхом или брезгливостью, а было всего лишь опытом разума. Словно по команде, сеть напряглась и отреагировала, придя в движение. Сущности затрепетали и рванулись в стороны, подтягивая за собой шлейф мерцающего тумана.

Тем временем на площади появилась «буханка» с крестом на борту и люди в белых халатах. По всей вероятности, во мне еще теплилась жизнь, потому что, сделав укол в руку, меня погрузили в машину и повезли.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Топот над головой заставил Вохму открыть глаза и пошевелиться. Связанный по рукам и ногам, он лежал животом на сыром земляном полу. Щека упиралась в липкий от слизи бугорок. Воняло испражнениями и крысами. От шевеления тела окружающий мрак пришел в движение. Крысы. Их дыхание касалось лица. Вохма знал, что зубы этих тварей могут прокусить кожу или даже отъесть целый кусок плоти, и жертва не почувствует боли. Он замирал и прислушивался, следом затихали и они, но потом, через мгновение, все повторялось вновь. Это игра тянулась бесконечно долго; сверху опять затопали; открылся лаз, и факел огня вырвал из темноты добротные сапоги тюремщиков, спускавшихся по деревянной лестнице, грязной и скользкой от плесени. Его подняли и потащили наверх.

В просторной комнате с низким потолком, за наспех сколоченным столом, сидел человек одних с ним лет или чуть старше. Худое бледное лицо казалось нездоровым и усталым. Бисер пота блестел на лбу. Одетый в дорогой боярский кафтан с медными застежками, он развалился на стуле, сцепив на животе холеные руки. Черные восточные глаза пытливо осматривали ордынца, которому подломили ноги и поставили на колени. Крепкие руки охранников давили на плечи и голову, заставляя склониться перед господином. Прошло некоторое время, наконец, негромкий голос спросил:

– Ты понимаешь, вор, что тебя ждет?

Вохма молчал, по опыту зная, что на такие вопросы лучше не отвечать.

– Тебя прибьют к воротам, где ты сдохнешь, как собака, от голода и жажды, а люди будут плевать тебе в лицо и забрасывать дерьмом. Или посадят на кол, что еще интересней. Ты с великим удовольствием почувствуешь, как острый деревянный кол войдет тебе в зад и медленно, очень медленно будет разрывать тебе нутро. Воронье выклюет тебе глаза, а труп твой кинут зверью. Что скажешь?

– Красиво. – Вохма облизнул пересохшие губы. Он уже не ел и не пил больше трех суток.

После того, как ему на голову надели мешок, и повели лесными тропами, он уже плохо воспринимал происходящее. Он помнил, как, спотыкаясь о коренья деревьев, падал, а его ударами поднимали на ноги и заставляли идти дальше; когда, измученного и избитого, швырнули на какую-то телегу и долго везли, не давая ни еды, ни питья, а затем поместили в подвал с крысами, где он без сна провел остаток времени. Теперь голова разрывалась от боли и усталости, именно в эти мгновения ему было абсолютно наплевать на собственную судьбу.

– Храбрый?

Воевода сделал знак рукой куда-то в угол, где, скрываясь за лучом света, падающего из маленького, вырубленного в стене оконца, в полумраке трудился дьяк. Он что-то записывал, поскрипывая гусиным пером. На зов хозяина дьяк бросил перо, подскочил и подал грамоту.

– Знаешь, что это? – вновь услышал пленник.

– Грамота. Я думаю.

– Верно. А знаешь, что в ней написано?

– Это мне неведомо. – Вохма склонил голову.

– Врешь, пес! Зачем ты тогда убил моих людей? – повысил голос боярин.

– От скуки. Нужно было как-то развлечься.

– Для тебя убийство – развлечение?

– А для тебя разве нет?

– А он мне нравится, – воевода попробовал улыбнуться, но вместо этого скривился. – Находится на волосок от смерти, а продолжает балагурить. Ты понимаешь, что от нашего разговора зависит твоя жизнь?

– А мы разговариваем?

– Конечно. Я не пытаю тебя огнем, не режу на куски, не жгу железом. Просто мирно беседую. Я – мирный человек. Не люблю крови. Кровь – это крайность, которую умные собеседники избегают. Переговоры – лучший способ предотвратить войну.

Воевода повел руками, приглашая всех присутствующих присоединиться к его словам. Дьяк послушно закивал головой, охранники хмыкнули за спиной.

– Война – это лучший способ обрести крепкий мир! – добавил Вохма.

– Ты считаешь, что крепкий мир лежит через войну?

– Я считаю, что война – такое же бесполезное занятие, как и переговоры.

– Как так?

– Разве можно договориться с тем, кто сильнее тебя, не уступив ему?

– Конечно, нет.

– Разве, уступив один раз, слабый не уступит в другой, пока не потеряет всего?

– Значит, по твоему, договариваться можно только с равным?

– Нет. Переговоры – это отсрочка. Война – быстрое решение. В итоге, результат один.

– Что же тебе не нравится?

– Не нравится то, что выиграют и от одного и от другого только хозяева. Обычный люд теряет все. У него нет выбора.

– Так и должно быть. Народ всегда идет за своим князем. И жертвует ради него последним. Разве не так?

Боярин, не меняя позы, с усмешкой глядел на ордынца, стоявшего перед ним на коленях. Этот смерд позабавил его. В другой ситуации он с удовольствием поболтал бы с ним. Но не сейчас.

– Народу, по большому счету, наплевать, чья власть над ним, если ему хорошо при этой власти. Он готов принять любого хозяина, – говорил Вохма.

– Народ – это стадо, которое вечно недовольно своим хозяином и если хозяин слаб, то с удовольствием перережет ему горло. Даже с великой любовью к нему. Люди никогда не будут равными. Сильный всегда будет наверху, слабый – внизу.

– Вот об этом я и говорю.

– О чем?

– На каждого сильного всегда найдется тот, кто сильней.

– Правильно, и что же?

– Сейчас ты считаешь, что сильнее меня? Через минуту все может измениться. Кто от этого выиграет?

– Очевидно тот, кто будет последним.

– И так без конца. Где смысл?

– Все, хватит. Речи твои крамольны. За них тебе бы следовало вырвать язык, но я добр сегодня и позвал тебя не для этого. Задаю прежний вопрос. Зачем ты убил моих людей? – боярин слегка повысил голос.

– Они зарезали человека, одного хорошего человека. Я решил отомстить.

– И все? Только отомстить?

– Да. Мы очень сдружились в дороге, стали братьями. Я не мог стерпеть такого.

– Опять врешь. Я знаю все. Мои лазутчики давно следили за вами, от самого Владимира. Ты думаешь, я ничего не знаю? Куда вы шли с этим, как его там звали? Отцом Алексием? Так, кажется?

– Ну, если ты все знаешь, зачем спрашиваешь?

Боярин помолчал. Пальцами помассировал виски. Убрал пот со лба.

– Поверь мне, я не хочу тебя убивать. Ты мне нравишься. Зачем тебе эти игры. Они не для тебя. Ты выполняешь приказ. Я даже могу предположить, что ты не знаешь цели. Но ты должен знать, кто вас послал? Ты ведь знаешь? И ты мне скажешь, иначе я сделаю с тобой все то, о чем обещал. По праву сильного. Но, если мне все будет известно, я тебя даже награжу.

Боярин болезненно улыбнулся, протянул руку к кубку с водой и отпил. Глядя на него, Вохма опять почувствовал нестерпимую жажду.

– Хорошо. Я согласен, – сказал он, – развяжите меня и дайте воды.

Боярин кивнул головой, приказывая снять путы.

– Дайте ему воды.

Здоровый рыжий охранник с плоским изрытым оспой лицом, выкручивая руки узнику, задрал их вверх и стянул веревки. Онемевшие члены наполнились живительной кровью. Суставы заломило. От слабости задрожали пальцы, принимая ковш с водой. Вохма долго пил, незаметно осматриваясь по сторонам, затем перевел дух.

– Позволь, я сяду. Ослаб я.

– Дайте ему стул.

Пленника подняли с колен, подставили стул, на который он обессилено рухнул. Потирая посиневшие запястья рук, Вохма увидел на столе у боярина, среди прочих предметов, свои вещи, отнятые разбойниками. Металлические пластины с заточенными ребрами, их назначение те, очевидно, не поняли и поэтому расстались с ними без сожаления, посчитав не особо ценными. Он также увидел медный диск с ханской печатью, врученный ему покойным Олексой, и за который, вероятно, уже была получена награда.

– Ну, я жду! – торопил боярин. Он нервничал.

– Сейчас, сейчас. Можно еще воды?

– Дайте ему.

Опять Вохма долго не мог напиться. Наконец он отставил ковш.

– Могу я узнать, с кем говорю? Дабы проявить уважение к тебе, боярин!

– Много вопросов, смерд. Кто я такой, тебе нет нужды знать. Знай одно: я на службе у князя Дмитрия Ивановича, и все, что ты здесь скажешь, будет использовано или во благо ему, или во вред. Решать мне. Говори.

– Посуди сам, боярин, я никак не могу взять в толк – грамота у тебя, в ней все отписано: от кого грамота и кому назначена. Зачем ты меня пытаешь? Что я могу сказать тебе больше того? Я человек подневольный, мне приказали, я исполнил. А захочешь меня казнить – воля твоя. Я смерти не боюсь. Это смерд боится, а я вой. Сам не раз бил и меня били. Все под богом. В одном ты прав: нет мне дела до ваших интересов. Я не враг твоему князю и не лазутчик. Выведывать мне нечего. На родину шел. Родом я из этих мест. На побывку, стало быть. Еще отроком забрали в Орду, после того – не был здесь. Порядков ваших не знаю. У нас порядки иные: за кровь платят кровью. А отец Алексий мне братом был. Вот и хотел отомстить злодеям. Видно, не судьба. Спеленали, как дитя малое. Стыдно мне.

Вохма говорил тихо, еле слышно. Он, казалось, был слаб настолько, что едва мог произносить слова. Боярин, слушая его, повернул голову, выставив вперед правое ухо.

– Хорошо баешь. Поверил бы я тебе, если бы не ярлык ханский. Кому попало такие подарки не раздают. Значит, непростой ты человек и дело у тебя нешуточное. Что на это скажешь?

– Прозорлив ты, боярин. Верно, ярлык ханский. Только такие ярлыки все имеют, кто старше десятника, иначе, как миновать военные дозоры? Время, ты сам понимаешь, неспокойное. Как тогда «своего» от «чужого» отличать?

Воевода молчал в задумчивости. Вроде бы правдиво говорил пленник. Довольно складно, чтобы не верить. Но не этот бестолковый треп был ему нужен. Ему хотелось первому доложить князю о раскрытии заговора. В последнее время Великий князь не благоволил к нему по наущению врагов. И боярин давно знал, чьих рук это дело. Кому не давали покоя его неправедные доходы. Было от чего беспокоиться. Все хлебные вотчины разобрали «худородные», которые, как клопы, вылезли из всех щелей, оттеснив родовитых бояр. И что им оставалось? Как пополнить собственную казну? Не гнушаясь грабежами и разбоем в это лихое время, его люди внедрялись во все купеческие караваны, проходившие по Залесью, собирали сведения о ценности товара, готовили засады.

Воевода знал, что слухи о его бесчинствах доходили до Великого князя. И недовольство Дмитрия росло. Это была прямая угроза его правлению. Дмитрий, со свойственным ему упрямством, желал править единолично, желал подмять под себя соседние княжества, благо нашел союзника в лице церкви. Стареющий митрополит Алексий всячески поддерживал его начинания, подталкивал сломать весь родовой уклад Руси, упразднить Копу и Вече, сосредоточить всю власть в одних руках, объединив тем самым власть светскую и военную. Кроме того, Великая Литва в скором времени готова выступить против Москвы. И Москве не устоять: слишком неравны силы. Поэтому, собирая рать, Дмитрий брал на службу всех, кто мог встать за него. Даже последние тати шли к нему в ополчение. Все шли, только не он, не боярин. Его не звали.

Между тем, кругом зрело недоверие и измена. Было бы глупо упускать такую возможность для восстановления пошатнувшегося положения. Пришло время избавляться от всех личных врагов и недоброжелателей в окружении князя, дабы самому занять достойное, по праву его боярского рода, место. Но для этого нужен был хороший повод. Повод, чтобы очернить в глазах князя всю эту свору. И очень кстати объявился этот ордынец, который так хорошо подходил на роль доносчика. Но он, собака, ни в чем не хотел признаваться. Тертый калач, так просто его было не взять.

Все козыри, казалось, были на стороне боярина. Вовремя ему донесли, что с купеческим обозом идет странная парочка. Подслушанный разговор между священником и молодым охранником сразу заинтересовал воеводу. Он приказал любым способом добыть грамоту, которую нес монах. И вот…. она у него на столе, но ничего это не дало. Прочитать ее он все равно не смог. Написанная руницей – древними письменами волхвов – грамота хранила все секреты тайнописи; и о чем в ней сказано, знал, очевидно, только мертвый монах и этот хитрый вой.

Дьяк, который готовил документ признательных показаний, уличавших в измене всех тех, кого якобы должен был назвать Вохма, скучал в углу и ковырял ногтем в ухе.

– Значит, говоришь, ты из этих мест? – спросил боярин, барабаня пальцами по столу, отпугивая навозных мух.

– Из этих.

– Откуда?

– Из Нового Торга. Сын кузнеца.

– Отец, мать живы? Еще родичи есть?

– Не знаю. Были. Пятнадцать лет не был на родине.

– Очень хорошо. Ты, вероятно, знаешь, что город находится под защитой Новгорода?