Время Сварога. Грамота

– Мы не хотим связываться с тобой, я же сказал! Отпусти смерда, и мы разойдемся -каждый своей дорогой.

– Сначала верните грамоту, которую взяли у монаха.

– Какую грамоту? Я не понимаю. Сусторма, объясни нам, о чем говорит этот добрый человек?

Разбойник замотал головой, продолжая мычать, но, получив удар по голове рукояткой сабли, заговорил:

– Я здесь ни при чем. Это – Грива. Это он убил монаха и забрал грамоту.

– Ну, видишь, Сусторма не виноват, а Грива уже наказан! – главарь показал рукой на труп, к которому рядом уже положили тело второго, убитого в лесу. – Отпусти Сусторму, боги забрали двух моих и одного твоего. Мы – в расчете. Хорошо?

– Расчета не будет. Вся твоя шайка не стоит жизни бедного Олексы, поэтому верни грамоту, потом поговорим.

Главарь занервничал. Терпение у него заканчивалось. Улыбка сошла с лица.

– Я в толк не возьму, – продолжал он, – чего ты пристал, как банный лист? Тебе уже все сказали – это не наша вина. Грамоты твоей не брали.

– Ты лжешь! Я сам видел, как эти двое отдали ее конному.

– Если они отдали, чего ты хочешь от нас? У нас твоей грамоты нет. Верно братцы?

Главарь пожал плечами и посмотрел по сторонам. Братцы, к которым он обращался, послушно закивали головами. Медленно, стараясь не спугнуть, они обходили ордынца с разных сторон. С опозданием, боковым зрением, Вохма увидел, как слева разматывается праща, и камень летит в его сторону. Он пригнул голову, увернувшись от одной опасности, как с другой стороны послышался щелчок ремня, и камень ударил в плечо. Удар был сильный; обездвиженная рука, державшая клинок, опустилась, и на мгновение казак потерял равновесие. Этого было достаточно, чтобы Сусторма вырвался, а ватага разбойников накинулась на ордынца, сбила его с ног и распластала по земле. Несколько человек навалились на руки и ноги. Главарь, ухмыляясь, подошел ближе и пнул его ногой в ребра. Бок пронзило болью. Вохма стиснул зубы, чтобы не застонать.

– Дай, я его кончу! Дай, атаман! – заметался рядом Сусторма.

Глаза его, только что кроткие и смиренные, вмиг наполнились ненавистью. Опьяненный внезапной свободой, он поднял саблю, которую выронил Вохма, и размахивал ею, с каждой секундой все больше возбуждаясь.

– Не торопись, успеем. Обыскать! – остановил его вожак.

Ловкие руки зашарили по телу, размотали пояс, стали снимать одежду, извлекая различные предметы, загадочные для непосвященных.

– Смотри, сколько разного добра, – главарь поднял маленький металлический прямоугольник с заостренными гранями. – Это для чего?

Он пальцем попробовал заточенный угол и пожал плечами. Затем выбрал железную звезду и также повертел в руках.

– Отдай его мне! Я с него кожу живьем сдеру! – не унимался Сусторма. – Он за все ответит!

– Угомонись, злыдень, успеешь еще. А это, что такое? Дай сюда.

Разбойник увидел медный диск и вдавленную в него ханскую печать.

– Ух! Да ты, видно, важная птица! Свяжите его. Отдадим его воеводе. Хороший куш за него возьмем.

Грязный волосяной мешок накрыл голову, путы стянули запястья, бесконечные тычки в спину заставили идти неизвестно куда.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда я получил мощный удар в голову, то показалось, что голова треснула, как глиняный горшок; сначала была резкая боль и яркая вспышка света, затем – темнота…. Сколько это продолжалось? Может – секунда, может – вечность. Не знаю. Но знаю точно: после этого все и началось. Многие говорят, что смерть – это конец. Я вас уверяю: это не так. Или не совсем так. Разные пытливые умы описывают множество историй о путешествиях после смерти, но все сходятся в одном: сначала ты выпадаешь из своего тела, затем наблюдаешь происходящее как бы со стороны. При этом все слышишь, оцениваешь, сопереживаешь. Какой-то туннель, полет в никуда, яркий свет… и вот ты уже в ином мире, где тебя ждут, любят, где ты чувствуешь полное блаженство.

У меня случилось иначе. Назвать это иллюзией угасающего сознания – не поворачивается язык. Картина происходящего была настолько реальной, а чувства настолько обострены, что образы сновидений или наркотического бреда меркли перед новой явью, такой неожиданной и такой загадочной.

Кто я такой? Воронин Игорь. В меру симпатичный молодой человек, в меру спортивный, надеюсь, что умный. Занимался всем понемногу, оправдывая собственные метания поисками смысла жизни. После того, как провалился на экзаменах в институт, для себя решил, что долг родине нужно отдать пораньше, поэтому, не затягивая, заскочил в военкомат. Не сразу найдя мое личное дело, мордастый майор с грушевидной фигурой дал мне два дня на сборы.

На вокзале, возле вагона, мать старалась не плакать. За несколько лет она сдала. На красивом лице, под глазами, появились темные круги, а по краям губ легли глубокие складки. Отец говорил что-то вроде: «Служи как надо, сынок», – и долго жал руку, опасаясь, что я выдерну ее раньше времени. Уже лет шесть отношения с ним были напряженные. Отец много пил, а я этого не одобрял. Из-за пьянки его гнали отовсюду. Раньше, занимая крупные посты в чиновничьем аппарате госслужбы, он, как номенклатурная единица, долго оставался на плаву, несмотря на многочисленные «закидоны» – мог неделями не выходить на работу. В те годы печенью работали все. Если ты не пил, значит, не был «своим». От этого, порой, зависела карьера. Ходила даже шутка: кто как пьет, тот так и работает. Но и пить нужно было умеючи. Требовалась воля, чтобы вовремя остановиться. Отец не смог. Теперь его двигали уже не вверх, а вниз. Было больно смотреть, как человек деградировал, терял былую уверенность и неумолимо катился по наклонной. Казалось, что это была некая игра в «подставу», только на аппаратном уровне. Стремительно пропали все благополучные друзья, которые клялись в верности и дружбе. Осталась только семья.

Провожающие девушки рыдали, словно прощались навсегда со своими кавалерами. Да оно и понятно. Редкая подружка дождется своего воздыхателя. Два года – это срок. И женская половина это знала, оттого и заливала пьяными слезами перрон, расставаясь с прошлым.

У меня не было девушки. Не случилось. Первый опыт общения с женщиной оказался успешным. Она была старше и уже повидала на своем веку всякого. Я был для нее красивым мальчиком, не более. Наигравшись вволю, она вскоре предпочла влиятельного бизнесмена и вышла за него замуж. Я совсем не переживал по этому поводу. Взаимный обмен состоялся. Я получил бесценный опыт.

В вагоне я залез на верхнюю полку и уже не покидал ее без надобности. Подвыпившие недоросли стаей гоняли по плацкарту, задирали малознакомых пацанов. Особенно выделялся один, видимо, отсидевший на малолетке. Он быстро сколотил вокруг себя неуверенных юнцов; и теперь они наводили жути на домашних мальчиков, отбирали деньги – если попадались менее стойкие, – и надирались вновь, обменивая мятые рубли на пойло у проводников. По всему выходило, что проводники нащупали золотую жилу в таких поездках: продавали дешевую «паленку» втридорога. Наконец эта гопота добралась и до меня. Окучивая вагон квадратно-гнездовым способом, она проверяла на вшивость всех, кто попадал в поле ее зрения. Около туалета, перед тамбуром, меня остановил один из них. С трудом собирая глаза в кучу, кадыкастый ханурик рванул куртку у меня на груди и потребовал вывернуть карманы.

– Да пошел ты! – лениво бросил я ему.

Он излишне самоуверенно замахнулся кулаком. Я даже не увернулся. Ткнул его сжатыми пальцами в кадык на опережение, отчего он долго приходил в себя, задыхаясь, обтирая спиной заплеванный угол тамбура. Я не стал дожидаться продолжения «марлезонского балета» и пошел на свое место.

Вскоре меня трясли за плечо и угрозами требовали выйти поговорить. Вожак, а это был он, распалялся на публике, как петух в курятнике. Плотный и чернявый, с наколками на кистях рук, он демонстрировал из себя видавшего виды уркагана, вдоль и поперек истоптавшего зону.

– Все, ты труп, понял? – надрываясь, орал он, растопырив пальцы. – Ты моего кореша обидел! Ты нежилец!

Не то чтобы я испугался, но, оценивая собственные шансы, видя, как за спиной у него подвывают накаченные алкоголем шакалы, не спешил ввязываться в драку.

– Че, струхнул, фраерок? Сейчас дальняк у меня мыть будешь!

Конечно, «мыть» было сказано мягко, а звучало совсем по-другому, но, тем не менее, грозный самоуверенный тон подействовал на меня, как успокоительное. Я осмотрелся в собственном отсеке. Поймал на себе заинтересованные взгляды соседей. Они явно ждали моей реакции на происходящее. И я их не разочаровал. Согнув правую ногу в колене, я с силой выпрямил ее, впечатывая каблук ботинка в физиономию чернявого. Он, дурачок, совсем потерял страх или некачественное пойло снесло ему голову, но он подобрался ко мне достаточно близко, поэтому соблазн пропечатать его рыло был велик. Гопник отлетел, кровь пошла носом. Ватага вразнобой заголосила и рванула ко мне, намереваясь стащить с полки. Но тут случилось неожиданное: ребята – мои соседи, вдруг поднялись как один и встали перед ними грудью. Вот здесь-то и проявилась шакалья сущность нападавших. Встретив отпор, они ретировались, унося своего вожака, зализывать раны. Больше они меня не беспокоили, а с ребятами мы провели незабываемые двое суток.

Поезд тем временем преодолел Уральский хребет и плавно полетел по загадочной стране с названием Сибирь. Все дальше на восток уводили рельсы простого паренька из провинциального города, расположенного где-то на северо-западе страны. Дом с каждым километром становился все дальше и дальше; и там, в родном дворе, под старой березой, возле железных гаражей, где я с друзьями играл в «войнушку», туманными воспоминаниями растворялось детство.

И вот я уже в армии. Чем я там занимался? Служил. И было все как у всех: лопата – зимой, плац, строевая – круглый год и наряды, наряды…. Куда же без них? Разве что особая спортивная подготовка на износ с полной выкладкой, стрельба, ориентирование на местности и навыки рукопашного боя. Так, ничего особенного: пара приемчиков и только. Может, наставники были сомнительные профессионалы, а может, как всегда, – известное равнодушие к порученному делу. Зато в полной мере «дедовщина» на первом году службы и беззаботная жизнь на втором. Несколько любовных связей с женой «зам. по тылу» и заезжей аккордеонисткой местного музыкального училища.

Первая – Марго, перебирала в своем животном эгоизме все, что движется. Столкнувшись в местном магазине, куда я шел потратить свои сержантские деньги, выделенные государством на мелкие солдатские радости, она пристально оглядела меня с ног до головы, словно породистого скакуна на ипподроме, и прямо в лоб спросила:

– Скажи, солдатик, давно ли у тебя не было женщины?

Я не заморачивался долгими объяснениями. Не красавица, но с обалденной фигурой, она, как спортсменка на дистанции, выкладывалась в сексе с полной отдачей. И чем незатейливей он был, тем больше она заводилась. Сначала это было любое доступное место: бытовка магазина, ключи от которой любезно предоставляла ее подружка; или каморка «киношника» в солдатском клубе, где тянул тяготы армейской службы мой земляк. В итоге мы остановились на будке вахтера заброшенного пионерского лагеря, мимо которого солдаты строем бегали утренний кросс на пять километров.

Построенный еще при «царе Горохе», во времена, когда нашей части не было и в помине, пионерский лагерь был полностью разрушен, и лишь будка вахтера чудом сохраняла вполне приличный жилой вид. Даже старая «буржуйка» стояла на своем месте, а не пущена на металлолом местными бомжами. Казалось, очень романтично под треск поленьев холодной ночью заниматься любовью в глухом, затерянном месте. Но никакой ночи, а тем более романтики не было. А было все буднично и просто: жестко в углу или прямо тут же, на куче старого мусора.

Знал ли о похождениях своей жены майор Богданов, «зам. по тылу» нашей части? Наверняка. Какие тараканы были в их отношениях, я мог только догадываться; но то, что майор был козлом и уродом, я слышал от нее регулярно. И что она, дочь генерала, делает ему карьеру; и пусть он только пикнет, как она тут же перекроет ему кислород. Видимо, так все и было, потому как на разводах майор внимательно смотрел на меня мрачным взглядом и не более того. Но мне все это было параллельно. Напрямую я с ним не контачил, а буфер, в виде командира роты, не позволял ему явно оказывать на меня давление. К тому же я уже был «дедушка», а это особый статус, да и дембель был не за горами.

Вторая – одухотворенная натура требовала утонченности романтических отношений. Однажды, приехав в воинскую часть с шефским концертом, скучно отработав программу классическим репертуаром, группа молоденьких девушек вызвала невероятный восторг изголодавшейся по женскому вниманию публики. Благодарное командование решило накормить девчонок «обыкновенной» солдатской едой. Для этого был специально приглашен повар-таджик из соседнего полка, который мастерски готовил плов.

Но тут вышла заминка в виде огромной лужи по дороге от клуба до столовой. Эта ненасытная вмятина, проглатывая очередную порцию щебня, песка и разного строительного мусора, волшебным образом возникала вновь, мозоля глаза отцам – командирам. Если солдатской обуви она не была помехой, то стайка девушек в концертных туфельках замерла перед ней в нерешительности.

Еще на сцене я приметил эффектную, пунцовую от волнения музыкантшу. Не поднимая глаз в зрительный зал, она усердно трудилась над клавиатурой аккордеона, вбрасывая неискушенному солдатскому уху очередную фугу Баха. Затем, испустив последний вздох, меха инструмента сжались и были унесены за кулисы. Напоследок девушка бросила прощальный взгляд в зал, и мне показалось, что ее глаза остановились на мне. Грустная улыбка подкрепила мою уверенность в необходимости близкого знакомства, осталось только ждать случая. И вот он представился.

Я не стал наблюдать за топтаниями девушек перед лужей, а подбежал, подхватил избранницу на руки и моментально перемахнул через водное препятствие, затем продолжил нести дальше. Сопротивления не было. Наоборот, нежное худенькое тело прижалось к широкой мужской груди и там замерло. Мир как-то сразу сконцентрировался в одно целое, состояние глубокой истомы овладело сердцем, я еще крепче сжал девушку в объятиях и только жеребячий гогот товарищей вывел меня из прострации. Веселились они, конечно, больше из зависти, я это понимал и не осуждал.

– Молодец, Воронин! – послышался издали одобрительный голос ротного, – вот, чмошники, с кого пример нужно брать!

За моей спиной послышались довольные голоса товарищей, обсуждающих, как лучше принять на руки драгоценный груз. Тут же по воде зачавкали берцы.

Ротный был мужик что надо. Он перевелся к нам в часть недавно и сразу нашел подход ко всем. По слухам, он прошел несколько «горячих точек», но рассказывать об этом не любил. Без солдафонщины и без заигрывания с личным составом, он четко использовал здравый смысл и авторитарность, справедливость и жесткость уставных взаимоотношений. Он не сдавал и не подставлял, брал ответственность на себя, если было нужно, то опекал, помогал. Все, что происходило негативного в роте, он считал собственной недоработкой и уж вздрючивал провинившихся по полной программе.

Ее звали Леной. Мы стали переписываться. Скорее это нужно было ей, чем мне. Она хотела понять, достоин ли мой внутренний мир ее девичьих фантазий, готов ли я подняться до ее уровня. Я старался. Эта игра увлекала меня. Она будила во мне дремавший без времени творческий потенциал. Я писал стихи, и стихи получались. Во всяком случае, мне так казалось. Я исписывал страницы тетрадей, перегружая их своими мыслями, сомнениями, желаниями. В каждой строчке, в каждом слове и знаке препинания сквозила нежность.

В итоге это произошло. Она приехала вновь. Теперь уже ко мне. Я выпросил у ротного ключи от гостевой квартиры в офицерском доме; и вся ночь пролетела, как одно мгновение. Она в кровь кусала губы, чтобы не стонать, стесняясь тонких межкомнатных перегородок, отдавалась неистово, как будто в последний день своей жизни. Это не было животной страстью. Это было наполнением. Она впитывала в себя секунду за секундой, смакуя мгновения с невероятным трепетом, который мне был недоступен. Она любила. И это казалось безумием.

– У тебя есть закурить? – задумчиво спросила она, разметав по подушке темные густые волосы, во время очередного отдыха.

– Нет. Ты же знаешь, я не курю, – ответил я не сразу.

– Да, я знаю. Здоровый образ жизни. Но почему-то вдруг захотелось.

Она поднялась с постели, подошла к окну, встала на цыпочки, поставила руки на подоконник. Точеное обнаженное тело в отблесках уличного фонаря покрылось серебристым светом; голова приподнялась; девушка прикрыла глаза, словно неожиданно поймала струю свежего воздуха.

– Ты меня любишь? – вдруг спросила она.

– Конечно, даже не сомневайся.

Фраза получилась пустая, совершенно неубедительная. Лена повернулась ко мне и долго смотрела в молчании, затем вернулась в постель уже отстраненная.

– Я устала. Хочу спать, – сказала она, прерывая всякую попытку общения.

«Ну и черт с тобой», – подумал я, сам изрядно вымотанный.

Утром, дойдя до КПП, она попросила:

– Поцелуй меня.

Я с готовностью принялся ее целовать, полагая, что хандра отступила.

– Прости меня, – услышал я в ответ.

– За что?

– Мы больше не увидимся.

– Что за ерунда, почему?

– Я выхожу замуж.

Это точно был удар ниже пояса. Я совершенно не был готов к такому повороту. Голова шла кругом.

– Что это значит? А я, мы…

– Ты славный мальчик. Но у нас с тобой нет будущего, – перебила она меня.

– Почему? Что не так?

Я терялся в догадках. Нужно было отыграть ситуацию обратно. Перспектива использованного, а затем брошенного любовника не устраивала меня вовсе. Я попытался обнять ее сильнее.

– Игорь, успокойся! – она занервничала. – Мне этого не нужно! Все! Хватит! Прости!

– Как это не нужно? Всем нужно, а тебе нет? А ночью, ночью тоже было не нужно?

Лена оттолкнула меня и пошла прочь, не оглядываясь.

Сдуреть можно. Со мной никто еще так не поступал. Бежать за ней, требовать разъяснений не позволяло мужское самолюбие. Я стоял, как оплеванный, и смотрел ей в след.

– Да пошла ты… – крикнул я, кляня себя за малодушие.

Она не обернулась.

Некоторое время Лена не выходила у меня из головы. Воспоминания той ночи будоражили воображение. Загадочное поведение, быстрое расставание, явная недосказанность действовали на меня угнетающе. Я все не мог поверить, что меня просто разменяли на более перспективный вариант. Не могла она врать так цинично, все ее существо противилось этому, или я ничего не понимал в женщинах. Впервые столкнувшись с проблемой, лишенной, на мой взгляд, всякого здравого смысла, я попросту растерялся. Но время лечит, постепенно обида забылась, и я вскоре вернулся в объятия жены «зам. по тылу», но былого удовлетворения это не принесло. Мне чего-то не хватало.

Дембель приближался и был «неизбежен, как крах империализма», так, во всяком случае, писали во всех дембельских альбомах. Говорили, что традиция эта тянулась еще с советских времен.

Незаметно опустилась осень. Промозглый сентябрь затянул небо целлофаном, по-сибирски дохнул утренним холодком, покрывая ледяными морщинами мелкие лужицы. Природа запестрела стареющими красками. Пошел обратный отсчет времени до приказа; настроение улучшалось с каждым днем, словно заканчивался один бессмысленный период в жизни и начинался другой, наполненный радостным ожиданием. И как водится в таких случаях, командование навязало «дембельский аккорд», суть которого сводилась к ремонту казармы в исключительно сжатые сроки. Для этого была организована командировка в соседнюю деревню на лесопилку. За безвозмездный солдатский труд воинская часть получала доски для перекрытия полов. Собрав отделение из отборных, зажиревших от сладкой жизни «дедушек», погрузившись на КАМАЗ, мы двинулись в путь.

Затерянная в сибирских лесах деревня была основана немецкими переселенцами с Поволжья. Во время войны их тысячами выгоняли с насиженных мест и отправляли осваивать ледяные просторы Родины. Правда, как выяснилось позже, жители деревни ничем не отличались от обычного сельского россиянина, только фамилией или, в редких случаях, именем и отчеством. Никакой хваленой немецкой аккуратности и тяги к порядку здесь не наблюдалось. Да и родной язык, похоже, помнили только бабки, потому как деды давно вымерли в вечной борьбе с «зеленым змием».

– Кто старший? – спросил глава администрации, когда военный транспорт затормозил на центральной площади, подняв тучу пыли.

Он бодро соскочил с крыльца одноэтажного здания с триколором на крыше и подбежал к машине. Он был маленький и очень энергичный. Я представился. Он крепко и по-деловому пожал всем руки, не без зависти оглядел рослых ребят.

– Богатыри! Вот, значит, дело у нас пойдет. Жить будете напротив. Это у нас своего рода гостиница, – махнул он рукой куда-то за наши спины.

Невзрачное, обшарпанное здание, с кое-где выбитыми стеклами в окнах, абсолютно не поддерживало престиж центральной площади.

– Ничего. Стекла вставим, – словно прочел он мои мысли. – Морозов пока нет, рамы двойные. Обычно летом мы селим в здании школы, но, сами понимаете, учебный процесс уже начался, поэтому… вот. Зовут меня Сергей Фридрихович Браун. Если что, какие вопросы, милости просим ко мне.

Он очень старался быть гостеприимным.

– Сейчас устраивайтесь. Столовая вон там, по улице, за углом. Персонал предупрежден. Полноценное питание вам обеспечим. Завтра в 8.00 на работу. Эй, Николай! – он поманил пальцем такого же низкорослого мужика, вышедшего из здания сельской администрации покурить. – Покажи армейцам жилье. Ну и расскажи – что и где. У меня, извините, куча дел. Едва успеваю.

Он быстро попрощался и исчез. Не в пример главе, Николай оказался тормозом: медлительный, на все вопросы реагировал с задержкой. Сначала, не мигая, всматривался в собеседника, потом согласно кивал головой, показывая, что все понял и замолкал, серьезно обдумывая ответ. По всей вероятности, он полагал, что от этого ответ становился значимым и весомым.

– А как у вас с развлечениями? Так сказать, культурный досуг есть? – вразнобой интересовались солдатики.

– Конечно! Есть рыбалка, охота. Можно и кое-что еще! – со значением, щелкнув пальцем по горлу, добавлял Николай и пытался улыбаться.

– Это все хорошо. А танцы есть? Дискотека. Девушки.

– Дискотека по пятницам. Девушки…. Не советую.

– Почему?

– Могут убить.

– Кто, девушки?

– Нет, девушки не убьют.

– А кто?

– Наши мужики.

– У вас мужики ненормальные?

– Мы нормальные…. Но я предупредил. Поэтому советую вести себя соответственно! Мы за своих девок…. ноги переломаем!

– Зачем вы ломаете себе ноги? Эта такая традиция?

– Мы не себе. Мы другим. Борзым.

– А девушки об этом знают?

– Им зачем?

– Может, они против этого.

– Пусть только попробуют. Сразу ноги переломаем!

– Понятно!

Здание внутри было еще хуже, чем снаружи: ободранные обои, стол, пара стульев, несколько панцирных коек, постельные принадлежности, сваленные в углу в одну кучу, и алюминиевый умывальник с ржавым тазом. Стекла в окнах, как и говорил глава, были выбиты только снаружи, поэтому двойные рамы сохраняли тепло. Молодым, привыкшим к армейским тяготам организмам, все это было безразлично. Вырваться из казармы в свободную гражданскую жизнь – это ли не подарок судьбы. А когда в столовой принесли обед, то восторгу не было предела. С непривычки порции казались огромными; шницель – величиной с ладонь – навеял каждому забытые воспоминания о далекой безмятежной юности, о семье, оставленной где-то в прошлой жизни.

Любопытные поварихи вылезли из всех дверей – посмотреть на диво дивное – не каждый день в богом забытую глухомань заезжала «элита российской армии». В полной мере интерес со стороны местного населения можно было ощутить ближе к вечеру, когда вдруг на центральной площади, перед окнами нашего жилища, возникали гуляющие под ручку парочки молодых девчонок. Они заглядывали в окна, о чем-то шушукались и громко хохотали, привлекая к себе внимание, но стоило кому-то из служивых заговорить с ними, как стайки гуляющих вмиг целомудренно умолкали и удалялись с равнодушным видом.

– Ах, какие девушки! – цокал языком Руслан. – Персик!

Он, единственный из всех, имел кавказские корни. Чернявый красавец-джигит возбуждался без меры при виде противоположного пола.

– Дайте мне комиссарского тела! Быстрее или я за себя не отвечаю!

Не только он знал, о каком комиссарском теле шла речь, потому что старый фильм о революционном прошлом страны крутили несколько раз в армейском клубе. Очевидно, командование полагало, что, в свете последних событий, забывать героическую историю своего народа нельзя и вместо тупых американских боевиков нужно показывать правдивые советские картины, наполненные глубоким смыслом, а главное – содержанием.