Полная версия
Большая ловитва
– Не видать мне рогов! Путята себе заберет. Родич называется! – мысленно огорчился Молчан.
Расстройство даже на лике его проступило. И разом пропало желание задавать иные вопросы.
А не пропало желание у Путяты-насмешника! И впал он в полное ехидство над младшим:
– Никак пригорюнился? Пустое! Найду и для тебя добычу знатную. Незачем тебе хребтина на доспехи и кожа на шелом – разве ратник ты? А что скажут красны девицы, углядев на твоих лаптях подошвы из турьей шкуры? Чаю, рассудят они: «У Молчана ножки закоченели. Видать, совсем озяб! Не надобен там такой муж! Пусть вековухи согревают его, болезного!».
Стало быть, одарю я тебя кишками – тут уж никто не прицепится, еще и завидовать начнут!
– Каковыми еще кишками? – вскинулся оскорбленный донельзя Молчан.
– Турьими! Зрю: не понимаешь ты своего счастья. Однако я растолкую. Особливые эти кишки, заветные! Токмо у туров они – не у иных зверей. Ежели помыть их в родниковых водах, как бабы на реках и прудах стирают исподнее, прополоскать и помыть наново, да набить вареным мясом с салом, храниться будет с осени до весны!
Сам едал их в голодный год. Морщился, глаза жмурил, обратно лезло, зато жив. И все красны девицы разом скажут: «Таков-то муж нам и надобен – даже кишки набивать горазд!».
У Молчана аж уши запылали, еле сдержался он не ответить на злостное охальство. И ударив по крупу Серка своего, норовистого, рванул вскачь, чтобы тут же рухнуть с коня оземь, как старая деревина в бурю.
Путята на Булане тут же оказался рядом. Соскочив, помрачневший, высказал: «Эко тебя угораздило!» и осведомился, где боль. Узнав, что в колене десной ноги, хмуро ухмыльнулся:
– Хорошо хоть, сапог снимать незачем. И лук цел со стрелами – вот славно!
И помахал остальным, что справится пока без их подмоги.
Тут Молчана, и без того вельми озлобленного, сильно покоробило, как по-новому открылся ему Путята. Ведь целостность неживого оружия, коему, бесчувственному, все одно: упало иль нет, Путята поставил выше, чем беспокойство о беде, что стряслась с его младшим родичем – живым и страдающим. Молчан и помыслить тогда не мог, что неспроста сие…
Прощупав колено, а Молчан едва сдержал стон, покачал головой с видимым облегчением:
– Везучий ты! Иной поломал бы себе, аль вывихнул, а ты зашибся всего-то. Холодку бы сейчас на болючее место, да где его взять? Хотя нет, будет он!
И извлек из ножен, прикрепленных к поясу бронзовыми кольцами, любимый свой укороченный меч-скрамасакс длиной в локоть – с односторонней заточкой, заостренным концом и рукоятью из «рыбьего зуба», коим очень гордился, непременно уверяя, ежели объявлялся повод, что таковой редкостен даже у ближних бояр киевского князя. Разрезав же Молчану вязаный чулок, приложил концом лезвия на ушиб. Погодя, чуть полегчало.
А посему Молчан решив, что уже достанет у него сил, вознамерился ответно поддеть за злые насмешки и душевную черствость. Ибо прикинул: немедля взовьется Путята, при его-то взрывном норове в обиходе! Вслед осведомился нарочито равнодушным тоном:
– Давно хочу осведомиться, родич, об обретении тобой сего ножа…
– Это нож, по-твоему?! – мигом озлился Путята, как и задумано было.
– Явно нож! Ведь ты им – сам зрил я, три вечера тому, косулю сразил. А на косулю не ходят в бой! – лесная коза она. Каковой же тут меч, ежели боле похож на длинное шило, пусть и расплющенное?
– На шило?! Не прощу тебе сего, юнец неумелый! Я в ратоборствах, благомужество являя, не токмо печенегов пронзал мечом сим, но и ратников князя Владимира, и все испускали дух! И вручили мне его старейшины наши в награду, яко честь великую, когда вернулся из Киева.
– А зачем бы тебе столь долго жить там? Нечисто тут! Не вражий ли ты сходник против нас, доподлинных вятичей? Я хоть и неумелый, зато честной, и разумом пока не ослаб. Не верю в твоих старейшин! Зачем бы ты им?!
– Да затем, что послали меня дознавать! – выпалил Путята, и осекся, вмиг осознав, что сгоряча сказанул лишнее, да уж не вернешь…
«Вон почему в почете он у старейшин и держится с ними, точно ровня. Знамо, Путята не токмо в ловитве, он и в ином особенен!» – живо сообразил Молчан, сметливый.
Вслед усомнился он, достоверен ли родич его, когда задирает и насмешничает, и у самого рот до ушей, а будто высматривает холодным оком любого, над кем потешается. И предположил:
– Уж не личина ли для него любая охота, равно и сия, и едем на тура только для видимости? Однако зачем тогда он позвал меня? Ведь не обучен я выведывать!
Остальные пятеро медленно приближались к ним.
– Слышь, младшой, ты вот что! Забудь мою шутку как кривду, из пустого бахвальства сказанную, – торопливо, но со значением проговорил Путята, наклонившись к Молчану чуть не в упор, словно тщился проникнуть в его сокровенные мысли. – Сам прикинь, не гожусь я, служивый при старейшинах, в лазутчики!
– Да я уж и забыл. Мало ли что бывает в пылу при? И ты на меня не серчай, родич мой старший, не держи обиду! Сгоряча тебе сказанул, не со зла, – с внешним сокрушением ответствовал Молчан, не поверив ни единому слову Путяты.
– Не со зла? Вот и ладненько! – изобразил улыбку Путята, не поверив ни единому слову Молчана…
VII
Вознегодовав на старшего родича за неспровоцированное ерничество в его адрес, Молчан и не подозревал, что девять лет спустя вспомнит – с неизбывной тоской в собственной утробе – о турьих кишках, обещанных ему Путятой-насмешником.
И вне любого сомнения, превозмог бы он их начинку, коя, поведал тогда Путята, неудержимо рвалась обратно, не преодолев и полпути от глотки до желудка. Главное, состояла она из мяса с салом: пусть и залежалый, а харч!
Поелику не до разносолов, аще оголодаешь вконец! А оное и стряслось с Молчаном в царьградском форс-мажоре. Ибо лишь наспех перекусил он поутру, дневную трапезу отложил на вечер, ведь занят был изысканием оригинального подарка для предстоящей любимой, за столом же в таверне столь любовался прекрасной Юлией, весь в предвкушении, что о насыщении и забыл…
Придя в сознание и обнаружив себя на обмазанном глиной земляном полу – без мошны, носимой на кожаном поясе, да и самого пояса, одежд, обувки, серебряного браслета с аметистом и решетчатого перстня с прорезями, зато с изобильными повреждениями на лике и теле, неоспоримо означавшими умышленное и злостное причинение урона его здоровью, Молчан попытался определить, что с ним сталось, и как быть впредь.
Блужданию мыслей по лабиринту мозговых извилин изрядно досаждали тупая боль в помятом черепе и остаточное кровотечение из носа. При том, что око его ошую столь заплыло, что не мог обозревать им белый свет. А вот скулу, равно и ребра, боле ломило одесную.
«Скверно, что бедствие претерпел, а ладно, что живота не лишился! Подлую татьбу учинили мне, а все же не покусились на нижнюю рубаху. И порты не зажулили! – лежат, где и были сброшены. Однако, попробуй надеть их, когда и подняться невмочь!» – с трудом диагностировал Молчан последствия налета в съемном жилище на ночь.
А грянула сия напасть за миг, едва собрался он приступить к излишествам на деревянном ложе с матрасом повышенной комфортности, набитым гусиным пухом.
Понеже не экономил Молчан на заграничной любви!
Чуть погодя, до него дошло, что уже вовсю рассвело, и вскоре пожалует плечистый хозяин-мордоворот, затем и попрет его отсель, ведь нечем заплатить за дальнейшее пребывание.
Аще ж отказаться, ввиду немощи, может и добить, лютуя! И сколь ни зови на помощь, никто из местных и не помыслит заступиться за чужеземца, явно асоциального вида, подвергаемого злобному насилию.
Волей-неволей, пришлось, проклиная себя за вчерашнюю опрометчивость, вставать на четвереньки. А затем, опираясь лишь на шуйцу, ибо не подымалась пока десница, преодолеть, стеная, полтора шага до ложа, с трудом водрузить седалище на его краешек и чуть перевести дух.
Переведя же оный, приступил он к многотрудному облачению в порты…
Увы! – не во что было заправлять их. Ибо остался Молчан без сапог своих, дорогих и искусно выделанных. И пущай вельми прели в них ноги по причине жары, зато форс: знай вятичей! А лаптей с онучами и не брал он в торговое странствие, убоявшись прослыть невеждой по части высокой моды.
Хотя уцелевшая из-за брезгливости злодеев нижняя рубаха до колен – в коричневатых пятнах от того истечения, отнюдь не сглаживала его неприглядный вид, заведомо вызывающий подозрения, что оный бомжует и побирается.
И покинул Молчан место скорби своей, нынешней, скорее выползая наружу, нежели выходя, и запоздало осознавая, что сам и выковал свое несчастье, разом обернувшись в маргинала из респектабельного торгового гостя.
Несмотря на рань, было душновато. Ибо лето в Царьграде, а граждане Ромейской империи, или по-другому – Романии, именовали его Константинополем, обозначая себя ромеями-римлянами, всегда преизбыточно знойное.
Исподволь начинало припекать. И вынужденно ступая на камни, постепенно нагреваемые солнцем, что причиняло дополнительный дискомфорт, ковыляющий босой страдалец морщился и охал. Ведь отдавалось во всем теле!
И обгонявшие его прохожие – в хитонах с закатанными по локоть рукавами, непременно оборачивались, дабы сообразить: безумен ли сей, либо лицедействует странным образом. Что до встречных, те попросту шарахались!
А куда направлялись стопы его, он и сам не мог сообразить. Лишь бы подальше от жилища того, рокового! И вспомнилось ему, частично увечному днесь, сколь славно все начиналось.
Тем вечером, завершив продажу всего привезенного издалека, напоследок и шкуры матерого волка, дабы застилать ей ложе, что было тогда в ходу у царьградцев среднего достатка со стабильными доходами, решил он отчасти расслабиться. Однако в усладу лишь чреву!
Ведь еще держался Молчан строгого наказа старшего родича: сбыв весь товар свой, а привез он и тот, что до встречи с Путятой приберегал для осенних торгов, перво-наперво озаботиться подарками для семьи, а вслед – выполнить секретное поручение, ради коего и послан был в ромейскую столицу.
И лишь дале слегка ознакомиться с профессионализмом местных утешительниц иноземных торговых гостей, непреложно руководствуясь разумом и неустанно бдя за своей мошной!
Получилось же совсем напротив: и без мошны остался, и не уберег орган средоточия разума, украшенный ночными налетчиками, помимо прочих отметин насильственного свойства, здоровенной шишкой посередке чела…
Гожую таверну подсказал ему некий Басалай без определенных занятий, урожденный киевлянин из полян, давным-давно осевший в Константинополе и шпаривший на местном ромейско-греческом не хуже любого аборигена.
Данный мигрант, предложивший Молчану свои услуги, пособлял ему на торге, переводя в диалогах с прижимистыми и придирчивыми ромеями, кои могли аж полдня обследовать приглянувшиеся им меха – особливо бобровые.
А торговались те скупердяи отчаянно, выклянчивая дисконт, отчего уже вскоре сия нация натурально достала широкого натурой вятича, испытывавшего идиосинкразию (не путать с фобией!) к скидкам от заявленной им цены! И за месяц с лишком не раз случались пустые дни вовсе без выручки.
«Провижу: загниет и загнется оная империя из-за таковых корыстолюбцев, алчных. И никто ведь не пожалеет о ней!» – вывел он единою.
Расчет с Басалаем производился ежевечерне, выражаясь в кератии, являвшемуся половиной серебряного милиарисия. Сам же милиарисий приравнивался стоимостью к одной из двенадесяти частей золотого солида, называемого по-гречески и номисмой. И прочие купцы из вятичей на том торге укоряли Молчана, что переплачивает, подавая скверный пример!
Ибо их искусники синхронного перевода потребовали той же оплаты и для себя. Меж тем, кератий составлял ежедневное жалование ремесленника изрядной квалификации, да и то выдавался ему лишь медными фоллисами.
«А рази ж можно сопоставить толмачей с ромейскими искусниками ремесел? Мастерить – не языками чесать!» – апеллировали к здравомыслию Молчана его критики. Однако презрел он злопыхателей сих.
Басалай же и присоветовал пригласить за компанию двоих местных из бывалых, обитающих неподалеку, обосновав: могут пригодиться толковым подсказом, когда приступит Молчан к заслуженному досугу, равно и развлечениям на любой вкус. Поелику осведомлены они о немногочисленных в сем столичном граде торговых точках, где точно не обдурят покупателей, всучив им по завышенной цене недостойные подделки, и ведают о закоулках с самой выгодной арендой помещений для ночных утех. А могут сопроводить и в запретный квартал, подсказав заведения с лучшими искусницами!
Молчан засомневался было, касаемо закоулков и того квартала, бесстыдного, помня о предостережениях Путяты – явного блудодея на своей действительной службе, имевшего бесспорное аморальное право заклеймить порок наемного сладострастия и бескорыстных неразборчивых связей, опираясь на богатый собственный опыт при исполнении скрытных обязанностей.
Впрочем, тут же и рассудил, что негоже столь доверять своему старшему родичу, вельми гораздому на кривду и преувеличения!
Да и нелепо будет, оказавшись по секретной надобности столь далече от Земли вятичей, не ознакомиться с потаенными нравами бойких девиц царьградского происхождения! – даже и не прикасаясь к ним, а токмо из чистой любознательности, праведной.
И еще один резон озарил Молчана, вспомнившего к месту: в устных мемуарах своих его старший родич, превознося самого себя, не раз бахвалился умелой маскировкой действий, вводившей в обман бдивших за ним ворогов.
«А разве не могут козни ромейского сыска затруднить мое пребывание здесь? Могут!» – прикинул сходник-дебютант.
Вслед решил он, по наивности от неопытности, что оная тайная контора вряд ли заподозрит в сластолюбце и кутиле вражьего агента и обманется относительно его истинных намерений. Сим окончательно убедил себя ознакомиться с заморской порочностью, воздерживаясь пока от вкушения запретных плодов, а лишь мотая на ус, и внял предложению инициативного толмача…
VIII
Пострадавшего водрузили на Серка – с осторожностью и всевозможной бережливостью.
И Путята, осмыслив непредвиденную ситуацию, вполголоса довел до младшего родича:
– Поменялись, с твоим обрушением, многие мои планы. Забудь пока о стремени со стороны больного колена. Пригоден ты ноне лишь для лука, и то пешим. На скаку – без упора в стремена – промахнешься и в спящую корову. Пред тем, как начнется, определю я тебе удобное место, однако будешь стрелы пускать токмо по моей команде, иначе от тебя и вовсе никакого толка…
К вечеру достигнем турьего пастбища – вроде бы, бык наш пока от него не отходит. В сторонке от него и приляжем.
Весь другой день будем отдыхать; тогда и перекусим со всей основательностью. Глядишь, и успеет поправиться твое колено – есть у мя доброе средство.
– А ежели я не в тура попаду, а в кого-то из нашей ловитвы? – разом встревожился Молчан.
– Не попадешь! – осклабился Путята. – Хотя по-всякому бывает… Аще добыча столь знатная, будь, что выйдет! Не выбирать!
И со словами теми, окончательно дошло до Молчана: старший родич его – весь в личине неправды, и направляется совсем за иной добычей…
Практически догадавшись, кто он, владелец облыжно заклейменного скармасакса, однако еще не уверовав вполне, Молчан и не подозревал, насколько серьезна структура, одним из руководителей коей был в Земле вятичей именно Путята. А проживи он еще чуть боле тысячи лет, либо сгоняй на резвой машине времени из 998-го, когда отправился на тура, в 2020-й, многое узнал бы наверняка! И для начала ознакомился с темой в широком ее разрезе.
Сегодня не тайна, что разведка – вторая древнейшая профессия на нашей планете. Именно она предопределила ряд ярчайших побед Субэдэя – полководца № 1 Средневековья. С ней впрямую связаны победа маленькой Спарты над превосходящими ее численностью Афинами в Ионической войне и триумфальное продвижение легионов Рима по Западной Европе, Ближней и Средней Азии – с разгромом Карфагена, покорения Галлии и завоевания Британии.
А Византия, Китай, Индия, Япония? А Александр Македонский, Ганнибал, Саладин, Тамерлан и основатель ордена ассасинов Хасан ибн Ас-Сабах, терроризировавший весь тогдашний Восток, во многом благодаря созданной им разветвленной сети тайных информаторов в государствах исламского мира на всех уровнях власти? – примеров не перечесть! И разве не спецслужбы под началом Иисуса Навина – в дальнейшем преемника Моисея, предопределили, согласно Ветхому Завету, завоевание Ханаана – Земли обетованной?
Никогда не пренебрегали разведывательными операциями и в Древней Руси. Высшие должностные лица того времени всячески опекали разведку, направляя и координируя ее действия, а наиболее отличившихся героев прыткой спецслужбы сей награждали и повышали по службе. Однако понятно, что оное происходило в обстановке глубочайшей секретности…
И веди разведывательные структуры Земли вятичей служебную документацию, а до нас дошли ее образцы тысячелетней давности, включая личные дела руководящего и оперативного составов – с пометкой «Хранить вечно», то о старшем родиче Молчана изыскали бы, в переводе на современный русский язык и с вынужденными сокращениями в целях конспирации, примерно следующее.
«… В 972 г., после смерти Святослава Игоревича, осложнения внутриполитической обстановки в Киевском княжестве, первых признаков будущей междоусобицы и прихода к власти Ярополка Святославича, Путята был направлен в Киев в прямое подчинение резиденту Любославу (оперативный псевдоним Волох).
По легенде прикрытия, являлся северянином по имени Хмара, сиротой с отрочества, единственным выжившим после нападения на его селище бандформирования, изыскивавшим несколько последующих лет средства к существованию охотничьим и рыбным промыслом, а также плетением корзин на продажу.
Был отобран для внедрения в Киеве в княжескую охоту – вначале в младшую, затем и в старшую.
Прошел специальную подготовку: изучил варяжскую речь, включая и свейский диалект, освоил тайнопись, технологию ухода от слежки, методику закладки тайников, базовые навыки вербовки, передовые техники обольщения, изготовление ядов растительного происхождения. Выдержал на «отлично» экзамены по боевому применению лука, топора, ножа, копья и сулицы; рогатина – «хорошо»; кистень – «удовлетворительно».
Для подтверждения легенды прикрытия прошел индивидуальный курс установки и применения капканов, самострелов, норных и тропных петель, ямных ловушек, ковшей (морд), тенет, плашек.
Получил квалификацию «мастер-рыболов широкого профиля» (от ловли неводом до ловли на уду). Лично плетет верши. В совершенстве владеет острогой.
Прибыл в Киев транзитом через Чернигов; по запросу киевского сыска, обратившего внимание на частичное несоответствие его внешности с антропологическим типом северян (узкая кость, длинные носы, более вытянутые головы), его племенную принадлежность удостоверил, как и предусматривалось планом внедрения, старейшина северян Остомысл (оперативный псевдоним Скоробогат).
С 973 г. – стажер младшей княжеской охоты.
В период зачисления в нее способствовал, по собственной инициативе, ликвидации ловчего Бахаря, заочно приговоренного Высшим советом старейшин к смертной казни за преступления против мирного населения в ходе похода князя Святослава в Землю вятичей; непосредственно ликвидировал агента Второго главного управления Секретной службы Киевского княжества, внедрявшегося в младшую княжескую охоту. В том же году, проявив себя в ловитве, повышен из стажеров в младшие ловчие.
В 974 г. привлек к агентурному сотрудничеству Голубу (по косвенным данным, хазарянку в третьем поколении), старшую помощницу ключницы жены князя Ярополка.
В 975 г. на платной основе обучал метанию технике боя двумя щитами без применения иного оружия Белоуса, гридня (телохранителя) князя Ярополка, заслужив его признательность; вступил в связь со средней дочерью Белоуса Милонегой, замужем за Кудлой, детским (дружинником младшей княжеской дружины); благодаря протекции Белоуса, переведен в старшую княжескую охоту. В том же году выявил и ликвидировал «двойного агента» Ширяя (оперативный псевдоним Варган).
С 976 г., после смерти Любослава, исполняющий обязанности резидента в Киеве (оперативный псевдоним для связи с Центром Бушуй).
В 977 г., в ходе охоты на тура (княжеский лов), спас Истому, ловчего-старейшину старшей княжеской охоты, заслужив его признательность; вступил в связь с женой Истомы Прекрасой, интимной подругой мечника Бажена, племянника (по линии жены) Свенельда, урожденного варяга, главного воеводы князя Ярополка. В том же году утвержден резидентом.
За период руководства резидентурой организовал проведение ряда специальных операций стратегического и тактического значения.
Среди них:
уничтожение пяти новейших кораблей киевского речного флота;
ликвидация (при личном участии), под видом несчастного случая при лодочной прогулке, старшего тиуна Светозара, заместителя начальника Второй главной управы Секретной службы Киевского княжества, и тиуна Годуна, куратора службы наружного наблюдения данной Управы, вследствие чего была надолго парализована контрразведывательная деятельность против киевской резидентуры;
снятие копии с ведомости, содержавшей полный список секретных складов старшей и младшей дружин князя Ярополка на всей территории Киевского княжества с указанием конкретных мест размещения и классификацией по типам вооружений;
уничтожение секретной лаборатории князя Ярополка;
дискредитация мечника Гордея, секретного советника военного коменданта Киева воеводы Блуда по вопросам безопасности, вследствие чего Гордей был разжалован в чине и сослан на исправление, что способствовало резкому ослаблению деятельности войскового сыска и обусловило возможность проведения тиуна Мокши, находившегося в опосредованном подчинении у резидента, в надзирающего за всем конным хозяйством княжеского войска;
ликвидация младшего воеводы Гремислава, заочно приговоренного Высшим советом старейшин к смертной казни за преступления против мирного населения в ходе похода князя Святослава в Землю вятичей;
изъятие и обеспечение оперативной доставки в Центр чертежей новейшей греческой катапульты, полученных в копиях Секретной службой Киевского княжества по линии Первого главного управления.
В 978 г. убыл из Киева в связи с предательством своего связного Немила (оперативный псевдоним Ярун), урожденного северянина; в том же году награжден почетным боевым оружием – скрамасаксом.
С 979 г., по завершении проверки, на аналитической работе в Центре.
В 980 г. – спецкомандировка в Царьград (Константинополь).
В 981 г. – в действующем резерве с прикомандированием к войсковому ополчению главным советником по безопасности; возглавляя конный разведывательный отряд, перерезал три линии снабжения войска князя Владимира; ударил в тыл его дружине, предотвратив соединение арьергарда с основными силами и нанеся противнику большие потери; был ранен в этом бою, прошел длительное лечение.
В 983 г. восстановлен на действительной службе…».
И прочитай это восемнадцатилетний Молчан, пред тем овладев грамотой, не спрашивал бы он Путяту о лишнем, воздержавшись во избежание!
Но кто б разрешил ему ознакомиться с подобным досье без допуска по самой строгой форме?! И конечно, прискорбно сие!
Ибо, получив доступ к большому массиву совершенно конфиденциальной документации о киевской резидентуре того времени, он наверняка открыл бы много небезынтересного…
Скажем, узнал, что во внешнюю разведку вятичей попадали по-разному.
Путяту и уже упомянутую целительницу Добродею (оперативный псевдоним Цветана), а в Киеве она прозывалась Веселиной, состоя при дворе младшего воеводы Гремислава, привлекли к постоянному сотрудничеству на рубеже меж закатом их юности и зарей младости, старейшины вятичей из кураторов разведслужбы этого племени. Предварительно оценив на перспективу их потенциальную профпригодность.
Старейшину северян Остомысла завербовали, организовав ему «медовую ловушку» с участием агента Смеяны из свиты княгини Ольги, принявшей в Царьграде христианство по приказу княгини, и пригрозив, что предъявят запротоколированный компромат другим старейшинам, а также главным волхвам северян.
Понимая, чем грозит ему, образцово-показательному язычнику и одному из политических лидеров своего племени, разоблачение конспиративного блуда с христианкой и избыточной разговорчивостью во время оного, Остомысл дал вынужденное согласие на приватное сотрудничество. Но сумел оговорить: оплата за выполнение особо важных заданий должна производиться не пушниной, как обычно, а серебряными дирхемами.
А вот Любослав вышел на контакт со спецслужбами вятичей сам, инициативно предложив свои услуги, после чего подвергся самой тщательной проверке на предмет, не «засланный» ли. Урожденный киевлянин из полян, попавших под порабощение первыми из восточных славян, он ненавидел варягов и их конунгов, ставших князьями в Киеве, считая их погубителями вольностей своего племени.
