Большая ловитва

И решил он: будь, что будет, а не предаст свою мечту, кровавую…

А и Молчан оторопел, узрев впереди по курсу, шагах в седмидесяти, скопище разбойничков, коих нагоняла темно-серая туча. Рухнула и его диспозиция! – ведь не с боков накатят, а спереди.

Зря передумал брать свой боевой лук, а сколь бы тот пригодился! Ведь луки имелись токмо у Забоя, Алабыша, Бармы и Хотена, и лишь один из них был в удобной позиции.

Надлежало срочно переместить в авангард Алабыша, Барму и Хотена…

Из всех растерянных лиходеев отважился справиться у Берсеня, куда ж им теперь, едва успев до первого раската грома позади, токмо Осьмой, единственный приближенный к нему по чести, совести и профессионализму.

Окинув недобрым взглядом ораву подчиненных и персонально просверлив им высоченного Осляба, кукнувшего до срока, высказал Берсень – взметнув булаву в деснице и в полный командирский глас:

– Не трусы мы, подобные тем, кои дрожат в обозе! По четыре в ряд, и бегом! Мы с Осьмым скачем одесную и ошую!

Вперед, за лихое дело наше! Кистенями их, кистенями!

А всего чрез миги рванули они! – двое конных и семьнадесять пеших. И тут же над ними и обозом разом разверзлась туча! – по принципу слива в унитазе тыщу лет спустя. И хлынул ливень, омывая благородное, смывая недостойное, и затрудняя лучникам прицел, равно и устойчивость полета стрел.

Первый ряд пал на дальнем подходе, двое рухнули от метких стрел на ближнем, а одного сразил сулицей Молчан. Все ж и обозные понесли потери!

Барма, почти в упор всадивший стрелу в безмерную грудь Осляба, не увернулся от гирьки его кистеня в чело – тут и доспех не мог выручить; вслед пали оба, и навсегда. А последний во втором ряду ловко зацепил Забоя крюком на пике, предназначенной именно для конных, и рухнул богатырь оземь, ажно корабельная сосна.

Выручая его от добивания, кинулся с топориком Алабыш и зацепил ворога, однако получил кистенем в предплечье шуйцы от некоего из третьего ряда, и повисла она.

Еле оборонялся Хотен, оставшись лишь со щитом и ножом, длинным: лук он отбросил, солидарно с Алабышем, а в спешке не прихватил копья.

Сам Молчан, метнув две сулицы, рубился в третьем ряду, прорываясь в четвертый и высматривая Жихоря, однако все не замечая оного, и уже не раз выручил его кольчужный доспех. Было собрался он воззвать к Басману с Талалаем, дабы перешли из резервистов в атакующих бойцов, да услышал глас, напомнивший ему многое: «Обходи с боков их! Бей по телегам!»

Вскинув очи, узрел он: одесную из-за пеших злодеев выскочил конный в браде, изрядной, и был сей явным Жихорем! А боковым зрением, столь полезным и на охоте, и в бою, узрел и еще конного, безмерно брадатого, прорывавшегося с иного бока. И оценив чреватые последствия маневра хитрых ворогов, отсидевшихся до поры за пешими, крикнул: «Колыван! Ко мне! Копьем их! Твердолик, готовь сулицы!».

Он бы приказал и всем иным, да в тот же миг встал на задние копыта конь его, пораженный в круп ворогами, и еле успел он высвободиться из стремян и с трудом стать на ноги по приземлении.

А и Жихорь заприметил Молчана еще издали!

Предшествующие мгновенья не мог определиться он, с чего начать: прорваться к ближним обозным телегам, прикончив для надежности всех, кто был в них, дабы не стали помехой вслед, и уж потом ударить по сквернавцу сему сзади, либо сразу же налететь на него. Когда же обезлошадел тот, не осталось сомнений: добивать, и немедля!

Однако с поворотом коня, понял он, что не дотянется до Молчана, заслоненного подчиненным Берсеня, именем Ерга, тщившимся вонзить в Молчана сулицу, не соображая, что не возьмет она знатный доспех.

И некогда было ждать Жихорю, пока ворог его окончательно придет в себя! Посему, весь уже в кураже боя и жажде кровопролития он хватил булавой недоумка Ергу, аки досадную помеху!

Злополучный подчиненный все ж посмертно отмстил своему неправедному начальствующему, подгадив своим падением под передние копыта коня.

И запнулся тот, и чуток отпрянул, ибо не конское дело – месить трупы! А когда все ж вывез Жихоря на Молчана, тот уж восстановился полностью, держа сулицу в деснице, а нож с длинным клинком – в шуйце, и явно не оробев.

– Все в сторону! – приказал оставшимся злодеям их вожак. – Се мой бой!

Равно и Молчан отмахнулся от благополучно поднявшегося Забоя:

– Добивай остальных! Я сам!

И тут же раздался позади них вопль, от коего могли задрожать даже вековые дубы: «А-а-а! У-у!». А вслед пресекся он, словно и не было…

«Колывана копье!» – сообразил Молчан.

«Издох Осьмой!» – сообразил Жихорь.

И осознал он, что дело принимает скверный оборот. Либо и того плоше! Ибо, по резвому рассуждению, выходило: у Молчана два крепких бойца, помимо самого, один из коих токмо что упокоил вельми не слабого Осьмого, и к тому ж, на коне он. А у него после Осляба и Осьмого – закоперщиков в любом налете, не осталось знатных бойцов, и никто не подставит ему плечо, ежели пошатнется. И уже приближается тот верховой копейщик…

«Даже одолей я Молчана, не дадут его добить, а меня-то явно лишат живота! Отнюдь не успею удрать!» – живо прикинул мнимый Берсень, бывавший в разбоях и лже-Гамаюном.

И старший совладелец двух ладей и единоличный собственник трех теремов, прогулочного челна, конюшни на седмь лошадей и личных накоплений, данных в рост под двенадесять годовых сей же миг резво отринул романтику!

Ведь обрыдло ему опрощение, кое обернулось ментальным тупиком и дисгармонией в его душе, возвышенной! А месть может и повременить!

Резко вывернув в противоположную копейщику сторону, ударил он каблуками по крупу, а вслед и повторил.

Взржал его гнедой от оного неуважения и рванул! – никто и помешать не успел. И лишь один попытался.

Се Некрас, вскочив в телеге, попытался хватить топориком Жихоря, а обернулось, что сей хватил его булавой.

И рухнул Некрас навзничь на товары, заготовленные для торга, а Мезеня кинулся останавливать тряпицей кровь, хлынувшую из проломленного чела.

Взрад же с Дедятой, да и бывалый Твердолик струхнули пресечь скачущего мимо злодея! – даже сулиц не метнули…

А тот, минуя уже заднюю телегу, обернулся и крикнул:

– Не ликуй, Молчан! Ужо сочтемся!

Все повторяется в мире сем, пусть и в вариациях на тему.

Молчан не добыл тура, Жихорь не добыл Молчана…

LXXXI

Некрас – отходил. И осознавая оное, обратил свои последние слова к Молчану, державшему его пробитую главу на своих коленях.

– Помочь тебе хотел… Искупить старую обиду … Да не судьба… И Млада меня так и не полюбила… Одна она с детьми остается, помирает семьи кормилец… Ты уж позаботься…

И еще скажу тебе…

А что хотел молвить еще, уж не успел он, прерванный прощальным вдохом на остаточном краешке земного бытия. И затворил Молчан его вежды…

По возвращении в городище с упокоенными Бармой и Некрасом, к обозным сбежались от мала до велика, ведь горестная молва всегда резвее доброй.

И заголосила не токмо вдовица, потерявшая мужа, а и иные из пола женского. Позде, еще до рассвета, придет и черед Млады…

Выйдя из того скопища, за ним и жена с Мезеней, молвил Молчан:

– Ненадолго спущусь к реке – продышаться. А ты, Мезеня, отнеси к нам в клеть ваш товар: продадим в иной раз. Доброгнева, покажи ему! И в кошеле, сокрытом, зачерпни половину – на тризну, и семье его на первый расход. Без кормильца остались, еще и горели намедни… Первым моим другом был в юности, а днесь не устрашился и с честью пал.

Обернусь, мы с Мезеней сразу и отъедем с ним. Неспешным ходом будем в его селище еще до первых петухов …

А когда зашагал он, рванув ворот, дабы легче вдыхалось, окликнул его мужичок, незнакомый.

Мухортый и в одежке скромной, коего никогда не различишь в любой толчее, а увидев, забудешь в тот же день.

И молвил вполголоса:

– Привет тебе от Бушуя. Надобен ты ему… Будь готов!

Молчан взглянул на него, ощущая тянущую тоску в груди, будто при расставании навек с чем-то давно прошедшим, а все ж небезразличным доныне и щемящем порой.

И потому промедлил с давно выношенным ответом.

– Будь готов! – с явным нажимом, одновременно и с укоризной на беспамятство Молчана, не отреагировавшего, как должно, на тайные слова, озвученные ему всего-то седмь лет назад, повторил гонец, неприметный.

И выложил в сердцах Молчан! – без увертливости, а точно наотмашь:

– Не готов, и впредь не буду! Со всем моим почтением!

А тем, кто послал тебя, передай: «Не родичи вы мне, и не хозяева! Ничего не должен вам, ничем не обязан! Не ваш, а я собственный! Им и останусь. Сходничайте впредь – без меня!»

И тяжело ступая, пошел к реке…

Так или примерно так – аж тыща лет минула, всего и не припомнить, в поселении вятичей, что обустроилось на плоской вершине холма, устремленного в пойму Москвы-реки, завершался долгий день в самом конце весны.

И некому уже удостоверить название сего городища. Ведь даже последний из туров опочил еще в 1627-м! И не оставил потомства.

А что там случилось вслед, Бог весть! Сквозь замутившуюся от давности призму десяти веков и не различишь вдруг. Разве что изрядно попытаться…