Запасный вход

– И у «меня», даже Николай Второй, не гнушался этим увлекательным занятием, что уж о нас говорить, в лесу живем, дело-то естественное.

– Это твой наставник?

– Нет, это наш бывший император.

– Ты с ним знакома? Это он тебя обучал?

– Нет, бабушка рассказывала. Меня Арина зовет, я ухожу, а объем работ могу со спокойной душой на тебя оставить, договорились? – и, не дожидаясь ответа, она пошла в избу.

Лиён провожал ее взглядом, – хороша девица, вот только бледная очень, непривычно.

Глава 7

«Боги, братчина». Избушка в лесу. 1925 год

Лиён споткнулся об распростертый труп врага, потерял равновесие и с ужасом увидел занесенный над ним меч. «Это конец», подумал он, и тут же услышал над головой пение стрелы, «Ла-ла-ла» пропела она, почему-то мелодичным женским голосом, и вонзилась в горло врага, который готов был опустить свое оружие ему на голову. Он оглянулся назад и увидел, как Син-Сунгём коротко кивнув ему, уже натягивая тетиву, что бы поразить метким выстрелом очередную цель.

Страх отступил, уступая место гневу. Перебросив свой меч в левую руку, он вытер предательски вспотевшую ладонь и уже двумя руками сделал выпад по мятежнику, что с криком бежал прямо на него, пытаясь использовать замешательство. Стиснув зубы, он наносил удары, не обращая внимания на крики раненых, на ржание перепуганных лошадей. «Тук-тук-тук, цок-цок-цок, ха-ха-ха – Ты не умеешь, давай покажу». В недоумении он стал оглядываться, кто смеет насмехаться над ним? И вдруг увидел своего друга с кинжалом в груди, он падал с лошади, все еще натягивая тетиву. «Син – Сунгём!» Хотелось крикнуть, – держись, я сейчас! Но ноги вязли в кровавом месиве, каждый шаг давался с трудом, ниоткуда взялся густой туман, уже ничего не видно на расстоянии вытянутой руки, да и рук своих он не увидел.

Лиён вздрогнул и открыл глаза. Сквозь занавеску пробивался яркий свет. На фоне приглушенного гомона, рокотал уверенный голос человека в летах: «Лёка, грибочки не надо так мелко сечь, надобно, чтобы на зуб чего пожевать попадало, дай ка я научу, смотри – ножку отделила, ииии – раз-два-три, готово!

– Да я так и делаю, дядя Сева, – смеялась Оленька.

– Так да не так, смотри, у меня кружочки все как один, ровненькие… Смотри, ещё – тук-тук-тук, – уверенно стучал по столу ножик, – вот так, перекладывай, блинчик, грибочки, блинчик, курочка, блинчик, рис, а теперь заворачивай ручками своими нежными, так-так, аккуратненько, молодец, готово! -явственно послышался «чмок».

– Дядя, зачем тесто целуете? – уже хохотала Оленька…

– И ничего – то ты не понимаешь, пчелка моя золотая, тесто, оно живое, ему тоже внимание и ласка нужна, нет-нет, я сам, сам поставлю, ты только заслонку открой…

– А ну, молчать, всем! – послышался удар кулаком по столу, и действительно, воцарилась тишина. – Ты кому это в глаз тычешь, Данка? Молоко на губах не обсохло, а туда же!?

– Да что я такого сказала? Руки омыть перед трапезой, святое дело. В самом деле, под ногтями траур, смотреть противно.

Лиён приоткрыл занавеску.

За длинным столом, покрытым вышитой скатертью, уставленным яствами, сидели четыре девушки, одна из них была Арина. Вровень с ними стоял на стуле старик, его длинная бороденка прикрывала не очень опрятные одежды, на макушке так и вовсе торчал одинокий унылый колтун, а жидкие, давно немытые волосенки, спускались ниже плеч. Но взор его сверкал праведным гневом. Заметив Лиёна, он вопросительно на него воззрился.

Лиён, на всякий случай поклонился.

Оленька стояла возле жаркой печи, на которой урчали, шипели и булькали всевозможных размеров кастрюльки. Седовласый мужчина, высокий, статный, грудь колесом, сжимал в руках ухват с чугунком, от которого исходил такой аромат, что у проснувшегося, заурчало в животе. Он еще ниже отвесил поклон, в сторону печи, мгновенно определив степень подчиненности по иерархической лестнице.

– Тише, Гриня, гостя нашего разбудил, – и, уже обращаясь к Лиёну, Арина продолжила – проходи, сынок, присаживайся за стол, у нас, вишь-ка домашние посиделки. Знакомьтесь, это наш гость, Ван Лиён, он прибыл к нам издалека, прошу любить и жаловать и не обижать.

Арина предложила ему стул рядом с Оленькой в торец стола. Напротив, с черпаком в руке, стоял «старший», так подумал гость, а Оленька прошептала ему на ухо: Это дядя Всевладий, любитель что ни будь сварганить на кухне. Ты его не бойся, вид у него грозный, но нраву доброго, смешливого, придирается только к стряпне.

Хмуря ржавые брови, словно они у него были обожжены огнем, поглаживая короткую светлую бородку, он осмотрел яства на столе, и удовлетворенно крякнув, провозгласил: «Восславим же, други братчину, восславим же печь нашу матушку, нижайший поклон хозяюшке, передаю тебе Арина, ковш сей благословенный, выкованный мною самолично из серебра, дабы позволила нам вкусить щец из этого чугунка, а хлебушек у нас с собой припасен, доставай, Ладушка, угощай родню.

– Это Лада, жена дяди Севы, – прошептала Оленька.

Лиён смотрел на девушку, что кротко улыбнувшись, отбросив золотистую косу за спину, доставала из льняного мешочка круглые хлебцы. Ее головку украшал веночек из голубеньких цветочков, белое платье было украшено лишь красным пояском под грудью.

– Олицетворение женственности, покорности, – свезло так свезло этому дядьке, – подавляя в себе раздражение, подумал Лиён, – и откуда из меня лезут эти пошлые словечки? Прочь, прочь, дурные мысли, не забывай, кто ты есть на самом деле, Ван Ли Ён!

Круглый хлебц, сияя аки солнышко, лежал рядом с миской, в которую Арина наливала густой суп, цвета утреннего солнца. Золотистый с красным оттенком, только что извлеченный из огня… У Лиёна опять заурчало в животе, но он терпел, негоже младшему набрасываться на еду поперек старших. Он вдохнул поднимающийся пар, густой капустный дух щекотал ноздри. Лада взяла из рядом стоящей миски с зеленью одну веточку тимьяна и положила Всевладию в его миску с супом. Наверное, это ритуал у них такой, – подумал изнывающий от голода Лиён, глядя, как неспешно, соседи по столу опускали веточки зелени друг другу в суп. Наконец, и его посудина обрела завершенность. Все взяли ложки в руки, и смотрели на Всевладия.

Еще раз пригладив свою бородку, он оглядел присутствующих, зачерпнул немного супа, дунул на него несколько раз и, причмокивая втянул в себя.

– Хвала небесам! Удачный будет год, плодовитый, наваристый!

Все облегченно заулыбались, и, окуная ложки в похлебку, пробовали, хвалили Арину, переговариваясь меж собой. И только Гриня, мрачно вкушал этот восторг, который наполнял и желудок Лиёна, смывая раздражение.

Всевладий, откинувшись на спинку стула, зычно пробасил:

– Ну-с, Дана, твой черед, чем угощать будешь?

Поднялась из-за стола девушка, в голубеньком платьице с широкими рукавами, волосы цвета спелой пшеницы струились водопадом до пояса. Комнату наполнил странный запах, и Лиён склонившись к Оленьке, – спросил:

– Чем пахнет?

– Это водяные лилии. Любит, Дана эти цветы.

Лиён не отрывал взгляда от девушки. Она даже бледнее Оленьки, и кожа такая тонкая и прозрачная, ощущение, что можно увидеть сквозь нее стену и занавеску. На ее лице плещутся два прекрасных, слегка зеленоватых озера. Невесомой ручкой, на которой синели венки, она указала на блюдо с большими кусками рыбы, щедро сдобренные зеленью.

– Вот схаб белужий, дядюшка, угощайтесь, а это огнево, кому по нраву пожирней, а это щучий пласт. Деду Грине, наверное, понравится…

Словно завороженный он любовался не только хрупкой красотой девушки, но и тихим голосом, что журчал, словно ручеек, пробегая по мелким камушкам, манил чистотой и прохладой, ее улыбка озаряла всех присутствующих, или только его? Он уже жаждал услышать ее тихий, словно весенняя капель, смех, что слышался ему во сне.

–Дык, кто бы и сомневался, только не я! – опрокинув остатки супа прямо из миски себе в рот, воскликнул Гриня. – Кому-то пожирней, а мне так щучий хвост!?! Он длинно рыгнул, приведя в замешательство окружающих. Кто-то захихикал, помахивая ручкой возле носа, кто-то возмущенно отворачивался.

У Даны, от таких обидных слов, на глазах появились слезы, и она, захлопав ресницами, «прожурчала»:

– Дедушка, это же филейная часть, самая мягкая и самая вкусная, – голосок дрожал, крупные слезы, катились жемчужинами, гулко ударяясь о стол, а затем звонко об пол. Так, во всяком случае, показалось Лиёну, он сделал порывистое движение, что бы встать, но Оленька удержала его.

– Не вмешивайся, Дане плакать, что с горы катиться, да и весенний дождик лишним не будет.

– Можно мне, щучий пласт? – воскликнул он, сам не ожидая от себя такой наглости.

Гости недоуменно посмотрели в его сторону. Из глаз Даны мгновенно перестали сыпаться жемчужины, она благодарно взглянула на гостя, и спросила: «Можно, дядя Сева?»

Всевладий прожевал губами слова, известные только ему одному, сглотнул, его обожженные брови взлетели наверх, в глазах заплясали смешинки и, похохатывая, он ответил:

– Ну, что, тут такого, захотел человек «щучки», пусть отведает…

Дана, не дослушав, подхватила блюдо, и, втиснувшись, аккурат между ним и Оленькой, поставила его на стол. Убирая руки, она будто бы ненароком коснулась широким рукавом его щеки и шеи.

– Опять ошибся, «В чужой монастырь со своим уставом не лезут», – выскочила незнакомая фраза, хотя смысл ему был понятен, и он почувствовал, как краска стала заливать его лицо.

Все натянуто заулыбались, ну, а Гриня больше всех, конечно, он хохотал «мелким бесом», и сучил короткими ножками, приговаривая: «Веселуха, пошла, веселуха!».

– Твой черед, хохотун, показывай свои дары. – Всевладий опять нахмурился, постукивая ложкой по столешнице.

И тут действительно стало весело. Все знали, что дедушка скуп до неприличия. Никто не помнит, чтобы звал к себе в гости, кого-то одаривал. Подозревали, что чахнет он на своих несметных богатствах, хотя и не его они вовсе, а общие. Кто поставил деда сторожевать, уж никто и не помнит, самый старый он в роду у них.

Оленька на ухо Лиёну, прокомментировала сложившуюся ситуацию.

Вот и Дана заспорилась с дедом из-за кувшинчика, мол, сколько можно путников из ладошки поить, дай мне кувшинчик, дедушка. Но слово «дай», Гриня воспринимал как личное оскорбление. А тут она еще посмела указать на его колтун: – У тебя же гребень есть, костяной, почему не причешешься? После этой фразы и пробудился Лиён, дедушка в гневе молотил кулачком по столу.

Но, сейчас на него смешно и жалко было смотреть. Всевладию он не посмел возразить, и трясущимися ручонками, стал шарить по своим бесконечным карманам, каждый из которых застегивался на пуговицы, разного цвета и размера.

– Сговорились, сукины дети, сговорились… Всяк, старика обидеть может, сладили, да? Гуртом навалились?

Красава, девушка немного постарше Арины, молчавшая, до сих пор, укоризненно обвела всех взглядом. Вселились все, кроме нее, Лиён склонился над преподнесенной ему щукой, и никак не мог определиться, кушать ее или оставить нетронутой, а ведь это еще больше оскорбит хозяев.

– Кушай, кушай, Ваше Монаршество, не стесняйся, – посмеиваясь, прошептала ему на ухо, Оленька.

– О- Лу- Нькаа, прошу тебя, не называй меня так… их головы опять склонились друг к другу.

– Что так, почему? Не нравится?

– В твоих устах это звучит оскорбительно.

– А как же мне тебя называть?

– Не знаю, не сейчас, потом поговорим, хорошо?

– Всевладий! Громко сказала Красава, давай уже к моим дарам перейдем?

–Нет!!! Взвизгнул старик. Вот, нашел!!!! – и он протянул руку, зажимая между большим и указательным пальцем белый камушек, размером с фасолину.

За столом воцарилась мертвая тишина.

– Неужели это… «Бел-горюч камень?» – вдруг осипшим голосом проговорил Всевладий, – дай посмотреть…

– Да! Нет! – и предмет мгновенно исчез из поля зрения.

– Ну, Гриня, ты даешь! – разочарованно протянул дядя Сева, – а почему спрятал? Кому сей дар, предназначен?

– Знамо, кому! Кому предназначен, тому и отдам, время не пришло еще, посоревнуетесь у меня вражьи дети, ишь, глазенки загорелись, будете знать, как скупердяем обзываться… Одной рукой он алчно прижимал драгоценный камушек в кармане, а другой всхлипывая, утирал нос.

– Жалко деда, – подумал Лиён, нехорошо так со старшими обращаться. А дедушка, словно, подслушав его мысли, часто моргая и шмыгая носом, подозрительно уставился на него. – Да, не нужен мне ваш камушек, деда, – он чуть было не высказался вслух, но тут опять забасил Всевладий.

– Ну, так и быть, Ксана, твой черед, бери слово! – шумно выдохнул Всевладий, с трудом отрывая взгляд от карманов старика, у которого каждая копеечка, как говорят злые языки, гвоздем приколочена.

– Ксана! Ксана, ты куда подевалась?

– Туточки, я, в ле̒дник ходила. Прошу любить и жаловать: Сальтисон, так в Чехии называют это блюдо! Стеклянное мясо, так его зовут в Китае, Аспик – Франция, зельц – Германия. А у нас это чудо зовется…

– Студень!!! Ураааа! Студень! – закричали гости разом.

– Огроменный какой, – завизжал от восторга Гриня, – в ведре, что ли варила?

Ксана поставила блюдо на серединку стола, оно постепенно успокаивалось, перестало дрожать, и сквозь прозрачные бока стали видны розовые ломтики мяса разной величины.

Оленька опять склонилась к соседу.

– Лиён, рот прикрой, ворона залетит. Ты, что холодец никогда не видел?

– Нет, а что это? Медуза?!?

– Бульон это с мясом, его долго варят, а потом на холоде он застывает, понятно?

– Понятно. А почему все так обрадовались бульону?

– Да хреновухе они обрадовались, – засмеялась тихонечко Оленька.

– ???

– Сейчас сам увидишь. Это Красава. Бабушка моя, гордо объясняла Оленька, она не только говорить мастерица, знает, также, чем народ повеселить.

Вслед за студнем, на столе появились запотевшие в тепле графинчики с оранжевой жидкостью, зазвенели рюмки, подставляя Всевладию свои ненасытные рты.

– Ну, Ксанка, первый тост твой!

Красава элегантно повела плечами, и ее костюмчик, почти такого же цвета, как и напиток в рюмке, встал на место, точно по фигуре.

– Любезные, мои, родичи дорогие, редко мы вот так собираемся за одним столом. Восславим же братчину, восславим же землю нашу матушку, дары которой мы вкушаем сегодня. Давайте прежде вспомним тех, кого нет с нами рядом, кого любили, и кого теряли, – она замолчала, предаваясь воспоминаниям, но вскоре продолжила, – добрая закуска у нас на столе, откушайте и выпивайте хорошенько, завтра славный денек нам предстоит прожить. И выпила первая, показывая пример остальным.

Оленька выпила вместе со всеми, и потянулась было, через стол, чтобы отрезать кусок холодца, да увидела, что все смотрят на Лиёна. Он сидел, схватившись за горло, лицо стало пунцовым, и он пытался вдохнуть или выдохнуть, но у него ничего не получалось. Оленька с размаху, и треснула ему кулаком промеж лопаток. Прокашлялся. Задышал. Все облегченно вздохнули.

– Что, крепенькая выпивка, мин херц? – участливо спросила Ксана.

– Лёка, ну, зачем же так грубо? – ниоткуда вынырнула Дана с салфеткой, и стала промокать Лиёновы губы в шишечках.

– А ты, Данка водичкой его напои из ладошки, – захохотал Гриня.

– И, в самом деле, Оленька налей ему воды. Пусть запивает, – сказала Лада, ткнув своим сапожком по ноге старичку. Тот осекся, обиженно скривил беззубый рот, наклонился и стал потирать ушибленную ногу.

Арина вышла в сенцы и вернулась с кружкой холодной воды, – Лёка, неча таращиться по сторонам, ухаживай за своим гостем.

– А чёй-то он мой?

– А, что, мой?

– Общий,– обижено надув губки, нарезала и накладывала в тарелки студень, – покушайте холодненького, Ваше Монаршество, полегчает… – ехидно зашептала Оленька.

Лиён метнул в не свирепый взгляд, – ну, просил же, экая, ты злая…

– Я не злая, а справедливая! Добрую ищешь? Вон, Дана с тебя глаз не сводит…

– Репях колючий, – зашипел в ответ Лиен.

– Маракуша. – не отставала Оленька.

– Что????

– Противный человек, значит, – захихикала Оленька. Их головы сблизились, и, несведущему человеку, со стороны могло показаться, что милуется парочка. Однако умудренная опытом родня, видела, какие искры разлетаются, во все стороны, и отнюдь не милые.

Пиршество продолжалось, Всевладий подливал в рюмочки, девушки, слегка пригубив, мило ковырялись в тарелках. Лада то и дело накладывала в тарелки новые порции студня, то мужу, то Грине. Красава выпивать не стеснялась, однако кушала мало, ее лицо раскраснелось, она уже с трудом поднялась, постучала ложкой по стеклянной рюмочке: Внимание, что-то никто тостов не произносит…

– Началось,– сказала тихо Ариадна, – Ксана, успокойся, тебе пора отдохнуть, и она попыталась дернуть ее за рукав.

– А ну, цыц, девчонка, мама говорить будет…

Все обреченно затихли, спорить с ней было бесполезно, легче дать высказаться.

– Петруша, Петруша, алло, ты мня слышишь???? Она подняла голову к потолку, и ждала ответа. Все уткнулись в свои тарелки, и только Лиён на всякий случай посмотрел туда же, а вдруг, кто-то ответит….

– Севка, Гриня, хватит жрать, из-за вашего чавкания, я ничего не слышу! Петруша мой, ел мало, чтоб вы знали, и в еде был непривередлив, а гурманов высмеивал: «Какую пользу может принести тело отечеству, когда оно состоит из одного брюха?» Вот так-то! Великий был человечище!

– Ага, пьяница, транжира и бабник, – Гриня тихонечко поделился этим секретом с большущим куском пирога, который подавала Арина, тоже неодобрительно поглядывая на Красаву.

– Я все слышу, Змей! Повысила голос Ксана, – не смей, не смей произносить всуе его имя своим вонючим ртом! Да, это было, но потом! И не он это был, кому знать доподлинно, как не мне?

– А где же сама была, если такая умная, – не унимался дед.

– Не моя это территория! К себе, вражины заманили, как достать могла!?! Адские машины сулили показать, а он же любознательный был…

Гости заерзали на своих стульях, перешептывались, искоса поглядывая на подвыпившую женщину.

Дана что-то шепнула Ладе, Лада шепнула Всевладию, а тот, с набитым ртом промугукал, – да, да, сейчас, дайте хоть прожевать.

– Обманули, черти, Соколика, – жалобно голосила Ксана. Обманули, как дитё малое, а он поверил. А как не поверить, душа-то чистая как стеклышко, наша душенька! – она, тыкала в каждого сидящего своей рюмкой, – а вы куда смотрели? Почто подменить позволили? Почто глаза свои бесстыжие прикрыли, когда святотатство совершалось?

– А сама куда смотрела, «наблюдатель»? – опять подал голос Гриня.

– Ну, согласись, Ксана, какой здравомыслящий человек лгать будет? «Подменили», скажешь тоже. Это же только себе во вред. И потом никто не отменял законы, а они у нас строгие, весь род солгавшего, подчистую уйдет в небытие, – Всевладий, сам пошатываясь, уже пробирался к буянившей женщине.

– Наивные, доверчивые, оглянитесь вокруг, враги оточили со всех сторон, кусают, рвут в клочья наши поконы! Извратили. И ты, Севка, почто вслед за нимя, поганое слово произносишь? Все извратили! Како люди мыслите!?! Како Боги ваши мыслят! Гринька, хватит жрать, я сказала! Из-за таких чревоугодников как ты, все пошло не так!

– А я тут причем? – округлил глаза старикашка, – я свою работу делаю, никого не трогаю, а тебя писарчуком назначили, так и пиши… Тоже мне, «ловец истории», раскомандовалась, тута.

– О- лунь-ка, что такое поконы? Лиён потянул за рукав Оленьку.

– Наши славянские предки говорили покон. Кон – это что-то незыблемое, обязательное. Обязательное следование кону. Сейчас говорят закон, и получается, что за – коном, вне кона, за пределами, короче, неправильное слово закон. Ты слушай, потом вопросы задавать будешь, хорошо?

– Вот-вот, на чревоугодии и ловят нас черные адепты, враги рода человеческого, разрушают, когда то прекрасный мир, который создавали наши пращуры. Поят ядами алчности, зависти. Вгрызаются в мозг, в тлен превращается душа. Наш мир, мир, созданный нами, захватила гигантская, чудовищная и беспощадная тьма. Почему никто не видит этого кроме меня?

Лиён посмотрел на Оленьку. Она сидела, подперев ручкой подбородок и восторженно внимала пламенным речам бабушки.

– Странное семейство – подумал он, – Красава совсем не смотрится бабушкой, в прямом смысле этого слова. Постарше, конечно, но всего-то лет на десять, а то и меньше…Арина, зовется мамой Оленьки, да они же, ну, в крайнем случае, погодки. Дядя Сева, постарше, конечно, лет сорок будет. Лада моложе супруга лет на двадцать, ну, это нормально. Дана. Словно юная фея, умытая утренней росой, источающая тонкий аромат прозрачного озера. Он опять услышал ее смех, там, во сне, перед глазами поплыло, захотелось спать, но в последний момент он увидел, что, Дана подняла головку и прямо смотрит на него. Рюмка дрогнула в его руке, и он покосился на Оленьку, если заметила, то опять будет ехидничать.

– Похоть! – неожиданно воскликнула Красава.

Лиён вздрогнул, опустил глаза и снова стал медленно покрываться краской стыда.

– Похоть, блуд, вот порок противоречащий разуму. Вы слышали, что сказано древним: «А Я, говорю вам, что всякий кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

Лиён осторожно глянул на восседающих за столом, но никто не обращал на него внимания, казалось, все оглохли, и только Оленька, счастливая, улыбалась, глядя на Красаву.

Всевладий, наконец, добрался по назначению.

– Ксана, ну, в самом-то деле, перед гостем неудобно.

– Отвянь! – взвизгнула бабушка. – А, ведь какой народ мы вырастили! Народ мечтатель, созидатель! А ты кто такой? Квашня, кисель, размяк на пуховых подушках, во дворцовых полатях! Глядеть должон, что творится в царствии твоем! Народ твой молит небеса, солнце, радугу, молит о благоденствии всему человечеству! Значит не все потеряно! Обрати свой взор на страждущих, исцели людей, сделай их светлыми и возвышенными…

– Ксана, мы как раз для этого и собрались, – прогундосил ей на ухо Всевладий,– пора тебе отдохнуть, красавица, давай же, ляг в постельку.

– Петруша! – визжала упирающаяся красавица, – устреми свой ясный взор в лучезарное пространство небес, ты увидишься там со мною, глянь на землю нашу матушку, посмотри на дитятко наше единокровное…

Оленька ткнула захмелевшего и почти задремавшего Лиёна в бок, – Чего смотришь, помоги, дядя сам не справится.

***

Лиён проснулся на полу, с дикой головной болью. Кишки бунтовали против сытной, вкусной, и такой непривычной для его организма еде. Срочно требовалось на воздух. Он попробовал пошевелиться, но пудовая нога дяди Севы, точно пригвоздила его к полу. Вдобавок рука его давила на желудок, и содержимое пыталось выбраться обратно. Рядом еле слышно сопела Дана, свернувшись калачиком, за ней Лада и Оленька. Ксана и Арина похрапывали на лежанке. Он попытался расслабиться, что бы как-то унять кишечник, а он урчал все громче, норовя разбудить всю округу. Однако зов природы пересилил правила приличия, он не очень культурно сбросил с себя дядькины части тела, и, стараясь не напрягаться, выскочил на двор.

Солнышко уж ласкало верхушки деревьев. Он вдыхал этот удивительный воздух, который еще не успел прогреться, однако высокие кустики нещадно манили, и он трусцой побежал в лес.

Выбрав ближайший орешник и, вздохнув с облегчением, уселся под ним. Внезапно, процесс приостановился сам собой. У воина, как и у охотника, обостренный слух и интуиция, а именно так воспитывали его, в его прошлой жизни. Хрустнула веточка, под чьей-то ногой.

– Опасность! – он молниеносно среагировал, но вскочить и с криком убежать это удел трусов. Затаившись, одновременно медленно, что бы даже позвонок не хрустнул, стал поворачивать голову на звук. Хорошо, что еще нет листьев на этом кусте, если не шевелиться, противник может не заметить, а вот он, сможет, при определенном стечении обстоятельств определить местонахождение и степень риска.

Внезапно, его глаза встретились с чьей-то парой глаз, что смотрели сквозь голые ветки прямо на него. Сердце бухнуло в пятки. Нет, не в пятки, ну куда-то там между… ну, не важно. Лишь на мгновение испугавшись, вглядываясь в эти красные, выпученные глаза, он не увидел угрозы.

– « Ань-йо хасим-ни-кка…» – почему-то на своем родном, корейском языке поприветствовал сидящего на корточках с другой стороны куста человека.

– Кха – кааа… – покряхтел, так вначале показалось, но возможно и ответил на утреннее приветствие дед Гриня, – а это был именно он, так славно отдававший честь вчерашнему застолью.

– Какой ужас,– подумал Лиён, разглядывая второй колтуны, на голове неопрятного деда.

– Какой ужас, – подумал дед, разглядывая нечесаные волосы Лиёна.

Глава 8

«Поход. Первое испытание». Тамбовский лес 1925 год.

Завтракали в какой-то гнетущей атмосфере, остатками вчерашнего, уже холодного пиршества.