Пятнадцатилетний капитан

Алвиш благородно удержал его и сунул ему в руку горящий фитиль.

– Огонь! – крикнул он с притворно восхищенной улыбкой.

– Огонь! – повторил Муани-Лунга и ткнул горящий фитиль в котел.

Как загорелся спирт, как красиво заплясали на его поверхности синие огоньки! Алвиш – несомненно, для того, чтобы сделать напиток еще более пряным, – бросил в пунш пригоршню морской соли. Отблески пламени придавали людям, обступившим котел, ту призрачную синеватость, какую человеческое воображение приписывает привидениям. Опьянев от одного ожидания, туземцы дико завопили, запрыгали и, взявшись за руки, закружились в огромном хороводе вокруг короля Казонде.

Алвиш, вооружившись огромной разливательной ложкой с длинной ручкой, помешивал в котле огненную жидкость, от которой на лица бесновавшихся танцоров падали синие отсветы.

Муани-Лунга шагнул ближе. Он вырвал ложку из рук работорговца, опустил ее в котел, зачерпнул пылающий пунш и поднес его ко рту…

Как страшно вскрикнул король Казонде!

Произошло самовозгорание. Его насквозь проспиртованное величество воспламенился, как вспыхнула бы бутыль керосина. Огонь этот не давал большого жара, но тем не менее пожирал плоть.

При таком неожиданном зрелище хоровод туземцев распался.

Один из министров Муани-Лунга бросился к своему повелителю, чтобы погасить его. Но, будучи проспиртованным не менее, чем король, министр тут же загорелся сам.

Всем придворным Муани-Лунга, если бы они попытались вмешаться, угрожала та же участь.

Алвиш и Негоро не знали, как помочь горящему королю. Королевские жены в страхе бросились бежать. Коим-бра бежал еще быстрее, зная свою легковоспламеняющуюся натуру.

Король и министр, упав на землю, корчились от нестерпимой боли.

Когда ткани тела так глубоко пропитаны алкоголем, при горении возникает только легкое синеватое пламя, которое нельзя погасить водой. Даже если удастся притушить его снаружи, оно будет гореть внутри. Нет никакого способа прекратить горение живого организма, все поры которого насыщены спиртом.

Через несколько минут Муани-Лунга и его министр были мертвы, но трупы их все еще продолжали гореть. Вскоре только горсть пепла да несколько позвонков и фаланги пальцев, не поддавшиеся огню, но покрытые зловонной сажей, лежали возле котла с пуншем.

Больше ничего не осталось от короля Казонде и его министра.

Глава двенадцатая

Похороны короля

На следующий день, 29 мая, город Казонде выглядел необычно. Перепуганные туземцы скрылись в своих хижинах. Никогда не видели они, чтобы какой-нибудь король, плоть которого божественна, или какой-нибудь простой министр погиб такой страшной смертью. Кое-кому из них случалось сжигать себе подобных, а самые старые еще помнили сложные кулинарные приготовления, связанные с людоедством. Поэтому они знали, сколь трудно обратить в пепел человеческое тело, а тут король и его министр вдруг сгорели сами собой! В этом им чудилось, да и в самом деле было что-то непостижимое.

Жозе-Антониу Алвиш также притаился в своем доме. Он боялся, как бы его не сочли ответственным за происшедшее. Негоро объяснил ему причину смерти короля и посоветовал держаться настороже. Плохи будут дела Алвиша, если смерть короля отнесут за его счет: тогда ему не выкрутиться без изрядных убытков.

Но Негоро пришла в голову блестящая мысль. По его совету Алвиш пустил слух, что необыкновенная смерть повелителя Казонде – знак особой милости к нему великого Маниту, что это честь, которой боги удостаивают лишь избранных. Суеверные туземцы легко попались на эту нехитрую удочку. Огонь, исходивший из тел короля и министра, был объявлен священным. Оставалось только почтить Муани-Лунгу похоронами, достойными человека, возведенного в ранг божества.

Эти похороны и связанные с ними у африканских племен своеобразные обряды давали Негоро возможность свести счеты с Диком Сэндом. Если бы не свидетельство многих исследователей Центральной Африки, и в частности Камерона, трудно было бы поверить, сколько проливается крови на похоронах негритянских царьков вроде Муани-Лунга.

Естественной наследницей царька Казонде была его жена Муана. Немедленно устроив похороны, она тем самым провозглашала свои верховные права и могла опередить других претендентов, и в первую очередь короля Укусу, стремившегося стать властителем Казонде. Кроме того, став королевой, Муана избегала жестокой участи, уготованной прочим супругам покойного короля, и одновременно избавлялась от младших жен, которые ей, первой по времени и старшей по возрасту супруге, немало досаждали. Это особенно пришлось по вкусу свирепой мегере. Поэтому она велела объявить народу при звуках рога куду и маримбы, что завтра вечером тело покойного короля будет предано погребению с соблюдением всех установленных обрядов.

Приказ новой королевы не вызывал возражений ни со стороны двора, ни со стороны народа. Алвишу и другим работорговцам нечего было бояться восшествия на престол королевы Муаны. Они не сомневались, что с помощью лести и подарков легко подчинят ее своему влиянию. Итак, вопрос о престолонаследии разрешился быстро и мирно. Смущение царило только в гареме покойного короля, и не без причин.

Подготовка к похоронам началась в тот же день. В конце главной улицы Казонде протекал полноводный и стремительный ручей, приток Кванго. Его следовало отвести в сторону, чтобы осушить его русло и вырыть в его дне могилу; после погребения ручей должны были пустить по прежнему руслу.

Туземцы принялись возводить плотину, преграждавшую путь ручью и временно направлявшую его на равнину Казонде. В конце погребальной церемонии эту плотину должны были разрушить, чтобы вода могла вернуться в прежнее русло.

Негоро решил включить Дика Сэнда в число людей, которые будут принесены в жертву на могиле короля. Португалец был свидетелем того неудержимого порыва, которым разгневанный юноша встретил принесенное Гаррисом известие о смерти миссис Уэлдон и Джека. Будь Дик на свободе, жалкий трус Негоро побоялся бы подойти к нему, чтобы не подвергнуться участи своего сообщника. Но теперь при виде беспомощного, связанного по рукам и ногам пленника он понял, что опасаться нечего, и решил навестить его. Португалец был одним из тех отъявленных негодяев, которым мало причинять мучения, им надо еще поиздеваться над своей жертвой.

Поэтому он отправился днем в сарай, где юношу зорко стерегли хавильдары. Дик Сэнд лежал на полу, связанный по рукам и ногам. В последние сутки ему совсем не давали пищи. Ослабевший от пережитых страданий, измученный веревками, которые впивались в его тело, Дик Сэнд ждал смерти – какой бы жестокой она ни была, смерть по крайней мере положит конец всем его мучениям.

Но при виде Негоро он встрепенулся. Он инстинктивно попытался разорвать путы, которые мешали ему кинуться на изменника и задушить его. Однако даже Геркулес не мог бы справиться с такими крепкими веревками. Дик понял, что хотя борьба не кончена, характер ее меняется, и спокойно посмотрел Негоро прямо в глаза, решив не удостаивать португальца ответом, что бы тот ни говорил.

– Я счел своим долгом, – начал Негоро, – в последний раз приветствовать моего юного капитана и выразить ему соболезнование по поводу того, что он лишен возможности командовать здесь, как командовал на борту «Пилигрима».

Дик ничего не ответил, и Негоро продолжал:

– Как, капитан, неужели вы не узнаете своего бывшего кока? А я так спешил к вам за распоряжениями! Что прикажете приготовить на завтрак?

С этими словами Негоро грубо толкнул ногой распростертого на земле юношу.

– Кстати, у меня к вам еще один вопрос, капитан. Не можете ли вы наконец объяснить, каким образом, собираясь пристать к берегам Южной Америки, вы в конце концов прибыли в Анголу?

Дик Сэнд и без того знал, что догадка его была правильной и что изменник португалец намеренно испортил компас на «Пилигриме». Насмешливый вопрос Негоро был прямым признанием. Но он опять ответил ему только презрительным молчанием.

– Признайтесь, капитан, – продолжал Негоро, – для вас было большим счастьем, что на борту «Пилигрима» оказался моряк, настоящий опытный моряк. Где бы мы оказались без него, страшно подумать! Но вместо того чтобы разбиться о скалы там, куда занесла бы вас буря, вы благодаря ему прибыли на гостеприимную землю, и если вы наконец очутились в надежном убежище, то обязаны этим лишь тому опытному моряку, которого совершенно напрасно презираете, мой юный хозяин!

И, говоря это, Негоро, чье внешнее спокойствие стоило ему огромных усилий, склонился над Диком Сэндом; лицо его, внезапно ставшее жестоким, почти касалось молодого моряка, словно он хотел его съесть. Долго сдерживаемая его ярость наконец прорвалась.

– Каждому своя очередь! – вскричал он в порыве бешеной злобы, которая еще возрастала от непоколебимого спокойствия его жертвы. – Сегодня капитан – я! Я хозяин! Твоя жизнь, юнга-неудачник, в моих руках!

– Возьми ее, – без всякого волнения ответил Дик Сэнд. – Но помни: на небе есть Бог, он карает за всякое преступление, и час возмездия недалек.

– Ну, если Бог думает о людях, пора ему позаботиться о тебе.

– Я готов предстать перед Всевышним, – холодно сказал Дик Сэнд. – Смерти я не боюсь.

– Это мы еще увидим! – зарычал Негоро. – Уж не надеешься ли ты на чью-нибудь помощь? Это в Казонде-то, где Алвиш и я всесильны? Сумасшедший! Быть может, ты думаешь, что твои спутники – Том и другие негры – все еще здесь? Ошибаешься! Они давно проданы и бредут по дороге к Занзибару. Им еще повезет, если они не подохнут по дороге.

– У Бога есть тысячи способов вершить свой суд, – ответил Дик Сэнд. – Ему может хватить и самого малого орудия… Геркулес на свободе.

– Геркулес? – повторил Негоро, топнув ногой. – Его давно растерзали львы и леопарды, и я жалею только о том, что дикие звери отняли у меня возможность отомстить ему.

– Если Геркулес умер, – возразил Дик Сэнд, – то Динго еще жив. А такой собаки, как Динго, более чем достаточно, чтобы справиться с таким человеком, как ты. Я вижу тебя насквозь, Негоро: ты трус! Динго ищет тебя, он сумеет тебя найти, и день встречи с ним будет твоим последним днем.

– Негодяй! – взревел взбешенный португалец. – Негодяй! Я собственноручно застрелил твоего Динго. Динго так же мертв, как миссис Уэлдон и ее сын, мертв, как умрут все, кто был на «Пилигриме»!..

– И как ты сам скоро умрешь, – ответил Дик, чей спокойный голос и смелый взгляд окончательно вывели португальца из себя.

Не помня себя от ярости, Негоро уже готов был от слов перейти к делу и своими руками задушить беззащитного пленника. Он набросился на Дика и бешено встряхнул юношу, но внезапная мысль остановила его. Он сообразил, что убить Дика сейчас – значит избавить его от двадцати четырех часов мучений, которые ему готовились. Поэтому он выпрямился и, приказав хавильдару, бесстрастно стоявшему в стороне, хорошенько стеречь пленника, быстро вышел из барака.

Эта сцена не только не привела Дика в уныние, но, напротив, вернула ему крепость духа и мужество, а кроме того, Дик Сэнд вдруг почувствовал и прилив физических сил. Быть может, Негоро, яростно вцепившись в него, немного ослабил путы, которые до сих пор не позволяли ему пошевелиться? Вполне возможно, так как Дик почувствовал, что может двигать руками и ногами гораздо свободнее, чем до появления своего палача. Он подумал даже, что ему без особых усилий удастся освободить руки. Правда, в запертой и строго охраняемой темнице это принесло бы ему лишь небольшое облегчение; но то была одна из тех минут жизни, когда даже самое крошечное улучшение положения кажется неоценимым счастьем.

Разумеется, у Дика не было никакой надежды. Спасение могло прийти к нему только извне – но откуда оно пришло бы? И он смирился со своей судьбой. По правде говоря, ему вовсе не хотелось жить. Он вспоминал всех тех, кто уже опередил его на пути к смерти, и хотел теперь лишь поскорее присоединиться к ним. Негоро только что повторил слова Гарриса: миссис Уэлдон и Джека уже нет в живых! Вероятно, и Геркулес, которого на каждом шагу подстерегало столько опасностей, также умер, и умер ужасной смертью. Том и его спутники далеко, и приходится согласиться с тем, что они навсегда потеряны для Дика. Надеяться на что-нибудь лучшее, чем смерть, которая все же будет менее мучительной, чем его нынешняя жизнь, было бы чистейшим безумием. И юноша готовился умереть, моля Бога только о мужестве, только о том, чтобы, не слабея, выдержать пытки до конца. Но когда Дик Сэнд уже приготовился расстаться с жизнью, в самой глубине его сердца забрезжил луч надежды, слабый проблеск, который, вопреки жестокой очевидности, мог еще превратиться в ослепительный свет.

Часы текли. Приближалась ночь. Лучи дневного света, пробивавшиеся сквозь щели в соломенной кровле, постепенно угасли. Успокоилась и площадь – в тот день на ней вообще было тихо по сравнению с неистовым гамом, стоявшим тут накануне. Тени в тесной камере Дика сгустились, и наступил полный мрак. В городе Казонде все стихло.

Дик Сэнд заснул и проспал здоровым сном около двух часов. Пробудился он отдохнувшим и бодрым. Ему удалось высвободить из веревок одну руку, отек на ней немного опал, и он с огромным наслаждением вытягивал, сгибал и разгибал ее.

Очевидно, уже перевалило за полночь. Хавильдар спал тяжелым сном: вечером он опорожнил до последней капли бутылку водки, и его судорожно сжатые пальцы все еще цепко обхватывали ее горлышко. Дику Сэнду пришла в голову мысль завладеть оружием своего тюремщика: оно могло очень пригодиться ему в случае побега. Но в это время ему послышалось какое-то шуршание за дверью барака у самой земли. Опираясь на свободную руку, Дик ухитрился подползти к двери, не разбудив хавильдара.

Дик не ошибся. Что-то действительно шуршало за стеной – казалось, кто-то роет землю под дверью. Но кто? Человек или животное?

– Ах, если бы это был Геркулес! – прошептал юноша.

Он посмотрел на хавильдара. Тот лежал совершенно неподвижно, скованный тяжелым сном. Дик приложил губы к щели над порогом и рискнул чуть слышно позвать: «Геркулес!» В ответ раздалось жалобное, глухое тявканье. «Это не Геркулес, – подумал Дик, – но это Динго! Умный пес учуял меня даже в этом бараке! Не принес ли он новой записки от Геркулеса? Но если Динго жив, значит, Негоро солгал, и может быть…»

В это мгновение под дверь просунулась лапа. Дик схватил ее и тотчас же узнал лапу Динго. Но если верный пес принес записку, она должна быть привязана к ошейнику. Как быть? Можно ли настолько расширить дыру под дверью, чтобы Динго просунул в нее голову? Во всяком случае, надо попробовать.

Но едва Дик Сэнд начал рыть землю ногтями, как на площади раздался лай, и это не был голос Динго. Городские псы заметили чужака, и Динго, несомненно, пришлось обратиться в бегство. Раздалось несколько выстрелов. Хавильдар наполовину проснулся. Дик Сэнд, принужденный из-за этой тревоги оставить всякую мысль о побеге, перекатился обратно в свой угол и через несколько часов, показавшихся ему бесконечными, увидел, что занимается день – последний день его жизни…

В течение всего этого дня продолжалась подготовка к похоронам. В ней принимали участие множество туземцев под руководством первого министра королевы Муаны. Все нужно было подготовить к назначенному сроку, не то нерадивым работникам грозило увечье: новая повелительница собиралась во всем следовать примеру покойного своего супруга.

Воды ручья были отведены в сторону, и посреди обнажившегося русла вырыли большую яму – пятьдесят футов в длину, десять в ширину и столько же в глубину.

К концу дня эту яму начали заполнять живыми женщинами, выбранными среди рабынь Муани-Лунга. Как правило, этих несчастных просто закапывают живыми в могилу, но по случаю необычной и, может быть, даже сверхъестественной смерти Муани-Лунга решено было изменить церемониал и утопить их рядом с телом покойного короля.

Обычай требовал также, чтобы покойный король, перед тем как его опустят в могилу, был облечен в лучшие свои одежды. Но на этот раз, поскольку от Муани-Лунга осталось лишь несколько обуглившихся костей, пришлось поступить по-иному. Из ивовых прутьев было сплетено чучело, дававшее вполне удовлетворительное, а может быть, даже излишне лестное представление о Муани-Лунга, и в него положили все несгоревшие его останки. Затем чучело одели в парадный королевский наряд – мы знаем, что это рубище стоило совсем недорого, – не забыв украсить его и очками кузена Бенедикта. В этом маскараде было что-то смешное и в то же время жуткое.

Обряд торжественного погребения полагалось совершить ночью, при свете факелов и с великой пышностью. По приказу королевы все население Казонде – и туземцы, и приезжие – должно было присутствовать на похоронах.

Едва спустился вечер, длинная процессия потянулась по главной улице, от читоки к месту погребения. На всем пути следования кортежа ни на миг не прекращались обрядовые пляски, крики, завывания колдунов, грохот музыкальных инструментов и залпы из старых мушкетов, взятых с оружейного склада.

Жозе-Антониу Алвиш, Коимбра, Негоро, арабы-работорговцы и их хавильдары также пополнили собой толпы населения Казонде. Никто еще не покинул большую ярмарку. Королева Муана запретила это, и было бы неосторожно ослушаться приказа той, кто учится ремеслу повелительницы.

Тело Муани-Лунга, уложенное в паланкине, несли в последних рядах процессии. Его окружали жены второго ранга, и некоторые из них должны были проводить своего супруга и повелителя на тот свет. Королева Муана в парадном одеянии шла за тем, что можно назвать катафалком. К тому времени когда процессия достигла берега ручья, стало уже совершенно темно, но красноватое пламя множества смоляных факелов, которыми несущие их все время размахивали, отбрасывало на похоронное шествие дрожащие блики.

При этом свете ясно видна была яма, вырытая в осушенном русле ручья. Она была заполнена теперь черными телами – еще живыми, ибо они шевелились в своих цепях, приковывавших их к земле. Пятьдесят невольниц ждали здесь, когда поток обрушится на них, – в большинстве молодые негритянки. Одни безмолвно покорились своей участи, другие тихо стонали и плакали.

Разряженные, словно на праздник, жены, которые должны были погибнуть, были заранее отобраны королевой.

Одну из этих жертв, носившую титул второй жены, заставили опуститься на колени и опереться руками о землю: она должна была служить креслом мертвому королю, как служила ему живому; третья жена поддерживала чучело, а четвертая легла под его ноги вместо подушки.

Прямо перед чучелом, на противоположном конце ямы, стоял врытый в землю столб, выкрашенный в красный цвет. К столбу привязали белого человека, обреченного на смерть вместе с прочими жертвами кровавых похорон.

Этим белым был Дик Сэнд. На обнаженном до пояса теле юноши видны были следы пытки, которой его подвергли по приказу Негоро. Привязанный к столбу Дик спокойно ждал смерти, зная, что на земле ему больше не на что надеяться.

Однако минута, назначенная для разрушения плотины, еще не настала.

По знаку королевы Муаны палач Казонде перерезал горло четвертой жене – той, которая лежала у ног короля, и ее кровь потекла в яму. Это послужило сигналом к началу чудовищной бойни. Пятьдесят рабынь упали под ножами палачей. По сухому руслу ручья потоком хлынула кровь.

В течение получаса крики жертв смешивались с яростными воплями толпы, и тщетно было бы искать в ней жалости или отвращения!

Наконец королева Муана снова подала знак, и несколько туземцев начали пробивать сток в плотине. С утонченной жестокостью плотину не разрушили сразу, а пустили воду в старое русло тонкой струей. Смерть медленная вместо смерти быстрой!

Вода залила сначала тела рабынь, распростертых на дне ямы. Те из них, которые были еще живы, отчаянно извивались, захлебываясь. Когда вода дошла до колен Дика Сэнда, он сделал последнее отчаянное усилие, пытаясь разорвать свои узы.

Но вода все поднималась. Головы последних жертв одна за другой исчезли в потоке, заполнявшем свое старое русло, и не осталось никаких следов того, что на дне ручья вырыта могила, где сотня человеческих жизней была принесена в жертву во славу короля Казонде.

Перо отказалось бы описывать такие сцены, если бы стремление к истине не обязывало меня воспроизвести их во всей их отвратительной реальности. В этой мрачной стране человек стоит еще на такой низкой ступени развития! И об этом нельзя больше забывать.

Глава тринадцатая

В фактории

Гаррис и Негоро лгали, утверждая, что миссис Уэлдон и маленький Джек умерли. И она, и он, и кузен Бенедикт находились в Казонде.

После того как термитник был взят приступом, их под конвоем десятка туземных солдат отправили с берегов Кванзы в Казонде. Возглавляли этот отряд Гаррис и Негоро.

Миссис Уэлдон и маленькому Джеку предоставили крытые носилки – китанду, как их здесь называют. Почему вдруг такой человек, как Негоро, оказался столь заботливым? Миссис Уэлдон предпочитала не искать ответа на этот вопрос.

Путь от Кванзы до Казонде был пройден быстро и не утомил пленников. Кузен Бенедикт, на которого, видимо, нисколько не влияли тяжелые лишения, оказался отличным ходоком. Так как никто не мешал ему рыскать по сторонам, он не жаловался на свою судьбу. Маленький отряд прибыл в Казонде на неделю раньше каравана Ибн-Хамиса. Миссис Уэлдон с сыном и кузена Бенедикта заперли в фактории Алвиша.

Надо сразу же сказать, что Джек чувствовал себя гораздо лучше. С тех пор как отряд покинул болотистые места, где мальчик заболел лихорадкой, он понемногу поправлялся и теперь был почти совсем здоров. Ни мать, ни сын, конечно, не перенесли бы трудностей пешего перехода с невольничьим караваном. Но, путешествуя таким способом, причем им не отказывали и в некоторых заботах, оба чувствовали себя неплохо, по крайней мере физически.

О своих спутниках миссис Уэлдон больше ничего не знала. Она видела, как Геркулес убежал в лес, но понятия не имела, что с ним произошло дальше. Она надеялась, что в отсутствие Гарриса и Негоро, которые могли бы подвергнуть Дика Сэнда пыткам, дикари не посмеют плохо обращаться с белым человеком. Но она понимала, что дела Тома, Нэн, Бата, Актеона и Остина плохи: они негры, и с ними, несомненно, поступят как с неграми. Бедные люди, им не следовало бы приближаться к африканской земле, а предательство Негоро привело их именно сюда.

Когда караван Ибн-Хамиса прибыл в Казонде, миссис Уэлдон, не имея никакой связи с внешним миром, ничего об этом не знала.

Шум и оживление в день открытия ярмарки также ничего не объяснили миссис Уэлдон. Она не знала ни того, что Том и его товарищи куплены работорговцем из Уджиджи, ни того, что скоро их уведут. Она не слышала ни о гибели Гарриса, ни о смерти короля Муани-Лунга, ни о его торжественных похоронах, где Дику назначена была роль одной из многих жертв. Несчастная одинокая женщина была всецело во власти работорговцев и Негоро; она не могла даже искать избавления в смерти, потому что с ней был ее сын!

Миссис Уэлдон ничего не знала о том, какая судьба ее ожидает. За все время путешествия Гаррис и Негоро не сказали ей ни единого слова. После прибытия в Казонде она ни разу их больше не видела и не могла выйти за ограду, окружавшую личную усадьбу богатого работорговца.

Стоит ли говорить, что миссис Уэлдон не получила никакой помощи от большого ребенка – кузена Бенедикта. Это разумеется само собой.

Когда достопочтенный ученый узнал, что он находится вовсе не в Южной Америке, как предполагал, он даже не спросил, каким образом это могло случиться. Он испытал только глубокое разочарование. Ведь он гордился тем, что первым среди ученых нашел в Америке муху цеце и ратных термитов, и вдруг оказалось, что это самые обыкновенные африканские насекомые, которых до него находили и описывали многие натуралисты. Итак, рухнули его надежды прославить свое имя этими открытиями! В самом деле, кого могло удивить, что кузен Бенедикт привез коллекцию африканских насекомых, раз он и был в Африке?

Но когда первая досада улеглась, кузен Бенедикт сказал себе, что эта «земля фараонов» – так он называл Африку – является неисчерпаемой сокровищницей для энтомолога и что он не только ничего не потерял, а даже выиграл, попав сюда, а не в «землю инков».[68]

– Подумать только, – повторял он себе, и не только себе, но и миссис Уэлдон, которая его не слушала, – подумать только, что здесь родина мантикор, этих жесткокрылых с длинными волосатыми лапками, с заостренными, сросшимися надкрыльями и с огромными челюстями, из которых самая замечательная, конечно, бугорчатая мантикора. Это родина жужелиц-краснотелов, гвинейских и габонских жуков-голиафов, ножки которых снабжены шипами; родина пятнистых пчел-антидий, откладывающих свои яйца в пустые раковины улиток; родина священных скарабеев, которых древние египтяне почитали как богов. Здесь родина бабочки-сфинкса, иначе говоря – бабочки «мертвая голова», которая сейчас распространилась по всей Европе, родина «биготовой мухи», укуса которой так боятся сенегальцы. Да, здесь можно сделать изумительные открытия, и я их сделаю, если только эти славные люди позволят мне заняться поисками.