Бог завещал мне Землю

− Мне-то зачем все это знать?

− Потому что ты… − начала она, сверкая глазами.

И тут Юля прям заикаться стала:

− Джу… джу… Джульетт… Льюис… Джульетт Льюис! Моя любимая актриса! Мамочки мои!

Повернув голову, Петя увидел, как за соседний столик присаживается Джульетт Льюис. Сама не лучше его, тоже не в форме − глаза похмельным блеском горят. С ней еще три парня без возраста, форменные торчки, в темных очках на восковых физиономиях.

Юля вприпрыжку прямиком к Джульетте, сфотографировалась с ней, автограф взяла и кучу комплиментов наговорила. Вернулась, и ее чуть от счастья не разрывает. Она на радостях еще вина взяла подороже.

Тут какой-то лохматый тип подскочил и возбужденно спрашивает:

− Блин, ребят, что это за рок-группа вон за тем столиком?! Да-да, вон те крутые парни в коже и деваха. Я их видел по телику недавно.

− Это же Джульетт Льюис! Она снималась с Тарантино и Клуни в «От рассвета до заката»! Она моя любимая актриса! – взвизгнула Юля.

− Блин, точно, точно!

И тип убежал.

− Оу! Бог мой! Кто у меня сегодня в гостях! Джульетт Льюис! – громко обрадовался небритый мужик за соседним столиком.

Народ кругом засуетился, задвигался поплотнее к Джульетте. Она еще поулыбалась малость, потом пересела, спрятавшись за своих мутных типов. Петя сидел и смотрел, как Юля через каждые пять минут любуется на фото и балдеет:

− О! Джульетт Льюис, моя любимая актриса! Я первая ее заметила! В рамочку поставлю!

Потом на Петю переключилась:

− А ты разве не любишь со звездами фотографироваться? Или тебе смелости не хватает подойти? Не уверен в себе?

− Не люблю в принципе фотографироваться, оно как-то не…

− Я бы тоже не подошла раньше, − не слушала Юля. − Но теперь я другая. И вот эта книга мне помогла. Лучше книги я не читала. Очень нужная книга! И ты ее прочти!

Юля тыкала Пете в нос книгой, убеждая, что это свод правил эффективного человека. Она говорила наставительно и твердо:

− С июня я изменилась. Реально! Всего каких-то три месяца! Теперь я способна на все, ничто меня не смутит. Я знаю себе цену. И ты способен на многое, ты должен совершенствоваться, постоянно затачивать пилу. Знаешь первый принцип эффективного человека?

− Знать, чего хочешь.

− Это второй. А первый − быть хозяином, а не рабом обстоятельств.

И снова на фотографию любуется и вина подливает. Опьянела она так, что давай Пете сообщения от любовника показывать. Того, который лучший друг отца ее ребенка. А там ни слова о любви – только про срамные поцелуи вкуса дыни да про твердые сосцы.

− Ты чего, − удивился Петя. − Нимфоманка?

− Не знаю… Нет. Сейчас так модно – заводить СМС-романы. Мы просто переписываемся. И мне нравится. Это все несерьезно… Так чувствуешь себя свободной. Думаешь, это плохо?

− Нет, чего уж тут плохого, − решительно произнес Петя, чтобы добавить: «Это просто ужасно», но не успел.

Юля не дала ему сказать:

− Вот и я так подумала. Сначала я сомневалась, но книга помогла мне преодолеть сомнения. Достигайте синей энер… ой, тьфу, то есть синергии. Да, теперь я знаю себе цену. Всего каких-то три месяца! И все пошло как по маслу! О, Джульетт Льюис! Спасибочки! Это неспроста она мне встретилась!

Выпив еще вина за счет высокоэффективного человека, Петя потащил его на посадку. Юля вертела головой и подмигивала мужикам, тем, кто посмуглее да покрепче телосложением. Напоследок она постучала по Петиной макушке своей мудрой книгой и заявила, что у них ничего не получится, потому что Петя упустил свой шанс, и причем давно.

− Он, наверное, теперь думает, что весь мир держится на нотариусах и психиатрах, − услышал Петя знакомый голос, обернулся и увидел того небритого типа, громче всех радовавшегося появлению Джульетт Льюис.

Небритый тип шел к выходу под ручку с красавицей.

− Как же, на нотариусах. На семи правилах эффективного человека он держится, − сказал Петя вслед, позавидовав их расслабленности.

Проводив, забрался он в переполненный автобус. Прижали его ребрами к поручням так, что внутренности сдавило, он и думает: «Ох как давят черти-то, ох… милая моя Дашка, чудесный ты человек, но нервный. А почему так? Да потому, что цену себе не знаешь. А это неэффективно. Юлька − та себе цену знает, уверенная, как удав, шанс свой не упустит. А я, получается, не успел себе цену узнать и проиграл в обеих партиях, упустил за сутки двух девок».

Обливаясь потом, Петя еле дотащился до Степы, а тот с порога заявил:

− Пора тебе съезжать, старина. Жена твердит, что ты мерзкий тип, вчера Дашу довел до истерики. Она ночевала где-то в парке на лавочке. И Вера из-за тебя домой не поехала.

− Когда съезжать?

− Завтра.

− Хорошо, что завтра. Сегодня я измотан до предела. По ходу, я крупно проигрался за эти два дня. Грустно мне. Давай по чуть-чуть.

− Ну если грустно и проигрался, то давай. Верка все равно сказала, что дома не появится, пока ты не съедешь.

− Хм, знаешь первое правило эффективного человека?

− Нет.

− Ага, и я подзабыл…

Проснулся Петя с тяжелой головой. На него неодобрительно смотрел серый кот. Тело лежало, как в заколоченном гробу. И тут же в крышку СМС от Юли постучалось: «Купаюсь на Кипре, скоро выходим в открытое море на яхте, познакомилась с капитаном, очень милый человек, заглядывается на мои ножки».

«Вот дура, эффективный человек, − поморщился Петя, − кому что».

Кое-как собрал он вещички, только чувствует – далеко не уйти. Уговорил Степу на глоток пива в сквере у дома. Сели, помолчали, посмотрели, как ветер листву и паутину носит. Потом вспомнили, как лет восемь назад в Белостоке вдвоем бегали за одной польской девчонкой со смешным именем Ёлка. Помолчали еще, греясь на солнце, и стали расходиться.

− Ну пока, − сказал Петя.

− Пока, − проговорил Степа. – Зря ты все-таки Дашу обидел. Теряешь форму, старик. Так дела не делаются.

− Да уж, как-то неэффективно получилось.

− Куда ты сейчас?

− Найду, где ночь провести. Потом не знаю куда.

− Удачи тебе. Не дури больше.

Так и разошлись. Легко и непринужденно, как будто по пылинке с плеч стряхнули.

Сел Петя в метро и задумался: «А неплохо жизнь устроена. Все по полочкам. Либо ты высокоэффективный человек, либо нет. Либо знаешь себе цену и получаешь ее, либо пропадаешь ни за грош. Может, пока не поздно, тоже освоить эти семь навыков, глядишь, и заживу по-человечески. Хотя нет, толку мне от них не будет. Я везде не в своей тарелке. То я хочу жить так, то эдак… Недавно вообще был готов на «общее дело», хотел по совету Федорова живым воскреснуть и лететь. Да уж, живым воскреснуть и лететь − это круто. Вот это высокоэффективно. Ох уж эти желания, желания… Бесконечные желания. Как бы вообще ничего не желать, ни о чем не жалеть. Тьфу, понесло дурака… То есть неэффективного человека, ха. Ха-ха. Не, во Юлька дает! Столько лет я думал, что она самая светлая и распрекрасная. А у нее в голове бардак похлеще моего. Спасибо Джульетт Льюис − помогла на чистую воду вывести. Открыла глаза на жизнь. Надо же, есть всего семь правил. Кто их знает, тому и козыри. Тот и едет к морю. Вот куда я сейчас еду? Да практически в никуда, прокачусь до конечной и обратно. Надо Сизову позвонить, переночевать-то пустит. Жена у него добрая. Юлька на Кипре, Дашка на лавочке… Н-да, есть чему поучиться. Ну Юлька, а! Сколько лет тогда я только о ней думал, да лет пять точно. Вот, блин, дурак!»

Побурчал Петя еще немного, вспомнил, что до конечной еще минут сорок ехать, плюнул на переживания и уснул.

Ходят кони

В Белостоке моим первым новым знакомым стал сосед Разина по съемной квартире и торговому ряду. Невысокий худощавый парень с печальным лицом, он немного сутулился, сидя за прилавком, а когда вставал, непременно запихивал руки в карманы брюк. Рома продавал антиквариат и всякую армейскую атрибутику времен Советского Союза: значки, погоны, пилотки, бинокли, плащ-палатки и много еще чего. Иногда приходили пузатые поляки, шептались с Ромой, и он им выдавал что-то, обернутое в чистую тряпицу.

− Чего там? − спрашивал я у Разина.

− Так, − покачивал головой тот.

− Секрет?

− Ага.

После работы мы относили домой самое ценное, остальное запирали под замок на рынке. Жили мы все вместе у чрезвычайно подвижной старушки, звали ее пани Хелена. Самое яркое ее воспоминание было из детства − как в конце войны она несколько месяцев провела в сибирских лагерях. Чуть ли не каждый день пани Хелена с жалостью спрашивала:

− Вы, ребятки, из Сибири?

− Да, − кивали я и Разин.

− Бр-р, холодно там, − вспоминала пани Хелена, − бардзо зимно в Сибири.

Отдав все имеющиеся спальные места, сама пани Хелена устраивалась по-походному на полу на старом одеяле, укрывшись теплой заплатанной курткой. Она была доброй, лишь качала головой и готовила на всех завтрак, когда мы приходили, уставшие, под утро. В дни пенсии и по выходным пани кормила нас еще обедом и ужином. Особенно строго старушка следила только за расходом воды и электричества. Нарушение правил экономии грозило долгими нотациями и причитаниями.

Перекусив постной похлебкой от пани Хелены, мы спешили на улицу. Лето было душным. Разин разведал местечко, где телефон-автомат позволял минут пять бесплатно говорить с родиной. Первым делом вечером мы направлялись туда, звонили родственникам и друзьям, а потом шли в ночную лавку.

Мы были у дверей магазинчика, когда я услышал вдалеке начало знакомой песни:

− Хо-дют ко-они!

− Это чего? − я толкнул Разина.

− А, так, − отмахнулся он.

− Наши ведь, наверняка землячки, − радовался я. − А? Слышишь?

− Ромка это в вишневом саду грустит.

− О как, − удивился я.

Песня прервалась на самом начале. И через некоторое время началась по новой:

− Хо-дют ко-они!

Опять прервалась. И так несколько раз.

− Он что, слов не знает?

− Не может запомнить.

− Может, тоже заглянем в вишневый сад? Напомним.

− А что, идея. Там спокойно, все бурьяном заросло. Поляки туда не заходят.

Найти в высокой траве молчавшего Рому было не так-то просто. Но способ был.

− Ходят кони над рекою! − пропел я. − Ищут кони водопоя!

И тут же рядом, за лопухами, отозвался печальный голос:

− Ходют кони…

Несколько шагов − и мы нашли нашего соседа.

Это был странный вечер. Перед нами в высокой траве стояла бутылка с вишневым вином «Алабама», мы дымили вишневыми сигаретами «Капитан Блэк» и закусывали спелой вишней в заброшенном вишневом саду на окраине Белостока.

Певец уныния и обреченности Рома лежал, откинувшись на спину, и стеклянными глазами смотрел в небо. Глянув на нас, он грустно произнес:

− Вам хорошо, вы алтайские. Вот Шукшин с Алтая, а он-то знал, эх.

− Чего знал? − спросил я.

− Хо-дют ко-они, − напел в ответ Рома. − Такую песню… пел…

− Золотухин ее пел в «Бумбараше», да и песня не народная, а Кима, вроде. У Шукшина другая любимая была. Миленький ты мой, возьми меня с собой.

− Неважно, − вздохнул Рома, − там и там тоска.

− Тоскуешь, что ли, Ромка?

− Тоскую, Петя, ох и тоскую. Не отпускает ни днем, ни ночью, зараза.

− Пройдет, − успокоил я.

− Здесь, среди поляков, не пройдет.

− Но ты же здесь не навсегда.

− Нельзя мне обратно, никак нельзя. Я и жену с сыном сюда выписал. Послезавтра приедут.

− А жить где будут? − забеспокоился Разин.

− Со мной.

− А пани Хелена знает?

− Нет.

− Так, может, с семьей повеселее станет, и пройдет тоска. Я думаю, да, − обнадежил я.

− Нет, – вздохнул Рома, полежал молча и запел: – Хо-дют ко-они…

Рома загуливал до крайности и часто засыпал прямо в вишневом саду. Однако на работу приходил чистенький, с неизменной печалью в глазах.

А мы к полуночи отправлялись в местечко «Хата Пухатого» через пару кварталов, я не сразу понял, что название означало «Дом Винни Пуха». Местечко было – не заскучаешь. В полумраке за круглыми столами сидели местные музыканты, художники и просто интересные личности. Над ними тканевые абажуры, на окнах ситцевые занавески. На полках старинные книги и редкие вещицы, а в стеклянном ящике томился огромный, грустнее Ромы раз в сто, удав. Видимо, из-за него в баре царила атмосфера книжного пространства, вымышленного писателем-анималистом.

− Чего Ромка так тоскует? − спрашивал я у Разина, глядя на неподвижную рептилию.

− Есть причина.

− Опять секрет?

− Ага, − Разин глядел по сторонам. – Видишь дядьку в ковбойской шляпе?

− Колоритный персонаж.

− Говорят, блюзмен из Чикаго.

− А что он здесь делает?

− Не знаю. По идее, что здесь делать блюзмену. Шпионит, наверное.

− А тот странный тип в рваной майке с Green Day кто?

− Басист местной группы Batushka, блэк-метал играют.

− А нормальные люди сюда заходят?

− Редко. Здесь же дом Винни Пуха. Здесь обитают только его друзья.

− А Ромка чего сюда не ходит?

− Он слишком грустный для друга Винни Пуха, − сказал Разин и постучал указательным пальцем по аквариуму. − Таким грустным можно быть, если только ты удав в стеклянной коробке.

Через пару дней, когда мы с Ромой вдвоем оказались в вишневом саду, он сам рассказал историю о том, как прихватил чужие иконы, и пришлось ему из родной Вязьмы уехать в Белосток.

− Как ты на это решился? − спросил я.

− Да это черти. Их рук дело, как с обрыва подтолкнули, − сказал Рома и, наклонившись, добавил тише: − А меня заставили думать, что это я сам сделал.

− Заставили? Ты про кого? Какие черти? Бандиты? Знакомые?

− Обычные, с рожками, всем знакомые.

− А, в этом смысле. Ты верующий?

− А как же. Я в иконах поэтому хорошо разбираюсь. Хотя образования у меня нет, я ведь, эх, − Рома не договорил, что он еще натворил без образования, и ушел в себя.

− Из-за этого, значит, тоскуешь, − подытожил я.

− Ходют кони, − безнадежно проныл Рома.

После нашего разговора я понял, что моя проблема несоизмеримо меньше Роминой.

Мы сидели на ящиках за прилавком. Разин раскладывал товар: банданы, очки, фляжки, металлические кружки и губные гармошки. Из центрального парка доносились звуки концерта. Там по аллеям неторопливо ходили люди, выгуливая детей и собачек.

− Ну давай, расскажи еще раз, как это получилось, − хихикая, просил Разин.

− Изначально мой путь лежал в Болгарию, − на десятый раз пересказывал я. − Там, по вполне точным сведениям, жила и, дай бог, живет моя двоюродная бабушка. Отец в конце восьмидесятых гостил у нее в Софии. Прошло, считай, лет пятнадцать. За это время несколько писем и открыток из Болгарии получили. А два месяца назад отец решил отправить туда меня. Купил купейный билет до Москвы. Перед посадкой вручил сто долларов и пожелал успешно перейти границу между Польшей и Болгарией и не возвращаться, пока не стану виноделом. По неточным сведениям, у бабушкиного мужа виноградник на Дунае. Поверив, что до Софии рукой подать, и истратив почти все деньги, я добрался до Белостока. Разыскал тебя, изучил карту Европы и теперь вместе с вами торчу на рынке, ломая голову, как ехать дальше, через Румынию или Сербию.

− Только автостопом через Краков, − советовал Разин. − Возьми у Ромки плащ-палатку – и сам черт тебе не брат, езжай куда хочешь.

− С чертями поосторожней. Вон Ромка, хоть и верующий, а как его закрутило, − прошептал я.

− Да какой он верующий. Картежник он, продулся в пух. А еще приторговывал в своей Вязьме иконами, ездил по деревням, скупая их у старушек. Однажды получилось, что и в карты проигрался, и по чьей-то просьбе икон прикупил больше обычного. Сбежал наш Рома от долгов с целым Эрмитажем чужих икон. Теперь на них и живет здесь.

− Вот тебе и «ходют кони». А я думал, из-за веры тоскует.

− Боится, что найдут. Ну и тоскует, конечно. Как начнет про свою Вязьму рассказывать, не остановишь.

Ромка повернул голову и посмотрел на нас. В глазах его была абсолютная покорность перед жизнью. В мутном потоке она несла его от родных берегов в тревожную даль несбывшегося.

− Разин, а ты не скучаешь по дому? − перевел я разговор. − Сколько ты уже здесь?

− Полгода. Была бы возможность, дальше поехал. А то поляки, курвы, дюже нервные на русских, не любят нас. Да ведь, Ромка?

Тот кивнул в ответ.

Пани Хелена приезду Ромкиных жены и сына даже обрадовалась. Она была уверена, что пить похититель икон станет меньше, переключит свое внимание с бутылки на семью. Жалости и доверию ее не было предела.

− А что ты хочешь, − говорил я Разину, удивленному, как безропотно наша пани согласилась на уплотнение жилплощади. − Тому, чье детство прошло в сибирских лагерях, жалости потом на несколько жизней хватает.

Жить вшестером на сорока квадратах двухкомнатной квартиры стало тесновато. Тем более, Рома стал пить еще больше, теперь из вишневого сада его приносили жена и восьмилетний сын. Они выглядели потерянными в непривычной обстановке, совсем не похожей на далекую Вязьму. Чтобы их подбодрить, я подарил пацану удочку, которую таскал с собой второй месяц, так ни разу не расчехлив. Глядя на обрадованного мальца, побежавшего искать водоем, я почувствовал, что и мне пора на поиски семейных виноградников.

− Завтра поеду. Через Варшаву, Краков до Закопане, − сказал я Разину. – Там, на границе, решу, что делать. Перейду как-нибудь.

− Смотри, мы через пять дней с Ромкой собираемся на антикварную ярмарку в Гданьск.

− Если что не получится, буду знать, где вас искать.

− Спроси у Ромки плащ-палатку в дорогу.

Вечером шли с рынка − я завернутый в офицерскую плащ-палатку, а Разин надел летний шлем танкиста. По другой стороне дороги навстречу мотылялись двое пьяных молодых поляков. Увидев нас, они что-то прокричали. В ответ Разин помахал шлемофоном и крикнул:

− Вперед! На Берлин!

Поляки с ходу кинулись драться. Мы нелепо помутузились посреди дороги, на лоскуты разодрав рубахи. Через пять минут выдохлись и, ругаясь, разошлись.

Утром с исцарапанными рожами мы провожались.

− Легкой и быстрой тебе дороги в Болгарию, − желал Разин. − Как только пристроишься управляющим на дунайский виноградник, сразу отпишись, я приеду.

− Договорились. А я желаю вам не загнуться от белой горячки в Гданьске.

− Сколько у тебя осталось долларов?

− Десять.

− На тебе еще десять, все равно прокутим.

− Спасибо. Поехал.

− Давай. Передавай привет брату в Варшаве, адрес у тебя есть.

− Да, как договаривались. К вечеру должен добраться! − уже кричал я, быстро шагая к трассе.

Интернет и мобильная связь еще не были общедоступны, и потому пространство вокруг оставалось более загадочным. Сведения о том, что Польша не граничит с Болгарией и на пути еще Словакия, Венгрия, Сербия или Румыния − на выбор, обескуражили меня. Но не настолько, чтобы я отказался от возможности добраться до границы и пересечь ее. Удобнее всего это было сделать в курортном местечке Закопане в Татрах.

В Варшаве у Разина жил брат Алекс, у него, согласно плану, я предполагал заночевать. За несколько часов проехав двести километров, солнечным днем я высадился на въезде в город. Раньше, чтобы веселее идти по длинной незнакомой дороге, я представлял, будто снимаюсь в приключенческом или шпионско-фантастическом фильме. Теперь, сверяясь по карте и уверенно двигаясь к вокзалу, я в этом был почти уверен.

У трехсотметровой копии МГУ в центре города я глазел на новенькую машину, приделанную для рекламы к стене высотки на уровне седьмого этажа. Потом я увидел свое отражение. В потоке людей и автомобилей, где все спешили по своим делам, я смотрелся довольно странно, как привидение, проявившееся на фотографии малопонятного ему мира. Соприкасаясь с ним только взглядом, привидение, как и полагалось, выглядело печальным и отстраненным.

− Здесь весной шестьдесят седьмого года выступали Роллинг Стоунз, − услышал я. Рядом мужчина, указывая на высотку, рассказывал своей молоденькой спутнице: − Первый их концерт в соцстранах. После него «роллинги» ездили по городу и разбрасывали свои пластинки.

− Зачем? − удивлялась девушка.

− Наверное, увидели после концерта, что творится вокруг, и поняли как круто, что они приехали. Потом в газетах писали: «Вчера в Варшаве был ураган? Нет, это приезжали Роллинг Стоунз!»

− Сегодня в Варшаве будет легкий ветерок, это я пройду незаметно, − поддержал я разговор, хотя и не был услышан.

Алекс и его жена Милка встретили меня как родного. Прожил я у них пару дней, переполненный чувством радостного ожидания. Мне казалось, и дальше все пойдет так же хорошо. Вечерами мы ели фрукты с вином, слушали Чеслава Немена, Марию Помяновскую и еще какого-то музыканта, которого Алекс называл польским Гребенщиковым.

− Что за бутыль огромная под столом? Вишневую наливку делаете? – спрашивал я, отказавшись от приглашения задержаться и сходить в клуб Stodoła на концерт Bullet for My Valentine. Я не мог себе этого позволить.

− Почти, − кивал Алекс. − Заливается полбутыли спирта, а потом в течение лета туда бросаем ягоды, которые поспевают, сейчас вот шелковицу и вишню. А зимой это пьется. Мой тесть Вацлав так делает.

Милка не понимала ни слова по-русски, но, услышав имя отца, радостно закивала. Жена у Алекса и правда была милой, улыбка не сходила с ее лица. Она преподавала детям рисование в начальной школе, объездила Европу, знала французский и итальянский.

− Слушай, Алекс, я пока из Белостока добирался, раз десять спрашивал дорогу. Мне все отвечали: «Просто», – но дорогу так толком никто не показал. Почему? – вспомнил я мучивший вопрос.

− По-польски «просто» − это «прямо».

− Надо же.

− Я польский выучил за пару месяцев.

В небольшой студии было уютно и чисто. Улица за окном выглядела, как на холсте художника, она уходила вдаль к облакам в лучи солнца. Лица и глаза Алекса и Милки чуть светились, они смотрели на меня как ангелы с иконостаса. Я им подмигнул и, не зная, что еще сказать приятного, проговорил:

− В Варшаве жить можно!

Утром я бодро шагал по Краковскому проспекту мимо продовольственных складов и оптовых магазинов. Я пересек город от края до края и, довольный этим фактом, вышел на трассу Е7.

Дорога сначала складывалась неплохо. Солнце было в зените, и я почти добрался до Кракова. Однако километров за сорок до города встрял и несколько часов гулял вдоль дороги. Я пообедал, искупался и переждал под деревьями жаркий зной, явно предвещавший грозу. Место не походило на заколдованное, но «мой» водитель задерживался непозволительно долго. Уже темнело, и я подумал, что эту ночь придется провести у дороги. Присматривая место для ночлега, я решил махнуть напоследок показавшейся машине.

На мою удачу, водитель остановился веселый и бодрый, как и полагается молодому обладателю автомобиля с мощным сабвуфером и хорошего здоровья. Он еще помнил советские времена и многие русские слова, к тому же говорил, как и я, на непринужденном ломаном английском, так что наше общение протекало бодро и весело.

− Ежи!

− Петя!

− Еду в Краков!

− Мне туда же!

Ежи охотно согласился слушать мою кассету с Manu Chao, от чего нам стало еще бодрее и веселее. Не дослушали мы первую сторону, как Ежи указал вперед на темноту, поблескивающую огнями:

− Краков! Тебе куда?

Рассказывая о путешествии, которое, по сути, только началось, я поймал себя на мысли, что излагаю уже не так оптимистично.

− Отвезу тебя в хостел для студентов. Там дешево. Очень вкусные завтраки, − Ежи проникся моим положением.

Я не стал говорить, что денег у меня в обрез, только на воду, хлеб и спички. Спокойно высадился у хостела, поблагодарил и, как только машина отъехала, отправился в парк поблизости.

Было влажно. Я долго не мог уснуть. Вездесущие слизни полюбили мою прорезиненную плащ-палатку, я то и дело натыкался на них, пока все-таки не задремал.

− Здесь спать нельзя! − услышал я сквозь сон. − Ты кто? Что ты здесь делаешь?

− Я студент. Мне рано утром в дорогу, − бормотал я, не в силах проснуться. − Несколько часов поспать бы.

− Нельзя. Уходи.

− Подождите немного, − не соглашался я. − Очень хочется спать.

− Эй! Проснитесь! − раздался крик прямо надо мной.

Я вскочил, окончательно пробудившись. Рядом стоял человек, похожий на ночного сторожа, и светил мне в лицо фонариком. Он что-то громко говорил.

− Я по-польски не понимаю, − сказал я. − Ни разумем по польску.

− Jaki język mówiłeś do mnie teraz? − услышал я и вдруг понял сторожа, он спрашивал: − А на каком же языке ты сейчас разговаривал со мной?

− Наверное, это было во сне, − оправдывался я.

− Cо?

− Nic!

Сделав вид, что ухожу, я притаился в другой части парка и благополучно доспал.

На рассвете я бодро покинул хостел для бродяг. У меня были скопированная от руки карта и список достопримечательностей города, но увидел я только одну – внушительно возвышавшийся на левом берегу Вислы замок польских королей.