Весеннее признание

Когда после трогательного прощания с Таней и торжественного обещания привезти завтра шубу Анатолий удалился во тьму, и за окнами стих шум мотора его мопеда, Анна Михайловна вспомнила, на кого похож этот мальчик: на Адама с фрески Микеланджело! Тот же взгляд, те же чистые линии…

«Какой-то он трагический – сказала себе бабушка. – Ох, что-то у меня дурные предчувствия! Не там и не тогда ты родился, юный ангел на мопеде… И ещё эта первая любовь! Тоже мне, Ромео и Джульетта, Монтекки и Капулетти! Чем-то всё это закончится?!»

Бабушка поёжилась и плотнее завернулась в старенький пуховый платок. На улице, похоже, холодало…

ГЛАВА 6.

Вернувшись домой, Анатолий застал в своей комнате Костю Сарычева. Худое лицо товарища было мрачно, даже голубые глаза будто потемнело. Перед ним лежал раскрытый учебник химии, но невидящий Костин взгляд упирался в портрет фото-Тани.

Анатолий молча вытащил дневник и тетради и немедленно, будто совсем не задумываясь, начал выполнять задание на завтра – час был поздний… Костя перекидывал с ладони на ладонь зажигалку.

– Мы сорвали лекцию, – сказал он, наконец. – Будут большие разборки. Приходила Тамара, орала – на улице было слышно. На завтра вызвали всех родителей. Твоего и Галиченко тоже, раз вы проказёнили. Вообще, ты напрасно это сделал… Нина клянётся, что мы запомним этот день на всю жизнь.

Анатолий мечтательно улыбнулся.

– Да, – сказал он, – и я – на всю жизнь…

Костя сердито щёлкнул колёсиком зажигалки, провёл пальцем по мгновенному язычку пламени.

– Да очнись ты! Получается, что это я во всём виноват. Хотел отомстить одному гаду, а подставил ребят и даже тебя! Не подумал, что у мамы сердце больное… Что теперь делать?! Надо как-то всех спасать! Пойти, что ли, к этому?..

Анатолий внутренне собрался и стал расспрашивать друга, что случилось. Костя пересказал происшедшее на лекции Ефремова.

– Я уже узнал его телефон. Но мне ответили, что он уехал в Киев… Так что завтра придётся отдуваться перед предками. Сказали, что придут даже с райкома комсомола! Как ты думаешь, могут исключить?!

– Не знаю… – пробормотал Анатолий. – Зачем ты это сделал?! Послушали бы про наркошей… А теперь – что будет?!

– Тебе не понять, – тихо ответил Костя.

Анатолий действительно не понимал, что происходит с другом. Он с грустью подумал, что и тому не понять его любовь, всё, чем полно его сердце. А ещё подумал, что это их первая размолвка за всю жизнь. Неужели это означает, что они становятся взрослыми, и такое непонимание теперь может случаться у них часто?! А ещё учитывая, что Косте, похоже, нравится Зойка… «Для шестнадцати лет у меня как-то слишком всё сложно… Может, это потому, что рядом нет мамы?» Но он с трудом мог представить, как это бывает, когда рядом мама. Даже у Кости с его мамой не всё безоблачно. «А у Тани тоже нет мамы и вообще – родителей, только бабушка… Интересно, где они? Она мне потом расскажет, наверное… Нам о стольким надо поговорить!» Он удивился, как можно так сильно любить и так мало знать о любимом человеке. «А кажется, я знаю о ней всё – самое главное. Остальное – может, и не так важно?!»

Вдвоём, наспех, они сделали уроки, погасили свет и легли на топчан. Широко раскрытыми глазами Анатолий смотрел в темноту и видел тёплые блики света лампы с красным абажуром на запотевших боках электросамовара, на оживлённом, милом лице Тани…А потом всё исчезло, осталась лишь тёмная, холодная, пустая квартира – к этой пустоте Анатолий давно привык, и всё же, если бы не тёплое дыхание друга рядом, Анатолий ушёл бы отсюда, рванул бы на своём мопеде опять на Заточную, чтобы заснуть на улице, прижавшись щекой к тёплому доброму окну, или же опять до рассвета носился бы по зовущим его автострадам…

«Когда у меня будут дети, ни за что не стану оставлять их ночью одних», – это была его последняя мысль перед тем, как заснуть.

Утром уже в раздевалке чувствовалось, что обстановка накалена до предела. Школа встретила Анатолия приглушённым гулом. Раздеваясь, он ощущал на себе множество косых взглядов. Галиченко, как и он, ушедший с классного часа, догадался заболеть, и в глазах одноклассников Анатолий видел искреннее сожаление о том, что он не поступил так же. На миг в нём шевельнулась тень страха, но он тут же задавил её, поднял голову и посмотрел на всех в упор, так прямо и спокойно, что многие смутились.

У Лиды задрожали губы. Как она не крепилась, слезинка всё же блеснула на чёрных, на этот раз не накрашенных ресницах. Она украдкой посмотрела на бледно-смуглое, осунувшееся по сравнению со вчерашним днём, с чётко очерченными скулами лицо Анатолия. Сердце сжалось мучительной болью. Она, как никогда, с болезненной остротой сознавала, что он стал ей дороже всех людей на свете, дороже отца и матери, дороже даже себя самой…

Почувствовав её взгляд, Анатолий повернул голову и с улыбкой посмотрел на неё. Равнодушной улыбкой…

«Всё! Он потерян для меня! Навсегда! Но почему?! Ведь я намного красивее этой его Таньки! И… лучше одеваюсь, и… вообще… И мы с детства знакомы». Лида горько недоумевала, на миг даже посочувствовав Зойке, хотя вообще-то терпеть её не могла… Ей хотелось опустить голову на руки и отключиться от всего на свете, но вместо этого она с холодным вызовом глянула в глаза заходящей в класс Нине Александровне.

Классная руководительница присутствовала на всех уроках, и в классе царила мёртвая тишина. Почти никого не спрашивали. Юрка сидел маленький, словно усохший, втянув голову в плечи, на веснушчатом лице круглились расширенные ужасом глаза. Было тихо, как перед грозой.

В начале четвёртого урока заглянула дежурная, извинилась и сказала:

– Збанацкий, Сарычев, Герет и Шандрик! Немедленно к директору.

Вот оно! Четверо названных встали. Юрка, побелев, суетливо собирал вещи. Сергей кусал губы. Лицо Кости было совершенно бесстрастно. Анатолий спокойно застегнул сумку и повесил на плечо.

Неожиданно вскочила Лена Куценко.

– Сядь, – устало велела Нина Александровна.

– Я тоже должна идти! Я… срывала лекцию вместе со всеми! Я… перебивала и смеялась! – и Лена почему-то тревожно глянула на Серёжу Збанацкого.

Классная отвернулась. Её плоская грудь словно застыла под колючей шерстью свитера.

Перед высокой двойной дверью кабинета директора все невольно замешкались. Из-за двери не доносилось ни звука. Костя решительно потянул на себя ручку и первым переступил порог.

Этот день, в отличие от предыдущих, был солнечным. Таня глядела в окно на чёрную дымящуюся мостовую и считала минуты, оставшиеся до приезда Анатолия. Перед очищенным им ото льда крыльцом в большой луже купались осмелевшие воробьи.

Таня в сотый раз подбежала к зеркалу, пытаясь покрасивее причесать слежавшиеся волосы. Из-за вчерашней болезни бабушка мыть их не разрешила. Она не разрешила и вставать, но сейчас пошла в магазин, так что в ближайшие полчаса Таня могла чувствовать себя относительно свободно.

Под глазами – огромные синяки, губы растрескались, волосы, как их не причёсывай, свисают тусклыми прядями… Уродка, мерзость!

Тик-так, тик-так… Дорогу перешла бабушка в своём элегантном клетчатом пальто (Таня знала, какое оно чинёное и старое). Воробьи вспорхнули. Вот-вот раздастся шум мопеда…

Тик-так, тик-так… Бабушка внесла тарелку горячих котлет:

– Поешь, Танюша.

– Не хочу.

Тик-так, тик-так… Таня уже ненавидела отвратительно громкое тиканье будильника. Книги валились из её рук. Стыл сладкий чай.

Тик-так, тик-так… За окном начало темнеть. Лёжа на боку, Таня смотрела в одну точку.

«Вот и всё… – билась мысль. – Вот и всё… Поиграли и хватит. Вообразила, что любима. Идиотка! Глянь на себя. Сравни с Зоей, с Лидой. А сколько ещё других девушек! Кто ты по сравнению с ними!? Чучело! Чучелом и умрёшь… Все только смеются над тобой!»

Вошла бабушка, вынула термометр, покачала головой. Попробовала губами лоб.

– Тебе нехорошо, Таня?

– Да…

– Сейчас принесу лекарство.

Поплыла к двери. Какие-то красные волны… Качаются, толкаются в виски. Таня сомкнула ресницы…

Красный песок, чёрный песок… Жёлтое небо… Слышен шум моря – значит, пляж, но самого моря не видно.

Таня лежит на песке. Ей жарко, хотя она совершенно раздетая и чувствует, как песчинки царапают кожу.

У неё ужасное ощущение, что она не одна. Кто-то видит её, голую. Она с трудом поворачивает тяжёлую голову и… Поблизости действительно стоит человек. Мужчина! Это отец Анатолия. Он в своей кожаной куртке, мокрой от снега, снежинки тают на его волосах. Конечно, здесь же жара!

Таня пытается убежать, как-то прикрыться хотя бы, но не может пошевелить даже рукой. Владимир Шандрик смотрит на неё как-то странно, его губы кривятся, будто он пытается усмехнуться и не может… Таня лежит перед ним, совершенно беспомощная, и мечтает умереть от стыда, провалиться сквозь этот раскалённый песок до центра земли! И думает она только об одном: слава Богу, что здесь нет Анатолия!..

Но этот обжигающий мир внезапно сереет, тускнеет, становится прохладным. Таня чувствует, что может пошевельнуться. И… резко, как от толчка, открывает глаза. Она у себя в комнате, на постели. Горит настольная лампа. Анатолий одетый, в куртке, стоит рядом на коленях. Её руки обвились вокруг него, пахнущего улицей и морозом, притянули к себе. Анатолий прижался щекой к её груди, неровно дышащей под влажной от испарины ночной сорочкой. Таня погладила его по коротко остриженной голове. Он вздохнул.

– Ты думала, я не приду?.. Танечка! Я не смогу прийти к тебе только мёртвым!

– Мне… приснился твой отец, – пробормотала она почему-то, вместо того, чтобы спросить его, что случилось.

– Отец? А я?

– Ты – пока нет…

– Я ревную.

Таня улыбнулась. Пусть он и шутил, всё равно приятно. До сих пор её никто ещё не ревновал…

Вдруг Тане представилась Зоя, её прозрачные глаза, словно пронизанная солнцем чёлка, сияющая улыбка… Анатолий был с ней, целовал её… тоже.

– Ты… очень её любил? – спросила она внезапно охрипшим голосом.

Он не спросил, кого. Покачал головой.

– Я никого никогда не любил, кроме тебя. Ну… отец, друзья, но это – совсем другое… Знаешь… Я должен сказать тебе…

Он опустил ресницы, длинные, как у девочки. На побледневшие щёки легла густая тень.

– Ты знаешь, меня могут исключить из комсомола.

– За что?!

– Вышло так… Наш класс сорвал лекцию одного высокопревосходительства. Меня и ещё некоторых хотят исключить… В четверг будет общешкольное собрание.

– Они не посмеют!..

– Очень даже посмеют, – ответил Анатолий сухо и зло.

Он попытался подумать о своём будущем, но вместо этого вдруг вспомнил прошлое, кадры раннего детства, которые старался никогда не вспоминать: коридоры, лестницы, длинные комнаты с маленькими кроватками и стульчиками; игрушки, игрушки… взгляды людей за забором. Зимой – зависть к тем, у кого были сапожки. Это означало, что их купили родные. В их группе все ходили в ботинках. Первое, что он попросил отца купить ему, – это сапожки…

Анатолий сделал над собой усилие, вернулся в настоящее и увидел широко раскрытые глаза Тани, смотрящие на него с участием и тревогой. Его захлестнула взволнованная нежность. Что бы с ним не произошло, но Таня, милая, родная, живая и тёплая Таня рядом, всегда будет с ним. Он встретил её. И она его любит. Это счастье подарено ему на всю жизнь.

– Та-неч-ка! – прошептал он.

– Что ты говоришь? – не поняла она его.

– Как ты думаешь, Анна Михайловна разрешит мне переночевать у вас? Сегодня так не хочется быть одному…

– Да, конечно, у нас есть же раскладушка. Сейчас бабушка придёт, и я ей скажу. – Таня с сомнением глянула на Анатолия – А сколько ты весишь?

– Восемьдесят пять.

– Должна выдержать! В крайнем случае подставишь табуреточку. А где твой мопед?

– В гараже. Сегодня я на автобусе. Таня… а бабушка точно согласится?

Анатолий не рассказал Тане происшедшей в кабинете директора сцены. Он и сам не хотел её вспоминать.

…Отец Юрки Герета – вообще-то интеллигент до мозга костей – дал сыну звонкую пощечину. Тот побагровел и заплакал, глотая слёзы и громко всхлипывая. Отец Сергея Збанацкого – маленький, жилистый, похожий на цыгана – стучал по столу кулаком и обещал «отодрать паршивца так, что неделю не сядет». А сын, на три головы выше отца, смотрел на него со смешанным чувством презрения и жалости.

Костя Сарычев – безотцовщина. Мать его, невысокая смуглая женщина, сидела молча, всё больше бледнея. В конце разговора её бледность перешла в синеву, она уронила голову на спинку стула и закрыла глаза. Костя страшно закричал: «Мама!!!» и бросился к ней.

«Скорую» вызывать не пришлось. Тамара Сергеевна отыскала в аптечке нашатырный спирт и, приводя мать в чувство, с укором сказала сыну:

– Вот видишь, Сарычев, у твоей матери, оказывается, больное сердце, а ты её совсем не щадишь, значит, не любишь.

– Я люблю маму! – с ненавистью глядя ей в глаза, отчеканил Костя.

И только один стул оказался пустым – стул, приготовленный для Владимира Анатольевича Шандрика. Его взяли в пионерской комнате специально для этого собрания, он стоял, блестя коричневым лаком ножек и спинки, заманчиво краснея репсом сиденья… Анатолию он казался раздражающе-пронзительным, как красная тряпка – быку. Он и рад был, что его отец не захотел участвовать в этой комедии, и в то же время испытывал смутную грусть оттого, что Владимир Анатольевич уже давно совершенно не вмешивается в его жизнь, видимо, считая сына достаточно взрослым. И всё же хотелось бы хоть иногда почувствовать беспокойство отца, испытать его заботу… Впрочем, Тамара Сергеевна ничего не говорила об Анатолии и почти не смотрела в его сторону.

Лена судорожно держалась за руку Серёжи Збанацкого, над головой которого родитель продолжал метать громы и молнии. Сергей смотрел на её бледненькое худое личико, усеянное веснушками, с кожей до того прозрачной, что на висках отчётливо проступали трепещущие жилки, и с удивлением думал: «Почему я раньше считал её некрасивой? Веснушки есть? Ну и что! Они ей идут!»

Под конец взял слово секретарь райкома комсомола. Тут и прозвучали слова насчёт исключения преступников из рядов ВЛКСМ. Сергей присвистнул, Костя сжал губы так, что они превратились в тонкие ниточки. Глянув на директора затравленными глазами, Лена опустилась на пустующий стул.

– А вы как думали?! – с возмущением сказала директор. – Что мы вас за всё по головке погладим?!. Куценко! Я садиться не разрешала!

Лена встала. Сергей увидел её измученное лицо, потухший взгляд, понял, что ей вот-вот станет совсем плохо, и решительно взял её на руки. Члены комиссии тихо ахнули. Костя прислонился головой к плечу Анатолия, пытаясь поймать взгляд матери.

Тамара Сергеевна махнула рукой, изгоняя подсудимых из кабинета. Когда за плетущимся позади всех Юркой закрылась дверь, гневно спросила:

– Видели?! Они же считают себя героями, партизанами на допросе в гестапо! Этот девчонку на руках несёт! Тот готов рубаху на груди рвать! Двое обнялись, как перед казнью! – Помолчала. – А ведь эти далеко не самые худшие. Не знаю, что с ними такое случилось, почему они такое устроили…

Отец Герета злобно покосился на пустеющий стул сквозь стёкла очков.

– Лично я считаю, что особое внимание следует обратить на Шандрика! До меня дошли сведения, что он связан со шпаной, совершает аморальные поступки, вообще, ведёт себя в конец распущенно! Развращает других подростков, в том числе моего сына. Раньше Юрик не позволял себе ничего… подобного. Посещал массу кружков, отлично учился. Мы шли на золотую медаль… А теперь!? Он позволяет себе поздно приходить домой, даже хамить мне и матери! Конечно, виноват папаша Шандрика. Это он соответствующим образом воспитывает своего наследничка!

Тамара Сергеевна горько вздохнула.

– Известно – детдомовщина! – пробурчал Збанацкий.

– Разрешите мне сказать! – взволнованно заговорила мать Кости Сарычева. – При чём здесь детдомовщина?! Да я Толика знаю с самых первых лет, он лучше тысяч образцовых мальчиков! Какая шпана?! Какие аморальные поступки?! Анатолий в жизни не сделал ничего дурного! И своего сына я знаю прекрасно, они занимаются спортом, не пьют и не курят, ни о каком развращении и речи идти не может!

– Все так говорят, – заявила представительница районо. – У всех мамочек не сыновья – ангелы! А эти ангелы – наркоманы, насильники и убийцы!

– Что вы, о ком вы говорите!? Я не знаю, с кем вы сталкивались раньше, кого вы имеете в виду, но эти пятеро – совсем ещё дети. Наши дети. Они пытаются походить на взрослых, но, как и любые дети, ждут от взрослых понимания, участия, теплоты. Какое такое страшное преступление они совершили?! Да, они сорвали важную лекцию, обидели человека, но… Поступить с ними сейчас так жестоко, как вы предлагаете, значит, навсегда непоправимо изуродовать их судьбы, их души! Они должны извиниться, объявите им выговор, но не более! Это судилище и без того навсегда останется в их памяти, и этого наказания им более чем достаточно. Поверьте, я не стараюсь выгородить своего сына. Я поговорю с ним, узнаю, что произошло, почему он себя так вёл… Должна быть какая-то причина…

– Кем вы работаете? – резко оборвала её представительница районо.

– Я преподаватель русского языка и литературы, – спокойно ответила женщина. – Кандидат педагогических наук. Работаю в третьем интернате.

– Кандидат педагогики, а сынок якшается с подонками всего района! Вы, товарищ Сарычева, забрали бы сына с его дружками к себе. Пусть воспитываются вместе с остальными «невинными детками».

Все знали, что третий интернат идёт с приставкой «спец» и зачастую заменяет колонию городу и области…

– Не думаю, что ему нашлось бы там место! – отпарировала женщина.

– Ну, что-то, а место мы обеспечим, – откликнулась «комиссия по делам несовершеннолетних».

В этот момент странный запах, уже несколько минут ощущающийся всеми в кабинете, усилился настолько, что дышать стало совершенно невозможно. Збанацкий распахнул дверь и отшатнулся. На зелёной ковровой дорожке дымилась прекрасно сконструированная шашка с вонючим газом. Коридор был абсолютно пуст.

Наступило молчание.

– Вот вам и невинные ангелы, – глядя на шашку, сказала наконец Тамара Сергеевна.

Вот что произошло во вторник в кабинете директора одиннадцатой средней школы.

В среду утром Костя не пришёл на занятия. Не пришёл и Серёжа Збанацкий – к некоторому удивлению учителей, потому что к концу четверти он бывал весьма точен и трудолюбив. Многие знали об угрозах его отца, но всерьёз их не принимал никто, потому что Серёжа, мягко говоря, был мальчик уже большой.

А в одиннадцать часов в школу позвонили из милиции и сообщили, что Збанацкий Сергей Сергеевич, 1968 года рождения, ученик 9 класса (и лучший баскетболист школы) арестован за покушение на убийство и нанесение тяжёлых травм своему отцу, Збанацкому Сергею Мироновичу, 1935 года рождения, рабочему-металлургу.

ГЛАВА 7.

«Характеристика. Збанацкий С. М. – отличный рабочий, участник всесоюзного конкурса фрезеровщиков. Хороший семьянин, активный общественник, член заводской ДНД… Известно, что в свободное от работы время употребляет спиртные напитки. Профилактические беседы результата пока не дали… В быту может быть грубым, невоздержанным… В коллективе пользуется уважением…»

«Характеристика. Серёжа Збанацкий – учащийся 9-А класса городской средней школы № 11. В нашей школе учится с четвёртого класса. С марта 1984 года член ВЛКСМ. Увлекается спортом, входит в состав городской юношеской сборной по баскетболу. По характеру вспыльчивый, несдержанный, но также и добрый, отзывчивый. Любит детей, был вожатым в младших классах школы. Учится по всем предметам средне, хотя по своим способностям мог бы учиться лучше. Отец принимает активное участие в воспитании сына…»

«Выдержки из протоколов бесед со Збанацким Сергеем, Сарычевым Константином и Збанацким Денисом.

«Сергей, расскажите, что случилось вчера вечером».

«…»

«Вы были дома?»

«Да».

«Что вы делали?»

«Мы делали уроки».

«Кто это «мы?»

«Я и мой одноклассник Сарычев… Костя».

«Сарычев часто бывает у вас?»

«Нет. Он пришёл вчера специально».

«Объясните».

«Он сказал, что хочет посмотреть у нас футбол по телевизору. У нас дома хороший цветной телевизор, отцу на заводе дали в премию… Но это неправда. Он боялся, что у меня будут неприятности и хотел, наверное, помочь…»

«Расскажите подробно».

«У нас в школе произошло…ЧП. Вызывали родителей… В общем… Костя слышал, как отец мне угрожает. Он подумал…»

«Отец вас бьёт?»

«Раньше бил часто. Теперь – почти не бьёт».

«Продолжайте».

«В общем… Сарычев… он… как бы считает, что это он виноват в том, что случилось. В общем, там всё так запуталось… И он не хотел, чтобы я, когда отец с придёт с работы, был один…»

«Что было дальше?»

«Дальше пришёл отец. Стал меня бить. Я ему сказал прекратить, он не слушался… Мой брат… Дениска… закричал: «Не надо, у него кровь!», так он и Дениса… В общем… Я схватил со стола магнитофон…»

«Магнитофон?»

«Да… Японский… Отец подарил на день рожденья…»

«Как вы оказались вчера вечером в квартире Збанацких?»

«Пришёл к Серёже посмотреть телевизор. Потом мы делали вместе уроки…»

«Константин, объясните, что Сергей имел в виду, когда сказал, что вы считаете себя в чём-то виноватым?»

«А, это… Просто… это я был инициатором срыва лекции, за который нам так попало. Грубо говоря, подговорил Серёжку перебивать лектора… Если бы я знал…»

«Но зачем? Простите, Константин, вы не производите впечатление неразумного хулигана… Ваша мать даже говорила, кажется, что вы собираетесь работать в милиции?»

«Это к делу не относится. Я хочу рассказать про вчерашний день».

«Хорошо, расскажите, что произошло вчера».

«Ну, мы смотрели телевизор. Пришёл Серёжкин отец, пьяный, и с порога начал лупить его чем попало и куда попало, орал всякие оскорбления… Бросил в него вазу, разбил голову, у Серёжки кровь потекла. Малый начал кричать, плакать, этот псих и малого шандарахнул так, что тот в стену впечатался… Тут я вижу, Серый побелел весь и трясётся. Я кричу: «Бери малого, идём скорее ко мне!» Этот козёл прёт прямо на нас, Серёжка его пытается сдерживать, за руки хватает, кричит мне: «Одевай Дениса, я сейчас!» Я в переднюю, одеваю-обуваю малого, вдруг – крик! Вбегаю – папаша на полу лежит, весь в крови, над ним Серёжка с магнитофоном стоит. Говорит: «Я этого гада убил, кажется» … Я скорей дверь закрыл, чтобы малый ничего не видел…»

«Как же тебя зовут?»

«Денис. А где Серёжа?»

«Серёжа в школе, разве ты не знаешь?»

«Нет, его милиция забрала, я знаю. Он папу убил».

«Денис, а ты любишь папу?»

«Нет. Он злой. Серёжа ему всегда говорил: «Будешь малого бить – убью!» Вот и убил».

«А кого ты любишь?»

«Серёжу. И маму. И ещё Валентину Архиповну из садика».

«Тебе совсем не жалко папу?»

«Нет. Он плохой. Он на Серёжу плохие слова говорит. И на меня, и на маму. А потом бьёт нас. И ещё он водку пьёт».

«А где вчера была ваша мама?»

«На работе. А может, у бабушки. А может, по подружкам шлялась».

«Это так папа говорит?»

«Да».

«Денис, тебя папа вчера вечером ударил?»

«Да. Ударил меня об стену, и ещё бил дедушкиной палкой. Вот шишка, вот синяк, и ещё зуб выпал. Но он всё равно шатался, уже не больно… А когда Серёжа придёт домой?»

«Денис, а ты знаешь, ведь твой папа не умер, его доктор в больнице вылечит… Почему ты плачешь?»

«Я не хочу, чтобы он опять с нами жил… Хочу к Серёже!..»

***

Поздно вечером в квартире подполковника Ефремова раздался звонок. Подполковник сам вышел открывать – в тапочках, тёплом домашнем свитере, с перевязанным горлом (простудил в Киеве). На площадке, в наброшенной на плечи курточке, стоял, дрожа, будто от холода, худенький подросток, невысокий, с тонким бледно-смуглым лицом, на котором странно светились большие светло-голубые глаза. Его прямые тёмно-каштановые волосы тоже словно сияли каким-то золотистым отливом. Подросток был смутно знаком подполковнику, с ним связывалось какое-то неприятное воспоминание, и Ефремов нахмурился. В комнате ждала жена, ждал чай с джемом и ватрушками, а отчаянные глаза мальчика говорили о какой-то сложной проблеме, требующей его, Ефремова, участия. Таких проблем он терпеть не мог и давно умел от них отделываться.

– Ну? – сухо спросил он, не здороваясь. – В чём дело?

– Здравствуйте, – пробормотал подросток. Ефремов узнал его голос. Отвратительный класс! И теперь один из них, самый наглый, зачем-то пришёл к нему, что-то просить – очевидно, извиняться. Что ж, он выслушает его извинения. Но пусть не думают, что так легко отделаются.