Весеннее признание

– Папа… тебе угрожают, да?

– Да не то, чтобы угрожали… Это как в сказке: войти – легко, выйти – очень трудно, или…

– Но ведь ты был простым водителем!

– Даже простой водитель слишком много знает, чтобы просто так уйти… Эх, Толик… Это у тебя всё ясно и легко: чёрное – белое, люблю – ненавижу…

– Правда – ложь! – добавил Анатолий.

– Да, правда – ложь, – согласился отец. Разлил кофе по чашкам. – У меня была своя правда. Я жил так, чтобы лучше было тебе…

– Не надо, – попросил Анатолий. – Мне не было лучше, папа… Честно.

Тёмные глаза Владимира Анатольевича испытующе посмотрели на него.

– Я понял… Прости. Я постараюсь всё исправить…

– Что ты, пап! Я сам! Знаешь, один… человек мне недавно сказал: от нас зависит, каким станет будущее. Я… наверно, всё сделаю, чтобы будущее было самым светлым! Самым… ну, ты понимаешь, папа! Посмотри! – он показал рукой за окно, где, сияя, вставало весеннее солнце. – Вот таким!..

– Я понимаю, – серьёзно сказал отец. Обнял сына, прижал к себе. – Толик мой… Если бы все люди были такими, как ты, какой бы прекрасной действительно стала жизнь на свете!

– Но тебя ведь не убьют, папа?!

Владимир Анатольевич улыбнулся своей прежней сверкающей улыбкой.

– Меня?! Ещё чего! Руки у них у всех коротки!..

Когда Анатолий ушёл в школу, отец прошёл в его комнату, тяжело опустился на стул, долго смотрел на огромный фотопортрет Тани Волконской… Резко зазвонил телефон. Шандрик вздрогнул, снял трубку.

– Толечка? – вопросительно-игриво прозвучал женский голос. Владимир Анатольевич узнал бывшую жену. Побледнев, он бросил трубку на рычаг. Телефон тут же зазвонил снова. Подумав, Шандрик взял трубку.

– Алло! – сказал он хрипло. – Это я. Да, Владимир. Анатолия нет.

Последовала пауза, потом смущённый смешок.

– Ну, что ж, так даже лучше. Как он себя чувствует?

– Хорошо.

– А я в Москве. Фрэнк прилетел сюда из Австралии. Он хочет встретиться с Толиком, Володя.

– И не думайте.

Снова пауза. Умоляющий голос:

– Но почему!? Фрэнк привёз ему в подарок самый быстрый в мире мотоцикл – «Сузуки ГС 1000 ЦС». Ты не представляешь, что это значит для Толика! Наш мальчик так мечтал о нём!..

Владимир Анатольевич вдруг почувствовал бесконечную усталость.

– Это не «наш мальчик», Наталья… Даже уже не мой…

– Ты бесчувственный и грубый! – оскорблённо вскричала Наташа. – И всегда был таким! Тебе никогда не понять сердца матери! Для неё её ребёнок всегда останется ребёнком! Ты погубишь его своим деспотичным упрямством! Хочешь ты этого или нет, Анатолий получит мотоцикл!..

– Он не возьмёт его, – тихо сказал Шандрик.

Едва он положил трубку, раздался звонок в дверь. Владимир Анатольевич вспомнил, как когда-то к нему пришла Таня, бледнея, пошёл открывать…

… – Подождите! Я еду с вами! – крикнула она, подбегая к нему. А потом полулежала на сиденье рядом, закрыв глаза, тяжело дыша и совсем по-детски всхлипывая… Он всё видел, всё понимал, и всё же был вынужден отвезти её к своему сыну, потому что только она могла вернуть ему Анатолия… Кем она теперь его считает? Трусом? Предателем? А кем он её? Что это за дикая история с женихом в Афганистане?! Ещё одна жертва её просыпающейся женственности? Или это она так пыталась ему досадить?! Что ж, надо сказать, она преуспела…

Шандрик застонал от невыносимой, рвущей его изнутри боли. Открыл дверь.

На площадке стояла высокая дама средних лет, смутно ему знакомая. На лице её застыл испуг – должно быть, услышала вырвавшийся у него стон.

– Здравствуйте. Заходите, пожалуйста, – пригласил её Владимир Анатольевич, не спрашивая, не кто она, не цели её прихода. Дама настороженно глянула.

– Вы отец Анатолия Шандрика?

– Да, он самый. Заходите.

Владимир Анатольевич шёл за ней, машинально отмечая её полнеющую, но статную фигуру, крепкие ноги с полными бёдрами и тонкими лодыжками, бронзовую башню волос на голове… Войдя в комнату, дама бросила взгляд на кресло, но Шандрик решительно подвинул ей стул.

– Садитесь. Так в чём дело?

Дама села. Прежде чем ответить, она внимательно оглядела весь интерьер комнаты, затем присевшего на подоконник мрачного хозяина.

– Вас ведь зовут Владимир?

– До сих пор так звали.

– Очень приятно. Я – Шанская. Тамара Сергеевна, – добавила гостья. – Я директор школы и временно замещаю классного руководителя в классе, где учится ваш сын. Нина Александровна уволилась.

Владимир Анатольевич пробормотал нечто неопределённое, типа, «туда ей и дорога»…

– Сегодня Анатолий пришёл в школу. Он уже поправился?

– Как будто…

– Как будто? Да… Владимир, я считаю своим долгом поговорить с вами об Анатолии и о тех чепе, которые произошли в нашем классе.

– Говорите.

– У вас какой-то странный тон! – вспыхнула гостья. – Вы вообще интересуетесь вашим сыном? Знаете, он не совсем обычный мальчик! Он и его друг Костя Сарычев. Ну, тот вообще, извините меня, не от мира сего, как и его мама. Но в классе его любят. А вашего сына – нет. Его сторонятся.

– Боятся, что ли?

– Не боятся. Просто… ну, как вам объяснить? Он в стороне от всех, не живёт жизнью коллектива. Когда весь класс сорвал эту злосчастную лекцию, неслучайно, что именно Анатолия на уроке вообще не было!

– Вы недовольны, что мой сын не участвовал в срыве лекции? – с иронией спросил Шандрик.

Шанская махнула накрашенными ресницами.

– Не паясничайте! Теперь я вижу, какое воспитание даёт плоды!.. Да, ваш сын почти отличник, но кто его окружает!? Сарычев – тип из Достоевского, Полунин – ну, тот вообще бандит, Герет – неприкаянный психопат, простите, что я так грубо об ученике… А что это за бесконечные истории с девицами!? Вы вообще в курсе его личной жизни?!.

– В курсе. Я не понимаю, Тамара Сергеевна, чего вы, собственно, хотите от меня? Мой сын уже почти взрослый, я ему друзей не выбираю. Да и не за этим вы пришли…

– Да, не за этим, – хрипло проговорила гостья. – Ваш мальчик мне действительно небезразличен, потому что… потому что он хороший мальчик. Но ещё… Неужели ты не узнаёшь меня, Вова?!

– Томка, ты, что ли? – удивлённо спросил Шандрик. – Вот так встреча! Что ж ты раньше не объявилась?

Шанская густо покраснела.

– А ты хотел бы, чтобы я объявилась? Я думала, ты давно меня забыл.

– Ну, что за детство, Том!? Я бы только порадовался за тебя, узнав, что ты – директор нашей школы! Помню, ты всегда хотела стать учительницей… Значит, добилась своего!

– Не совсем, – задумчиво проговорила Шанская.

– Ну, ещё всё впереди, какие наши годы! А всё остальное – как? Замужем, дети есть?

– Один сын. Я в разводе. Как и ты…

– Ну, я… Я всегда был одиноким волком. Женитьба – это так, эпизод… Вот сын – да, это серьёзно…

– Сколько ты женских сердец разбил за эти годы? – спросила Тамара Сергеевна с наигранной шутливостью. – После моего, я имею в виду. Небось, без счёта?

Шандрик пожал плечами.

– Да ни одного, по-моему… Сейчас у дам не такие хрупкие сердца… А разве я разбил твоё сердце, Том?

– Что-то есть, – с горечью произнесла Шанская.

Владимир Анатольевич внимательно посмотрел на неё.

– Ну, прости, если так. Я не знал… А ты злопамятная, Томка. Сколько уже воды утекло… Дети у нас. Твой уже тоже большой?

– Старше твоего на пару лет. Толик… так похож на тебя, Вова. Я старалась эти годы помогать ему, как могла…

– Спасибо тебе, Тамара, – искренне проговорил Шандрик. – Видишь, детская дружба не ржавеет. За мной должок.

– Дружба?! – она подошла к нему вплотную, пристально посмотрела в глаза. – Ты не понял, Вова. Я тебя люблю. Всегда любила.

– Мне жаль, – устало сказал Владимир Анатольевич. – Ещё раз – прости меня, Том.

Она рывком отстранилась.

– Но почему?! Я ведь всё про тебя знаю! Свою бывшую, актрисульку эту, ты терпеть не можешь! Журналисточку ты бросил! Медсестра вообще пролетела со свистом! Ты сейчас один.

– Ого, ничего себе, работает разведка! – насмешливо прищурился Шандрик. – Поздравляю, Том, ты ас.

– Ты сейчас один, – повторила она исступленно. – Мы могли бы всё начать сначала, с того момента, на котором всё оборвалось! Мы могли бы!.. У нас была бы замечательная семья, я – директор школы, ты – лучший шофёр в городе, и это для нас обоих не предел! Мы вместе растили бы наших детей, наших общих детей, Вова! Наши сыновья выправились бы, учились в вузах, мы гордились бы ими! У нас… всё могло бы быть так… замечательно!..

– Том, ну не глупи… Ты же не девочка! Должна понимать, я не собираюсь сейчас ни на ком жениться, и вообще… Ну, не люблю я тебя, извини! Может, я дурак, но если уж я и женюсь снова, только по любви!

– Я понимаю, ты не ожидал этого, – проговорила она, тяжело дыша. – Тебе надо всё обдумать. Я дам тебе время. В конце-концов… это не случайно, что с твоим сыном всё время что-то происходит. Ты не в силах за ним уследить. Ему нужна мать, любящая женщина с педагогическим образованием!

Шандрик усмехнулся.

– Тамара, для этого брак не нужен. У меня есть очень хорошая знакомая, Елена Кирилловна Сарычева. В случае чего она всегда даст педагогический совет. Толика она любит и знает с детства. Сама знаешь, наши с ней сыновья – почти как братья.

В прищуренных глазах посетительницы мелькнул зловещий огонёк.

– Ты говоришь, Сарычев и твой сын – почти братья? Ты дружишь с этой женщиной? А знаешь, что настоящий отец Кости – подполковник Ефремов?! Да, Ефремов Алексей Николаевич. Он сам мне признался… Только не говори, что ты его не помнишь! Думаю, и он тебя прекрасно запомнил! – и она демонстративно потёрла пальцем свою щёку.

– Это… старая история, – после паузы с трудом выговорил Шандрик.

– Вот как? А мне кажется, он думает иначе! Представь, он просил меня оградить своего сына от твоего влияния! Ему очень не нравится его дружба с твоим сыном!

Глаза мужчины почернели от ярости.

– Оставь мальчишек в покое! Они сами разберутся! Мои старые… дела с Ефремовым их абсолютно не касаются!

Шанская подошла к двери и оттуда сказала уже совершенно спокойным голосом:

– В общем, я даю тебе время на обдумывание, Вова. Я знаю, ты поймёшь, что я права. Ты всегда был умным мальчиком… как и твой сын. Да, кажется, что вы оба поступаете по велению сердца, но на самом деле… всё хорошо взвешиваете, не так ли? Вот и взвесь… До скорого свидания, Володечка! Ты ещё познакомишься с моим сыном…

Она ушла, и в комнате повисла звенящая, тяжёлая тишина…

– Странные бывают люди, – сама с собой размышляла вслух бабушка, перебирая отложенные в стирку вещи. Таня уже дремала, одним ухом всё же слушая её неторопливо льющийся голос.

– Иногда происходят совершенно непонятные случаи. Ты вот хочешь стать писателем, Танюша, так запоминай или запиши в свою тетрадочку. Может, пригодится… Я всё никак не могу забыть отца твоего Толика. Владимир Анатольевич, кажется?

– Д-да…

– Я тебе говорила, он тогда приезжал, когда ты у них заночевала? А знаешь, что он тут устроил?

– ЧТО?!

– На вид – такой солидный мужчина, самостоятельный, самоуверенный даже. Никогда бы не подумала, что он способен такое вытворить!

Таня рывком села на постели.

– Что случилось, бабушка?!

Анна Михайловна смущённо засмеялась.

– Сказала я ему случайно про Олега. Не следовало, конечно, ты уж извини – случайно вырвалось. У него даже лицо изменилось – вот как за своего сына переживает! Оказывается, на такие чувства человек способен!

– Ты сказала ему про Олега??!

– Да что лицо! Схватил со стола графин, раздавил в порошок, весь изрезался, тут я даже про тебя на минуту забыла. Стоит, весь белый, кровь на пол течёт… Ну, я подумала, хорошо же встряхнуло мужика! Он тебя не ругал потом, ничего не говорил? Мол, с одним встречаешься, другому голову крутишь!

Таня со стоном схватила подушку, укрыла ею голову. Оттуда послышался приглушённый плач.

– Да не реви! Утрясётся как-нибудь. Олежек взрослый уже, солдат, простит. Напишешь ему честно. А с Толиком у вас ведь всё хорошо? Он тебя любит, видно сразу… Если нужно, и против воли отца пойдёт. Хотя это последнее дело – родителей против себя настраивать…

– Бабушка, ты ничего не понимаешь… Мне жить не хочется…

– Танюша, ты что? Ты… – бабушка запнулась, – ты случайно… не в положении?

– Я в ужасном положении! – сказала Таня сквозь слёзы. – В таком положении, в каком люди просто не бывают! И всё по своей вине! И никто, никогда, ничем мне не сможет помочь!!!

ГЛАВА 16.

К зданию суда девятиклассники сошлись раньше, чем было назначено заседание по делу Сергея Збанацкого. На голубом небе не было ни тучки, ветер весело шумел молодой листвой. В стороне, бессильно прислонившись к стволу акации, стояла Лена Куценко в красивом летнем, ещё слишком лёгким для весны платье. Живот её чуть заметно выдавался. Волосы старательно завиты и уложены, но бледное личико казалось опухшим, вокруг глаз – тёмные отёки. Было уже известно, что свадьба её расстроилась…

Чуть дальше стояли взрослые – несколько учителей и родителей, среди них – отец Анатолия. Ещё в стороне на асфальте лежала большая мохнатая собака, угрюмо уткнув нос в могучие лапы.

Вдруг все оживились. Подъехала «Скорая помощь». В здание суда под руки провели старшего Збанацкого в приличном тёмном костюме, с перевязанной головой (рана несколько раз открывалась) … Мелькнули лица Ефремова, Тамары Сергеевны Шанской…

Но вот, наконец, все на местах. За барьером печально смотрит на родных и друзей Серёжа Збанацкий. Заседание суда объявляется открытым.

В этот момент в зал заходят опоздавшие – Елена Кирилловна с Зойкой. Пробираясь вслед за матерью Кости к свободным местам, девушка замечает в другом конце зала своего отца и цепенеет… Но рука друга поддерживает её, малу-помалу дыхание выравнивается. Зоя садится рядом с Костей, высоко подняв голову. Неподалёку сидит Таня, но девушки стараются не встречаться взглядами.

Приглушённый гул в зале сменяется звенящей тишиной. Все ждут. Сухой, бесстрастный голос начинает читать текст обвинения.

В перерыве Сергей Миронович Збанацкий тихонько открывает дверь и выходит в коридор, а затем и на улицу. Прислонившись к стене суда, он жадно втягивает лёгкими свежий весенний воздух. Малу-помалу обескровленное лицо его слегка розовеет, мир вокруг становится ярче. Люди рядом, к счастью, не обращают на него внимания, их отвлекает хорошо одетый невысокий белокурый мужчина, со спокойным красивым лицом, ясным взглядом по-детски чистых голубых глаз.

– Я его, гадёныша, убил бы, – негромко говорит мужчина. – Для таких мерзавцев расстрел – лёгкая смерть, их ещё в колыбели давить надо, как крыс!..

– Не слишком ли вы увлеклись, гражданин Ясько? – раздаётся рядом насмешливый голос.

Сергей Миронович видит Владимира Шандрика и с удивлением отмечает, что он заметно изменился. Не то, чтобы похудел или побледнел, но в его тёмно-серых глазах появилось нечто такое, чего прежде не было, и это меняет весь его облик.

Збанацкому рассказали, что случилось с Зоей, и он с невольным отвращением разглядывает её отца, который, выставив вперёд подбородок, сверлит глазами Шандрика.

– Я думаю, что не слишком, – медленно говорит Ясько. – а почему это я гражданин, уважаемый Владимир Анатольевич?

– Да потому, что не товарищ, – спокойно отвечает Шандрик.

Неизвестно почему, но отец Зои, этот красивый розовощёкий упитанный мужчина с мелкими правильными чертами лица и нежной, как у девушки, кожей, производит на всех прямо-таки чудовищное впечатление. Вокруг него – пустота. Но его, судя по всему, не смущает этот искусственный вакуум. Он отворачивается от Шандрика и показывает окружающим ремень, поддерживающий его светлые брюки.

– Видите? Вот моя педагогика. Таких негодяев, как этот, нужно драть с детства, и покрепче, чтобы кишки вылазили! А его папаша с ним сюсюкал и досюсюкался, что сыночек голову ему проломил. И второй такой же головорез растёт. По этой семейке давно тюрьма плачет.

У Збанацкого зашумело в ушах, разбитая голова под повязкой нестерпимо заболела. Не помня себя, он бросился вперёд.

– Подонок! Садист! Не слушайте его, люди! Он избил свою дочь до полусмерти и смеет сейчас такое говорить в глаза людям! Ты же фашист, Николай Ясько!

Улыбаясь, блондин со всех сторон оглядел его щуплую фигурку и… Но Владимир оказался быстрее. С молниеносной реакцией он перехватил его руку и нанёс ответный удар такой силы, что Ясько отлетел в клумбу за несколько метров.

Все разошлись, будто ничего не случилось. Никто не подумал помочь ему. К Шандрику подбежала синеглазая девушка, смотревшая на него в здании суда и на улице с такой тревогой и нежностью, что её взгляд, казалось, нёс в себе что-то овеществлённое. Он ласково взял её за руку и увёл к русоволосому подростку, ждущему их у входа.

Ясько вылез из клумбы, сплюнул кровью, долго и старательно отряхивался, а потом, притушив жёлтый волчий огонь в глазах, зашагал к перекрёстку. За углом стоял большой контейнеровоз. Водитель, молодой парень, с упоением читал книгу и не обратил внимания на подходящего. Ясько аккуратно дал ему в зубы, а пока тот собирал разлетевшиеся страницы, сел за руль сам и включил двигатель. Огромное колесо замерло в сантиметре от головы побледневшего парня.

– Видел? – улыбаясь, спросил Ясько.

Парень не мог ничего сказать. Зубы его стучали.

– Вставай, Дима. Пора ехать.

Парень дико на него глянул, залез в кабину…

– Отдыхай. Я поведу сам. Можешь пока книжечку почитать…

Заурчал мотор. Тонкие белые пальцы Ясько легко, словно играючи, справлялись с управлением гигантом. Так же легко и играючи он до сих пор и двигался по жизни…

Едва суд возобновил заседание, Сергей Миронович попросил слова. Ему предложили подождать, он стал настаивать, разгорячился… Ему разрешили выступить. Когда он вышел и начал говорить, Серёжа побледнел и закрыл лицо рукой. После того, что случилось, он видел отца впервые. Отец – маленький, жёлтый, худющий до того, что костюм на нём болтался, был рядом, живой, и голос был тот же – хриплый, с такими родными, знакомыми глуховатыми нотками… Сердце мальчика стиснулось от боли.

– Что вы делаете, люди?! За что сына судите?! Не его, меня, подлеца, надо судить! Слышите, отпустите Серёгу, меня сажайте!..

– Успокойтесь, Сергей Миронович, сядьте. Суд разберётся…

– Не судите его, меня судите, люди!!! – вдруг Збанацкий стал на колени. – Отпустите мальца, не губите его, невиновен он! Судите меня, алкоголика, подонка! Искалечил я жизнь детям своим… Семью погубил… Вы убийцу ищите? Вот я этот самый убийца и есть!..

У Серёжи вырвался стон. Он зажмурился, опустил голову… И вдруг почувствовал себя малышом на тёплых отцовских коленях. Сильные надёжные руки подхватывают его, подбрасывают высоко-высоко, к синему небу…

В конце выступал Ефремов. Потом – суд удалился на совещание. И вот – приговор – условный срок! Серёжу освободили из-под стражи. Он кинулся к плачущей матери, вокруг собрались друзья и учителя. Прижимая к себе непрерывно визжавшего Дениса, оглянулся, будто ища кого-то. Не нашёл…

Столпившиеся вокруг люди удивились, когда лицо Сергея вдруг помрачнело. Какой-то корреспондент, нацеливший на него фотоаппарат, передумал и снял его тогда, когда сын обнял подошедшего отца…

Они уходили от здания суда вчетвером. Высокий худой Серёжка шёл между отцом и матерью, неся на руках Дениса. Рядом важно выступала мохнатая собака, чуть не сбившая до этого хозяина с ног, когда он вышел на улицу.

Вдруг Сергей остановился, будто его кто-то позвал. От ствола акации отделилась маленькая фигурка в ярком, чересчур лёгком платьице. Она молчала, но Серёжа поставил брата на землю и бегом бросился к ней. Сначала она слабо сопротивлялась, говоря ему что-то, наконец, показала на свой живот. Костя, с огромным напряжением наблюдавший за этой сценой, перевёл дыхание, когда Сергей улыбнулся и обнял Лену за плечи.

Они пошли, сначала медленно, потом всё быстрее, присоединились к ожидающим их родным, и вскоре скрылись в конце сияющей майской улицы.

Вслед им смотрели не только одноклассники. Алексей Николаевич Ефремов, выйдя из здания суда, глядя на них, испытывал чувство глубокого внутреннего удовлетворения. Он помог почти безнадёжно искалеченной юной душе снова рвануться ввысь, и может, частично искупил этим свой долг перед двумя дорогими ему людьми…

Не оглядываясь, он знал, что Елена Кирилловна стоит позади его и, ощущая на себе её взгляд, был счастлив и спокоен. Сейчас больше ему ничего не хотелось. Малу-помалу люди разошлись. Ушёл вместе с Зоей и их сын, быстро оглядев их неестественно замершие лица. А они стояли и словно ждали чего-то, не разговаривая и как бы не замечая друг-друга.

Улица опустела. Алексей Николаевич вдруг с ужасом ощутил, что в нём будто что-то может оборваться и, повернувшись к женщине, решительно сказал:

– Вот что, Алёнка. Я даже не спрашиваю, торопишься ли ты сейчас куда-нибудь. Сейчас ничего не имеет значения. Я прошу тебя провести этот день со мной. Вот и всё, и, пожалуйста, не говори мне «нет».

Елена Кирилловна гордо вскинула голову, чтобы объявить, что это никак невозможно. Но напряжённое, бледное лицо Ефремова смутило и встревожило её. Она согласилась, со страхом думая, что опять поддаётся губительным чувствам, казалось, давно уже надёжно запертым в сердце…

Они приехали на машине в большой приморский парк. Сначала они оба избегали смотреть друг на друга, сердясь и смущаясь непонятно чего. Но вскоре весна, бушевавшая вокруг, захватила их. Елена Кирилловна легко, как девочка, взбежала на зелёный пригорок, с которого было видно голубое сияющее море.

– Какая красота, Боже мой!

Пригорок утопал в нежной зелени молодых берёзок и лиловых кистях сирени. Среди травы ярко желтели одуванчики. Кое-где краснели головки тюльпанов. Всюду, сколько хватало глаз, простирался парк, лишь на горизонте виднелись высотные дома. Отчётливо выделялась тёмная хвоя вечнозелёных деревьев. По морю мчался белоснежный катер. Тёплый ветерок ласкал щёки женщины.

Молча подошёл Алексей Николаевич, снял пиджак, бросил на траву. Елена Кирилловна села, сбросила жакет и туфли, вытянула ноги и закрыла глаза.

Ефремов присел рядом, грызя травинку. Догрыз, глянул на часы. Посмотрел на Сарычеву. Смуглое лицо женщины было неподвижно, как маска, вздрагивали лишь опущенные ресницы и уголки чуть подкрашенных губ. Как он давно целовал их… Любимая, впервые за столько лет, была совсем близко, стоило лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до неё – тёплой и живой. А он не смел этого сделать…

Елена Кирилловна вдруг глубоко вздохнула, взяла его руку, уткнулась в неё лицом. Ефремов почувствовал, как горячие слёзы женщины жгут его ладонь. Он замер, потом медленно отстранил её. Схватив за плечи, несколько секунд всматривался в дорогие черты, а потом обнял её с силой, которую ещё не подозревал в себе…

– Что же теперь будет? – тихо спросила Елена Кирилловна.

– Не знаю. Молчи. Ничего не знаю. Хочу быть с тобой. И всё.

Она отстранилась, начала одеваться. Он протянул к ней руки.

– Подожди!..

– Уже поздно, – устало сказала она. – Дома мама, я не знаю, что с ней, вернулись ли дети… А тебя ждёт жена. Пора, Алексей Николаевич!

– Алёнка!..

Она встала, надела жакет, пряча от Ефремова тоскливые глаза. И ей, и ему было очень плохо сейчас, куда больнее, чем все прошедшие годы… Он задыхался, будто в горле у него застрял комок. Она отворачивалась, борясь со слезами.

– Лучше бы этого дня не было, – прошептала совсем тихо, но он услышал.

– Неправда! Я… хочу всегда быть с тобой!

– А что изменилось?! – спросила она с отчаянием. – У тебя остаётся твоя семья. Катя, Руслан… Ты не можешь предать их, как и прежде. У тебя – твоя работа, твоя жизнь… Мне и Косте там нет места!

– Но я люблю вас, тебя и его! – настаивал он. – И не хочу предавать вас! Алёнушка, я понял – всегда любил только тебя… Зачем мне такая жизнь, если в ней нет самого главного!? Руслан уже взрослый, он поймёт. А Катя… Я с ней поговорю.

Елена Кирилловна недоверчиво улыбнулась сквозь слёзы… Возле своего дома он попросил её остаться в машине и ещё раз убеждённо сказал:

– Подожди меня, совсем недолго. Я скажу ей всё и сразу вернусь. Поедем пока к тебе. А завтра утром я позвоню Руслану. Ты понимаешь, я бы мог не ходить к ней сейчас, но я больше не хочу никакой лжи. Я хочу стать достойным тебя.

Он поцеловал её и скрылся в подъезде.

Елена Кирилловна ждала. Снаружи начал накрапывать дождь, капли, как слёзы, сбегали по стёклам. В салоне было тепло, негромко журчала музыка, пахло Ефремовым – его одеколоном, его сигаретами, а женщина всё ждала, когда хлопнет дверь подъезда и появится он, единственный и любимый…

– Зачем ты меня сюда привёл? – спросила Зойка, оглядываясь. – У тебя тут кто-нибудь похоронен?