Fide Sanctus 1

Котёнок Гав. Светло-коричневый. Золотистый. Goldy.

Дебильная улыбка словно прилипла к лицу.

Повернувшись на стуле, Марина сверкнула ярко накрашенными глазами и подмигнула ему со смесью чувственности и заискивания. Машинально помахав ей, он встретил звонок с пары, набирая новую фразу.

Её Уланова наверняка тоже поймёт правильно.

«А ты помнишь, как они с двух сторон ели сосиску?»

* * *

«Конечно. Они замечательные. А какие ещё мультики ты любил в детстве?»

«Карлсона. Простоквашино. Чёрный плащ. Аладдин. Ёж в тумане. И Пуха. А ты?»

«Первые два твоих и последний. Русалочку. Земляничный дождик. Мама для мамонтёнка. Я очень плакала от последнего».

«Я плакал над Герасимом в школе. Только не смейся».

«Не буду. Я тоже. Когда он мычал и протягивал барыне пряничного петушка».

«Да-да, мычал и петушка. Не думал, что кто-то ещё помнит эту деталь».

Он улыбался уже полчаса, но почему-то не ощущал боли в лицевых мышцах, что обычно появлялась при долгих улыбательных упражнениях.

Видимо, болят лишь улыбки, притянутые за уголки и наклеенные на рот.

* * *

– Нет, я дома поем.

– Так я и говорю, приезжай домой!

Дом там, где верят в твою боль.

– У себя дома, я имел в виду.

– Мы зря решили, что ты теперь будешь жить отдельно! – капризным тоном припечатала мать. – Зря, Святуша! Лучше бы сдавали эту квартиру! Чем было плохо жить у нас, в своей комнате?!

Свят молчал, вполглаза наблюдая за пустой дорогой. Не верилось, что в это время дня машин так мало. Как и не верилось, что Рома в кои-то веки решил что-то толковое, отселив потомка на Белые Росы.

Раз в год и палка стреляет.

– Святуша, ты лучше в столовой обедай! Что ты там готовишь хоть?

«Святуша» – это просто кошмарное насилие над офигенным именем.

– Фарши кручу, пасту с морепродуктами делаю, шарлотки пеку.

Мать залилась визгливым, пластилиновым смехом. В этом году Ирина Витальевна была как в воду опущенная, держала глаза на мокром месте и липла ко всем подряд просто малярным скотчем.

Как будто очень боялась быть одна.

– Святуш, я платье купила, – внезапно томно протянула она. – Может, глянешь, смотрюсь я в нём или нет? Скажешь, красивая ли женщина твоя мама.

Свят поморщился, рассеянно ожидая от светофора зелёной подачки.

Твою мать, Олег и в этом прав. Она уже в третий раз за неделю назначает меня «мужем».

– Это Рома, думаю, лучше подскажет.

– Не называй папу по имени! – В голосе матери снова зазвучала капризная тоска.

А ты не называй его моим папой.

* * *

Плюхнув на сковороду полуфабрикатные блинчики, Свят потёр переносицу и откинул волосы со лба. Телефон хотелось держать поближе, даже мóя руки.

«Мне лестно быть тем, кому ты призналась в слезах над пряничным петушком».

«Мне лестно быть той, о сохранности чьей курицы ты вспомнил на парах».

«Правда воруют?»

«Правда. У меня однажды палку копчёной колбасы стянули».

Забыв о пикапских требованиях к паузам, он быстро бегал пальцами по кнопкам.

«Ничего себе. А можно держать холодильники в комнате?»

– Уже и вопросами на поддержание не брезгуем? – ехидничал Прокурор. – Разве не холодильник теснил твои плечи в комнате Марины?

Уланова тоже плевала на пикапские паузы, и он не успевал вытирать руки от блинчиков.

«Да. Мы ещё в сентябре арендовали, но он спустя три недели стал очень плохо морозить. Я добилась, чтобы нам его заменили. Вот на днях должны привезти другой. Пока держим всё на подоконнике и стараемся быстрее съедать».

Она «добилась»? Похоже, у неё есть какой-то мужик, что решает её проблемы.

«Можем накатать на них всех пламенные иски», – чуть не написал Свят, но затормозил. Оторвав глаза от экрана, он задумчиво уставился на бежевую занавеску, что трепетала у открытой форточки.

Нет. Слишком навязчиво и слабоумно.

«Может, нужна помощь молчаливого, но усердного грузчика?» – помедлив, набрал он.

«Нет, не нужна, спасибо, Святослав. Они сами заносят всё на этаж».

Под кожей ладоней шевельнулось ворчливое разочарование.

«PostScriptum: А вот юридическая помощь – правда, не в области исков – нужна», – постучалось в экран её послесловие. Увидев латинский термин, Свят невольно улыбнулся. Количество её сообщений превысило количество сообщений его, но желания злорадствовать почему-то не было.

Как приятно, оказывается, когда собеседница применяет латынь.

«Расскажешь, в чём суть?» – настрочил он. Ответ прилетел тут же: «Да. Потом».

Сказала, как отрезала.

Без аппетита доев блинчики, Свят швырнул тарелку с вилкой в мойку. Последнее слово осталось не за ним, и он ощущал смутное раздражение. Что-то подсказывало, что Уланова не подпишет перечень правил его самолюбия, – но раздражение было самым привычным из чувств.

И давно вело себя в груди как дома.

Прошагав в комнату, он стащил джинсы, швырнул их на пол у тахты и забрался под мятный плед, захватив с тумбочки «Дар психотерапии» Ирвина Ялома. Не сказать, чтобы он обожал подобное чтиво, но что-то едкое внутри ревностно просило походить на Петренко.

Хоть отдалённо, по праздникам и в профиль.

Прочитав несколько страниц, он не понял ни слова. Мозг был прочно занят другим.

О какой юридической помощи она хочет попросить?

Подкинув и поймав подушку, Свят пристроил пухлый валик под локтем. Именно для этого в его постели были нужны плед и подушка: из них строился кокон, в который не проникал шумный мир.

Чёрт, пусть пишет даже если хочет подкопить знаний о гражданских махинациях.

С ней было очень… просто. Но не как с чугунной сковородой или доисторическим компьютером.

– «Это же твоя собственная тень», – говорила чёрная кошка котёнку Гаву, смеясь над его желанием вести искренние беседы. – «Она и разговаривать не умеет».

– «Не умеет», – вежливо соглашался золотистый котёнок. – «Но она всё понимает».

Пожалуй, ему с ней было просто, как котёнку Гаву с белым щенком.

Как с тем, кто понимает твои слова так, как они звучат. С тем, кто тебя видит и слышит.

* * *

Дима звонил уже третий раз, и трубку пора было брать.

Ибо себе дороже.

А впереди простиралось непаханое поле полуночной учёбы. Фонетику и социологию она бы ещё разместила между уставшими полушариями, а вот для шавельских тезисов ночлег искать не хотелось. Чёрт; отвлёкшись на мысли об этом, она не заметила, как написала сторожу курицы про «юридическую помощь», – хотя ещё не решила, стоит ли задавать вопросы по курсовой именно ему. Вероятно, она просто искала повод написать на этот номер ещё парочку сраных сообщений.

И было неясно, почему это не злит.

– Доброго вечера, ну как ты, зая?

В груди шевельнулось нечто вроде уставшего тепла.

– Нормально, Дима, – стараясь звучать ласково, ответила Вера. – А ты?

– Ты всё-таки перезвонила утром. А я думал, я совсем не важен уже тебе. Полностью.

Несмелое тепло вмиг сменилось раздражением. Он снова оценивал, будет ли она перезванивать после того, как он швыряет трубки. И вроде всё было понятно, знакомо, известно… Но всё равно не могло не коробить. Если Дима не спал, Дима пытался получить безусловную любовь.

А если спал, то видел мир своей мечты во сне.

Он кошмарно неуклюже строил фразы: потому что читал только освежители воздуха.

Терпеливо сжав губы, Вера молчала, а в трубке мерно гудел ветер.

– Чем сегодня занималась моя девочка? – не дождавшись ответа, спросил Шавель. – О чём думала?

Думала над ответами на сообщения смазливого юриста, который понимает латынь.

– О курсовой думала в основном. И о выступлении на Хэллоуин. Ну и о тебе, конечно, – наизусть зная, какой ответ нужен, пробормотала Вера.

Давай, начни снова скандалить, что я буду «как шалава» петь перед полным залом.

Стоило вспомнить оскорбления, которыми Шавель осыпал её накануне, в груди опять вспыхнул обиженный гнев. Поджав губы, она постаралась сосредоточиться на рисовании.

Контур ладоней в порезах оседал на бумаге необычайно живо: их хотелось касаться.

Удовлетворённо кивнув, она взлетела любимым карандашом выше и наметила острые костяшки, широкие ногти и тугие жилы тыльных сторон.

– Я тоже о тебе думал, – страдальчески сообщила трубка. – Мне хочется больше видеться. Ты приедешь на выходных?

Немыслимо; он просто делал вид, что Хэллоуина и её выступления не существует. Об извинениях за диагнозы, которых он надарил, явно не стоило и думать.

– Нет, не приеду, – сухо отчеканила Вера. – И ты знаешь, почему.

– А хочешь, я сам приеду? Мне даже есть где переночевать. Крёстная дом строит. Он уже пригоден для жилья, и она будет рада им похвастаться. У её мужа деньги водятся, он дальнобой. А она-то сама работает поварихой-раздатчицей в областной больнице у вас там. На несколько отделений. И…

– Хватит, Дима! – злобно перебила она. – К чему этот цирк? Тебе не удастся ничего добиться! Я всё равно буду выступать!

В трубке повисла тишина. Нахмурившись, она склонилась к рисунку и смахнула с него пылинку.

– Знаешь что, Вера? В последнее время ты стала очень далёкой. А я забочусь о нас.

Конечно; дело не в том, что он унижает меня и запрещает петь, а в том, что я стала «далёкой».

Верность Себе самоотверженно защищала рисунок от Верности Другим, готовой разорвать это вопиющее творчество.

– Перестань обобщать, – твёрдо ответила Вера, усмирив вину. – Речь идёт о конкретной вещи. Петь или не петь, решать мне. Я взрослый человек, а не твоя дочь. Я и так с сентября вечно виновата, что тебе мало общения. А Хэллоуин уже стал последней каплей. Ну прости, что я иногда сплю.

– На твоём первом курсе и в начале второго мы говорили дольше и больше!

Ух ты; теперь он делал вид, что не существует и этого. Как же всё-таки изощрённо.

– На первом курсе и в начале второго я не подрабатывала переводами! – Она в сердцах откинула карандаш. – А теперь я как белка в колесе! Сначала учусь, потом делаю переводы, а потом ты скандалишь со мной по телефону. У меня даже нет времени побыть… собой! Сделать что-то для себя!

Последние слова она почти выкрикнула; но не пожалела об этом.

– Зачем ты вообще делаешь эти переводы?! – В его голосе наконец появилось что-то искреннее – пусть даже это снова был упрекающий гнев. – Я могу давать тебе деньги, сказал же!

– Мне не нужны твои деньги, Дима. Мне нужны мои. И мы больше не будем обсуждать это. И мне очень даже нравится зарабатывать своими мозгами. Своим талантом. Любимым дел…

– Я понял! – Он издал звук, похожий на кряканье утки. – Тебе надо свободы ценой наших отношений!

Слова о её мозгах и талантах он не мог перенести никогда; перебивал как только, так сразу.

– Это довольно жутко, Дима. Что я могу быть собой только ценой наших отношений.

– Быть собой – это надевать шлюшное платье и извиваться на всеобщем обозрении?!

Вера скрипнула зубами; в горле рос комок ярости. Вот сейчас она прольётся в микрофон, выльется у Шавеля из динамика, затопит его, его комнату, его город…

И мир его мечты.

– Быть собой, Дима, – это прислушиваться к своим потребностям, ясно? Это принимать решения без оглядки на твою реакцию и без страха перед ней.

Слова для этой фразы пришлось выбирать так тщательно, словно она составляла доклад для ректората.

– Отлично, развлекайся.

Шавель подбор слов не оценил. В трубке что-то мерзко прошуршало, и экран погас. Швырнув Самсунг на кровать, Вера глубоко вдохнула и обхватила голову – но это снова не помогло выдавить оттуда остатки его слов. Дима слишком часто говорил то же самое, что мать и отец.

Самые первые тираны. И эти слова не могли не болеть в каждом нерве.

Чёртов Дима и его потенциальная тёща обожали навязывать крючком ценность своего одобрения. И чуть только что-то было им не по вкусу, они это одобрение строго и пафосно отбирали. Благо, за годы она перестала бояться быть для них «злой и плохой; плохой и злой». Страшно подумать, во что бы превратилась её жизнь, если бы она старалась быть для милых деспотов «доброй и хорошей».

Всем порой нужно ласковое одобрение. Но искать его лучше только под своими рёбрами.

ГЛАВА 3.

29 октября, четверг

– СВЯТОСЛАВ РОМАНОВИЧ!

Свят обернулся, едва не уронив папку с кипой распечаток, но это даже не взбесило; он оказался возле Шумского так быстро, словно подъехал к нему на роликах. Сегодня не хотелось таскаться по коридорам, как унылый сгусток, – даже несмотря на строительно-ремонтную пыль вокруг.

– Добрый день, Андрей Николаевич.

Пожав его ладонь, Шумский вкрадчиво поинтересовался:

– Слышал, вы уже определились с темой? Рановато третьекурсникам в октябре думать о курсовой! Особенно тем, у кого столько альтернатив в виде очаровательных сокурсниц под носом!

Пень ты трухлявый, а всё туда же.

– Рано, безусловно, Андрей Николаевич, – беззаботно согласился Свят, наклеив на лицо светское почтение. – Но не для тех, у кого в научных руководителях ходит самый беспристрастный судья.

Беспристрастный подхалим явно будет польщён.

Шумский расхохотался, запрокинув одутловатое лицо.

– О, Свят Романыч, за словом в карман не полезете! Навык истинного правоведа. Сын своего отца!

Спасибо, урод, оскорбления хуже мне слышать не доводилось.

– И что за тема?

Щёлкнув ручкой, Свят разместил её в нагрудном кармане рубашки и сухо проговорил:

– «Право и религия в современном мире».

Мясистое лицо Шумского приняло слегка озадаченное выражение.

Сейчас ринется в бесконечные расспросы и попытки сослаться на мнение…

– А отец одобряет ваш выбор? – выпалил препод в отменно шумском подобострастном духе. – Роман Алексеевич не считает эту тему несколько… специфичной?

Под кадыком зашевелилось презрительное, ироничное раздражение.

– Я бы непременно заручился одобрением Романа Алексеевича, напиши он мне хоть одну главу.

Лезть в карман снова не пришлось, и подпалённые слова сами летели в уши бесцеремонного мясника.

– А поскольку совершать академические потуги придётся только моим нейронам, – постучав по вискам, добавил Свят, – то и тему я выбрал в соответствии с их предпочтениями.

Николаевич заулыбался, немного отступив – как в прямом, так и в переносном смысле.

– Вы, Свят, как носитель своей фамилии… Если понимаете, о чём я… Можете, конечно, – какую бы тему ни выбрали – рассчитывать на всестороннюю мою поддержку.

Избавь носителя от лишних напоминаний о ноше.

– Непременно, Андрей Николаевич, – сказал Свят тоном, каким обычно прощаются.

Запахнув на необъятном животе полы пиджака, Шумский улыбнулся и как бы между прочим бросил:

– Раз уж мы побеседовали, раскрою вам секрет, который вам собирались раскрыть к обеду. Подопечные кафедры вашего батюшки в связи с ремонтом с завтрашнего дня переезжают в главный корпус университета. Роман Алексеич с трудом, но добился этого. Не хочет он, чтобы вы тут строительную пыль глотали и дышали краской. Говорит, голова не варит у вас, все никакие уже. Что, говорит, вы на сессии потом будете делать.

– Главный корпус? – не веря своим ушам, поинтересовался Свят. – Это где… физики?

И филологи, так ведь?

– Да. – Шумский воодушевлённо помахал пробежавшей мимо лаборантке. – По улице Ожешко. На четвёртом этаже там физики, а вы будете делить второй и третий этажи с филологами.

– Не с теми, которые на белорусском говорят? – как можно беспечнее спросил Свят.

Мысли летели по мозгу быстрее самоходных роликов.

– Нет, – засмеялся пончик Николаевич. – С иностранцами. Передайте старосте. Вышел он со справки?

«С иностранцами». Да не может быть.

– Сегодня Олег уже есть, да. Конечно, я передам ему.

Хотелось надеяться, что Шумский примет отстранённость его лица за признаки академического перегруза. Бодро завернув за угол, Свят обогнул груду мешков со шпаклёвкой, что стояли вдоль стены, услышал звонок на пару и постарался придать лицу максимально недовольное выражение.

– Постарался придать лицу недовольное выражение? – переспросил Прокурор, еле успевая за его азартными шагами. – А откуда у тебя в толпе довольное взялось?

Долбаное руководство кафедры вряд ли окружило бы «глотающих пыль и краску» студентов такой отеческой заботой, если бы знало, что это принесёт столько удовольствия сыну. Чёрт; почему бы кому-то другому не сообщить Марине, что он – кафедра уголовного права и криминологии – переезжает в главный корпус, а она – кафедра международного права – остаётся здесь?

Глотать пыль и нюхать краску.

«Конечно, я передам ему». Вот кто будет недоволен. Неторопливый старостат.

Ходил в универ из общаги за пять минут, а теперь в троллейбусах тереться.

Перебрасывая рюкзак с одного плеча на другое, он так и сяк теребил в мыслях возможные минусы этого решения, чтобы выложить их перед Измайлович, сохраняя чертовски расстроенное лицо.

Но в голову, как назло, лезли только сплошные плюсы.

– В главном корпусе отличная столовая, – сообщил отвоевавший право первого голоса Адвокат.

– Ага, и на третьем этаже лингвисты, – нараспев произнёс Прокурор, поигрывая галстуком.

– Он хочет туда потому, что в главном корпусе эстетично стилизованы холлы и коридоры, – поспешно продолжил Адвокат, заглядывая в свои записи. – Визуальный рай. Ремонт.

– Она ходит по тем коридорам, – беспечно вставил Прокурор.

– Там лучше оборудованы кабинеты! – не сдался защитник. – Новые компьютеры в свободном доступе! Огромные библиотечные архивы!

– УЛАНОВА! – Выхватив у Судьи молоток, Прокурор ляпнул им по столу.

Да, чёрт, потому что там она. Потому что там она.

Рванув на себя дверь лекционного зала, Свят вошёл и лоб в лоб столкнулся с поникшей Мариной.

Благое утро, поистине благое.

Она избавила его от необходимости сообщать новость, контролируя каждый улыбательный мускул.

– Святуш! Ты уже знаешь, заяц?..

* * *

30 октября, пятница

Прижавшись к перилам лестницы, Вера недовольно взирала на толпы паломников к столовой. Что-то определённо двоилось в её гудящей голове. Ещё вчера людей вокруг толклось куда меньше. В низу лестницы мелькнуло смуглое лицо Рустама Гатауллина, и Вера решительно побежала в обратную сторону – на третий этаж.

Только его не хватало. Не отлипнет до вечера. Хорошо хоть живёт в другой общаге.

Добравшись до кабинета страноведения, она по привычке погладила карту средневековой Великобритании на двери, вошла, заметила за своей партой Майю и удивлённо поинтересовалась:

– А ты чего здесь? Тебе же всю неделю подписали.

– Сегодня бабушка смогла приехать с малой побыть, – отложив томик Гордон Байрона, деловито пояснила Ковалевская. – А завтра уже и родаки вернутся: раньше, чем планировали. Есть на свете Зевс. А то я уже околела от скуки.

Вера рассеянно усмехнулась. Сколько бы Майя ни рассказывала о годовалой сестре, никак не получалось представить изящную готку Ковалевскую не в чёрных шнуровках, а нянечкиных ролях.

Постучав по столу ногтями цвета кислотного взрыва, Майя уже громче добавила:

– А что в коридорах творится?

Вера выразительно закатила глаза, и Майя хмыкнула, погладив кокетливую родинку на бледном предплечье. Она точно так же не могла терпеть давку и дефицит кислорода.

С ней можно было это обсудить, не рискуя прослыть тактильной неврастеничкой.

– К нам переселили юристов, – сообщила тараторка Меркулова со второй парты.

Резко обернувшись, Вера громко уточнила:

– Всех?

– Нет. – Меркулова суетливо искала что-то в сумке. – Кафедру уголовного чего-то. У них там начался активный ремонт, и мол, невозможно учиться.

И где только она постоянно берёт самые свежие новости?

Нужно знать эти места, чтобы туда не ходить.

Звонок внёс в кабинет преподавателя, и атмосфера тут же перешла в статус судорожной дремоты.

– К нам переселили кафедру «уголовного чего-то», – пропела Верность Себе.

С момента получения новости она танцевала и изящно трясла помпонами чирлидерш.

Подперев подбородок рукой, Вера автоматически открыла конспект. Под ложечкой прыгал на батуте какой-то прохладный мешок. Чёрт, как же угодливо всё складывается. Она вчера почти подавила желание задать ему вопрос, без разбора которого курсовая теряла свою привлекательность.

А всё вокруг плевать на это хотело. Всё вокруг будто просит это желание не подавлять.

– Ты должна стараться наладить отношения с Димой, – сурово процедила Верность Другим.

– Она будет их налаживать, а он – снова ломать! – побагровев, крикнула Верность Себе. – Прекрасно! Этот круг замкнут, зато бесконечен!

Взгляд упал на пенал Гайдукевича, что вяло листал учебник. На пенале красовалась всемирно известная надпись «NIKE», а ниже бежали мелкие буквы «Just do it5».

Ты пожалеешь. Но пожалеешь в обоих случаях.

* * *

«Доброго дня, Святослав. Я прошу тебя рассказать мне об отличиях между текстами законов с интенцией предписания и с санкционной интенцией. И о том, как их грамотно комбинируют, чтобы воздействие на общество было результативным. PostScriptum: Специалист лучше Гугла».

Напряжённо глядя в экран, Свят уже третий раз перечитывал долгожданное сообщение. В Зале Суда шли душные прения, но сегодня у Хозяина с собой был вентилятор.

Нужно ответить в тон. Не сесть в лужу.

«Доброго дня, Вера. Конечно, я расскажу про интенции законов. PostScriptum: Но в текстовой переписке это очень сложно».

Хотев поначалу добавить «к сожалению», он всё же решил не врать.

За окном лекционного зала пролетело два голубя. Преподаватель нарисовал на доске три убойные схемы. На партах главного корпуса совсем нет зазубрин. Как же легко тут дышится; просто охренительно.

Ни пыли, ни щебня, ни въедливой вони красок.

Олег будто и не рад, что выздоровел; строчить пересыпанные метафорами очерки явно удобнее дома, чем на лекциях. Поля слева на миллиметр короче, чем поля справа. Лера Карпюк посмотрела сюда шесть раз. Кто-то не пожалел парфюма широкой зоны поражения. Саня Андреев тоже слушает Linkin Park.

Прямо сейчас. На басах.

В потоке фонового шелеста прозвучала вибрация телефона. Схватив Нокию, Свят открыл сообщение. «Я поняла. Спасибо:) Когда я могу тебе позвонить?» Под кадыком задрожала тонкая тетива. «Я предлагаю встретиться. И побеседовать», – быстро набрал он.

Прокурор свирепел и тряс кулаком, а Адвокат уже оценивал своё будничное отражение в зеркале на стене Зала Суда. Уставившись на доску, Свят начал переписывать информацию по хозяйственному праву.

Опять долго молчит; вот проклятая пикаперша.

Звонок ввинтился в уши, как штопор. Первым из аудитории выбежал Олег. Зажав Нокию в руке, Свят рассеянно направился по его следам.

– Елисей, ты жрать? – раздался за спиной прокуренно-гнусавый голос Артура.

Свят нехотя обернулся. Петренко и Варламов ушли на справку в один день – и если Олег вернулся, уже выздоровев, Артур припёрся в универ, ещё кашляя, как тромбон, и каждую минуту шмыгая носом.

Отвратительно. Чего ему дома-то не сиделось?

Приблизившись, Артур остался стоять на первой ступеньке между рядами – и потому глядел вровень. Вот что было неоспоримым плюсом в общении с Артуром. Если на Петренко приходилось смотреть немного снизу вверх – как будто, сука, было мало остальных его преимуществ – то на Варламова они оба смотрели сверху вниз.

Мелочь, а приятно.

Артур же, казалось, срать хотел на свои метр семьдесят семь. Он просто старался держаться поближе к полезным людям: вроде старосты группы и сына зава.

«И смотрите на меня хоть в зенитный перископ».

– Нет, я на форточке съезжу к Николаичу за инфой, – соврал Свят.

Вытащив из кармана флешку, он так активно помахал ею, словно именно кусок пластмассы был доказательством его слов. Студенты суетливо покидали зал, громогласно переговариваясь. Стоило выйти в коридор, и поток лиц вокруг стал ещё смазаннее.

Этот чёртов главный корпус был просто адом.

Отыскивая выход на лестницу, Свят увидел на двери одного из кабинетов карту средневековой Великобритании. А чуть левее от неё…

– Кстати, узнал настоящий номер той официантки и её подруги, что названивали тебе с чужих номеров, – пробубнил Варламов, подталкивая его в спину. – Разведчицы.