Fide Sanctus 1

Почему сердце так к нему привязано? Почему?

На Земле больше трёх миллиардов мужчин, но в глубине души упорно саднил именно он: холодный камень с зубчатыми краями, о который она уже не раз порезалась до крови.

Сжав виски скопированным у Свята жестом, Марина так потрясла головой, словно пыталась вышвырнуть оттуда мысли. Плохое предчувствие орало как резаное; казалось, этот этап его отстранения чем-то отличается от предыдущих. Как будто было мало прочего, их кафедра теперь ещё и переехала в главный корпус – и она не могла без уныния думать о том, сколько там новых девушек-филологов.

Ничего. Не впервой. Нужно просто как всегда самой позвонить через пару дней.

Но как не закричать в трубку? Как не спросить, почему он бросил её в толпе в разгар Хэллоуина?

Как не заплакать?..

Что можно провернуть, чтобы это выглядело мило, но вместе с тем эффективно сработало? Как на что-то повлиять и не заслужить его злость?.. Пожалуй, самым страшным – и самым властным – чувством рядом с ним была даже не обида. Не ревность; не страх; не тоска. Самым страшным чувством была вина.

Ежедневная вина за любое его раздражение; всякое неудобство.

* * *

– Как думаешь, справится? – устало спросила напарница.

Она знала, что спрашивать незачем, но вопросы помогали ей не тревожиться.

Погладив пергамент, я перевёл взгляд на свой второй объект. Стоя на пороге бара «ЭльКрафт», он недовольно разглядывал своё отражение в зеркальной двери и стряхивал с куртки капли дождя.

– Я не знаю, – тихо произнёс я. – Не знаю.

– Ты правда не собираешься вмешаться? – с нажимом повторила она.

– Нет.

– Да почему?! – Она на глазах теряла терпение. – Это безумный риск! Риск всем!

– Не всем – не риск. – Я рассеянно провернул в ладони золотистую тыковку. – Я не хочу отнимать у него момент этого выбора. Если бара не случится, будет легче, да. Но если бара не случится, я не узнаю, что он выберет в этот раз.

– Я могла бы хитрить и не помогать тебе, чтобы ты и дальше был со мной, – горько прошептала она. – Я выбираю тебя, а не себя – хоть ты и твоя мать никогда этого не одобряли. Если ты хочешь другого результата, ты должен использовать другие методы. Ты должен решиться делать то, чего раньше не делал.

Объект открыл дверь в бар и скрылся внутри. Я крепче сжал кулак, и золотистая тыковка в нём жалобно затрещала.

– Нет, – ласково, но твёрдо сказал я. – Пока я здесь, я буду делать только то, во что верю. То, как он поступит, должно быть его решением, а не моим. Ты сама знаешь, что поначалу я идеализировал их, – и разочарования были ещё больнее. Так что теперь я предпочту видеть всё так, как оно есть на самом деле.

* * *

Alea jacta est 17

Откинувшись на спинку барного диванчика, Свят прокрутил в ладони подставку под бокал с буквами «AleCraft». Заглушить ритмами техно репертуар Хэллоуина. Залить пивом бессонницу этой ночи. Не перебирать вчера и не надеяться на завтра.

Не ощущать её присутствия в голове и не ждать на коже.

Это было слишком. Столько времени, растерзанного на куски мыслями об одной и той же бабе.

Ни одна баба не стоит круглосуточных мыслей о своей персоне.

– Да мы сразу поняли, что ты ссышь, – немедленно подначил Прокурор. – Да она тебя на лопатки положила. Давай, заштопывай мыльный пузырь и почаще проверяй его на прорехи от её пальцев и голоса.

– Но ведь страшно, – возразил Адвокат, рассматривая золотистые пятна на своей мятной рубашке. – Слишком легко она его прорывает! Это опасно!

– Ссышь! – не унимался Прокурор.

– Но не можешь перестать думать, – буркнул Судья, ударив по столу молотком.

БАМ! Свят дёрнулся и уронил подставку под бокал. Стукнувшись о пол, она исчезла под диваном. Ляпнув на стол пивной батальон, Артур ругнулся и отодвинул бутылки от края.

– По лбу себе хреном постучи, – прошипел Свят, шаря под диваном.

Приятная на ощупь подставка вернулась в ладонь. Её мягкие пробковые бока отчего-то успокаивали. Артур небрежно отмахнулся, швырнул на стол пачку Винстона и грузно сел. Все они, пожалуй, давно привыкли к вспышкам царевичской злобы.

И смотрели на неё даже не сквозь пальцы, а сквозь шоры для лошадей.

Сначала эта снисходительность оскорбляла, а потом он понял, что в ней есть и оттенок лояльности.

– Чего тебя раздирает? – Взяв себе одну бутылку, Артур протянул ему вторую и звонко объединил их горлышки. – Подумал бы на бодун, но ты же вчера свалил, ни капли не выпил. Мариша устроила сцену?

Свят вяло покачал головой и сделал быстрый глоток. «Warsteiner» был восхитительно ледяным, но его душистая горечь понесла по венам тепло.

Вдалеке тяжело хлопнула входная дверь бара, и в зале материализовались Олег и Никита Авижич – физик-второкурсник, что вносил нотку техничности в их гуманитарные мытарства. Волосы обоих были усыпаны мелкими каплями, а протянутые для приветствия ладони – отвратительно холодны.

– Ноябрь, – голосом диктора оповестил Олег, швырнув на диванчик тощий рюкзак. – Время варить в коридорах общаги глинтвейн и подтирать сопли.

Параноик, он про свою общагу.

– Рассказывайте, а то мне отец скоро маякнёт, нужно будет отъехать с ним кое-куда, – громогласно заявил Никита, не почтивший вечер всех святых своим присутствием. – У меня сейчас муточки с девахой с журфака, так она говорит, в заголовках будут обыгрывать «выстрелы». Мол, «Хэллоуин выстрелил», «открытие вечера выстрелило», «ночь выстрелила». Это о чём?

Свят хмыкнул и залпом выпил полбутылки.

Потрясающе; вампирские и журналистские мысли сошлись.

Мать Авижича работала в паспортном столе, и слушать сплетни он любил с детства.

– Ну вот потом в газетёнках почитаешь, – флегматично пояснил Олег, с видимым наслаждением прикладываясь к пиву. – Лучше, чем было, всё равно не рассказать. Даже я не справлюсь.

Варламов ухмыльнулся, ритмично постучал по горлышку бутылки и бросил в сторону Олега:

– Ну тогда расскажи, почему остался неошкуренным рог, что всё время падал.

Авижич трескуче загоготал. Петренко лениво повёл плечами и спокойно парировал:

– Плохая примета: уезжать с Хэллоуина с пустым ведром. Взяло и оказалось, короче, что кудряшка на один раз. Книг не читает, мыслей не думает, да ещё и раздаёт мажорам за подарки. Чисто представь.

Варламов скрестил на груди руки и серьёзно кивнул. Ехидство с его лица исчезло; теперь там виднелось мрачное сочувствие. Свят угрюмо опустил глаза на пиво. Негласным центром компании, конечно, был он, но ему регулярно казалось, что Петренко и Варламов понимают друг друга куда лучше.

И куда чаще.

– Выглядела зрелой тыква, – продолжил Олег. – А оказалась… Как это сказать?.. Бессортовой, вот. По мне это что-то вроде извращения. Трахать тело, у которого нет головы.

Варламов засмеялся, так показав на Петренко пальцем, будто имел в виду что-то вроде: «Где мы будем брать цитаты, когда ты сдохнешь?» Смех уже давался ему легче; в хриплый кашель не переходил.

Губы растянулись в ухмылке. Чёрт с ним, с их повышенным пониманием; невозможно было не ржать, когда графоман-психолог-книголюб начинал рассуждать о бабах.

И главное, всегда метафорично – и в самую точку.

– Я скинул свой бессортовой балласт, а на мне повис елисеевский: вероломно покинутый своим овощеводом, – монотонно добавил Олег. – «Где Свят», «куда Свят делся». Я чуток потанцевал с ней, избегая прямых ответов, – а ведь мог сказать, что у тебя открылся зелёный понос. Смотри.

– Для друга ничего не жалко, – протянул Свят, скрупулёзно вытирая стол салфеткой.

– Я храню верность, мон сир. – Олег выставил ладонь так, будто собирался клясться. – Кому нужно. А вот Мариша у нас – ветеран верности ненужной. Таких не трахают, мон сир. Таких жалеют.

Ах ты, гондон. Да нет, пусть уж пока хранит свою… ненужную.

– А говорят, евнухи не знают метафор! – сложив губы на манер изумления, воскликнул Свят.

Петренко захохотал, подняв брови; его острый кадык ходил ходуном.

– Да, Никит, вчера царевич бросил и ненужно верную царевну, и нужно верную свиту на произвол судьбы. – Отсмеявшись, Артур хлопнул Свята по спине. – Всё могут короли.

Прости, «Warsteiner». Один в поле не воин.

– Коньяка принесите! И маслин! – заметив официантку, хмуро крикнул Свят.

Разносчица справилась быстрее пули, хотя обычно в ЭльКрафте официантской милости приходилось ждать минут двадцать. Вскрыв коньяк, Свят наполнил рюмку, опрокинул её в рот и сморщил лоб.

– Короля делает свита. – Петренко назидательно воздел костлявый палец.

– Свита всё проспала, – съязвил Варламов. – Не купила букет, не устранила Маришу. Не создала условий, чтобы и царевич блеснул в газетёнках – вот он и уехал раны зализывать. Гатауллин зато…

– Да вот не думал, что когда-то заморочусь этим, – перебил Петренко. – Но оказывается, есть бабы, которым просятся конкретные цветы. С этим Гатауллин обосрался, конечно. Тут однозначно. Белые розы.

В груди начала подниматься злость, разбавленная коньяком.

Как мило. Как наблюдательно.

Страшно представить, в какие эпитеты может завернуться её личность под его писательской рукой.

Воткни себе в зад свои белые розы.

– А по мне ей эти самые… – не спеша изрёк Варламов. – Хризантемы нормально были бы. Синие или… Как этот цвет? Как рубашка твоя.

Это бирюзовый, недоумок.

– Глянь, какой у Петренко стеклянный взгляд, – задумчиво протянул Адвокат. – Её представляет, явно. А Варламов, дебила кусок, хризантемы от роз, оказывается, отличает. И синий от бирюзового.

– Это всё не твоё дело. Ты только что думал, что пора завязывать с ней, – напомнил Прокурор.

Стол под коньяком превратился в минное поле, а навыки минёра всё слабели. Коньяк начал подбрасывать в голову картинки огнедышащих жанров «Уланова плюс Петренко» и «Уланова плюс Варламов». Петренко задумчиво смотрел в окно и на талантливого овощевода больше не походил.

Казалось, сиди она здесь – и все его сальные шутки бы мгновенно переоделись.

Положив локти на колени, Свят склонился к полу и прикрыл глаза. Коньяк знал своё дело и мерно ополаскивал мозг. Несколько девиц простучали каблуками к выходу, и они остались единственными посетителями бара. Какого чёрта? Вечером воскресенья тут должна быть толпа. Ненавистные обычно, сейчас толпы казались спасением. В одной из них хотелось затеряться.

Лишь бы больше не делать за этим столом никакой вид.

Рывком подвинув ближе бутылку, Свят наполнил коньяком четвёртую стопку, отправил её в рот и кинул сверху несколько маслин.

– Ну раз начали рассказывать, то вперёд, – распорядился Авижич, отряхнув с рук арахисовую соль.

– Ну что рассказывать, мон сир? – праздным тоном протянул Петренко. – Тот случай, когда в первую секунду думаешь «Ого, какая песня», во вторую – «Ого, какие плечи», а в третью секунду почему-то достаёшь мозг из яиц и начинаешь размышлять о жизни. Я, мон сир, человек простой.

– Ошкуриваю рог, в газетёнки не лезу, – подхватил Варламов, подставив ему ладонь.

– Ошкуриваю рог. – Олег звучно хлопнул по его руке. – В газетёнки не ле…

– Вы мне вообще её покажете? – перебил Авижич, активно закусывая.

Варламов открыл рот, и в тот же миг в кармане у Никиты зазвонил телефон. Мельком взглянув на экран, он подскочил, слегка покачнулся, подхватил с дивана мятую ветровку и пробормотал:

– Всё, пошёл. До связи.

Энергично прошагав зал, Никита с широченной улыбкой попрощался с официанткой и скрылся.

– И сказал Одиссей: «Ну, теперь все свои», – уронил Артур, ухмыльнувшись. – Можно о вечном.

– О твоём слабоумии? – рявкнул Свят.

Он тщательно фокусировал взгляд, но артурская внешность всё равно расплывалась.

Твою мать, по ходу зря я залился.

– Да ладно. – Варламов миролюбиво поправил подушку под спиной. – Мы сидим тут бухтим чисто потому, что знаем: она бы не дала никому из нас. Давайте без Авижича вскроемся уже.

Петренко хмыкнул, неопределённо качнув головой. Это можно было расценить и как «в точку», и как «объясни ты мне, убогому, что тогда есть искусство».

Зачем он перевёл на это разговор?

Было самое время натягивать беспечную маску, но что-то внутри злобно заныло.

– Никому из вас, – ехидно поправил Свят, опрокинув в рот пятую стопку.

Горло обожгло, а в голове засвистело; кашлянув, он прижал к губам манжету рубашки и заметил, что в глазах Варламова внезапно загорелась острая, жаркая злость.

Слишком внезапно. Слишком острая.

– А что, ты и туда батю с собой возьмёшь? – Артур нацепил ухмылку, но злость из его глаз никак не исчезала. – Ты задрал со своими понтами, царевич. Ты ничем не лучше нас. Хоть жопу порви, а это точно не тот случай. Тут никому, я уверен. Она всех сочтёт типа… недостойными, вот.

Рванув к себе бутылку коньяка, Артур неаккуратно налил половину стопки, так искривив рот, будто его заставляли нюхать скунса. Выпив, он поморщился, вздёрнул нос и с вызовом бросил:

– Спорим, царевич! На сто баксов! Что хэллоуинская ведьма не даст тебе!

Повисла плотная тишина. Петренко очнулся первым.

– Ну и нахрена тебе это? – Его голос звучал небрежно, но в глазах не было ни тени этой небрежности.

– Не у всего всегда есть причина, Олеже, – огрызнулся Артур.

– У всего и всегда, – отрезал «Олеже»; его зелёные глаза потемнели. – У всего всегда есть причина. «Просто так» – это мазня для имбецилов.

– Допустим, я азартный. – Артур всё так же неаккуратно кинул в рот орех. – Нет, ставлю двести. Дело не только в «сочтёт недостойными». Она сама по себе. Неприступка и высокомерша. Уверен.

«Неаккуратно». Он неаккуратно наливал стопку; неаккуратно брал арахис.

Будто вмиг стал страшно нервным.

Мысли ворочались тяжело и густо; голоса слышались будто сквозь грязную вату.

«Хэллоуинская ведьма». А неужели и правда «не даст»?

Прокурор отвесил Хозяину звучный подзатыльник, и он рывком опустил мутные глаза. Перед ними тут же возникли пальцы Улановой, что сжимали атласный подол.

– У тебя вообще есть левые двести баксов, дебил? – с сухой неприязнью спросил Петренко. – У кого будешь выпрашивать, когда проиграешь?

– Не когда, а если. – Взгляд Артура становился всё более ледяным.

– Ладно, завязывай, Варлам, – негромко потребовал Олег. – Ну потрындели, ну поржали. Чего ты докопался-то?

– Двести пятьдесят, царевич! – воскликнул Артур, хлопнув по столу.

Стопки дрогнули и зазвенели.

– Заткни ты уже чем-то глотку, – брезгливо бросил Свят.

И это почему-то произвело на Варламова эффект разорвавшейся бомбы. Схватив Свята за предплечье, он придвинулся вплотную, опалил его щеку прокуренным дыханием и прошипел:

– Ну ещё бы! Это всё были чисто понты! А когда тебя на них подловили… Так-то ты знаешь, что она и тебе не по зубам! Она игрок, я уверен! Ещё и похлеще тебя!

– Ты отбитый, Артурио, – заявил Петренко. – На людей нельзя…

– Я НЕ С ТОБОЙ ГОВОРЮ!

Крикнув, Артур зашёлся в приступе сухого кашля, и злость в его глазах стала ещё упорнее. Его щёки горели, а рука на предплечье Свята судорожно впивалась в складки рубашки.

– Слушай, Артурио, давай мы тебя отвезём домой, – не сдался Петренко. – Ты, по ходу, перелил.

Свят зажмурился, едва не воя от перегруза. Звон в ушах усиливался. Желудок трепался в тошноте.

– Нет, я трезвый! – выпалил Варламов, когда кашель утих. – Проще копать, почему что-то там я, чем пообщаться на тему пустых понтов царевича?! «Никому из вас», сука! А теперь отмалчивается, потому что ссыт забиться!

Зачем ему-то это?! Зачем ему, чтобы она мне не дала?!

Он стиснул зубы, пытаясь не выплюнуть полыхающие мозги через рот. Официантка у барной стойки настороженно поглядывала в их сторону.

«Ссыт забиться!»

«Ссыт». Только что именно это слово выбирал Прокурор – и вот оно звучит снаружи.

– Утешай себя своими «никому из вас»! – ледяным тоном добавил Артур, уже не скрывая злость. – Ты бы видел со стороны, с какой безразличной рожей она к тебе в машину тогда садилась!

«Со стороны». То есть ей было плевать уже когда она ехала говорить о санкциях?..

Свят вскочил; колени подбили стол снизу, и он мгновенно опрокинулся. С него в разные стороны брызнули рюмки. Бутылка упала на пузатый бок, коньяк из её горла ритмично полился на паркет, и в воздухе густо запало спиртом. Вцепившись в воротник артурской футболки, Свят рывком дёрнул его на себя. Качнувшись к нему, Варламов на миг растерялся, обнажил зубы и попытался садануть правым локтем ему по челюсти. Что-то визжала официантка… Выкрикивал Олег…

Ревели зеркальные отражения.

Пунцовая рожа Артура была у самого лица…

– КАК ПАЦАН ВЕДЁШЬСЯ НА ЭТО! ДА ПУСТЬ ГОВОРИТ!

Олег свирепо рванул его на себя и заключил в тесный замок. Руки Петренко вокруг груди казались железными бинтами; было нечем дышать. Стук в голове походил на грохот колёс поезда. Тошнило так, что он боялся выблевать душу. Бармен и официантка что-то сурово выкрикивали.

Чувствовать ещё и этикетный стыд не было сил.

Слишком шумно, слишком ярко. Слишком жарко, слишком громко. Слишком много спирта на языке.

Тонкие ключицы. Тонкие пальцы. Стрела из её лука в животе.

Мысли летели тревожной волной; опутывали и тянули вниз. На дне этого глубокого водоворота смутно поблёскивало что-то вроде… потребности?

Дикой нужды.

– Ты страшно хочешь доказать себе, – хрипло прошептал Адвокат, – что она тебе «по зубам»…

– Что ты не единственный, кто «запал», – с непроницаемым лицом отчеканил Прокурор. – Что она на тебя запала тоже. Что ей на тебя не насрать.

– К тому же это возможность оказаться правым, – спокойно добавил Судья. – Осадить Варламова: кретина, который рядом лишь затем, чтобы пить халявное пиво и быть очевидцем твоей уязвимости.

– Но это, конечно, мерзость. – Прокурор скрестил руки на груди. – Ты ведь сам знаешь: это мерзость. Олег прав: на людей спорить нельзя.

– Никто никогда не узнает, – пожав плечами, неуверенно проговорил Адвокат.

Нельзя. На людей нельзя.

Но почему Варламов говорит с такой уверенностью?!

Неужели её наплевательская невозмутимость так очевидна?

– А с какого бы хрена неочевидна? – кисло поинтересовался Прокурор. – Потрепалась о санкциях с тобой, пообжималась на танцполе с Гатауллиным. Захотела убедиться в твоём небезразличии – и убедилась, когда ты пулей вылетел в коридор. Пошла следом: доиграть. Дала подержать ручку и свалила.

«Она игрок, я уверен! Ещё и похлеще тебя!»

Грудь захлестнула оскорблённая, яростная горечь. Голова кружилась, и стены бара плыли по кругу. Мокрые ладони липли к джинсам; тошнота не отступала. «Ты бы видел со стороны, с какой безразличной рожей она к тебе в машину тогда садилась!»

Нет уж, чёрт. Нет уж!

– Ты мерзость, – тихо сообщил Прокурор.

– Никто никогда не узнает! – в отчаянии прошептал Адвокат.

Шагнув к Варламову, Свят протянул ему левую руку; рука тряслась от локтя до пальцев.

У всего и всегда есть причина. У всего и всегда.

– На пятьсот. Что пересплю с ней.

– Да прям. – Артур ответил так быстро, будто ждал этих слов; знал, что они прозвучат. – Раз ты удвоил ставку, то «пересплю» – это несерьёзно. Теперь я ещё заявлю, что она на тебя не западёт. Царевич царевичем, все ссут кипятком – а вот ей не будет до тебя дела. Она сама игрок, говорю. Отбирает, как в парламент. И явно вертит мужиками как хочет. Итак, два условия. Спорю на пятьсот долларов, что ты не сможешь её трахнуть и влюбить в себя.

Трахнуть и влюбить. Трахнуть и влюбить.

Олег стоял сбоку, и в его взгляде сверкало утомлённое презрение.

– Смогу! И то, и то! НО БЕЗ СРОКОВ! И БЕЗ ОТЧЁТНОСТИ! ОЛЕГ, РАЗБЕЙ!

Отмени всё.

– РАЗБИВАЙ!

Сделай хоть что-нибудь!

Петренко медленно шагнул ближе и не глядя ударил по их переплетённым рукам. Звук этого удара ещё висел в воздухе, а он уже брезгливо отступил. Под его подошвой хрустнула стопка. Варламов оскалился и жеманно раскинул ладони – будто желая разделить с царевичем братское объятие.

Чтоб ты провалился.

Не в силах больше произнести ни слова, Свят швырнул на диван несколько купюр, схватил куртку, молнией пересёк зал и вылетел на чёрную улицу. Дверь глухо стукнула по ограничителю и вернулась к косяку. Тело шаталось, а голова гудела, как подбитый истребитель.

* * *

Наконец. Воздух. К чертям. Всё к чертям. Сгори оно адским огнём.

Почувствовав яростный спазм в желудке, я успеваю склониться к земле, и на асфальт летит волна рвоты; она смердит маслинами и коньяком. Родная «страшнота» не запоздала.

Всё правильно. Всё привычно.

С центральной площади доносится перезвон колоколов костёла. В соседнем квартале визгливо кричат чьи-то тормоза. Мокрые кроны над головой остро шелестят.

Город почти спит; почти.

Куртка всё ещё в руках, и волоски на голых предплечьях встают дыбом. Воздух плотный, тяжёлый и вязкий; мутный и ледяной. Тёмные здания вокруг что-то свирепо шепчут; качаются и тянут ко мне руки. Они хотят выкорчеваться из фундаментов, шагнуть сюда и закрыть меня в темноте; навсегда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Роберт Рождественский

2

Золотистый (англ.)

3

«Возводим, чтобы разрушить» (англ.); композиция «Burn it down», Linkin Park

4

«Дождь», ДДТ

5

«Просто сделай это» (англ.)

6

«Зависть слепа» (лат.)

7

«Добро пожаловать» (англ).

8

«Весёлого Хэллоуина» (англ.)

9

«Трепещите, враги короны» (англ.)

10

«В моей груди зарождается огонь» (англ.); здесь и далее в разделе – композиция «Rolling in the deep», Adele

11

«Я наконец вижу тебя совершенно отчётливо» (англ.)

12

«…ухожу, забирая каждую частицу тебя» (англ.)

13

«Я так устал(а) быть тем, кем ты хочешь меня видеть; я утратил(а) веру и потерян(а) под всем этим» (англ.); здесь и далее в разделе – композиция «Numb», Linkin Park

14

«Я вынужден(а) только и делать, что ставить себя на твоё место» (англ.)

15

«Я до того бесчувственен(нна), что не ощущаю тебя рядом; но эта усталость открыла мне глаза на столь многое» (англ.)

16

«Всё, чего я хочу – это сохранить в себе больше себя, чем тебя» (англ.)

17

«Жребий брошен» (лат.)