Идолы и птицы

Интересующий меня вопрос по поводу лекарственного прибора Кирилыч старался обходить стороной – вернее, его суть. Я даже сам прибор видел ещё только один раз, и то это было выполнено им по моей просьбе. Снять бы чертежи и сосканировать записную книжку, чтобы в будущем попробовать разобраться с научной точки зрения, в чем правда и как он работает. Но я уважал личное пространство Кирилыча и не хотел даже намекать на это. Из некоторых обрывков слов стало ясно, что прибор сделан был с помощью его хорошего знакомого, которого он встретил в странствиях, уже после развода с женой. Тот же знакомый и научил им пользоваться, основным принципам и дозировкам лечения. Из-за того что данный вопрос никто особо не изучал, но в народе такие штуки ходили – прилепилось название живой и мертвой воды. А по сути, это насыщенные ионами разной полярности жидкости. Та, что мертвая, имеет свойство подавлять любую биологическую активность. Живая – стимулирует развитие. А в остальном – дело опыта и умения правильно применить ту или иную жидкость.

– Слушай, Кирилыч, – как-то спросил я. – А ты только для себя этот прибор используешь или для других тоже?

– Знакомых-то у меня особо нет. И я не всё до конца знаю о живой и мертвой воде, – ответил он серьезно. – Поэтому помогаю иногда соседям, если попросят, и только с теми болезнями, в результате лечения которых я уверен. А то случай был с моей помощью. Тут есть одна травка, репешок. Она от шпор на ногах помогает. Что бы ни делали с ними, одно мучение, а заваришь эту травку, ноги попаришь раз, шпоры сами и вываливаются. Так я как-то посоветовал одной из соседок, жаловавшейся на эти самые шпоры, а они у нее, оказывается, были такими большими и глубокими, что, вывалившись, открыли глубокие раны. Пришлось её в больницу везти, дыры залечивать.

Он притих, сделав паузу, а потом продолжил:

– Нехорошо получилось. Но доктора, узнав, от чего такое произошло, сюда приезжали, с увеличительным стеклом на карачках возле моего двора ползали, репешки собирали. Хотя зачем именно возле моего? Их, тех репешков, вон полон луг, куда ни плюнь. Бестолочи.

Я не мог судить о болезни, про которую мне рассказал Кирилыч. Добравшись до цивилизованного банка информации, можно было поинтересоваться этим вопросом. О болезнях ног, мозолях или шпорах я не знал ровным счетом ничего. А не имея уверенности в правильности перевода диагноза с деревенского диалекта, не очень хотелось рыться в поисках неприятных мне болезней. Ясно было одно – есть чудо-травка, с легкостью отторгающая образования, изрядно мучающие людей. Кирилыч говорил правду, в том не было ни малейшего сомнения.

(10) Весна

Вот так и наступила весна, переключив мое внимание с языков пламени на процесс пробуждения природы. Всё, требующее понимания в себе самом, было понято. Мелочи окружающего меня мира, ровно как и мелочи, формирующие жизненно важные потребности – изучены, сопоставлены и проанализированы. На себя к тому времени внимания обращалось мало, теперь меня больше интересовал окружающий мир и люди, которые так сильно на него влияют. Процесс пробуждения природы – последнее, что я хотел внимательно изучить здесь, прежде чем покину апартаменты Кирилыча. Из денег осталась только треть в моей валюте и небольшая сумма на обратный путь в город. Кроме всего прочего, меня начал беспокоить последний зуб мудрости, нагоняя опухоль.

Встретить весну в пыльном сером городе не особо хотелось. Приходилось мириться с дискомфортом опухшего лица в пользу возможности посмотреть, как всё выходит из спячки. Я мирно похаживал то вдоль посадок, то по лугу, наблюдая, как природа готовится к взрыву красок. Всё началось с пения птиц, появления мошек и первых желтеньких цветов мать-и-мачехи. Даже воробьи, позабыв уроки Чифа, радостно чирикали приходу теплых дней.

Первое, чем стоило заняться – изучить процесс прорастания семян и травы. На лугу этому занятию было уделено почти два дня. Может, я потратил бы на наблюдения намного больше времени, если бы, случайно подняв голову, издали не увидел лесопосадочные полосы, покрытые снегом. Удивило то, что на полях земля оставалась черной. Недоумевая, как я мог смотреть на маленькие прорастающие зернышки и пропустить изменение целого леса, я направился к посадке. Почти треть деревьев посадки зацвела крупными, как у яблони, цветами нежно-розового оттенка. Мои познания в растениях хоть и были не особо глубокими, но я точно знал, что это цветы фруктовых деревьев. Во дворе у Кирилыча ещё ни одно дерево не зацвело, а посадки превратились в японский сад.

Прогулка в огромном количестве цветущих деревьев, залитых теплыми лучами весеннего солнца и наполняющих всё вокруг легким, но восхитительно сладким вкусным ароматом, вызвала бурю эмоций. Свет от обилия лепестков делал окружение ярче и придавал легкий розовый отлив. Я как будто попал в сказочное облако, залитое лучами солнца и наполненное запахами. Восторженно проходил по все новым и новым облакам, пока аромат цветущего сада не пропитал меня всего.

Только вдоволь насладившись обстановкой, я, очень взволнованный, вернулся спросить у Кирилыча, что же это за деревья. Дома его не оказалось, но, увидев околачивающуюся на углу фермы Джульку, я направился к ней. По собакам без труда можно было определить, где находится их хозяин.

– Кирилыч, слушай, а что вон там так дружно цветет?! – спросил я восторженно, тыча пальцем в сторону лесопосадочных полос.

– А, это абрикос, – невозмутимо ответил он.

– Абрикос?! – выпучив глаза, как дурак повторил я. – А что он там делает, этот абрикос?!

– Что делает, что делает, – пробубнил Кирилыч. – Растет, чего ему ещё там делать. Ты его всю зиму пилил и жег, после того как спор проиграл.

– Мы всю зиму топили печь абрикосовыми деревьями?! – не осознавая до конца двойственности своих чувств, переспросил я.

– Ну да, оно самое твердое из всего, что растет в посадке, и хорошо горит.

– Но ведь это абрикос, фруктовое дерево, на нем потом плоды могли вырасти, а мы их резали.

– Да кому нужны эти твои плоды! Ты посмотри, сколько деревьев в этих посадках. – И он ткнул в уходящие вдаль лесопосадочные полосы, то тут, то там измазанные белизной. – Еще таскаться с ними. У всех любителей абрикосов свое дерево растет прямо во дворе, его хватает с головой.

– А что же происходит с плодами в посадках? – с деловитой жадностью в голосе спросил я.

– Да ничего, сыплется в три слоя на землю, а потом киснет. Хорошо хоть, от домашней птицы эти посадки далеко, а то обдалбывалась бы от забродившего абрикоса, а я бы ее пьяной домой возил каждый вечер. А так – только дикие птицы весь август вдрабадан.

Мне сразу пришла на память статья об Австралии – той, где аборигены едят личинок, а кроликам раскидывают отравленную морковку. У них для какаду есть специальные вытрезвители и службы, занимающиеся доставкой пьяных птиц. Представляете, какая дискриминация видов! Кроликам – морковку с ядом, а изрядно поддатых какаду по койкам развозят, наверное, ещё и шипучую таблеточку наутро вливают в пасть.

– Хорошо хоть тут деревьев не так много, как в лесу, а то бы половина птиц по пьяни о них разбивалась в полёте, – пошутил я.

– Да у них тут вечный праздник жизни: сначала прокисший абрикос, потом конопля. Праздник аж по зиму, – хихикнул Кирилыч в ответ.

– Какая ещё конопля?! – спросил я удивленно.

Мой, как оказалось, ещё хрупкий мозг не до конца переварил масштабы абрикосовых рощ, а тут новый поворот событий.

– Да вон эта! – Кирилыч ткнул пальцем в ближайший склон с перегноем, густо поросший какой-то зеленью. – В посадках-то она маленькая, а тут растет аж по крышу фермы.

Договорив, он не смог сдержать смех. Должно быть, на мою перекошенную физиономию ещё от первого открытия наложилась несимметрия от второго, придав лицу дурацкий вид. Я молча пошел убедиться, не шутит ли он. И действительно увидел, что все плодородные склоны холмов коровника сплошь покрыты всходами с листочками из символики хиппи. Вырвав одно растение, чтобы посмотреть внимательнее, я вместе с ним вытянул и зернышко, из которого оно выросло – достаточно крупное, почти как пшеничное.

«Да, для птиц – то что нужно, два в одном: и еда, и выпивка», – подумал я.

От маленького ростка потянуло знакомым запахом подземных переходов и подворотен неблагополучных кварталов больших городов. Похоже, это чистая правда.

Уже успокаиваясь после первого наплыва эмоций, я ещё не до конца верил. Осознавал масштабы фермы и высоту её крыш. По телевизору я время от времени видел, как борцы с наркокартелями гордо показывают видео об уничтожении плантации десять на двадцать метров. А здесь – лес трехметровых зарослей каннабиса плавно переходил в скромно растущие бурьяном кусты между многокилометровых посадок абрикосов. И уходили эти посадки шахматными клеточками в горизонт. У коров два желудка, в один они набивают траву на поле, а во второй уже едят, мирно пережевывая её из первого в стойле вечером. С учетом такого количества дури вокруг понятно, как им удается перезимовать, не обращая внимания на грязь фермы.

Под впечатлением, оставшийся день я провел, представляя деревья, усеянные плодами абрикосов, как они, никому не нужные, слоями падают на землю и тихо гниют. Как возможно, что тяжелое крепкое дерево, созданное с единым предназначением – давать плоды и кормить, используется в качестве защиты от ветра, а плотная древесина – для огня? Интересно, какие цели преследовал человек, закладывающий эти лесопосадочные полосы, ведь он, без сомнения, должен был быть человеком неординарным, решившим выполнить поставленную задачу защиты полей с пользой для людей последующих поколений. И самое главное, что решивший сумел воплотить в жизнь столь оригинальную задумку. Жалко только, что оценили его старания разве что птицы и люди, умело разбирающиеся в калорийности древесины.

Мысли нового дня путались у меня в голове. Солнце уже зашло за горизонт, и луна стала видна более выразительно. Прямо над моей головой бесшумно пролетела крупная ночная птица. Весна и голод выгнали её на поиски поживы ещё до полной темноты. Сова. О совах я знал не много, но то, что было известно, создавало определенное приятное впечатление. Символ мудрости хоть и не был так умен, как, к примеру, ворона, за ним и не наблюдалось вороньей жестокости по отношению к другим видам или сородичам. Вороньи стаи жестко чтили стандарты и каноны группы, вороненок-альбинос всегда был обречен на казнь черными. Они даже без колебания могли убить другого представителя птичьего семейства. Я как-то раз видел общую кормежку ворон и голубей. Голубь, по своей наивной наглости, пытался посягнуть на кусок черствого хлеба, который ворона уже считала своим. Один очень быстрый и точный клевок в голову, и хозяйке куска уже не с кем было делиться. Голубь, не проронив ни звука, молча упал и умер, а ворона как ни в чем ни бывало продолжила заниматься своими делами.

У сов же было всё по-другому. Любой птенец совы мог сесть в любом месте, куда закинула его судьба, и начать сообщать о голодном бедствии криком. Находящиеся рядом птицы брались его кормить, пока тот не затихнет. Если вдруг вы слышите крик совы, знайте – это не собачье перегавкивание от скуки, а всего лишь у кого-то большой детский голод. А вот если все затихло, значит вопрос решен обществом трудолюбивых пернатых хищников. Они даже менее удачливых немощных стариков своего вида подкармливают. Все, конечно, упрощенно-субъективно, но в общих чертах обстоит именно так. Вторым удивительным фактом было то, что пролетела сейчас эта птица совершенно бесшумно благодаря своей сказочной аэродинамике. И при всём этом словит она ежика, который съел ужа, который съел лягушку, наевшуюся комаров. Потом съест его вместе с его защитой и выплюнет только иголочки, собранные в шарик. И никакой падали или чужих птенцов, как у ворон. Совы даже спящих птиц не атакуют, разве что по ошибке. Такова придуманная не нами природа.

* * *

На этой мысли вернулся откуда-то Кирилыч, деловито собираясь на ферму.

– Кирилыч, что это за Нарколандия у вас здесь? – выдал я сразу вопрос, который мучил меня ещё со встречи на ферме. – Откуда всё, это же нелегально?!

– Ты о конопле, что ли? – как ни в чём не бывало уточнил он.

– Да, о ней.

– Да кто его знает. Людям сажать столько точно не нужно, нереально переработать. Скорее всего, птицы разнесли. Раньше, пока всякие неблагополучные элементы не возвели это растение в культ, из него изготавливали очень полезное масло, из его волокон шили весьма долговечную одежду. Сейчас всё с ног на голову перевернуто, на растение внимание обращают только с самой некрасивой стороны.

– А что же насчет корысти, это ведь стоит кучу денег? – хитро поинтересовался я.

– Тут всё просто. Сам я эту гадость не люблю. Племянник как-то приезжал, тихонечко попросил насобирать для него и его друзей шалопутных. Ну, я насушил мешок, а он приезжал, отсыпал себе в коробочку. Так одной весной был у меня дома сосед, увидал мешок и стал рассказывать про то, что это очень опасно – мол, если полиция прознает, то до конца жизни можно в тюрьму загреметь. Я недолго думая прям на его глазах весь мешок и сжег в печи – и больше не возвращался к этому вопросу.

Мне сразу представилась картинка, как горько рыдают растаманы с улыбкой девять на двенадцать, узнавшие о таком поступке. Как они были бы готовы отдать свой единственный футбольный мяч за возможность оказаться в тот момент на печной трубе старенького дома. А еще представилось, как пролетавший мимо косяк журавлей мирно влетает в небольшое облачко над домом Кирилыча… И тут бац – ни с того ни с сего ровно выстроенный ключ покорёжило. Летели они, такие серьезные, из самой Африки тысячи километров, и вдруг, уже на подлете к конечному пункту назначения, полное непонимание, зачем и куда нужно лететь дальше. И плюс ко всему – боязнь высоты.

Эти мысли выразились на моем лице в подавляющей смех улыбке.

– Что ты такой загадочный? – спросил Кирилыч подозрительным тоном.

– Представил в уме дым из печной трубы в тот момент.

– Ясно. Хорошо хоть ветер тогда был, а то иногда такой штиль стоит, что дым пластами в воздухе висит над землей. Вот бы всех в деревне накрыло.

– А полиция почему же не борется с плантациями?

– Бурьян попробуй выведи, если эта дрянь тут повсюду.

– Понятно. Кирилыч, можешь мне сделать воды лекарственной, пока не ушел сторожить? Зуб мудрости лезет, десна ноет, нет сил терпеть.

– Тут вода особо не поможет, ты бы лучше водки напился, это надежное обезболивающее.

– Ладно, тогда потерплю.

Но потерпеть мне пришлось изрядно. Всю ночь я почти не спал, мучаясь от ноющей боли и мыслей. Мне вспоминался то восхитительный вид цветущего леса с пьянящими ароматами, то покрытые коноплей холмы перегноя вокруг фермы. В мыслях всплывали образы усеянной абрикосами земли посадок между полей растущего рапса. Образы разбитой бомбежками невероятной бесхозяйственности дороги, заросшей огромными кустарниками нелегального растения фермы. Всё это казалось невероятно глупым и неправильным, как будто придуманным только для того, чтобы проверить иммунитет мира к глупости. И в эту территорию вкололи тестовую порцию пробы. Так, как делают пробу манту, вводя под кожу болезнь и ожидая покраснения. Только вот эта проба глупости по какой-то неведомой миру причине не отторгается, и всё, что окружает меня, здесь считается нормой жизни.

Мысли так долго переваривались в голове, что с ними я встретил рассвет. Под утро в дом вломился Кирилыч и с озорным видом сказал:

– Извини, что бужу рано, но ты должен это увидеть. Собирайся, бегом.

– Я не хочу, у меня вон уже пол-лица опухло, – пробурчал я.

– Филька, не глупи, отек скоро сойдет, а такое ты вряд ли ещё раз увидишь. Давай быстро!

Ворча себе под нос, я собрался и направился в сторону фермы.

– Да что ты там хочешь показать-то?

– Коров сейчас выпускать будут.

– И что, пусть себе выпускают, что я, коров не видел?!

– Таких – нет, занимай лучшие места в зале! – Кирилыч ткнул в холмик неподалеку от выхода из центрального барака. – Первый выход на молодую травку. Я каждый год любуюсь скачками, – добавил он довольно.

Пока ничего не понимая, я с недовольным лицом сел возле него. Билеты никто не проверял, попкорн не носили, свет не выключили. Работники фермы открыли общие ворота бараков и, видимо, стали открывать отдельные загоны внутри. Вот появилась первая корова, за ней ещё и ещё. Угрюмые животные, грязные, с отвисшим пузом, мирно выходили из мест зимовки. И вдруг первая корова дернулась, как в судороге, выпрямив и немного подкосив задние ноги. Судороги повторились и участились, став похожими на осмысленные прыжки. Корова начала прыгать, мотая головой и радостно мыча.

Волна покатилась по торопливо шагающему стаду и начала набирать обороты. Всё бы ничего, если бы выпускали диких необъезженных скакунов с сидящими на них всадниками! Но коровы, символ тихой мещанской хозяйственности, с тучными животами и огромным выменем… Бешеные скачки животных завораживали несовместимостью тела и выполняемых этим телом действий. Казалось, они сейчас себе навредят. При каждом прыжке коровье пузо болталось из стороны в сторону, побулькивая содержимым, а вымя в таком джига-дрыганье было изюминкой, вишенкой на торте. Вы когда-нибудь видели уши радостно скачущего спаниеля?! Так вот, розовое вымя с четырьмя длинными торчками снизу вмещает в себя больше десяти литров молока, и такую штуковину оставили прикрепленной к прыгающим животным. Описать это сложно!

Кирилыч был, как и всегда, прав – это действительно нужно было увидеть. Мы тихо сидели в эпицентре творящегося безумия, сопровождающегося мычанием, топотом копыт и шлепаньем о бока сисек. Стадо медленно перетекало на луг, где бурление успокаивалось. Некоторые коровы вели себя намного спокойней, некоторые слишком выделялись буйством. Похоже, темперамент есть не только у людей. Было и пару таких, что и вовсе не прыгали. Эти мне сразу напомнили нашего с Замиром соседа по общежитию, медленно думающего Нолана. Оказывается, великая пустота прошлась по всем живым существам, если уж есть и коровы-дзен. Прыжки последних из выходящего стада животных были будто завершение процесса, как последние крупные капли дождя на лужах после ливня. И дальше – тихое ровное мычание и смиренное пощипывание новой травки.

– Обалдеть можно! – восторженно сказал я.

– Да, я знал, что тебе понравится, – улыбаясь ответил Кирилыч. – Больше они так вести себя не будут до следующего весеннего выхода. Можно идти.

* * *

На подходе к дому нас ожидал человек в военной форме.

– О, а что это полицай забыл в наших краях? – удивленно фыркнул Кирилыч в никуда, а после обратился уже к стражу порядка, видимо, хорошо его зная: – Что, что-то на ферме стряслось?

– Нет, Савыч, я здесь, чтобы установить личность твоего гостя, – серьезным тоном произнес деловитый гладко выбритый мужчина в смешной форме.

– А, так это ж племянник мой, от младшей сестры, Филипп Саргов. Он даже на той же фамилии, что и я.

– Добрый день, парень, ты каким ветром тут оказался? – обратился полицейский уже ко мне.

Причин для волнения не было, язык я уже знал очень хорошо, по крайней мере разговорную часть. Если и был акцент, то с опухшей щекой он вряд ли был бы заметен. Даже у меня вызывало неловкую улыбку то, с как шипением стало произноситься всё мной сказанное, как только подпухла щека. Потому я, без суеты поприветствовав полицейского, ответил:

– Добрый день. Я студент-медик, но из-за смены специализации пришлось потерять этот год. А здесь пытаюсь разузнать про «живую» и «мертвую» воду. У меня как раз биохимия специализация.

– Ясно, – сказал полицейский, косясь на мою щеку и поворачивая в сторону двора, а потом, обращаясь непонятно к кому, добавил: – Хорошо бы ещё посмотреть на какой-нибудь документ, подтверждающий личность, и вопрос будет закрыт.

– Я думаю, это дело пяти минут, – небрежно сказал Кирилыч и, повернувшись ко мне, спросил: – Филя, ты ведь брал с собой какие-то документы, хоть студенческий или что-то подобное?

– Нет, откуда же мне было знать, что может понадобиться документ, – сказал я обоим, а после добавил уже полицейскому: – Но я могу попросить прислать. Только что именно вам нужно?

– Паспорт лучше, чтобы я видел место вашей прописки.

– Зайдешь в гости? – спросил Кирилыч стража порядка.

– Нет, нужно работать. Я зайду через неделю посмотреть паспорт, – сказал тот строго, осматривая все неровности забора. – Как по мне, ерунда эта ваша «чудо-вода», не верю я в эту дребедень.

– Знаете, когда-то люди не верили, что земля круглая. Так что всё бывает впервые, – выступил я в защиту Кирилыча, искренне веря в сказанное.

– Да, вижу, что умник. Про паспорт не забудьте, – обратился он уже к нам обоим и бодро зашагал прочь.

Мы вошли во двор.

– Похоже, наше с тобой, Филька, время закончилось, и тебе нужно двигаться дальше.

– Да, Кирилыч, все обстоятельства вокруг об этом свидетельствуют. Тем более с зубом нужно что-то решать.

– Да, только давай я договорюсь с соседкой, чтобы она тебя подстригла, а то ты выглядишь страшнее меня.

А ведь действительно! Всё проведенное в деревне время я себя не видел, и желания такого особо не возникало. Конечно, видел свое лицо в маленькое мутноватое зеркало, когда брился, но чтобы целиком – то нет.

– Хорошо. Правда, меня немного пугает поездка в вашем поезде без окон и дверей. Я бы лучше автотранспортом отсюда поехал.

– Зачем поездом? До ближайшей железнодорожной станции километров двадцать-тридцать через поля, – удивился он, а потом добавил: – Поездом без окон и дверей?!

– Да, такой поезд, каркас купе, окрашенный жуткого цвета краской и останавливающийся на каждом столбе.

– Нет, я в курсе, что это такое. Так ты приехал сюда на ковбойском поезде! Жуть какая, как тебя угораздило в него попасть?!

– Я не знал, куда еду, взял билет на первый пригородный поезд, и всё.

– Ну и дела, вот же везение! Из всех нормальных поездов влезть именно в ковбойский. Его специально пустили в таком виде в ту сторону, где много всякой неблагополучной нечисти живет. Они нормальные поезда на свои нужды разбирают, потому им и выделили списанные каркасы купейных вагонов.

– А остальные поезда у вас что, нормальные?

– Да нормальные они. Ну грязь, конечно, мягкие сиденья всякая шантрапа режет, в туалетах нагажено, но в общем – неплохие. Только ближайшая железнодорожная ветка далеко, тебе на автобусе нужно ехать. Каждый день после обеда он через нашу деревню проезжает.

– Тогда сегодня и поеду, состояние десны ухудшается, и, по-моему, щеку нагоняет. Только вот что же ты скажешь полицейскому?

– Ничего, разберемся. Скажу, что осложнение с зубом, поехал домой. Если тебя здесь не будет, ему меньше мороки.

На этом и сошлись. Я сходил к соседке постричься. С удивлением узнал, что обстановка, в которой я провел зиму, не норма здешней жизни, а скорее – существенное от нее отклонение. За соседским забором было чисто, ровно и аккуратно. И хоть стригли меня в прихожей, я все же успел подметить, что и ванная, и туалет в соседском доме имеются, и вроде бы горячая вода есть.

– У вас дома горячая вода? – не удержавшись, спросил я хозяйку.

– Да, в прошлом году продали кабанчика и купили специальный котел греть воду на дровах, – сказала она с гордостью, деловито щелкая ножницами. – Правда, только сливной ямы теперь не хватает, муж там что-то делает с полями фильтрации.

Второй части сказанного я особо не понял, это было что-то связанное с подземными коммуникациями. Но я понял одно. У опрятной, как и все её владения, хозяйки было всё по-правильному. Такое же, практически автономное хозяйство, как у Кирилыча, но только цивилизованное.

– А у Кирилыча вода только во дворе и с краном глубоко под землей, – пожаловался я.

– Кран под землей, чтобы трубы зимой льдом не разорвало, тут все верно сделано. А так, то чудной он, твой дядька. И без бабы ему сложно, вот и живет полудикий.

– Наверное, так и есть, – подтвердил я, наслаждаясь простотой решения с замерзанием труб, и мы продолжили стрижку.

Вернувшись назад, я захотел уточнить маленькую нестыковку в моих познаниях.

– Слушай, Кирилыч, если тебя звать Кирилл, фамилия твоя Саргов, то почему ты представился как Савович?

– Савович – это мое отчество.

– Типа второе имя?

– Нет, отчество. Савой звали моего отца, значит я Кирилл Савович Саргов.

На их манер меня звали Петр Свенович Мергель, а моя сестра, наверное, Ребекка Терезовна Мергель. Забавно, но нужно было уточнить связь дочки с матерью.

– А девочкам, кроме имени и фамилии, дается ещё и материнство?

– Какое ещё материнство? – теперь удивился уже он.

– Ну, имя по матери.

– Да нет же, ну ты, Филька, и глупый, хоть и умник! У девочек тоже отчество.

– Понятно.

Нет, моя сестричка Бекки была тоже Свеновной. Зачем это нужно, не совсем понятно. Но в их именах хоть не вся родословная, и то хорошо.