Идолы и птицы

Кирилыч собрал мне в дорогу кое-какие продукты, я оставил ему пару фантиков своей валюты в качестве неприкосновенного запаса. Также за ненадобностью остались у него купленные мной уже здесь теплые зимние вещи, и в той же одежде, в которой меня подобрали осенью, я двинулся в путь. Обменялись перед автобусом крепким мужским рукопожатием, и наши дальнейшие пути с этим безумно интересным человеком разошлись. Дверь закрылась, и автобус, постоянно притормаживая и объезжая ямы, повез меня к моему паспорту и спасительной медицине.

* * *

Я, как будто прощаясь в уме с Кирилычем, ещё немного о нем подумал. Как в его светлом уме сочетаются детское восприятие мира и чудаковатая изобретательность с твердостью позиций и верой в то, что есть правильным. И самое обидное в том, что вся окружающая его обстановка была больна. А он, единственно здоровый и красиво завершенный человек, был отторгнут системой на окраину мира, превращен в чудаковатого старца. Возможно, в другом месте и в другое время более образованное и толерантное общество закрыло бы глаза на его маленькие причуды и получило бы гениального ученого или изобретателя. А он бы в ответ принес много пользы. Но, увы, уже гаснущий потенциал постепенно растрачивался рытьем подземных ходов и построением из подручного хлама всяких полезных в быту штуковин. Такие люди, как Кирилыч – это маркеры общества, дремлющие потенциалы, проявляющие себя, только если последнее созрело для их триумфа.

Потенциал человека-маркера не обязательно должен быть позитивным. Где-то может сидеть тихий извращенец, мучающий животных, и, в конечном итоге, так и умереть в безызвестности, доведя элементы садизма до искусства. Но в какой-то момент общество созревает для темных дел, и тут же проявляется потенциал великого диктатора, решившего захватить весь мир и жечь неугодных людей для золы на удобрение. Я более чем уверен, что если бы мы созрели для жизни без корысти, собственности и личных амбиций, сразу бы появился какой-нибудь чудак и открыл неисчерпаемый источник бесплатной энергии. Но мы имеем ровно то, чего заслуживаем.

Автобус неровно рычал, преодолевал трудности дороги и, немного пованивая в салон топливом, все же вёз меня в серый город. Но другого меня, уже совершенно преображенного. Фигурка и языки пламени в печи дали мне время углубиться и понять себя, свои желания и стремления. Мне было дано время вспомнить и ощутить намного глубже, по-новому, всё, ранее мной прожитое. Например, первое удивление, когда отец сделал вид, что не нашел меня в высокой пшенице на прогулке в поле. Пшеница была выше меня ростом, вернее, я был ещё очень маленький, и, прячась в ней от отца, я притаился. А он прошел и сделал вид, что не заметил, говоря маме, что не может меня найти.

«Это хорошо, конечно, но как можно было не заметить!» – вырвало языком пламени далекое, почти реликтовое воспоминание из детства.

Первое смущение, когда родители обычными словами говорили при мне о вещах сексуального характера, будучи твердо уверенными, что я совсем маленький. Да, я был очень маленький, и не представлял особо всю сложность сексуальных отношений. Но я прекрасно понимал, о чем идет речь, и мне было неловко, потому как казалось, что я подслушиваю.

Первый рождающий эмоции поступок, когда я школьником учил Бекки кататься на роликовых коньках. Ей тогда не было ещё четырех, и поздно вечером, возвращаясь с площадки, я решил сделать с ней крюк домой. Тогда был очень приятный вечер, а она только сообразила, как нужно стоять на роликовых коньках. Держась за руки, мы помчались домой длинным путем. Но Бекки не сориентировалась, куда мы едем, и думала, что я везу её куда-то на окраину города. Азарт езды перемешивался с вопросами, как мы доберемся домой, и я почувствовал всю прелесть заговора, как минимум, школьного масштаба. Всячески уходя от ответа, как мы вернемся домой, я вез её такими путями, где мы редко ходим, и в таком состоянии неведения умудрился довести её до самых ворот нашего дома. Там нас обоих переполнили эмоции: меня – восторг от удавшегося трюка, её – полное недоумение и восхищение от волшебного появления так хорошо знакомого места.

– Но как! Как мы смогли тут оказаться! – захлебываясь от воздуха в легких, спросила она.

– Я вез тебя домой, только другой дорогой, хотел сделать сюрприз, – ответил я тогда, тоже переполненный чувствами. Ведь когда одна радость близкого тебе человека сменяется другой, ещё большей, и ты к этому причастен – в тебе рождаются чувства важности и завершенности. Как будто ты уже немного состоялся. Тогда восторг Бекки от потрясающей прогулки сменился не меньшим восторгом присутствия родного дома, казавшегося ей очень далеко. Это создало во мне человека, умеющего совершать поступки, вот только объяснить свои ощущения я тогда не мог.

И теперь, когда я ехал в набитом чужими людьми автобусе в чужой стране, мои близкие были со мной. Ведь я пережил связанные с нами события по-новому, с учетом того, кто такой на самом деле я и что для меня значат мои близкие. Но готов ли я был вернуться назад домой? Отдать фигурку и начать жить по-новому? Не буду ли я, как Кирилыч, изгоем, завершенным, но абсолютно не понятым и не понимающим ни людей, ни мир, в котором он живет? Ведь любой человек, по большому счету, самое удивительное из всех существ, сложное, неоднозначное и фантастически универсальное. Возможно, где-то и есть более развитые формы жизни, но здесь и сейчас, даже в этом убогом транспорте, ехало, по крайней мере, три десятка людей, на каждого из которых можно было потратить уйму времени, так и не поняв до конца его внутренних позывов. И эти люди образовывают группы, сообщества, нации и заполняют наш мир.

Нет, расстаться с фигуркой я был определенно не готов. Конечно, в ней уже не чувствовалось той потребности, которая меня охватила поначалу, но что-то дополнить в себе лишним не станет. Так и было решено: я остаюсь с фигуркой, но переключаю свое внимание на окружающих меня людей. Человек, который навел порядок внутри себя, может себе это позволить. Для начала нужно было привести в порядок свой организм и разобраться, почему четвертая, последняя из частей моей мудрости пухнет и не прорастает в виде зуба.

(11) Сельский беспризорный

В город, где я вышел из поезда прошлой осенью, автобус приехал уже вечером. Городские улицы выглядели ещё грязнее и более пыльными, чем тогда. Все дороги и тротуары были вымазаны грязью, кое-где собранной вдоль дороги пирамидками. Зелени почти не было, а те растения, что и проросли, оказались присыпаны пылью. Я спросил у какой-то женщины, где здесь находятся отели. Она немного удивленно, окинув взглядом меня и мою распухшую щеку, сказала, что по центральной улице их как минимум пять, нужно только читать вывески, и промахнуться будет сложно. Я так и поступил. Но в первом же отеле, куда забрел, очень тучная женщина, вся в золотых украшениях, пренебрежительно выставила меня вон.

– Чего тебе нужно? Иди отсюда!

– Мне нужно снять номер… – начал было объяснять я, но меня бесцеремонно и, маша руками в сторону выхода, перебили фразой:

– Иди, говорю, отсюда, номера все заняты. Давай-давай!

Не до конца понимая ее тон, я решил поискать более приличный отель. Но во втором меня ждала та же история, только консьержка на входе была немного вертлявая и с неприятным визгливым голосом. Уже серело, и, выйдя на улицу возле второго отеля, я обратил внимание, что светится не более трети номеров. Допустим, ещё придут люди позже, но не во все же комнаты. Неужели нет свободных номеров?! Судя по хамскому отношению, меня не хотят там видеть, только и всего. После того как до меня это дошло, стало очень обидно. Конечно, я был сильно потрепан бытом у Кирилыча, небритый, уставший от недосыпа прошлой ночи, с опухшей щекой, но я явно превосходил и в развитии, и в достатке этих дам. А ко мне лишь исходя из внешнего вида относились, как к прокаженному. Это было крайне неприятно для меня и экономически нерационально для них.

Найдя третий по пути отель и предварительно убедившись по свету в окнах, что места в нем есть, я зашел в холл. За стеклянной перегородкой сидела молодая женщина в строгом костюме с ровно стянутыми хвостиком волосами. Казалось, что это не волосы, а такой колпак, оканчивающийся лошадиным хвостом, потому как будь это волосы, то их натяжение должно было растянуть лицо хозяйки в улыбку. Но улыбки не было.

– Что вам здесь нужно? – сухо спросила она.

– Я хотел бы снять номер.

– У нас нечего вам предложить, – ответила она, брезгливо окинув меня взглядом. – Все номера заняты.

Я вспомнил слова Карла по поводу этой страны и магического действия валюты, без труда открывающей путь к радостям жизни. Хоть и не хотелось опускаться до уровня элементарного выпендрежа, но ночевать на улице желания не было. И я поступил очень просто. Достав из кошелька остатки своей валюты, сказал на родном языке:

– Послушайте, девушка, я даже не уверен, что вы знаете нормально мой язык, хоть и должны бы, сидя здесь.

– Я даже не уверен, что вы знаете английский, хотя этот язык вам бы пригодился в отельном бизнесе, – сказал я уже на английском.

– Но я точно знаю, что этот язык вам известен и в отеле есть свободные номера, – продолжил я уже на её родном языке.

– А ещё я провел всю зиму в заднице вашей страны, изучая зимующих птиц, а сейчас очень устал, и ещё мне нужен зубной врач. Поэтому дайте-ка мне номер получше или позовите администратора.

– Я знаю английский, – немного покраснев от стыда и, косясь на деньги, буркнула женщина на ломаном английском. – Вам люкс, полулюкс?

– А в чем отличия?

– В люксе отдельная спальня с большой двуспальной кроватью, бар входит в стоимость номера, бесплатный доступ в бильярдную и сауну.

– Мне это ни к чему, я всего лишь хочу привести себя в порядок и поехать домой. Мне нужна ванна и чистая постель.

– Тогда полулюкс вам вполне подойдет. На сколько дней к нам?

– Думаю, до завтрашнего вечера. Я могу рассчитаться за номер валютой?

– Конечно, можете. Расчетное время суток – двенадцать часов дня. Если вы заселитесь сейчас, ваши сутки закончатся завтра в полдень. Я могу пока оформить вас на полтора дня, это до следующей полночи. Вас это устроит?

– Да, вполне.

Мне уже не терпелось отдохнуть.

– Хорошо, дайте свой паспорт и заполните этот бланк.

Все формальности были соблюдены, и я, взяв ключ, уже собрался направиться к номеру, как женщина добавила:

– Извините за такое приветствие, просто ваш внешний вид немного не вписывается в обстановку.

Она натянуто улыбнулась, я ответил ей тем же и пошел к себе в номер.

Уже внутри, стоя перед зеркалом, я понял, что она имела в виду. Передо мной в отражении стоял незнакомый мне человек, в грязноватой помятой одежде, с дурацкой прической, небритый, уставший и, ко всему прочему, с перекошенной в одну сторону физиономией. Нужно было срочно менять внешность этого молодого подобия Кирилыча, и я с большим удовольствием занялся процессом трансформации. Сложно описать все те чувства, которые я испытал за час пребывания в ванной комнате. Всё казалось настолько приятным, чистым и блестящим, что меня всего накрыло эстетическим восторгом. Даже само наличие обычной горячей воды уже вызвало у меня благоговенье. Тот момент был продолжением сказки о золушке, в которой я был ею, когда принц, убедившись, что стеклянный башмак подходит, взял ее с собой и привел в эту гостиничную ванную комнату. Хорошо выдраив самые потайные закоулки своего организма, гладко выбрив лицо, насколько это было возможно купленным в деревне Кирилыча одноразовым станком, я вернулся в номер.

Если сказать пару слов о бритве и бритье в целом, то я испытывал большое неудобство в этом деле. Мой привезенный бритвенный ресурс закончился до Рождества, лосьон после бритья – в феврале, а в их магазине были только гадкого качества одноразовые бритвенные станки и какие-то одеколоны с невероятными цветочными запахами. Кирилыч, который никогда не был в запущенном состоянии, в чем стоит отдать ему должное, брился опасной бритвой. Я видел их до этого только в старых фильмах про маньяков и парикмахеров – вещь, если честно, изумительная. Массивное лезвие с закруглённым овальным концом было толщиной около пяти миллиметров и плавно сходилось в невероятно тонкую режущую кромку. Всем своим видом этот предмет вызывал чувство уважения и опасения, как у животных – вид огня. Для того чтобы вернуть ему прежнюю остроту, им достаточно было только поводить пару минут по кожаному ремню. Я даже подумывал, не попробовать ли воспользоваться такой же штуковиной. Но чувство опасности и понимание того, что эта штуковина стоит всех моих теперешних сбережений, умерили мой пыл. Всю зиму я мучился убожеством одноразовых брив, а Кирилыч, имея под рукой лишь мыло, кисточку и опасную бритву, с ловкостью самурая снимал с себя всю лишнюю растительность и ходил всегда гладко выбритым, благоухая мерзким цветочным запахом. И теперь я, хорошо, насколько это возможно, выбритый, весь чистенький и с лицом почти попы младенца, жевал собранные мне в дорогу Кирилычем продукты и готовился к долгожданному сну.

В дверь номера постучали. Проглотив недожёванный кусок, я удивленно прислушался. Стук повторился. Я, одетый только в завязанное на поясе полотенце, боком выглянул в открытую дверь номера. Передо мной стояли две девушки. При оформлении я видел их в холле сидящими в креслах и мирно беседующими с кем-то из работников отеля.

– Добрый вечер, – сказала одна из девушек. – Вам до́суг не нужен?

– Что? – удивился я.

– До́суг!

До меня дошло, о чем именно вопрос, больше по внешнему виду девушек, чем по самому вопросу. Был поздний вечер, и девушки в соблазнительно коротких юбках пришли явно не спеть мне колыбельную.

– Нет, спасибо, – буркнул я смущенно, закрывая дверь.

«Досуг» – такого применения этому слову я раньше не встречал ни в одном известном мне языке. Ко всему прочему, ударение было поставлено на первый слог, что в принципе делало слово не совсем понятным. Но суть предложения была очень даже ясна, скажу даже больше – этот долбаный досуг мне уже давным-давно требовался, но отказать пришлось по ряду причин. И это далеко не пренебрежительное отношение к тем девушками. Их профессия – не грязнее стоматолога или акушера, да и приятных ощущений, пожалуй, в ней намного больше. Древнейшая и всегда востребованная профессия женщин, предлагающих свое тело, по моему мнению, была морально чиста. В мире, сплошь пропитанном латентной проституцией большей половины всех существующих на планете женщин, эти девушки были честны и открыты. Не знаю, что побудило их выбрать именно такую специализацию: темперамент, чувство временного обладания любым мужчиной или банальная корысть. Но они об этом открыто заявляли и сразу честно выставляли за услугу разумную, наверное, цену.

Потому, со всем уважением к их профессии, мне пришлось отказаться от их сервиса. И причин для отказа хватало. Во-первых, цены на отель не вписывались в мой бюджет, и если я хотел побыть с фигуркой немного дольше, то мне стоило вести себя скромнее. Во-вторых, я не хотел быстрого защищенного контакта с партнершей. А запах горячего латекса вперемешку с каким-нибудь фруктовым ароматом казался мне всегда унизительно неприятным. И в-третьих, фигурка меня изменила, изменила мое понимание вещей. И такое понимание говорило мне однозначно, что близость должна быть только с человеком, которого понимаешь и которым увлечен. Тогда, и только тогда этот процесс приобретает те ценные нотки, которые делают тебя чувственней, те, что заполняют и успокаивают твою сущность. Именно тогда все приобретает иной смысл, будь то встреча взглядов во время близости или вульгарные жесткие действия. Тогда мы получаем скрытую роскошь этого мира. А эти, вполне привлекательные девушки, всего-то пришли и предложили мне справить нужду.

«Да, пожалуй, теперешнее понимание мира оставит меня без сладкого», – подумал я, дожевывая ужин и направляясь спать.

Постель! Мягкая, чистая и ровная. Она хоть и не совсем, но компенсировала тоску по утраченной женской ласке. Я очень по всему этому соскучился, по простой цивилизованной обстановке, по запаху чистоты и отсутствию других запахов, по возможности раскинуть руки и ноги в любом направлении, не боясь, что на твоё лицо посыплется старая глиняная побелка. Восхищаясь всеми теми мелочами, которые ранее были вокруг меня всю сознательную жизнь, я крепко уснул.

Утро требовало действий…

* * *

– Петр, давайте прервемся, – перебил меня Стефан, хоть для него такое поведение было и не свойственно.

– Да, хорошо, – наконец-то отвлекся я от рассказа.

– Давайте продолжим завтра, уже поздно, и тяжело нормально работать, – сказал изрядно помятый Стефан.

Фрейя сидела осунувшись и, глядя в потолок, молчала, причем уже, видимо, давно. Я был их испытанием перед вторым госэкзаменом, их заданием, их тюремщиком. Ни одного пункта моего удивления в рассказе они не пережили. Рассказывая о ранее случившихся событиях, я повторно смаковал нюансы, а они оставались беспристрастны. Мне стало даже как-то жалко, что люди способны извлекать опыт только из своих личных переживаний и потерь и быть глухими и слепыми по отношению к пройденному другими. Но это факт, норма. Что увлекает одних, другим совершенно не интересно. С этими мыслями я спокойно и крепко заснул, и продолжил выполнение своей части договора уже утром.

– Мы остановились на отеле, – сказал Стефан, обозначая точку старта следующего дня. И я продолжил.

* * *

Утро. Утром в зеркале появился совсем другой, приятный на вид молодой человек, только с опухшей щекой. От ностальгии по условиям Кирилыча не осталось и следа, она с облегчением смылась ещё первыми каплями душа без малейшей тени сожаления. Я окончательно утвердился во мнении, что человек должен стремиться к комфорту, только без излишеств. План действий был понятен и очень прост. Для начала нужно было довести себя до нормального состояния, чтобы люди перестали от меня шарахаться. Разобраться с беспокоившим меня зубом мудрости, и сразу искать место ночлега, позволяющее мне находиться здесь дольше, чем пару дней.

Добравшись до железнодорожного вокзала, я без труда нашел мост, в глубине щели которого тихо дожидался моего возвращения плотно упакованный сверток. Оставив только совсем малую сумму на обратный билет, всё остальное я решил обменять. Я направился к менялам. Они, как ни в чем не бывало, стояли на том же месте. Даже одежда, насколько помнится, была та же: полуспортивная пыльная и в молодежном стиле. Выглядело так, будто оно и не уходили никуда за прошедшую зиму, как титаны держа на своих плечах крышу банковской системы страны. Прежнего волнения не было, было даже немного интересно, как пройдет обмен. Я обратился к тому же, что и в первый раз, мужчине, пытаясь полностью повторить свои действия. В ответ на деловито сунутые мной деньги он спросил:

– Всё менять?

– Угу, – повторил я, уже понимая сказанное осенью.

– Курс сейчас двадцать семь и семь, устроит?

Мой кивок головой, обмен купюрами и остальные банковские операции прошли быстро и без суеты. Те же лысые, немного больше прежнего разжиревшие джентльмены удачи сидели все в той же машине, не обратив в этот раз на меня никакого внимания. Я первым делом купил себе в аптеке обезболивающее, потом пошел перестричься: нужно было убрать то жуткое творение на голове. А после купил пару комплектов одежды и обуви, причем примеренное сразу же оставлял на себе, а то, в чем был, выбросил в ближайший мусорный бак.

В холле отеля была уже другая женщина, почтительно со мной поздоровавшаяся. Недавно посетившие номер девушки мирно сидели на диванчике и делали вид, что меня не заметили. Поднявшись в номер и перепаковав вещи, выбросив ещё часть старой одежды, я был готов узнать о состоянии своего зуба. Из своего студенческого опыта я знал, что проблема может быть серьезной. Возможно, даже потребуется хирургическое вмешательство, если растущий зуб расположен неправильно. Будь так, это бы означало, что мне нужно ехать домой, чего делать пока не хотелось. Узнав у новой женщины с ресепшна, где городская больница, я направился туда.

Передо мной возвышалось огромное серое здание, в которое, будто в большой улей, заходили и выходили люди. Как только я в него вошел, в глаза бросилось, что абсолютно каждый и так грустный на улице человек, войдя сюда, становился ещё темнее и печальней. Даже те отдельные лица, которые снаружи носили добротную маску важности и уверенности в себе, делая шаг через порог этого заведения, почему-то становились маленькими и испуганными. Создавалось такое впечатление, что внутри серого облака, повисшего над этим городом, есть ещё одно черное, висящее именно над больницей. На фоне всеобщего уныния выделялись контрастно белые халаты, содержащие в себе неимоверно важных и деловитых людей. Непонятно почему заведение, призванное следить за здоровьем и спасать жизни, имело такую негативную атмосферу, даже сама идея его посещения мне уже не понравилась.

Но выхода не было, и я начал пытаться узнать, кто мне может помочь. Всё оказалось очень непросто. Узнав, что я не прописан по месту обслуживания больницы, мне наказали пройти целый ряд процедур. Обязательное оформление какой-то бумажной карточки, непонятного не имеющего даже минимальной юридической силы клочка бумаги, я ещё мог понять. Также мог понять принудительно благотворительный взнос, который можно оплатить именно в чёрт-те каком банке с очередями малоимущих, и ни в каком другом. Но список всякой ерунды, являющейся обязательным атрибутом для вступления в клуб унылых неудачников, не вписывался ни в какие рамки. В этом списке был и бинт, и канцелярские принадлежности, и лекарства типа перекиси водорода. Всё происходящее напоминало компьютерную игру, в которой мне было поручено собрать предметы для прохода уровней. Задания были скучными и унизительными. Но в финале меня ждала возможность получить долгожданное право быть осмотренным и, возможно, вылеченным.

Близился полдень, я, так и не попав к зубному врачу, осунувшись сидел под последним кабинетом. Всем объявили, что у доктора час обеда, и я остался один, глупо уставившись в самодельный плакат о здоровом образе жизни. Ко мне медленно приходило осознание того, что знали люди сюда входящие. Я представлял, как отдал бы концы на пороге этого заведения, будь у меня проблема посерьезней, а люди, некогда произносившие клятву Гиппократа, нервно бурчали бы и возмущались, что им приходится переступать через валяющийся труп. Меня отвлек чей-то вопрос:

– И сколько ты колешь кубиков? – спросил стоящий надо мной холеный и дорого пахнущий доктор в накрахмаленном халате.

– Что?! – не понимая вопроса, произнес я.

– Я спрашиваю, сколько кубиков колешь?! – повышая тон, вызывающе повторил свой вопрос доктор.

– Да ничего я не колю, – ответил я, перебирая в мозгу варианты, которые могут интересовать докторов, и не находя ни одного, кроме вопроса о наркотиках.

Не хватало, чтобы меня сейчас с двумя паспортами в кармане забрали в местную полицию, и я до конца своих дней махал киркой, добывая какую-нибудь урановую руду в шахте. Недоумение и волнение смешались. Хамское отношение по вопросу, который совершенно не должен касаться этого врача, а тем более совершенно ко мне не относящемуся, окончательно смешал всё в моей голове.

– Ты мне здесь не крути, а говори конкретно цифру. Сколько? – напирал нагло доктор.

– Хотите честно цифру?

– Да, хочу.

– Ноль. Вас устроит?

Недовольно сопя и подергивая головой, доктор не отставал. Всем своим видом он показывал, что только врачебная этика мешает ему дать мне по морде.

– Что ты мне тут в уши дуешь… – начал было он, но его прервал спасительный для меня вопрос сбоку.

– Чего ты к нему пристал? – задала вопрос хорошо одетая женщина средних лет в таком же белом халате.

Наконец-то появился хоть кто-то, способный прекратить это хамское и безосновательное обвинение, защитник в виде женщины, врача, матери своих детей. Интересно было только одно: как теперь до безобразия наглый врач сможет сменить тему перед коллегой. Но дальнейший ход событий оставил меня сидеть с выпученными глазами и открытым ртом.

– Да вот, пытаюсь добиться от этого, – и врач брезгливо кивнул на меня, – сколько он колет кубиков.

– Какая тебе разница, сколько он колет. Идем, – сказала деловито женщина, потянув его за край халата.

Они ушли, а я ещё некоторое время молча сидел с открытым ртом на пустом этаже больницы. Потом так же молча вышел из этого гадкого заведения, и, как снятый с плеч огромный груз, разорвал и выбросил в урну глупую бумажку с подписями. Как такое может быть возможно, что люди настолько немощны и бесправны в здании, основное предназначение которого – лечить и спасать жизни? Увиденное никак не укладывалось у меня в голове. Пусть дороги такие, ладно грязь улиц и предвзятость к внешнему виду, но медицина, вернее, забота о здоровье! Немудрено, что люди делают живую и мертвую воду, заваривают всякие травки.