Гаргантюа и Пантагрюэль

Под музыку серебряных музыкантов выступила серебряная нимфа, стоявшая перед своей королевой, поклонилась королю и всей своей партии, при чем и те отдали поклон точно так же, как золотые, но только поворачиваясь в другую сторону: королева – к своему королю, налево. Нимфа вышла вперед на два квадрата и, поклонившись своей противнице, стала напротив золотой нимфы, без всякой дистанции, как будто готовясь вступить в бой; но дело в том, что нимфы берут врага только боку. Их подруги последовали за ними – как золотые, так и серебряные, – и бой начался тем, что золотая нимфа, выступившая на поле первою, ударила по руке серебряную нимфу, слева от нее, чем выбила ее из строя, и сама заняла ее место. Однако же вскоре, при новых звуках музыки, сама была поражена серебряным стрелком. Тогда золотая нимфа стала его теснить; серебряный рыцарь выступил в поле; золотая королева встала впереди своего короля.

После этого серебряный король переменил квадрат, опасаясь нападения со стороны золотой королевы, и встал на место своего правого караульного офицера, которое, по-видимому, было отлично укреплено и находилось под хорошей защитой.

Два рыцаря, стоявшие налево, как золотой, так и серебряный, выкупили и взяли в плен несколько нимф из противной партии, так как же не могли отступать назад. Также и золотой рыцарь приложил все старания, чтобы захватить нимф. Но серебряный рыцарь замыслил более важное дело: маскируя свое предприятие, он, хотя и мог захватить золотую нимфу, оставил ее, прошел мимо и сделал так, что оказался перед своими врагами в таком месте, откуда поклонился королю противной партии и сказал: «Храни вас бог!» Получив такое предупреждение о необходимости спешить к своему королю на помощь, золотая партия дрогнула, не потому, чтобы она не могла оказать немедленную помощь королю, но потому, что, спасая короля, она теряла невознаградимо правого караульного офицера. Тогда золотой король отступил налево, а серебряный рыцарь взял в плен золотого офицера, что было для золотых больной потерей. Но золотая партия решила отомстить и окружила рыцаря со всех сторон так, что он не мог ни бежать, ни вырваться из их рук. Он делал тысячи усилий, чтобы уйти, его соратники прибегали к тысяче хитростей, чтобы его защитить, но в конце концов золотая королева взяла его.

Лишившись одного из важных защитников, золотая партия прилагает усилия и пытается, не рассуждая, отомстить, при чем действует довольно неосторожно и производит большие опустошения внутри неприятеля.

Серебряная партия маскирует свой план и ждет минуты реванша. Она дарит золотой королеве одну из своих нимф, устраивая скрытую засаду, так что после взятия нимфы золотой стрелок чуть не захватил в плен серебряную королеву… Золотой рыцарь замышляет захват серебряных королевы и короля и говорит им: «Добрый день!» Их спасает серебряный стрелок, которого, однако, берет золотая нимфа, но и сама попадает в плен к серебряной».

Бой ожесточается. Офицеры покидают караул и идут на помощь. Со всех сторон грозит опасность. Но богиня войны еще медлит выносить приговор. Несколько раз серебряные доходят до самой стоянки золотого короля, но быстро отражаются. Среди других золотая королева творит чудеса храбрости: одним ходом она берет стрелка и боковым ходом захватывает караульного офицера серебряных. Видя это, серебряная королева бросается вперед и, пылая равной смелостью, хватает последнего караульного офицера противников и нескольких нимф. Долго длится поединок двух королев, в котором обе то пытаются захватить друг друга врасплох, то сами спастись и защитить королей. В конце концов золотая королева берет серебряную, но и сама попадает в плен к серебряному стрелку. После этого у золотого короля остаются только три нимфы, стрелок и караульный офицер, а у серебряного – три нимфы и правый рыцарь. Вследствие этого обе стороны сражаются осторожнее и медленнее.

Оба короля, видимо, огорчены потерей своих возлюбленных королев, и все их старания и усилия направлены к тому, чтобы получить других, если можно, из числа своих нимф, возвести их в королевское достоинство, если они проникнут до последнего ряда неприятельского короля, вступить в новый брак и любить их. Золотые нимфы идут вперед, и одна из них сделана новой королевой; ей надевают корону и подают новый наряд.

Серебряные нимфы поступают так же, и только один шаг отделяет одну из них от королевского достоинства, но в этом месте ее подстерегает золотой офицер караула – и она остается неподвижной.

Новая золотая королева также хочет отличиться храбростью, силой и воинственностью. Она совершает великие подвиги. Однако серебряный рыцарь тем временем захватывает в плен золотого офицера, охранявшего границу, – благодаря этому получают новую королеву и серебряные. Она тоже пылает желанием выказать себя достойной своего сана. Бой возобновляется с большим ожесточением. Обе стороны идут на тысячи ухищрений, атак и нападений.

Серебряной королеве удается незаметно пробраться к шатру золотого короля и сказать ему: «Храни вас бог!», при чем ему может быть оказана помощь только одной новой королевой. Она без колебаний выдвигает себя, чтобы его спасти. Меж тем серебряный рыцарь, скачущий во все стороны, оказывается около своей королевы, и вдвоем с нею они ставят золотого короля в такое отчаянное положение, что ему приходится ради своего спасения потерять свою королеву. Но золотой король берет в плен серебряного рыцаря. И золотой стрелок с двумя оставшийся нимфами изо всех сил стараются защитить своего короля. Однако в конце концов все они выходят из строя и берутся в плен; золотой король остается один.

Тогда все серебряные с глубоким поклоном говорят ему: «Добрый день!», так как серебряный король остается победителем. При этих словах обе партии музыкантов заиграли вместе в знак победы.

Первый бал кончается так весело, с такими изящными жестами, такими благородными манерами и с такой редкой грацией, что мы были как в экстазе, и, право, нам казалось, что мы вознесены до высших наслаждений и до крайних пределов счастья олимпийского неба.

Окончив первый турнир, обе партии вернулись на свои прежние места и вступили, по примеру первого боя, во второе сражение, но при более быстром темпе музыки и делая совсем другие ходы.

Здесь я увидел, что золотая королева, как бы досадуя на медленность действий своей партии, прошла вперед одною из первых, вместе с одним стрелком и одним рыцарем, и чуть было не захватила врасплох серебряного короля в самом его стане, несмотря на защиту офицеров. Увидев же, что ее замысел открыт, врезалась во вражеский лагерь и столько побила нимф и офицеров, что было жалко смотреть. Вы сказали бы, что это новая амазонка Пентедилея производит опустошения в греческом лагере. Однако сокрушительная работа ее не продолжалась долго. Серебряные воины, втайне оплакивая гибель своих, не обнаруживая своих тайных намерений, устроили воинственной королеве засаду. Стрелок из дальнего угла с помощью странствующего рыцаря взял ее в плен. И скоро дело было окончено. Впредь королева будет осторожнее: будет держаться поблизости от своего короля, не выбираясь вперед, – а если и пойдет, то с более надежным прикрытием. Серебряные победили и в этот раз, как в прошлый.

В третий и последний раз обе партии сражались по тем же правилам, выказали себя еще более оживленными. При этом и музыка играла все быстрее и резче, на фригийский лад, в роде той, которую некогда обрел Марсий. Начав свой турнир, они так проворно бросились друг друга, что с каждым тактом музыки успевали сделать по четыре хода, со всеми приличествующими поклонами. Каждый поклон они сопровождали поворотом на одной ноге, что делало их похожими на вертящиеся волчки, – детскую игрушку, двигаются так быстро, что движение ее уже не заметно и красная точка на ней кажется уже не точкой, а линией, что остроумно заметил Кузан своем трактате «О возвышенном».

Непрерывные рукоплескания и разные сигналы слышались то одной, то с другой стороны. Все угрюмцы и ненавистники людей и смеха, в роде сурового Катона, Красса, Тимона Афинского или Гераклита расхохотались бы, увидав этих юношей, королев и нимф, скачущих а носящихся взад и вперед, с самыми разнообразными телодвижениями под звуки веселой музыки, так изящно и ловко, что никто не мешал другому.

Чем меньше оставалось борцов у обеих сторон, тем интереснее было следить за теми ухищрениями, с которыми, под музыку, они ловили друг друга… В конце концов победа осталась за золотым королем.

Среди турнира королева незаметно исчезла, и мы ее больше не видели. Ученики Гебера отвели нас и занесли в списки по приказу, данному королевой.

ГЛАВА XXVI. Как мы сошли на остров Годос, на котором дороги ходят

От Квинтэссенции в двух днях плавания находился остров Годос (греческое слово, по-русски – путь). «Там дороги – существа одушевленные, если верно определение Аристотеля, утверждавшего, что главный признак одушевленного существа есть способность к произвольному движению», – подшучивает Раблэ над обычаем спрашивать: «Куда идет дорога?»

На этом острове, встав на дорогу, без труда достигают того места, куда она идет, ибо идет она сама. Дороги там избегают бродяг и праздношатающихся. Правосудие задерживает «выбирающих окольный путь, самый длинный». Там поощряют выбирающих «кратчайшую, военную дорогу». Дороги на острове избегают возниц, топчущих их ногами и переезжающих их. Старые дороги там в роде стариков, с длинной седой и всклокоченной бородой, как бы ползающих на коленях…

Между прочим, в этом месте Раблэ утверждает устами Пантагрюэля, что «Селевк (античный философ I века до нашей эры) здесь пришел бы к заключению, что земля движется вокруг своей оси, а не небо вокруг земли, хотя нам и кажется наоборот, подобно тому как, плывя по Луаре, мы видим, будто движутся деревья, а на самом деле движемся лодка, на которой мы находимся».

Раблэ острит также по поводу частых на острове, как и на родине наших путников, превращений дорог из водных в проезжие: «два месяца назад плавали в лодке, а теперь проезжают в телеге».

ГЛАВА XXVII. Как мы прошли Остров Сандалий, и об ордене братьев-фредонов

После этого мы прошли Остров Сандалий, которые живут только тресковой ухой. Тем не менее мы были хорошо приняты и угощены королем острова, по имени Бений, третий этого имени, который после выпивки отвел нас посмотреть на новый монастырь, по его замыслу воздвигнутый и построенный для братьев фредонов, как он называл своих монахов, говоря, что на материке обитают братья-пажи и друзья прекрасной дамы, также славные и блаженные меньшие братья, братья наименьшие, едоки копченых сельдей; наконец скрюченные минимальные братья. По их уставу и особой булле, полученной от Квинтэссенции, гульфики их штанов имеют форму туфель, и каждый имеет по два гульфика – один спереди, а другой сзади, при чем они утверждают, что в этой двойственности гульфиков изображаются должным образом некоторые отвратительные и страшные тайны. Башмаки у них круглые, как купели – в подражание обитателям песчаного моря; кроме того борода у них выбритая, а подошвы подбиты гвоздями.

Чтобы показать, что они не заботятся о богатстве, он заставлял их брить и выщипывать, как щетину у свиней, волосы с задней части головы, от макушки до шеи. Спереди волосы, начиная с височных костей, росли свободно. Так поступали они во всем наоборот, как люди, нисколько не заботящиеся о благах мира сего. И для пущего вызова изменчивой Фортуне носил каждый не в руке, как она, но у пояса, наподобие четок, острую бритву, которую дважды в день и трижды в ночь точили.

Выше ног каждый носил круглый шар, потому что Фортуна, как говорят, имеет такой шар под ногами. Капюшон их был прикреплен спереди, а не сзади; таким образом у них лицо было скрыто, и они на свободе смеялись как над Фортуной, так и над взысканными Фортуной счастливцами, – не более и не менее как наши барышни, носящие каш-лэ, которое вы называете кашнэ, древние же называли его покрывалом, потому что оно покрывает собою премного грехов. Таким образом у них была всегда открыта задняя часть головы, как у нас лицо; по этой причине они ходили животом или задом вперед, как им заблагорассудится. И когда они шли задом вперед, то вы подумали бы, что это их естественная ходьба, как потому, что у них круглые башмаки, так и оттого, что назади у них другой гульфик. А если они шли животом вперед, – вы бы подумали, что они играют в жмурки. Очень интересно было смотреть!

Образ жизни их был такой: как только ясный Люцифер появлялся над землею, они, из милосердия, надевали друг другу сапоги со шпорами. В этих сапогах со шпорами они и спали, или, по крайней мере, храпели; спали они также с очками на носу.

Мы находили странным такой обычай; но они нас удовлетворили своим ответом, указывая нам, что, когда наступит страшный суд, люди как раз будут покоиться во сне; чтобы доказать с очевидностью, что они не отказываются предстать на суд, как делают любимцы Фортуны, они всегда обуты, со шпорами на ногах и готовы вскочить на коня, когда прозвучит труба.

Когда било полдень (заметьте, что все их колокола, как на часах, так и в церквах и трапезных, сделаны по принципу Понтануса, то есть подбиты тонким пухом, с лисьим хвостом вместо языка), – итак, когда било полдень, они просыпались и, кто хотел, разувались, мочились, кто хотел, облегчались, кто хотел, чихали. Но все, по принуждению и суровому уставу, обильно и широко разевая рот, зевали – этими зевками завтракая. Зрелище показалось мне забавным: поставив сапоги со шпорами на решетку, они спускались в монастырь, там курьезным образом мыли себе руки и полоскали рот, затем садились на длинную скамейку и чистили себе зубы до тех пор, пока настоятель не подавал знака, свистя в кулак. Тогда каждый разевал пасть, насколько мог, и все зевали – иной раз с полчаса, иной раз больше, иной раз меньше, смотря по тому, считал ли настоятель завтрак отвечающим празднику дня. После этого они устраивали прекрасное шествие, во время которого несли две хоругви, на одной из которых находилось прекрасно написанное изображение Добродетели, на другой – Фортуны. Один из фредонов нес впереди хоругвь с изображением Фортуны; за ним шел другой – с хоругвью Добродетели и с кропильницей, наполненной ртутной водой, которая описана Овидием в его «Фастах», ею он как бы беспрерывно бичевал фредона, несшего Фортуну.

– Этот порядок, – сказал Панург, – противоречит мнению Цицерона и академиков, которые считают, что Добродетель должна идти впереди, Фортуна же следовать за нею.

Нам, однако, было указано, что так и следует делать, потому что в их намерение входит бичевать эту Фортуну.

Во время процессии они напевали сквозь зубы не знаю какие антифоны; я не слышал их Пателэна, но, внимательно прислушиваясь, заметил, что они поют исключительно ушами. О, прекрасная музыка, как хорошо соответствует она звону их колоколов, – никогда вы не увидите их разноголосящими!

Пантагрюэль сделал удивительное замечание относительно их процессии. Он нам сказал:

– Видели ли вы и заметили ли хитрость этих фредонов? Совершая свой крестный ход, они вышли в одну церковную дверь, а вошли в другую.

Они остерегались войти туда, откуда вышли. Клянусь честью, это довольно хитрые люди, – высокой пробы хитрецы, тонкие как свинцовый кинжал; хитрецы, не ухищренные, но ухищряющие, прошедшие сквозь тонкое сито.

– Эта хитрость, – сказал брат Жан, – заимствована из оккультной философии, и я в ней ни черта не понимаю.

– Оттого-то она, – отвечал Пантагрюэль, – и более опасна, что в ней ничего не поймешь. Ибо хитрость понятная, предвиденная и разгаданная утрачивает всякий смысл и самое название хитрости: мы ее называем тупостью. Честью клянусь, что они способны и на многие другие хитрости!

По окончании процессии, как после прогулки и полезного для здоровья упражнения, они отправлялись в трапезную и под столом становились на колени, опираясь грудью и животом на фонарь. Пока они находились в таком положении, входил большой человек в деревянных сандалиях, с вилами в руках и наскоро угощал их; поэтому они начинали трапезу с сыра и кончали горчицей и латуком, как это было, по свидетельству Марциала, в обычае у древних. В конце каждому из них подавали блюдечко горчицы, и после обеда они закусывали горчицей. Расписание стола было у них такое: по воскресеньям они ели свиные и мясные колбасы, сосиски, шпигованную телятину и рыбу, перепелочек (не считая всегдашнего сыра на закуску и горчицы на последнее). По понедельникам – прекрасный горошек с салом, с обширными комментариями и толкованиями между строк. По вторникам – много просфор, лепешек, пирогов, галет и печенья. По средам – деревенское, то есть чудесные бараньи, телячьи головы и головы барсуков, которые водились в этом краю в изобилии. По четвергам – похлебки семи сортов и вечную горчицу в промежутках. По пятницам – только рябину, хотя бы и не спелую, насколько я мог судить по цвету. По субботам они грызли кости, но от этого, однако, не были ни бедными, ни страдающими, ибо каждый из них имел очень хороший стул. Питьем им служило «антифортунное» вино, как они называли какой-то неведомый мне местный напиток.

Когда они хотели пить или есть, они опускали капюшон спереди, и он служил им салфеткой. По окончании обеда они молились богу, всегда в трель. Остаток дня, в ожидании страшного суда, они занимались делами милосердия: по воскресеньям мяли бока друг другу; по понедельникам щелкали друг друга по носу; по вторникам царапались; по средам утирали друг другу нос; по четвергам таскали друг у друга из носа козявок; по пятницам щекотали один другого; по субботам бичевали друг друга. Таков был их образ жизни, когда они пребывали в монастыре.

Если, по приказанию настоятеля, они отлучались из него, им было строжайше запрещено – под страхом тяжелой кары – даже есть или пробовать рыбу, находясь на море или на реке; также вкушать какого бы то ни было мяса, когда они были на твердой земле, – это для того, чтобы для каждого было явным, что они, наслаждаясь каким-нибудь предметом, не соблазняются властью и похотью и непоколебимы, как Марпезианская скала.

И все они делают с приличествующими случаям антифонами, поют же всегда ушами, как мы уже сказали. А когда солнце ложится в океан, они обувают друг другу, как выше сказано, сапоги со шпорами, и с очками на носу располагаются ко сну. В полночь входит человек в сандалиях, и братья встают чистить и точить свои бритвы; затем, совершив крестный ход, ставят над собой столы и питаются, как выше сказано.

Брат Жан-забияка, видя этих веселых братцев-фредонцев и слушая их устав, потерял всякое терпение и громко воскликнул:

– Крысу вам большую на стол! Я сокрушу его, клянусь богом, я ухожу! Сейчас я наверное знаю, что мы находимся на земле антихтонов[312] и антиподов. В Германии разрушают монастыри и расстригают монахов, а здесь их, наоборот, воздвигают.

ГЛАВА XXVIII. Как Панург, расспрашивая одного брата-фредона, получал от него только односложные ответы

Панург с самого нашего прихода только и делал, что внимательно рассматривал физиономии этих королевских фредонов; потом дернул одного из них, тощего как копченый черт, за рукав, и спросил его:

– Брат-фредон, фредонец, фредончик! Где твоя подруга?

Фредон отвечал ему: – Внизу.

Панург. А много у вас их здесь?

Фредон. Мало.

Панург. А сколько их всего?

Фредон. Двадцать.

Панург. Сколько же вам хотелось, чтобы их было?

Фредон. Сто.

Панург. Где вы их прячете?

Фредон. Там.

Панург. Я не думаю, чтобы они все были, одного возраста. А какой у них стан?

Фредон. Прямой.

Панург. Каков цвет лица?

Фредон. Как у лилий.

Панург. А волосы?

Фредон. Белокурые.

Панург. Какие глаза?

Фредон. Черные.

Панург. А перси?

Фредон. Круглые.

Панург. А личики?

Фредон. Холеные.

Панург. А брови?

Фредон. Мягкие.

Панург. Каковы их прелести?

Фредон. Зрелые.

Панург. Их взгляд?

Фредон. Открытый.

Панург. Каковы ноги их?

Фредон. Плоские.

Панург. Пятки?

Фредон. Короткие.

Панург. Каковы они снизу?

Фредон. Прекрасны.

Панург. А руки их?

Фредон. Длинные.

Панург. Что носят они на руках?

Фредон. Перчатки.

Панург. А кольца на пальцах из чего?

Фредон. Золотые.

Панург. Во что они одеваются?

Фредон. В сукна.

Панург. А в какие сукна вы их одеваете?

Фредон. В новые.

Панург. Какого цвета?

Фредон. Светло-зеленые.

Панург. Каковы их головные уборы?

Фредон. Голубые.

Панург. А обувь их какая?

Фредон. Коричневая.

Панург. А каковы все материалы, что вы назвали?

Фредон. Тонкие.

Панург. А башмаки их?

Фредон. Кожаные.

Панург. Перейдем к кухне – я разумею, к их кухне, – не спеша пощиплем, выпотрошим все понемногу. Что у них на кухне?

Фредон. Огонь.

Панург. Что поддерживает этот огонь?

Фредон. Дрова.

Панург. Какие дрова?

Фредон. Сухие.

Панург. А какого дерева?

Фредон. Тисовые.

Панург. А растопки и щепки?

Фредон. Из падуба.

Панург. А какими дровами топите комнаты?

Фредон. Сосновыми.

Панург. А еще какими?

Фредон. Липовыми.

Панург. Но девушки ваши, – как вы их кормите?

Фредон. Хорошо.

Панург. Что едят они?

Фредон. Хлеб.

Панург. Какой?

Фредон. Черный.

Панург. А еще что?

Фредон. Мясо.

Панург. Какое?

Фредон. Жареное.

Панург. А суп они не едят?

Фредон. Никогда.

Панург. А пирожного?

Фредон. Вдоволь.

Панург. И я тоже. Едят они рыбу?

Фрёдон. Да.

Панург. Какую рыбу вы им подаете?

Фредон. Холодную.

Панург. А еще что?

Фредон. Яйца.

Панург. А какие яйца они любят?

Фредон. Вареные.

Панург. Я спрашиваю, – как сварены?

Фредон. Вкрутую.

Панург. И это вся их еда?

Фредон. Нет.

Панург. Как так? Что же у них еще есть?

Фредон. Говядина.

Панург. А еще что?

Фредон. Свинина.

Панург. А еще что?

Фредон. Гусыни.

Панург. А кроме того что?

Фредон. Гусаки.

Панург. А другое что?

Фредон. Петухи.

Панург. А соус какой?

Фредон. Соленый.

Панург. А на сладкое что у них бывает?

Фредон. Сусло.

Панург. В заключение обеда что?

Фредон. Рис.

Панург. А еще что?

Фредон. Молоко.

Панург. А еще что?

Фредон. Горошек.

Панург. А какой горошек?

Фредон. Зеленый.

Панург. А в горошек что кладется у вас?

Фредон. Сало.

Панург. А фрукты?

Фредон. Хорошие.

Панург. Какие?

Фредон. Сырые.

Панург. А еще что?

Фредон. Орехи.

Панург. А как они пьют?

Фредон. Чисто.

Панург. А что?

Фредон. Вино.

Панург. Какое?

Фредон. Белое.

Панург. А зимою?

Фредон. Здоровое.

Панург. А весною?

Фредон. Крепкое.

Панург. А летом?

Фредон. Свежее.

Панург. А осенью, за сбором винограда?

Фредон. Сладкое.

– Клянусь моей рясой! – воскликнул брат Жан. – Как ваши фредонские девицы должны быть толсты, и как они могут бегать рысью, раз питаются так обильно и хорошо!

– Позвольте мне кончить, – сказал Панург. – В котором часу они ложатся?

Фредон. Ночью.

Панург. А когда встают?

Фредон. Днем.

– Вот поистине самый милый фредон, какого я видел в этом году. Да будет богу и благословенному святому Фредону – совместно с благословенной и достойной святой Фредонной – угодно, чтобы он стал первым судьей Парижа! Прах побери, дружок, какой из него вышел бы ускоритель всяких судебных дел, какой укоротитель процессов! Какая гроза дебатов, какой опустошитель мешков, перелистыватель бумаг, какой борзописец! Ну, теперь перейдем к другим предметам, и поговорим о характера и о чувствах.

Далее следует непристойный разговор сексуального характера.

Панург, улыбаясь, сказал:

– Вот бедняга фредон! Вы слышали, как он решителен, краток и быстр в ответах? Он произносит только односложные слова. Я думаю, что он сделает из одной вишни три куска.

– Ей-богу, – сказал брат Жан, – с девочками своими он так не говорит, – с ними он очень многосложен. Вы говорите о трех кусках из одной вишни? Клянусь святым Григорием, что из бараньей лопатки он сделает только два куска, а из кварты вина – один глоток. Посмотрите, как он пришиблен.

– Эта, – сказал Эпистемон, – противная ржавчина монахи во всем мире жадны на еду, – а еще говорят нам, что у них в этом мире только одна жизнь. А что другое, чорт возьми, у королей и великих князей?

ГЛАВА XXIX. Как Эпистемону не нравится установление поста

– Заметили ли вы, – сказал Эпистемон, – что этот скверный урод фредон представил нам март как месяц распутства?

– Да, – отвечал Пантагрюэль, – между тем март всегда приходится в великом посту, установленном для измождения плоти, умерщвления чувственных стремлений и обуздания эротической яри.