Гаргантюа и Пантагрюэль

Когда мы предстали пред ним, уж не знаю какие люди, совсем закрытые одеждой из сумок и мешков и больших кусков всяких письмен, велели нам сесть на скамью подсудимых. Панург сказал:

– Друзья мои, конопатчики, мне и на ногах слишком хорошо; а скамья ваша уж чересчур низка для человека в новых штанах и коротком камзоле.

– Садитесь сюда, – отвечали они, – и чтобы больше вам этого не повторять. Сейчас земля разверзнется и поглотит вас живьем, если вы собьетесь в ответах.

ГЛАВА XII. Как Грипмино предложил нам загадку

Когда мы уселись, Грипмино, посреди своих Пушистых Котов, сказал нам яростным и хриплым голосом:

– Так, так, так, именно так[307].

– Выпить бы, выпить, вот это будет так, – сказал Панург сквозь зубы.

Безмужняя блондинка безобидноКогда-то эфиопа зачала;Она его без боли родила,Хоть выползал он как змея-ехидна:Он матери (неслышно и невидно)От нетерпенья выгрыз целый бок;И но горам, и по долам в свой срокСтал двигаться, и в воздухе носиться…Мудрец не мог на то не подивиться,Как вырос «человеческий зверок».

– Именно так, отвечай мне, – сказал Грипмино, – реши эту загаадку и угадай нам сейчас, что это такое, именно так.

– Так, ей-богу же, – отвечал я, – если бы у меня в доме был сфинкс, как, ей-богу, был он у Верреса, одного из ваших предшественников, – так, ей-богу, я мог бы решить загадку; но, конечно, меня там нe было, и я, ей-богу, не повинен в этом деле.

– Так, так, – сказал Грипмино, – клянусь Стиксом, – потому что не хочу сказать другого, – именно так, я тебе докажу, именно так, что лучше бы тебе было попасть в лапы Люцифера, именно так, и всех чертей, именно так, чем в наши когти, именно так. Ты их хорошо видишь? Именно так, ты, болван, ссылаешься на свою невинность, именно так, как на вещь достойную, чтобы избежать наших пыток? Именно так, наши законы как паутины, именно так; простые мушки и маленькие бабочки попадаются в них, именно так; большие зловредные оводы их прорывают насквозь, именно так. Подобным образом и мы не ищем крупных разбойников и тиранов, именно так: их слишком трудно переваривать, именно так, и они нас одурачили бы, именно так.

Черт большой, именно так, пропоет вам литию, именно так.

Брат Жан, которому надоели рассуждения Грипмино, сказал:

– Эй, господин черт в юбке, как хочешь ты, чтобы он отвечал за этот случай, которого он не знает? Не удовольствуешься ли ты правдой?

– Именно так, – сказал Грипмино, – еще не бывало за время моего царствования, именно так, чтобы кто-нибудь здесь заговаривал прежде, чем его спросят. Кто спустил с цепи этого бешеного дурака?

– Ты солгал, пес, – сказал брат Жан, не разжимая губ.

– Именно так, когда твоя очередь будет отвечать, – именно так, тебе дела будет достаточно, именно так.

– Негодяй, ты солгал, – говорил брат Жан, не шевеля губами.

– Ты думаешь, что ты в своем академическом лесу, именно так, со своими бездельниками-охотниками и искателями истины? Именно так, у нас здесь есть другие дела, именно так: здесь отвечают, говорю я, именно так, категорически о том, чего не знают. Именно так, сознаются в том, что сделали то, именно так, чего никогда не делали. Именно так, именно так, утверждают, что знают то, чему никогда не учились. Именно так, именно так, здесь ощиплют гуся, не давая ему кричать. Именно так, ты говоришь, не имея полномочий. Именно так, я хорошо это вижу; именно так, лихорадка тебя забери; именно так, венчайся с ней!

– Вот-то дьяволы, – закричал брат Жан, – архидьяволы, протодьяволы, пантодьяволы, – ты, значит, хочешь женить монахов! О-го-го! Я считаю тебя еретиком!

ГЛАВА XIII. Как Панург объясняет загадку Грипмино

Грипмино, как будто не слыша этой речи, обратился к Панургу, сказав:

– Именно так, именно так, именно так, а ты, спесивец, ничего не хочешь сказать об этом?

Панург ответил:

– Вот именно, черт побери, я вижу ясно, что здесь чума на нас запала, именно, черт побери: в виду того, что невинность здесь в безопасности, и дьявол здесь служит обедню, именно, черт побери! Прошу вас, я расплачусь за всех, именно, черт побери, и вы нас отпустите. Не могу больше, именно, черт побери!

– Отпустить? – сказал Грипмино. – Именно так, уже лет триста гак не бывало, именно так, чтобы кто-нибудь ускользал отсюда, не оставив здесь шерсти, именно так, а чаще всего даже шкуры, именно так! В чем дело? Именно так, это значило бы, что ты тут несправедливо у нас задержан, именно так, и что с тобой поступили несправедливо, именно так! Несчастный ты человек, именно так; и еще несчастнее будешь, если не ответишь на заданную загадку, именно так, что она значит, именно так, именно так.

– А это, именно, черт побери, – отвечал Панург, – это – черный червяк, рожденный из белого боба, именно, черт побери, через дыру, которую он в нем прогрыз, именно, черт побери, который то летает, то ползает по земле, именно, черт побери; потом, по мнению Пифагора, первого любителя мудрости (по-гречески – «философа»), именно, черт побери, посредством метемпсихозы получил кроме того человеческую душу, именно, черт побери! Если бы вы были людьми, именно, черт побери, то после вашей злосчастной смерти, по его мнению, ваши души войдут в тела червей, потому что в той жизни вы грызете и жрете все, а в другой вы будете грызть утробы собственных матерей, именно, черт побери!

– Ей-богу, – сказал брат Жан, – от всего сердца желал бы я, чтобы задница моя стала бобом и дыру прогрызли эти черти.

После этих слов Панург бросил на середину паркета толстый кожаный кошелек, наполненный «экю с солнцем». При звоне кошелька все Пушистые Коты стали играть на когтях, как на скрипках без гримов. И закричали все за раз громким голосами:

– Это – лакомство; процесс был славный, лакомый и хорошо приправленный; это – порядочные люди.

– Это – Мидас, это – золото, – сказал Панург, – вот эти «экю с солнцем».

– Суд, – сказал Грипмино, – суд понимает это, именно так, именно так, именно ладно. Идите, ребята, именно ладно, и проходите, именно ладно, – не настолько мы дьяволы, насколько черны.

По выходе из застенка мы были отведены в гавань несколькими приказными. Перед тем как нам сесть на корабли, они предупредили нас, чтобы мы не пускались в дорогу, не одарив по-вельможному как даму Грипминоду, так и других Пушистых Кошек: иначе у них есть приказание вернуть нас в застенок.

– Здорово, – отвечал брат Жан, – мы тут в стороне осмотрим нашу казну и дадим всем довольно.

– Но, – сказали служители, – не забудьте дать на вино нам, беднягам.

– А бедняги никогда вина не забывают, – сказал брат Жан, – о нем помнят, во всех странах, во всякие времена года.

ГЛАВА XIV. Как Пушистые Коты живут взяткой

Не договорил брат Жан этих слов, как заметил, что к гавани подошли шестьдесят восемь галер и фрегатов. Он сейчас же побежал спросить новости, а также, каким товаром нагружены суда, и увидал, что все они нагружены дичью: зайцами, каплунами, голубями, кабанами, козулями, телятами, цыплятами, утками, чирками, гусями и прочей живностью. Там же он заметил куски бархата, атласа и камки. Тогда он спросил путешественников, куда и к кому везут они эти лакомые куски. Они отвечали, что к Грипмино, Пушистым Котам и Пушистым Кошкам.

– А как вы называете, – спросил брат Жан, – все эти снадобья?

– Взятками, – отвечали путешественники.

– Так, значит, – сказал брат Жан, – они живут взятками, – ну, так им погибнуть в потомстве! Клянусь силой божьей, это так: отцы их пожрали тех добрых дворян, которые в силу своего положения упражнялись в воровстве и в охоте – для того, чтобы быть к военному времени умелыми и уже окрепшими в работе. Охота ведь – подобие битвы, и Ксенофонт отнюдь не солгал, когда писал, что из охоты, как из троянского коня, вышли все хорошие и замечательные военачальники.

Я не ученый, но мне это говорили, и я верю этому. Души их, по мнению Грипмино, входят по смерти в кабанов, оленей, козуль, цапель, куропаток и других подобных животных, которых они в течение первой своей жизни всегда любили и искали. И вот эти Пушистые Коты, разрушив и пожрав их замки, земли, владения, имения, все их постоянные и случайные доходы, продолжают искать их кровь и душу и в другой жизни. О порядочный нищий, который предупреждал нас о значении кормушки, воздвигнутой у них выше яслей!

– Но ведь, – сказал путешественникам Панург, – великим королем провозглашено, чтобы никто, под страхом повешения, не брал ни оленей, ни ланей, ни кабанов, ни козуль.

– Верно, – отвечал один за всех, – но великий король так добр и милостив, а эти Пушистые Коты такие бешеные и так жаждут христианской крови, что, подкупая Пушистых Котов, мы менее боимся оскорбить великого короля, чем потерять надежду: тем более, что завтра Грипмино выдает одну из своих Пушистых Кошек за толстого Митуара, весьма Пушистого Кота. В прошлые времена их называли травоядными; но, увы, они больше не жуют травы. А мы теперь зовем их зайцеядными, куропаткоядными, кроликоядными и свиноядными; другой пищи они не едят.

– Брр… брр… – сказал брат Жан, – в ближайшем году их будут называть отбросоядными, навозоядными, г…ядными! Не правда ли!

– Ей-богу, так, – отвечала вся компания.

– Сделаем, – сказал он, – две вещи: во-первых, захватим всю эту дичь, что видите здесь; мне надоела солонина: она воспаляет мне брюшину. Конечно, хорошо заплатим за это! Во-вторых, вернемся в застенок и разорим всех этих дьяволов – Пушистых Котов.

– Ни в коем случае, – сказал Панург, – я не пойду туда. Я несколько труслив по своей натуре.

ГЛАВА XV. Брат Жан решает покончить с Пушистыми Котами

– Честью рясы клянусь, – сказал брат Жан, – какое путешествие мы совершаем? Это путешествие каких-то тунеядцев: мы только и делаем[308]… что ничего не делаем. Клянусь телом господним, это не в моей натуре; если я днем не совершу какого-нибудь геройского поступка, – ночью я не могу спать. Значит, вы меня взяли спутником, чтобы я в пути служил обедни и исповедывал?… Пасхой клянусь, первый, кто попадется мне, в наказание ввержен будет мною, как подлец и негодяй, в пучину моря, головой вперед, для уменьшения его мук в чистилище. Что дало Геркулесу вечную славу? Не то ли, что он, странствуя по свету, освобождал народы от тиранов, от заблуждений, от опасности и всяких напастей? Он предавал смерти разбойников, всех чудовищ, всех ядовитых змей и зловредных животных. Почему бы нам не следовать его примеру и не делать, как он, во всех странах, мимо которых мы проезжаем? Он поразил стимфалид, Лернейскую гидру, Какуса, Антея, кентавров. Я не учен, но ученые это говорят. В подражание ему сокрушим и ограбим до нитки всех этих злобных Пушистых Котов; это – черти-самцы; освободим эту страну от всякой тирании. Я отрицаю Магомета; но если бы я был так же, как он, силен и могуч, – я бы не спросил у вас ни помощи ни совета. Итак, идем? Уверяю вас, мы их легко перебьем. Они перенесут все с терпением, не сомневаюсь в этом, так как они «от нас вынесли терпеливо оскорблений больше, чем десять свиней могут выпить помоев. Идем!

– До оскорблений, – сказал я, – и бесчестья им нет дела, лишь бы у них были экю в кошельке, пусть даже все вымаранные в навозе; и, может быть, мы поразим их, как Геркулес, но нам недостает командования Эврисфея, – и сейчас я ничего бы не хотел, как только того, чтобы Юпитер прогулялся между ними часика два в таком виде, в каком он некогда посетил Семелу, свою подругу, первую мать доброго Бахуса.

– Бог, – сказал Панург, – оказал нам великую милость, избавив от их когтей. Что касается меня, я туда не возвращусь: до сих пор я возбужден и взволнован от досады, что там вытерпел. По трем причинам я там был весьма рассержен: во-первых, потому, что я был рассержен; во-вторых – потому, что я был рассержен; и в-третьих – потому, что я был рассержен. Послушай-ка правым ушком, братец Жан, левый мой дружок: сколько бы раз ты ни пожелал отправиться в судилище Миноса, Эака, Радаманта и Диса – я готов составить тебе неразлучную компанию, пройти с тобой Ахерон, Стикс и Коцит, выпить полный стакан из реки Леты, заплатить за нас обоих Харону за перевоз на его ладье. Но для возвращения в их застенок – если ты случайно хочешь туда возвратиться – бери себе другого спутника вместо меня. Я туда не возвращусь, – вот мое крепкое, как медная стена, слово. Если только меня не поведут туда принуждением и силой, – я не пойду к нему, пока буду жить в этой жизни. Разве Улисс возвращался за своим мечом в пещеру Циклопа? Клянусь, нет! А я в застенке ничего не забыл и туда не вернусь.

– О, – сказал брат Жан, – славное сердце, добрый товарищ с руками паралитика! Но будем говорить по очереди, хитроумный доктор: почему это и что вас заставило бросить им кошелек, полный экю? Что, у нас их слишком много? Не довольно ли было бы им бросить несколько истертых тестонов?

– Потому что, – ответил Панург, – Грипмино все время, пока говорил, открывал свой бархатный кошель, восклицая: «Золото сюда, золото сюда!»[309] Из этого я вывел заключение, что мы могли бы вырваться на свободу, бросив золото туда, золото туда, ей-богу – именно туда, клянусь всеми чертями! Ибо бархатный кошель вовсе не для хранения тестонов или мелкой монеты – это вместилище для «экю с солнцем».

Слышишь ты, брат Жан, мой маленький дружок? Когда ты пожаришь с мое да пожаришься с мое, ты заговоришь на другой латыни! Но по их приказу нам следует убираться.

Конопатчики все еще были в гавани, дожидаясь от нас нескольких денье. И, видя, что мы хотим поднять паруса, обратились к брату Жану с предупреждением, что прохода нет, если не будет уплачено за вино сторожам согласно таксе на подарки.

– A-а, святой Гюрлю-бюрлю! – сказал брат Жан. – Вы еще здесь, приказные черти? Не достаточно ли я уже разозлен, чтобы мне еще надоедать! Клянусь телом господним, будет вам сейчас на вино, обещаю это наверное.

И тогда, обнажив свой меч, он сошел с судна, решив свирепо перебить их; но они бросились во всю прыть наутек, и больше мы их не видели. И однако мы не избавились от неприятности, ибо некоторые из наших матросов, получив отпуск от Пантагрюэля на то время, пока мы были у Грипмино, удалились в гостиницу близ гавани с целью угоститься и немножко освежиться.

Уж не знаю, хорошо ли заплатили они за свое угощение или нет, но только одна старуха, увидев брата Жана на суше, обратилась к нему с великой жалобой – в присутствии некоего казначея, зятя одного из Пушистых Котов, и двух свидетелей-очевидцев. Брат Жан, придя в нетерпение от их разговоров и намеков, спросил:

– Конопатчики, друзья мои, не хотите ли вы вообще сказать этим, что наши матросы не порядочные люди? Я держусь обратного мнения и, по справедливости, докажу вам это: вот господин Брагмар, вот здесь.

Говоря это, он размахивал своим мечом. Крестьяне пустились рысью в бегство. Осталась одна старуха, которая стала заверять брата Жана, что его матросы порядочные люди, что она жалуется только на то, что они ничего не заплатили за постель, на которой они отдыхали после обеда, и просила за постель пять турских су.

– В самом деле, – отвечал брат Жан, – это дешево, они неблагодарные люди; не всегда они будут получать ее за такую плату. Я заплачу охотно, но прежде хочу поглядеть на нее.

Старуха отвела его на квартиру, показала ему постель и, расхвалив все ее достоинства, сказала, что она не дорожится, прося за нее пять су. Жан дал ей пять су, а потом разрубил своим мечом перину и подушки пополам и через окна пустил перья по ветру. Старуха спустилась вниз и стала звать на помощь и кричать: «убивают!», пытаясь собрать перья. Брат Жан, не обращая на это внимания, забрал одеяло матрац и две простыни на наш корабль, не будучи никем замечен, так как воздух был затемнен перьями как снегом, и отдал их матросам. Затем он сказал Пантагрюэлю, что постели тут дешевле, чем в Шинонской области, хотя там имеются знаменитые гуси Потилэ. Ибо за постель старуха у него спросила только пять дюжинок, а в Шиноне такая стоит не меньше дюжины франков.

Как только брат Жан и все прочие из компании прибыли на корабль, Пантагрюэль приказал отплывать. Но поднялся сирокко, и такой яростный, что они потеряли дорогу и, чуть не вернувшись опять к стране Пушистых Котов, попали в большую пучину, где море было глубоко и страшно. Юнга, бывший на верху мачты, закричал, что он еще видит зловещие жилища Грипмино; отчего Панург, обезумев от страха, закричал:

– Хозяин, друг мой, несмотря на ветры и волны, поворачивай поводья. О, мой друг, не будем возвращаться в эту злую страну, где я оставил свой кошелек!

Ветер отнес их к острову, у которого они однако не осмелились сразу пристать, а укрылись у больших скал на расстоянии мили оттуда.

ГЛАВА XVI. Как Пантагрюэль прибыл на Остров Апедефтов с длинными пальцами и крючковатыми руками, и о страшных приключениях и о чудовищах, которых он там видел

Под апедефтами (т.-е. невеждами) Раблэ подразумевает чиновников казначейства, набиравшихся из людей, не имевших никакого научного ценза. Жители этого острова, с крючковатыми длинными пальцами, жили в давильне (помещение для выжимки винограда), в которую проход был через галерею, увешанную картинами и изображениями казней и пыток. Винт в прессе назывался «приход» остов – «расход», гайки – «баланс», покрышка – «недоимки», бочки – «убытки», ведра – «доверенности» и т. д., – именования, заимствованные из бухгалтерии. В давильне было чем угоститься брату Жану с Панургом: миланские сосиски, индюшки, каплуны и т. п., а также вина. Большая давильня (а там много и малых) предназначена была для выжимки винограда, взятого с лоз, составлявших конфискованное имущество повешенных. Виноградные кисти клали в пресс и отжимали досуха. В дело шли и другие лозы: задесятинная (церковная), окладная, неокладная, лоза купчих крепостей, домов, путей сообщения, непредвиденных доходов, уделов и т. д. Лучшей во всем была лоза сбережений.

ГЛАВА XVII

В этой главе говорится обжорах, лопающихся (в буквальном смысле слова) от жиру. Глава осталась неоконченной.

ГЛАВА XVIII. Как наш корабль сел на мель, и как мы были спасены путниками, плывшими из Квинты

Подняв якоря и канаты, мы отдали парус нежному зефиру. Приблизительно на двадцать третьей миле поднялся яростный вихрь из разных ветров; под этим вихрем мы держались некоторое время лишь с помощью главной мачты да булиней – для того только, чтобы не сказали, что мы не слушаемся лоцмана, который нас уверял, что в виду слабости этих ветров, а также их забавной борьбы друг с другом, равно как ясности воздуха и спокойствия течения, нельзя ни надеяться на что-нибудь очень хорошее, ни опасаться чего-нибудь очень дурного; и что поэтому нам следовало бы держаться изречения одного философа, который советует воздерживаться и переносить, то есть медлить и выжидать.

Однако вихрь продолжался так долго, что на нашу настойчивую просьбу лоцман попытался пробиться через него и продолжать путь в прежнем направлении. И действительно, подняв бизань-мачту и направив руль прямо по стрелке компаса, он, благодаря жестокому внезапному порыву ветра, пробился через вышесказанный вихрь. Но это было так же мало благоприятно, как если бы мы, избегая Харибды, попали на Сциллу. Ибо в двух милях оттуда наши корабли сели на песчаную отмель, как в водовороте святого Мексана.

Весь наш экипаж сильно опечалился; сильный ветер рвал стеньги. Но брат Жан отнюдь не поддавался меланхолии, но утешал то одного, то другого нежными словами, указывая, что вскорости мы получим помощь неба, и что он видел Кастора над верхушкой мачты.

– О, если бы богу было угодно, – сказал Панург, – чтобы нам быть в этот час на земле, и ничего больше, и будь у каждого из вас, столь любящих морское плавание, по двести тысяч экю, – я бы откормил для вас тельца и к нашему возвращению заготовил бы сотню фаготов. Идет, я согласен никогда не жениться; сделайте только, чтобы я был спущен на землю и чтобы у меня была лошадь для возвращения: без слуги я обойдусь. За мною никогда так не ухаживают, как когда у меня нет слуги. Плавт отнюдь не солгал, сказав, что число наших «крестов», то есть огорчений, докук, неприятностей, соответствует числу наших слуг, даже если у них нет языка, – самой опасной и дурной части в слуге, из-за которой одной были изобретены для них все пытки, допросы и геенны огненные.

В этот час прямо к нам вплотную подошел нагруженный барабанами корабль, на котором я узнал нескольких пассажиров, людей хорошего общества, – и между прочим Анри Котираля, старого товарища, который носил на поясе большую ослиную голову, как женщины носят четки; в левой руке у него был большой, жирный, старый, грязный колпак какого-то паршивца; в правой же была большая капустная кочерыжка. Как только он нас узнал, он закричал от радости и сказал мне:

– Не у меняли она! Глядите, – и он показал ослиную голову, – вот истинная Альгамана: эта докторская шапка – наш единственный эликсир, а вот это, – продолжал он, показывая кочерыжку, – это Lunaria major[310]. Мы ее обработаем к вашему возвращению.

– Но, – сказал я, – откуда вы? И куда? Что везете? Пробовали ли вы море?

Он отвечал:

– Мы из Квинты; в Турень; алхимию; вплоть до зада.

А какие люди, – говорю я, – с вами там на палубе?

– Певцы, – отвечал он, – музыканты, поэты, астрологи, рифмоплеты, геоманты, алхимики, часовщики; все они из Квинты, и у них есть оттуда рекомендательные письма, прекрасные и подробные.

Не успел он окончить этих слов, как Панург в раздражении и негодовании сказал:

– Вы, кто делаете все, вплоть до прекрасной погоды и маленьких детей, почему вы не возьмете за нос нашего корабля и не выведете без промедления на морское течение?

– Я собирался это сделать, – сказал Анри Котираль, – сейчас, сию минуту, тотчас вы будете сняты с мели.

Тогда он велел пробить дно у 7 532 810 больших барабанов с одной стороны и этот бок приложил к шканцам и, туго привязав канаты, прикрепил нос нашего корабля к корме и привязал его к якорным битенгам. Потом одним толчком снял нас с песков с великой легкостью и не без приятности, ибо звон барабанов, смешиваясь с мягким шуршанием гравия и криками команды, казался нам не менее гармоничным, чем музыка звезд, которую Платон, как он говорит, слышал иной раз по ночам во сне.

Мы, страшась показаться неблагодарными за это благодеяние, поделились с ними своими колбасами, наполнили их барабаны сосисками и выгрузили на их палубу шестьдесят две бочки вина, но тут два больших кита напали на их корабль и тотчас бросили внутрь его больше воды, чем ее есть в Виенне от Шинона до Сомюра, заполнили все их барабаны, замочили все их мачты и залили их штаны через воротник. При виде этого Панург пришел в такую неистовую радость и так надрывался от смеха, что колики у него продолжались больше двух часов.

– Я хотел, – сказал он, – угостить их вином, но они получили очень кстати воду. Пресная вода им не впрок: они ею только моют руки. А вместо буры им послужит эта прекрасная соленая вода с селитрой и аммиачной солью из кухни Гебера.

Нам не удалось дольше разговаривать с ними, так как первый порыв вихря отнял у нас возможность свободно управлять рулем, и лоцман просил нас впредь оставить руководство кораблем и не докучать себе ничем другим, кроме угощенья. С этого часа нам следовало плыть по ветру и повиноваться течению, если мы хотели в безопасности достигнуть царства Квинты.

ГЛАВА XIX. Как мы прибыли в царство Квинтэссенции, именуемое Энтелехией

Благоразумно следовали мы вихрю в течение полусуток, и на третий день воздух показался нам более прозрачным, чем обычно, и в добром благополучии мы сошли в гавани Матэотехнэ, на небольшом расстоянии от дворца Квинтэссенции. Сходя в гавани, мы встретили на берегу большое число лучников и воинов, охранявших арсенал. Сперва они нас почти испугали. Ибо они велели всем нам оставить оружие и грубо спросили нас:

– Кумовья, из каких стран вы прибыли?

– Кузен, – отвечал Панург, – мы – уроженцы Турени. А едем из Франции и жаждем оказать почтение госпоже Квинтэссенции и посетить преславное королевство Энтелехии.

– Что вы говорите? – спросили они. – Вы говорите: Энтелехия или Энделехия?

– Прекрасные кузены! – отвечал Панург. – Мы люди простые и преглупые, извините грубость нашей речи, так как, вообще, сердца наши открыты и честны.

– Без причины мы вас не спросили бы об этом различии, так как проезжало здесь много других из вашей области Турень, которые показались нам добрыми олухами и говорили правильно; но из других краев к нам наезжали какие-то спесивцы, гордые как шотландцы, желавшие вступать в препирательства с нами уже при входе. Мы их хорошо отчистили, хотя они и корчили противные рожи. В вашем мире ведь у вас столько лишнего времени, что вы не знаете, на что его использовать, иначе как на разговоры, диспуты и нелепые писания про нашу госпожу королеву! Было нужно, чтобы Цицерон оставил свое «Государство» для того, чтобы заняться этим предметом, да и Диоген Лаэрций, и Теодор Газа, и Аргирофил, и Виссарион, и Полициан, и Бюде, и Ласкарис, и все эти дьяволы, мудрые сумасброды; число их не было бы достаточно велико, если бы недавно не пополнилось Скалигером, Биго, Шамбрие, Франсуа Флери и не знаю уж там какими другими юными господчиками. Жабу бы на них, чтобы она заткнула им горло с гортанью вместе! Уж мы их! Но что там, черт!..