«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том III. «Первый диктатор Европы!»

На другой день, 13 (25) июня 1807, оба императора встретились на плоту, поставленном посредине реки, и около часу беседовали с глазу на глаз в крытом павильоне. На другой день они снова виделись уже в Тильзите; Александр I присутствовал на смотре французской гвардии. Наполеон желал не только мира, но и союза с Александром и указывал ему на Балканский полуостров и Финляндию как на награду за помощь Франции в её планах, но отдать России Константинополь он не соглашался. Если Наполеон рассчитывал на чарующее впечатление своей личности, то очень скоро ему придется признать что он глубоко заблуждался. «Любимый бабушкин внучек» (очень, кстати, на нее похожий по своему «внутреннему содержанию» – недаром одна из самых сметливых представительниц якобы слабого пола на русском троне Еактерина II так его привечала!) Александр Павлович «Романов» -Гольштейн-Готторп со своей ласковой улыбкой, мягкой речью, любезным обхождением был даже в очень трудных обстоятельствах вовсе не так сговорчив, как хотелось бы его новому союзнику. «Это настоящий византиец» (фр. C’est un véritable grec du Bas-Empire) – говорил Наполеон своим приближённым.

Только в одном вопросе Александр I, все же, пошел на уступки: когда решалась судьба Пруссии. В результате более половины прусских земель оказались отобраны Наполеоном у ее короля. Провинции на левом берегу Эльбы были отданы Наполеоном его брату Жерому. Была восстановлена Польша – однако не из всех ее бывших провинций, а только части прусской под названием Варшавского герцогства. Россия получила как компенсацию Белостокский департамент, из которого была образована Белостокская область. Гданьск (Данциг) стал свободным городом. Все ранее посаженные на марионеточные престолы в Рейнском союзе Наполеоном монархи были признаны Россией и Пруссией. Лишь в знак уважения к русскому императору Наполеон оставил прусскому королю старую Пруссию, Бранденбург, Померанию и Силезию. На случай, если бы император французов пожелал присоединить к своим завоеваниям Ганновер, решено было вознаградить Пруссию территорией на левом берегу Эльбы.

Главный пункт Тильзитского договора не был тогда опубликован: Россия и Франция обязались помогать друг другу во всякой наступательной и оборонительной войне, где только это потребуется обстоятельствами. Этот тесный союз устранял единственного сильного соперника Наполеона на континенте; Англия оставалась изолированной; обе державы обязывались всеми мерами понудить остальную Европу соблюдать континентальную систему. Есть и другие щекотливые параграфы этого договора (касающиеся Финляндии, Турции, Ионических о-вов и т. п. и т.д.), но это уже другая, более «детальная» история.

Важно – главное: Россия признала все завоевания Наполеона.

7 июля 1807 г. договор был подписан обоими императорами.

Наполеона Тильзитский мир вознёс на вершину могущества, а императора Александра поставил в тяжёлое положение: в отечестве (особенно в столичных кругах и в армейской верхушке, где было немало крутых генералов) им остались не довольны – а ведь он прекрасно помнил участь своего нелюбимого в аристократическом бомонде батюшки…

Значение (столь неоднозначного) Тильзитского мира было весьма велико: Александр еще больше внутренне озлобился на «корсиканского выскочку», который с этого момента стал еще смелее хозяйничать в Европе, причем, порой, «как слон в посудной лавке»…

Это – своего рода «лаконично-доходчивая, фактологическая» версия франко-русской кампании 1806—07 гг. А вот в ее «эмоционально-живописном» варианте тоже есть о чем подискутировать…

ГЛАВА 10. РУССКИЕ, КАК ВСЕГДА «ДОЛГО ЗАПРЯГАЮТ…» И В АРМЕЙСКИХ РЕФОРМАХ – ТОЖЕ!

Начнем с того, что хотя в военной сфере не Аустерлиц 1805 г., а именно военный крах Пруссии осенью 1806 г. поставил точку и подвел окончательные итоги развития линейной тактики, но в России поняли необходимость военных реформ еще до Йенско-Ауэрштедской катастрофы прусского «братца» Вильгельма, т.е. после своего Аустерлицкого фиаско. И что самое главное кардинальные выводы в этой сфере смог сделать для себя главный россиянин той поры (в Святой Руси всегда есть такой человек, который все знает и никогда не ошибается, а лишь, порой, чрезмерно доверяет отдельным товарищам или «партнерам»! ) – российский самодержец, император Александр I, человек (для своего времени) не только блестяще образованный, но и, безусловно, очень гибкий и восприимчивый к изменяющимся обстоятельствам, правда, сугубо по отношению к себе любимому.

…Впрочем, это вполне естественно: такова природа людей, которые по воле Провидения оказываются у «руля» России-матушки, порой, на очень продолжительный срок – не будем уточнять на какой и не будем озвучивать их имен ибо люди они все очень мнительные, исключительно подозрительные, крайне обидчивые и, что самое страшное – скрытно мстительные. Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение» и каждый вправе сам проводить «параллели-аналогии». «Каждому – своё»…

Уже тогда по его взглядам на армию и на войну был нанесен большой удар. А ведь он, очевидно, с юности мечтал о военных подвигах, и ему так хотелось, превзойти убеленных сединой и доблестью старых генералов. Поэтому в 1805 г. он стал первым русским монархом после Петра I, присутствовавшим на театре военных действий. Ему, видимо, не терпелось покрыть себя воинской славой, столь лестной для властителя. Но тогда «военное ребячество» и гатчинское воспитание были противопоставлены гению первого полководца Европы. Отправляясь на войну, он надеялся погреться в лучах русских побед над Наполеоном. Хорошо знакомый лишь с парадно-фрунтовой стороной военного дела (в отличии от его младшего братца Костика, прошагавшего почти весь победоносный Италийский и героически-бесполезный Швейцарский походы «русского Марса» и на «собственной шкуре» познавшего «почем фунт военного лиха») и переоценивший боеспособность русских войск, император стал свидетелем катастрофического поражения русских при Аустерлице. Испив в полной мере горечь неудач Аустерлица, Александр I, вероятно, вынужден был сделать вывод о том, что первым полководцем в Европе всегда будет его противник. Феноменальные события Йены и Ауэрштедта лишний раз его убедили в этом.

Поэтому, будучи человеком дальновидным, он решил отойти от военной деятельности, но до конца жизни пристальнее всего следил за своей армией, так как это был очень опасный «институт» в экстремальных моментах (вспомним хотя бы трагические события 11 марта 1801 г., не говоря уж о перевороте в пользу его бабки, «недоглядевшей-проглядевшей» убийства своего законного мужа-императора либо прабабки с ее весьма мутной историей вокруг Анны Леопольдовны и ее многочисленного потомства вплоть до Иоанна Антоновича), но без которого самодержавие не могло существовать. Да и внутренне государь, как и все представители династии Романовых (а потом уже и «Гольштейн-Готторпофф» с разными немецкими «примесями»), ассоциировал себя лично, в первую очередь, как военного человека. Правда, с 1805 г. и до окончания наполеоновских войн Александр постоянно находился в затруднении – в поисках людей, которые могли бы возглавлять армию, иными словами, хороших полководцев, готовых успешно противостоять французскому оружию. Сам он не видел таких военачальников среди русского генералитета (не раз об этом говорил), часто искал таланты среди заграничных мэтров военного дела. Надо сказать, что результаты поиска не всегда были для него положительными.

Вспомним хотя бы принятого им в декабре 1806 г. на русскую службу К. Л. Фуля, который в чине полковника служил до этого в штабе короля Фридриха Вильгельма III и участвовал в сражении при Ауэрштедте, а затем был приглашен преподавать царю азы военной стратегии. Считается, что этот очередной схоласт—иностранец, умевший облечь в наукообразную форму стратегические истины, очень импонировал русскому монарху.

В общем, идеальная кандидатура так и не была им найдена ни за рубежом, ни в своем отечестве. Чаще всего он производил в генеральские чины за беспорочную службу людей, которых, как правило, знал лично, это были выходцы из гвардии (кузница генеральских кадров). И все равно самыми яркими представителями военной сферы России оказывались герои, выдвинутые военной жизнью из армейской среды.

И, тем не менее, к моменту очередной войны с Наполеоном русская армия снова обрела силу. После фиаско под Аустерлицем российский император и его генералитет «засучили рукава» и начали делать надлежащие выводы: тактические приемы XVIII в. навсегда ушли в прошлое. В Европе царил новый законодатель «военной моды» – Наполеон Бонапарт, полководец, блестяще усвоивший и модифицировавший оригинальные находки своих выдающихся соотечественников Гоша и Марсо, Клебера и Жубера – в ту пору уже покойных. Теперь поле сражения приобретало иной вид: вместо длинных, маршировавших в ногу шеренг пехоты от укрытия к укрытию быстро перебегали цепи стрелков, в наступление шли грозно ощетинившиеся штыками колонны. Очень значительно увеличилось количество пушек и их маневренность. Появилась возможность в мгновение ока (мобильные скорострельные конные батареи) собрать на нужной позиции до сотни орудий и их массированным плотным огнем проложить дорогу пехоте и кавалерии…

Русская пехота подразделялась на легкую (егеря) и линейную (мушкетеры и гренадеры), а кавалерия – на тяжелую (кирасиры), среднюю (драгуны) и легкую (гусары или уланы).

Реформы начались с изменений во внешнем виде войск. На смену прусскому типу обмундирования, узкому и неудобному, пришел более приспособленный для боя, французский. Исчезли пудреные парики и косы, приводившие в негодование еще Суворова. Вместо треуголок в пехоте стали носить высокие шапки из кожи или сукна (кивера), а также темно-зеленые мундиры с высоким воротником, панталоны и сапоги. Каждый полк имел воротник и погоны своего цвета. В холодное время года надевали серую шинель. Вооружением пехотинца служило ружье со штыком и тесак. Стойкость, храбрость и выносливость русских пехотинцев делал их самыми серьезными противниками французов в Европе, особенно в самом тяжелом виде боя, как физически, так и психологически – штыковом и рукопашном, где неприхотливый и крепкий русский мужик (выносливый крестьянин) был особо хорош и прекрасно знавший это, Александр Васильевич Суворов делал на это очень большую ставку: «В атаке – не задёрживай!!!» «Ломать противника штыками!!!»

Кавалерия щеголяла в коротких куртках (кирасиры – в белых, драгуны – в светло-зеленых, уланы – в темно-синих) с фалдами и высоким воротником и рейтузах. Головы кирасир, драгун и конных артиллеристов украшали черные кожаные каски с гребнем из конского волоса. Гусары красовались в киверах черного цвета, украшенных кистями и шнурами, а уланы – шапках с четырехугольным верхом.

Конница была вооружена холодным оружием (кирасиры и драгуны – палашами, гусары и уланы – саблями и пиками), а также карабинами и парой пистолетов. Русская кавалерия имела хороших лошадей и мало в чем уступала французской, к тому моменту уже основательно пересевшей на превосходных трофейных австрийских и прусских коней.

Помимо регулярной кавалерии, большую роль в русской армии играли казачьи полки, одетые в темно-синие кафтаны, синие шаровары, сапоги и черную смушковую (баранью) шапку. Вооружены они были пикой (дротиком), саблей, двумя пистолетами и карабином. О боевых качествах казаков ходили легенды. И хотя в одиночном бою казак не был таким грозным противником как турецкий мамелюк либо прусский черный гусар или польский улан, но в чередовании изматывания и ускользания казаки были вне конкуренции. Сам Наполеон признавал казаков лучшей легкой кавалерией Европы. Уже на закате своих дней, он заметил: «Если бы у меня были русские казаки, полмира было бы у моих ног…»

…Между прочим, о казаках западные европейцы заговорили еще во времена легендарного Италийского похода неистового Александра Васильевича Суворова. А после войны с Наполеоном в 1806—1807 гг. их уже сильно зауважали во всей Европе. Эти крепкие бородатые черноволосые молодцы-красавцы подпоясанные широкими патронташами из красного сафьяна, с нагайкой через плечо на ремне со свинцовой пулей на конце, шпор не применяли. Эти степные охотники умело использовали свои навыки добытчиков и в охоте на… людей. Так у них был прием – «идти по сакме» – искать на земле следы прошедшей конницы врага и мгновенно принимать единственно правильные решения. В преследовании, тревожащих набегах-наскоках, перехвате неприятельских гонцов, разведке, выставлении пикетов, захвате «языков», казаки были незаменимы. В «нерегулярном бою», когда главным оружием были внезапность, хитрость и смекалка им не было равных. Сила казаков была, в том числе, и в достоинствах их непревзойденных лошадей. Их довольно мелкая и неказистая казачья лошадка была быстра и невероятно вынослива. Для казака его конь был всем. Недаром старинная казачья пословица гласила: «Казак сам с голоду умрет, а коня накормит!» Сам Суворов считал казаков «глазами и ушами армии». Петр Иванович Багратион, человек, в чьей воинской доблести не принято сомневаться, вообще считал, что казаки с их пиками в погоне – когда надо было суметь достать врага в спину – страшная сила! Сам лихой гусар Ней – одна из трех среди маршалата (наряду с Мюратом и Ланном) лучших шпаг-сабель Франции той поры – открыто признавал, что «… меня сильно донимают казаки». В тактике казаков были свои особенности. Так в атаке они предпочитали «лаву» – рассыпной строй – охватывающую неприятеля с флангов и с тыла. При этом в схватке участвовали не все казаки, какая-то часть оставалась как бы безучастной в середине лавы. Это был так называемый «маяк», который держался для возможного преследования разбитого неприятеля. В обороне обычно применялся «вентерь» – так называлась рыболовная снасть, в которую рыба попадала, но выбраться из нее уже не могла никак. Часть казаков заманивала врага в засаду, по дороге в которую в скрытых местах прятались казачьи отряды. Если притворное бегство заканчивалось вовлечением неприятеля в «вентерь», то на него обрушивались казаки сразу с трех сторон и «дело было в шляпе». Сторожевое охранение казаков по мнению Наполеона считалось лучшим в Европе. Другое дело, что среди мирного населения Европы отзывы о них были самые что ни на есть ужасные: эти лихие «дети южнорусских степей» гнусно «шутковали» по полной программе! Во многом это связано с тем огромным преимуществом свободы действий, которое представлялось им ввиду самого характера их боевых задач. В результате мародерство являлось делом скорее обычным, чем исключительным и казаки всегда ухитрялись выкроить для этого время. Причем, нет-нет даже и тогда когда находились на ответственном боевом задании. Подобные действия, сопряженные нередко с убийствами и групповыми изнасилованиями (вспомним хотя бы смазливо-аппетитную «шолоховскую» Франю из «Тихого Дона», пропущенную через казачью сотню!?), совершались с попустительства, если не при участии, офицеров. В результате во многих местах Европы имя этих «потомков кочевников и беглых крепостных» превратилось в синоним слова «кошмар». Впрочем, «на войне – как на войне»…

Во французской армии важную роль играли полки метких стрелков-вольтижеров, способных вести перестрелку в рассыпном строю и ходить в штыковые атаки, построившись в колонны. А потому в русской армии была значительно увеличена численность легкой пехоты – егерей.

…Кстати сказать, в европейских армиях конца XVIII/начала XIX вв. егеря – легкая пехота из отличных стрелков, прошедших специальную подготовку – по праву считались элитой армии. Для удобства именно их вооружали более легкими ружьями, чем гренадерскую пехоту, а также им давали более легкую и удобную форму одежды и амуницию. В егеря отбирали лучших из лучших: самых крепких, выносливых, проворных, смекалистых солдат, умевших ловко и быстро преодолевать препятствия, маскироваться и скрытно занимать боевые позиции в лесу, в горах, в поле – летом и зимой. Все перестроения они должны были совершать максимально быстро – бегом! Им полагалось уметь действовать и в сомкнутом и в рассыпном строю, быстро менять фронт своего расположения и при этом способных вести прицельный огонь из любого расположения. Особо точная одиночная стрельба – их главное «оружие» в бою с врагом – позволяло им считаться самой эффективной пехотой той поры. Для этого они снабжались нарезным оружием. В задачу этим «стрелкам-охотникам» ставилось подавлять своим метким огнем отдельные соединения противника, а также уничтожать его артиллерийские расчеты и «отстрел» вражеских офицеров, узнаваемых по особенностям униформы тех времен, к тому же они ездили верхом, контролируя боевые порядки своих солдат. Егерям полагалось одинаково успешно действовать как в атаке, так и при отступлении. Обычно они действовали в рассыпном строю на пересеченной местности впереди на флангах боевого построения. В российских войсках егеря появились еще в конце Семилетней войны (1756—1763). Особо приложили к этому руку П. А. Румянцев и П. И. Панин. А первая война Екатерины с турками лишь подтвердила острую необходимость уделить серьезное внимание егерской пехоте, действовавшей в рассыпном строю, а не только в каре или колонне. С этой целью было принято решение создать так называемый Бугский егерский корпус из шести батальонов, общей численностью до 4.016 бойцов. Формирование его поручают Кутузову, который пользуясь суворовской «Наукой побеждать» очень скоро сделал из него образцовое ударное соединение, чьи бойцы отменно владели даже стрельбой из пистолета, чья прицельная дальность была небольшой, но, порой, спасала солдату жизнь в перипетиях ближнего боя. Кутузов лично присутствовал на учебных стрельбах и успехи его егерей в огневой подготовке очень быстро опровергли устоявшееся мнение, что якобы «…российского солдата стрелять цельно выучить не можно». В самом конце XVIII в. по указу императора Павла I от 9 ноября 1796 г. из егерской роты его любимого Гатчинского корпуса и егерских команд гвардейских Семеновского и Измайловского полков был создан лейб-гвардии отдельный Егерский батальон. Для них не были помехой леса, горы и болота. Они умели воевать даже зимой, при этом им не нужны были дороги, так как их учили быстро передвигаться по снегу на лыжах. Именно их обучали всяким военным хитростям в индивидуальном бою, вплоть до умелого применения все того же пистолета, чья убойная сила была значительно меньше чем у ружей. Их стрелковая подготовка была столь высокой, что по образному выражению «русский егерь носил неприятелям столько смертей, сколько бывало у него пуль в суме»…

Пехоту обучили действовать в рассыпном строю, колоннах и каре, а кавалерию – сомкнутыми рядами, атакуя противника на максимально большой скорости, используя прежде всего холодное оружие.

В русской армии появились французские стандартные зарядные ящики на передках, что позволило резко снизить время подготовки батарей к стрельбе, так как необходимый для боя боезапас перемещался вместе с орудием и оказывался прямо на позиции, причем, в удобной таре. Произошла унификация лафетов, передков, упряжи и зарядных ящиков. Использовались два типа орудий: пушки (12-ти, 8-и, 6-и и 3-х фунтовки) и ½– и ¼-пудовые «единороги» (так назывались гаубицы). Артиллерийские роты подразделялись на батарейные, легкие и конные. Батарейные роты занимали огневые позиции в специальных укреплениях. Легкие роты обучались взаимодействию совместно с пехотой, передвигаясь в боевых порядках. Конные роты в основном играли роль резерва. Конные упряжки были хорошо организованы, а канониры прекрасно обучены.

Был учтен опыт наполеоновских войн: орудия концентрировали на направлениях главных ударов. Стали формировать крупные артиллерийские соединения – бригады, плотный огонь которых сметал все живое. Очень скоро наполеоновская армия – сама обладавшая лучшей в Европе артиллерией – в бою убедиться в силе русской артиллерии.

А вот русский офицерский корпус, при всей его безусловной храбрости, в профессионализме, особенно младшие чины, все же, уступал французскому. К тому же, глубокая социальная пропасть отделяла русских офицеров от своих солдат. Хуже всего в этом смысле обстояло дело с пехотными офицерами. Лучше всего была ситуация у артиллерийских офицеров, где без специального образования делать было нечего.

Итак, императору Наполеону осталось «разобраться» с Россией – задачей отнюдь нелегкой: он прекрасно помнил, как воевали русские в 1805 г. Кроме больных и раненых, ни один из его ветеранов не вернулся зимой 1806—07 гг. во Францию. Более того, готовясь к тяжелой войне с мощными и стойкими русскими армиями, для пополнения рядов (Наполеон решил довести численность каждой пехотной роты с 123 человек до 140 и добавить в каждый кавалерийский полк по пятому эскадрону) пришлось призвать резервистов: людские ресурсы Франции еще позволяли это сделать. (Поскольку подготовка кавалериста требует больше времени, чем подготовка пехотинца, то пришлось срочно изъять из рядов Итальянской армии Массена, пребывавшей в благодатных условиях Италии, целых восемь кавалерийских полков.) Благодаря ранее проведенному набору первые 30 тыс. из 80 тыс. обученных новобранцев призыва 1806 г. уже начали поступать в армию. Но Наполеону их явно не хватало и он, не колеблясь, объявил призыв следующего 1807 года, тоже ранее срока. Правда, ни один из очередной партии «пушечного мяса» (снова 80 тыс.!) не мог быть зачислен в Великую армию раньше лета следующего года. Пришлось давить на союзников, чтобы они «поделились» своими людскими ресурсами: так было получено еще 35 тыс. солдат!

В результате кадровый состав Великой армии год от года все более и более «разжижался»: молох непрекращающихся наполеоновских войн пожирал все самое лучшее.

И, тем не менее, уже отдан приказ: «В поход! В путь! Снова на Восток, все дальше на Восток!» И вот уже его передовые соединения выходят к Висле, стремясь окружить разбросанные севернее Варшавы силы русских, пока они не успели соединиться с последним немногочисленным прусским корпусом генерала А. В. Лестока, прикрывавшим Восточную Пруссию.

Предстояла нешуточная борьба за трижды умело «приращенные» в эпоху «императрицы-матушки» Екатерины II Великой к территории Российской империи польские земли!

Глава 11. Как три «европейских хищника» сугубо полюбовно – не единожды – в XVIII в. Речь Посполиту делили…

За последние 35 лет некогда великую державу – Речь Посполиту, а теперь несчастную Польшу не единожды делили ее большие и агрессивные соседи – Российская империя, Священная Римская империя (Австрия) и Прусское королевство.

Напомним, что началось все в 1772 г. Тогда, ловко воспользовавшись ситуацией, эти три европейских «хищника» полюбовно разделили Польшу в первый раз, когда она лишилась 30% территории и 35% населения.

Россия получила территорию в 92 тыс. км² с населением ок.1,8 млн чел. – Восточную Белоруссию, часть Литвы и Латвии; а ее «зубасто-клыкастые союзники», соответственно – Галицию (Австрия) и польские земли у Балтийского моря (Пруссия). Уже тогда зоркие французские памфлетисты увидели в этом разделе далеко идущую российскую экспансию на запад – «Они позавтракали в Варшаве, но где будут обедать?» – «как в воду глядели»!

Через двадцать лет вольнолюбивая Польша под воздействием идей Французской революции 1789 г. забурлила снова. Польская шляхта, совершенно не разбираясь в событиях в буржуазной Франции, решила слепо подражать якобинцам. В конце 1790 – начале 1791 г. польский высший свет охватила идея введения новой конституции. Вся Варшава была охвачена восторгом. Польские реформы не нравились российской императрице Екатерине II, но очередная война с турками снова связала ей руки. Только лишь после того, как был заключен мир с Турцией 29 декабря 1791 г. Россия смогла обратить свой взор на польские дела. Более того, она ловко воспользовалась очередными разборками среди влиятельных польских шляхтичей, некоторые из которых – в лице Ф. Щенсы-Потоцкого, Франциска-Ксаверия (Ксаверия Петровича) Браницкого (1731, Барвальд Горный – апрель 1819, Белая Церковь) и С. Ржевусского – обратились с просьбой к русскому правительству о помощи в восстановлении конституционного порядка.

В конце мая – начале июня 1792 г. Екатерина II быстро ввела в Польшу корпус, участника Семилетней и 1-й русско-турецкой (1768—74 гг.) войн, генерал-аншефа Михаил Васильевича Каховского (Коховского; 1734—1800) (близкого родственника будущих героев Отечественной войны 1812 года генералов Раевского, Ермолова и поэта-партизана Дениса Давыдова), а в Литву – войска участника Семилетней и двух русско-турецких («румянцевской» и «потемкинской») войн, генерал-аншефа, Михаила Никитовича Кречетникова (1729, Москва – 9 (20).5.1793, Меджибож, Россия). Командующим 45-тысячной польской армией она сделала королевского племянника князя Юзефа-Антония (Йозефа) Понятовского (7.V.1763, Вена – 19.X.1813, река Эльстер под Лейпцигом, Саксония) (будущего предпоследнего наполеоновского маршала).