Виктория

– Спасибо, спасибо! – поблагодарила Элизабет еще раз Вику с Антоном. – Только не обижайтесь.

– А когда поздравлять друг друга будем? – спросил Домовой. – Мне уже не терпится закричать – ПОЗДРАВЛЯЮ!

– Поздравляю! – хором закричали они и снова обнялись.

– Можно мне первому подарить подарок? – спросил Домовой у Элизабет, усевшись на диванчик.

– Конечно. Еще спрашиваешь.

– Тогда минутку, – сказал Домовой. Выбежал из комнаты. Через некоторое время он вернулся с большой коробкой в руках. Протянул ее Антону. – Это от нас. Я сам его сделал. Элизабет мне помогала.

– Он хотел сказать, что я постоянно его отвлекала. Это была моя помощь.

– Неправда!

Когда Виктория с Антоном открыли коробку и вытащили оттуда подарок.

– И как? Вам нравится? Только честно! – взволнованно спросил Домовой.

– Это великолепно! – восторженно сказала Виктория, глядя на картину из дерева, на которой были изображены лица Антона и Виктории.

– Аж дух захватывает! – признался Антон. – Как ты это сделал?

– Да пустяки, ребята! – скоромничал Домовой.

– Он работал над ней последние полгода, – выдала его Элизабет.

– Почему я вижу картину? – изумленно спросил Антон у Домового.

– Потому что я сделал картину из земного дерева.

– Понято. Здорово. – Антон подошел к Домовому, пожал ему руку и сказал. – У тебя талант!

– Спасибо.

– Это тебе спасибо, – сказала Вика и поцеловала его в щеку.

Пока они благодарили Домового, Элизабет незаметно вышла из комнаты и преподнесла им второй подарок. Это был небольшой амулет в виде сердца, высеченный из прозрачного камня, внутри которого было написано золотыми чернилами: «Самой красивой паре, которая нас научила доверять любви. С любовью от Домового и Элизабет».

Антон поблагодарил Элизабет, взял в руки тяжелый амулет и поставил его на полку с книгами.

– Теперь наша очередь, – улыбаясь, сказал Антон. – Виктория, ты начнешь?

– Да, – согласилась она. – Мы любим вас.

– Будьте счастливы, – добавил он.

– Прозвучало коротко и банально, но зато искреннее. От чистого сердца к чистым сердцам. Примите наш скромный подарок.

Антон подал им подарок. Домовой снял блестящую фольгу. Улыбнулся, глядя на Вику. Внутри была картина, нарисованная гуашью. На ней была изображена золотистая поляна, на которой полукругом лежали четверо молодых людей (Антон, Домовой, Виктория, Элизабет), которые смотрели на небо, на мимо проплывающие воздушные облака. Они показывали на них пальцем, о чем-то спорили, смеялись.

– Это еще не все! – предупредил Антон, обняв за талию Викторию.

– Еще не все?

– Да. У нас для вас есть новость.

– Какая? – нетерпеливо спросил Домовой.

– Мы… может, ты скажешь, Антон, а то я не могу. Снова заплачу.

– Да что, в конце концов, случилось?! – вскрикнула встревоженная Лизи.

– Мы… я тоже не могу! Горло онемело!

– Дорогая, можно мне их убить? – шутя, спросил Домовой.

– Я сама их сейчас…

– Антон сделал мне предложение. Мы помолвлены!

– Ура! – громко закричал Домовой, схватил Антона и стал поднимать его вверх. – Я знал, что ты когда-нибудь решишься. ТЫ молодец, дружище!

– Девчонки, вы чего раскисли! Надо радоваться! Они женятся! Женятся! – Домовой обнял растроганных Викторию и Элизабет. – Моя любимая подруга выходит замуж! Я не верю, не верю! Как же мне хорошо! Та маленькая девочка, которая научила меня любить… выходит замуж!

Домовой рухнул на пол, на секунду потеряв сознание. Все испугались.

– Простите, ноги подкосились от перевозбуждения. – По его грубой щеке скатилась скупая мужская слеза. – Я счастлив за вас…

– Раз сегодня день признаний. То я тоже хочу сказать, – сказала Элизабет. – Помните, я обещала вам рассказать о большом сюрпризе, – они кивнули. – Так вот. Домовой, встань с пола, пожалуйста, и обними меня. Мне это необходимо. – Домовой выполнил просьбу жены. – Спасибо. Прости меня, что я сразу не сказала, как только приехала. Простишь?

– Да.

– Спасибо. Я… беременна!

– Ты что, что… – разволновался он.

– Я беременна. Ты скоро станешь папой. У нас будет сын. Ты рад?

– Я стану папой… как я могу быть не рад! Я – папа!

Глава 3

– Люблю это место, – сказала Виктория, глядя на лилово-розовое небо, которое отражалось от гладкой поверхности океана.

Они сидели на скалах, выступающих из голубого океана, на дне которой сияли коралловые рифы.

Щебет чаек, плеск волн о камни, писк дельфинов, выпрыгивающий из воды, рев китов вдалеке, сладострастное пение русалок, легкое завывание ветра, теплые лучи заходящего солнца – все это успокаивало и расслабляло. На мгновение Домовой и Виктория обретали свободу и какую-то ранее недосягаемую легкость, воздушность облаков.

– Да красивое место. Завораживает, – согласился с ней счастливый Домовой; он держал на руках трехмесячного духа-сына и не мог на него налюбоваться. – Он такой красивый…

– Да. Весь в папочку. Такие же красивые глазки, ровный носик, пухлые щечки, черные волосенки. Прелесть.

– Моя гордость, – прошептал он и поцеловал ребенка в щечку. Потом сказал. – Виктория, раньше я думал, что самое главное счастья в это жизни – это быть с любимой. Это не совсем так. Да простит меня Элизабет за эти слова. Прижимать к груди собственного ребенка, обнимать и целовать его, забоится о нем, слышать, как он смеется – вот где настоящее счастье, способное растрогать и окрылить даже такую скрягу, как я. Мне не хватит всех слов, чтобы описать, как сильно я люблю сына. Леонардо…

– Они – слова – не нужны, Домовой, чтобы доказать свою любовь к ребенку. Он почувствует, если ты его по-настоящему любишь. Дети лучше чувствует искреннею любовь, чем циничные взрослые.

– Любить по-настоящему… хорошо сказано, Виктория. Помнишь, когда мы с тобой были маленькими, мы пытались объяснить, прежде всего, себе, чем же отличатся любовь от влюбленности.

Виктория засмеялась.

– Я помню. Как же это было давно. И вроде бы недавно. Теперь мы сами – взрослые, которые мечтают о детях. Взрослые, которые рожают и воспитывают детей. Неужели вся жизнь, так скоротечна?

– Наверное. Это и к лучшему.

– Почему?

– Потому что мы знаем цену жизни; мы ее ценим. Каждый прожитый день. Каждое прожитое воспоминание, событие, приключение.

– С тобой трудно не согласиться, Домовой, – сказала Виктория и обняла его за плечи.

– Я знаю. – Домовой улыбнулся. – Не хочешь продолжить тот детский разговор о любви? – предложил он, убаюкивая крохотное дитя, которое на секунду открыло сонные глазки, а потом закрыло, снова сладко уснув.

– А почему бы и нет? – согласилась Виктория, смахнула челку со лба и продолжила. – Для меня любить по настоящему… это… любить человека не за что-то, не по каким-то причинам или обстоятельствам, а любить за то, что он – это он. Все просто. Может, звучит не так красиво, как в любовных романах. Но правдиво. – Она посмотрела на Домового и спросила. – А ты как считаешь?

– Любви – нет, – ответил он.

– Как нет? Как это? Ты только что мне говорил, как сильно любишь своего сына, жену… а теперь утверждаешь, что любви нет… не понимаю… где тут логика?

– Любовь – это всего лишь слово. И я его употребляю для того, чтобы меня понимали другие. Все просто, как ты говоришь. На самом деле, любви – нет. Я верю во взаимосвязь и взаимоотношения между людьми, духами. В нежность. В искренность. В неподдельные чувства родственности.

– Интересное мнение, но противоречивое. То, что ты мне сейчас сказал – это и есть любовь. Только другая. «Сторгэ» – семейная, нежная любовь.

– Возможно. Возможно. Не буду отрицать, но и не буду соглашаться. Лучше, я останусь при своем мнении. Хорошо?

– Хорошо.

– Спасибо, – поблагодарила он.

– Всегда, пожалуйста, мой милый Домовенок.

– Вы так любезны, Викуся.

– А то, как же!

– Когда приезжает Антон с гастролей? – вдруг спросил Домовой.

– Во вторник, поздно вечером. Почти ночью, – ответила она. – Жутко соскучилась по нему. Отсчитываю дни до его приезда. Каждый следующий день без него – ужасная пытка.

– Я тебе понимаю. Ты ему скажешь?

– Я боюсь.

– Чего ты боишься, Вика? Он же твой муж, а не какой-то незнакомец их соседнего двора. Я уверен, он будет прыгать от радости, когда узнает правду.

– Думаешь?

– Конечно, – уверено ответил Домовой. – Это ведь такая радость!

– Для тебя, – уточнила она.

– И для него тоже! Хватит переживать и накручивать, черт знает что, Виктория! Успокойся. Ты ведь не хуже меня знаешь, как он обрадуется. Он будет парить в небесах, когда узнает, что станет отцом.

– Вечно переживаю из-за пустяков. Глупая я. Глупая я, девочка, – ругала себя Виктория.

– Не говори так. Ты не глупая. Все женщины такие, чувствительные и ранимые, только вы пытаетесь это скрыть. Так что это нормально. Обещай мне, что во вторник ты скажешь Антону, что внутри тебя зародилась новая жизни. – Домовой одной рукой обнял Викторию. – Я так…

– Так счастлив… – продолжила она за Домового. – Я знаю. Знаю. – Вика поцеловала его в лоб. – Я скажу Антону. Во вторник. Обещаю.

– Вот и умница, – похвалил он. И добавил. – Чем быстрее он узнает правду, тем будут лучше для вас обоих.

– Мне не верится, что теперь нас – двое. Что мой ребенок во мне. Что скоро я стану матерью. Я так боюсь. Боюсь, что не справлюсь.

– Ты справишься.

– Но откуда ты знаешь?

– Я знаю тебя слишком давно. Поэтому я повторяю. Ты справишься. И никак по-другому. Ты справишься. И точка. Ты будешь лучшей матерью на свете. И точка.

– Я…

– И точка, Виктория. Никаких сомнений.

Непродолжительное молчание.

– Спасибо за то, что успокаиваешь меня и слушаешь мои сумасшедшие бредни.

– Всегда, пожалуйста, Виктория.

Они улыбнулись друг другу и посмотрели вдаль, на потухшее небо, которое почернело. Появилась первая звезда. Откуда-то послышался звон колокольчиков. И снова и снова неповторимая музыка волн.

Когда стало прохладней, они взлетели вверх и полетели домой.

Глава 4

После того, как Виктория узнала, что она беременна, ее жизнь изменилось, хотя ничего существенного и не произошло. Все было по-прежнему. Она работала на ненавистной ей работе, ходила в магазины, готовила, прибиралась по дому, гладила, стирала, меняла спальное белье, навещала родителей, смотрела телевизор, сидела в интернете, редко писала в личный дневник. В ее жизни появился смысл – смысл в том, что она делает. Виктория почувствовала себя полноценной и гордой женщиной, которая через девять месяцев сотворить самое настоящее чудо. Родит ребенка. Станет матерью.

Когда Антон узнал о Викиной беременности, он не скрывал своей радости, счастья. Он всегда хотел стать отцом. Хорошим отцом. Не как его строгий и чрезмерно требовательный отец, который любил поколотить сына по причине и без нее, забывая о главном: отдавать даром, просто так, свою любовь, нежность, понимание.

Вика ему рассказала о беременности в среду, когда он проснулся, только-только отрыв сонные глаза. Вечером, во вторник, она так и не решилась сказать, как обещала Домовому. Ибо Антон был измотан, выглядел смертельно уставшим после месяца непрерывной работы, от постоянной езды в трясущемся поезде. Поэтому она предусмотрительно оставила эту затею до следующего дня.

Сначала Антон опешил; не знал, что сказать. Потом, когда первые чувства, пьянящие разум, угасли, он дрожащим голосом спросил: «Я бу-бу-бу-ду отцццом, Виккктория?». Она кивнула, глядя на него влажными глазами, полноми страха и радости. Она не знала, как он отреагирует… хотя знала, просто боялась в этом признаться. Мысль – вещь крайне не устойчивая и опасная. Мысль ведет к рассуждению, рассуждения к подведению итогов. И порой заведомо известные итоги внезапно искажаются, видоизменяются и уже несут совсем другой, крайне негативный посыл: «А что, если ему не нужен ребенок? А что, если он закричит на меня и скажет, чтобы я сделала немедленно оборот? А что, если…».

Когда Антон прильнул к ней, поцеловал, нежно шепнул, что она самая, самая, предавшись порыву нахлынувших чувств, она успокоилась и почувствовала на душе легкость.

Все утро они лежали в постели, спрятавшись под одеяло. Обнимались, целовались, любили друг друга. С благоговейной радостью осознавали тот факт, что с каждым часом, с каждой минутой, секундой их ребенок становится чуть больше. Мечтали… о том, как буду растить Константина или Марию, представляя свое семейное, безусловно, светлое будущие через призму детской наивности и восторга. Как купят большой загородный домик в безопасном районе, хорошую машину, заведут собаку, обеспечат ребенку самое лучшее воспитание и образование. Обыденные мечты будущих родителей, которые, к сожалению, не всегда сбываются. Сказка о лучшей жизни. Виктории считала, что лучше верить в сказки, нежели игнорировать их. По крайней мере, так проще жить, думала она.

Антон узнав, что будет отцом тоже, как и Виктория, изменился. Стал более сдержанным, внимательным, понимающим мужем. Помогал ей по дому, готовил, стирал, прибирался, даже научился гладить, ухаживал, одаривал приятными комплиментами, баловал подарками (чаще всего они выражались в виде драгоценного и неподкупного понимания и внимания с его стороны), каждый день носил на руках, боготворя ее, как женщину, которая подарит ему сыну или дочь. Неважно. В общем, делал все возможное, чтобы Виктория была счастлива; чтобы ничего ее не беспокоило и не волновало.

К слову, у него это получалось. Виктория в буквальном смысле сияла от счастья. Ей нравилось, как изменился Антон. Поэтому она старалась лишний раз не ругаться, не ворчать на него, когда он что-то делал не так, не обременять его пустяковыми делами, которые она могла сделать сама и не «пилить» по пустякам (супружеская жизнь учит всему, даже такому нехитрому делу!). Порой Виктории было нелегко себя сдерживать. Особенно, когда каждый день невыносимо болел живот, ноли соски и постоянно тошнило (каждое утро она опорожняла желудок). Не говоря уже о внезапных переменах настроения. В течение одного часа, она могла посмяться, поплакать, накричать, обидеться. Но это все мелочи, которые меркли по сравнению с тем неповторимым чувством, которые обвивало ее тело крепкими узами, что она в ближайшем будущем станет матерью.

Она уже мать. Гордая, прекрасная, хрупкая.

Утро. Виктория проснулась от сковывающей, пронизывающей боли в животе; как будто кто-то внутри сжимал ее кишки и разжимал, сжимал и разжимал. Снова и снова. По лбу катились капли пота; наволочка была полностью влажной.

Она встала с кровати. Выпела обезболивающие таблетки, который прописал врач. Посмотрел в зеркало: бледное лицо, синяки под глазами, растрепанные волосы. Ужас, подумала она и пошла умываться.

Перед глазами являлся из небытия сон, который ей приснился неделю назад глубокой ночью.

Она лежит на постели, на белых простынях, ее обнимает Антон. Ей не спится. Она думает о работе, о муже, о предстоящих родах. Обо всем, что взбредет в голову. Смотрит в окно, за ним – черная, непроглядная ночь без единой сияющей звезды. Только тьма. И тишина. Смотрит на мужа, как он спит. Открытый рот, еле заметное движение губ, закрытые глаза, вздымающая и опускающая грудь, подрагивающая правая рука. Смотрит на белый потолок и вдруг резкая боль в нижней части живота. Спазм. Смотрит на одеяло. Видит кровавое пятно промеж ног. В ужасе откидывает его в сторону. На лобковых волосах ало-бурая кровь. На простыне – серое бесформенное нечто, напоминающее округлый пузырь. Она берет в руки своего недоношенного ребенка, рыдает и кричит. И просыпается…

… жуткий сон, после которого Виктория каждый раз проверяет, нет ли крови на трусах во время таких спазмов.

Виктория делала себе завтрак: два варенных яичка с колбасой, кусок хлеба, стакан сока. Не было аппетита, но заставила себя поесть.

Восьмая неделя и столько мучений, подумала Вика, стоя на холодном кафельном полу, вытерла бумагой ободок унитаза, испачканный рвотой. Смыла. Сходила в душ. Стала намного легче; перестал болеть живот.

Она сказала себе, что справится и переживет все, что угодно ради него – ради ЕЕ ребенка. Их ребенка.

Сегодня для Виктории был особенно волнительный день. На пять часов вечера был запланирован ультразвуковой сеанс, направленный для обеспечения своевременного контроля за внутриутробным состоянием плода и прогрессированием беременности. А также для того, чтобы родители могли впервые увидеть свое дитя (эмбриона) на таком маленьком сроке беременности.

Вике захотелось обнять Антона, чтобы он ее приласкал, успокоил. Но его не было вот уже третью ночь; снова гастроли. Ей было одиноко и грустно. Хотелось реветь. Сдержалась, забрав всю волю и силу в кулак.

Оделась. Проверила квартиру: газ отключен, свет выключен, окна закрыты. Закрыла дверь и пошла на работу.

Антон, как и обещал, приехал домой в четвертом часу. Разобрал сумку, съел две тарелки горячего борща по-украински с салом, помылся, пятнадцать-двадцать минут подремал. Проснувшись, он быстро оделся и пошел в диагностический центр «Чайка» на улице Костромалова, напротив государственного детского садика номер сорок пять. Там, внутри здания, его уже ждала взволнованная Виктория; она нервничала, не находила себе места, постоянно глядя в окно, пытаясь найти среди толпы зевак своего опаздывающего мужа. Он пришел без двух минут пять.

– Все-таки успел, – радостно сказала она, когда его обняла. – Я так соскучился, так соскучилась.

Они сели на кожаный диванчик в холле, ожидая вызова врача.

– А как я соскучился по тебе, любимая моя, что даже подумывал, а не бросить ли мне актерскую труппу и примчаться к тебе, чтобы всегда быть с тобой рядом и никогда не покидать тебя на столь долгий срок.

– Потому что…

– Что?

– Ну, Антон, пошевели мозгами … потому что

– …я люблю тебя, – продолжил он.

– Правильно. Почаще, пожалуйста, повторяй эти слова, чтобы я не забывала, – сказала Виктория. Он кивнул. – Я уже начала нервничать, переживать. Думала, что ты не успеешь и пропустишь первую встречу с ребенком…

– Я бы ни за что не пропустил первую встречу с нашей малюткой. А если бы и пропустил, то, наверное, не простил бы себя никогда.

– Я волнуюсь. Ужасно волнуюсь. Как на собственной свадьбе.

– Если тебя это успокоит, то я тоже.

– Родной, у тебя врожденный талант успокаивать беременных женщин.

Она засмеялась.

– Я знаю. Кстати, сейчас я испытываю похожие чувства, как на свадьбе. Помнишь, мы оба разволновались не на шутку. Ты не могла надеть мне обручальное кольцо на мой корявый палец. А я не мог зажечь свечу любви, как бы ни старался.

– То, что твой палец корявый, это подмечено в яблочко. – Они хихикнули. – Меня больше впечатлило то, что ты заплакал, когда наши родители желали нам счастья, любви, взаимопонимания и прочую ерунду. Я первый раз видела, как ты плачешь. Это было так трогательно.

– Это было постыдно.

– Нет. Скорее искренне. Ты в очередной раз покорил меня. Покорил своей честностью, чистотой мыслей, глубокой любовью, которая разрослась в твоей душе, подобно траве в лучах весеннего солнца. О, как сказала!

– Правда? Покорил? Ты никогда мне об это не говорила.

– Сейчас говорю.

– Все равно повел себя женственно.

– Хочешь сказать, что плакать это прерогатива женщин?

– Ну, уж точно не мужчин.

– Снова стереотипы?

– А куда без них?

– Спор зашел в тупик. Самое время напомнить тебе, как ты мне спел песню на свадьбе. «Я люблю тебя до слез».

– Три минуты позора.

– Снова ты все переиначиваешь?

– Прости. Я люблю тебя.

– Всегда бы так, – усмехнулась она. – Три минуты удовольствия. Как же ты красиво пел, вкладывая в каждое слово – искренние чувства. Свою любовь. Не удивительно, почему я заплакала, когда ты спел, встал на колени и сказал: «Любимая, я у твоих ног».

– Да, я был в ударе. Ничего не скажешь. Но пел я отвратительно. Не спорь.

– Не буду. Каждый хочет слышать то, что он хочет услышать. Я слышала голос Аполлона, который не посрамил честь Богов. Я слышала голос мужа, который возможно фальшивил в нотах, но ни разу не сфальшивил в чувствах. А это разве не главное?

– Я старался. Почему ты говоришь об этом сейчас?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Так хочу. Приятно вспомнить о былом. О волшебной свадьбе, где я была самой красивой, самой счастливой в белом кружевном платье. Я была принцессой, женой, возлюбленной. Эх… жаль, что свадьба может быть только раз в жизни.

– Ты как хочешь, но я собираюсь праздновать серебряную свадьбу, потом – золотую. И если Бог даст здоровья, то и от брильянтовой не откажусь. А ты как, Вика, со мной?

– А куда мне деваться? Выбора ты мне не оставил.

– Я такой хитрец.

Он обнял Викторию и положил голову на ее плечо. Потом сказал:

– Хорошо сидим.

– Ага. Уже пятнадцать минут шестого.

– Мне еще кое-что вспомнилось… помнишь, как мы танцевали наш первый танец на свадьбе?

– Конечно. Такое не забывается. Медленный вальс.

– Да… Хочу признаться тебе в кое-чем.

Молчание.

– Пожалуйста, не томи, Антон. Ты боялся наступить мне на платье? Или?

– Нет. Я боялся потерять равновесие и упасть на пол. У меня закружилась голова. В глазах потемнело. Если бы ты меня вовремя не встряхнула, я упал бы. Шмякнулся. Как ангелочек от счастья.

– Что, правда?

– А зачем мне врать?

– Если честно, ты меня снова приятно удивил. Я встряхнула тебя, чтобы ты смотрел на меня, в мои глаза, а не под ноги.

– Виктория Константиновна. Антон Александрович, – обратилась к ним девушка лет двадцати. Медсестра. – Врач ждет вас. Пожалуйста, идите за мной.

Они встали и пошли по длинному холлу. Дойдя до конца, они остановились у седьмого кабинета. Вошли. Разделись, повесив одежду на вешалку. Потом дошли до восьмого кабинета. Медсестра постучалась в дверь.

– Войдите, – послышался голос из-за двери.

Они вошли в просторный кабинет. Стены были окрашены в голубые тона, потолок – побелен, на полу – невзрачная плитка изумрудного цвета. В кабинете стоял деревянный стол, заваленный кипами бумаг (за ним сидела врач с пышными вьющимися волосами, с ярко накрашенными, полными губами, вздернутым носиком и узкими глазами, за которыми скрывались скромность и какая-то безликость, невзрачность); массивный ультразвуковой сканер фирмы «Филипс»; раздвижная кушетка, обтянутая белой накидкой; несколько высоких шкафов.

– Здравствуйте, – поздоровался врач. Потом представилась. – Меня зовут Надежда Васильевна. Будьте так любезны, разденьтесь до пояса, – обратилась она к Виктории. – Мужчинам это просьба не относится.

– Я, было, хотел уж раздеваться.

– Значит, я не вовремя предупредила. – Она засмеялась. – Шутка.

Когда Виктория разделась, врач вежливо попросил Викторию лечь на кушетку, а медсестру принести специальный густой гель из шкафа.

– Не переживайте вы так, – ласково сказала врач. Виктория лежала на кушетки. Дрожала. Покрылась потом. Антон держал ее за руку в томительном ожидании чуда. – Уверяю, больно не будет. Сейчас я положу немножко геля на ваш красивый животик и буду по нему аккуратно водить специальным мультичастотным ультразвуковым датчиком, с помощью которого мы увидим на этом мониторе вашего ребенка. Правда, здорово?

– Да.

– Ваш ребенок – эмбрион – будет не больше тридцати миллиметров.

– Всего тридцати миллиметров? – изумился Антон.

– Именно. Точнее сказать, не больше тридцати. Сей факт многих изумляет.

– А мы его увидим?

– Естественно. Вы готовы? – спросила она у Виктории.

– Да, – не уверено ответила она.

– Тогда начнем.

Врач стала водить датчиком по Викиному животу.

На мониторе появилась картинка. Из колонок было слышно человеческое сердцебиение. Виктория с облегчение вздохнула, сжав еще сильнее руку Антона; он заворожено смотрел на экран монитора.

– Вот. Видите. – Врач указала рукой на монитор. – Это ваш ребенок.

– Да, – ответила Виктория, не веря собственным глазам. Ее сын. Или дочь. Живет, дышит в ее животе. Это невероятно. Волшебно. Трогательно.

– Это мой сын? – спросил счастливый Антон.

– Пока у него нет половых органов, чтобы определить кто это, мальчик или девочка. Но совершенно точно, это ваш ребенок.

– Мой сын… моя дочь…

– У эмбриона сформировалось человеческое лицо с глазами, которые сближаются. Видите еле заметную линию губ, большой рот, выпуклый лоб. Веки пока отсутствию. Это нормально. Эмбрион выпрямился. Исчез хвост. Развиваются конечности. Появились дыхательные пути. Шея. Жабровые щели исчезли. Можете быть спокойны, все в порядке. Беременность протекает нормально. Можно смело констатировать, что двухмесячный зародыш превратился в плод.

– Хорошо, – сказала Виктория и со слезами на глазах обняла Антона.