Виктория

«– Нет. Я не усмотрела в нем ничего смешного. Мне больно. Отвратительно и горестно на душе» – сказала она, замолчала и отвернулась от меня.

Я заметил, как заслезились ее глаза.

Я спросил, что случилось и почему ей больно. Она ответила, что она чувствует те же самые чувства, что и я. Что никто ее не слушает, никто не воспринимает ее слова и поступки всерьез. Что никому она не нужна, кроме самой себя. Что все к ней безразличны; всем плевать на то, что у нее на душе: что она по-настоящему чувствует и думает.

Она заплакала. Я подвинулся к ней ближе. Чувствуя запах ее тела – запах роз и белоснежных лаванд. Попытался упокоить. Положил руку на ее плечо. Она отпрянула. Получилось неловко. Решил спросить:

«– Почему ты думаешь, что ты в руках несправедливости?»

Она обернулась, посмотрела в мои глаза и сказала:

«– Моя мать умерла, когда мне было три года. Я даже не помню, как она выглядит, какого цвета ее глаза. Какой у нее был голос, звонкий или спокойный, мягкий или грубоватый. Я не помню запах ее теплой кожи, запах ее волос. Она осталось лишь в моей памяти, да и то в виде размытого пятна, которое поет мне колыбельную, но я не слышу слов. И от этого больнее всего. У меня даже нет ее фотографии. – Она зарыдала еще сильнее, но продолжала говорить. – Мой отец умер, когда мне исполнилось пять лет. Я помню его хорошо и отчетливо. Помню его красивые очертания лица: вытянутый лоб, глубоко посаженные карие глаза, горбатый нос, острый подбородок и длинную шею. Все еще слышу, как он поет своим грубым, но музыкальным голосом. Когда он пел, я либо смеялась, либо плакала. Он был так добр ко мне. Он единственный кто меня понимал».

Она долго молчала, и я был не вправе нарушать повисшую тишину.

«– Когда я осталась никому не нужной – сиротой, меня выгнали из дома, из моей любимой комнаты, где я любила проводить все свое свободное время. И заселили в пустом коконе, где не было ничего, кроме твердой и неудобной кровати. Голые стены. И эхо, которое звучало, как последняя надежда на спасение от одиночества. Меня держали в этом коконе – взаперти! – ровно семь дней и восемь ночей. Я думала, что сойду с ума. Потом в кокон зашли женщина и мужчина. Они смотрели на меня, странно и подозрительно улыбались. Сказали, что они мои приемные родители: мачеха и отчим. И вот – я живу теперь со строгими и жестокими невежами, которые ненавидят меня, игнорируют, унижают, заставляя беспрекословно выполнять всю работу по дому, чтобы хоть как-то окупить их, как они говорят, «невыгодную покупку». А если «мамино» задание не будет выполнено в установленный срок, то она начинает меня бить розгами, пока я не потеряю сознание. Они меня никогда не любили и видимо никогда не полюбят. Они никогда меня не понимали и никогда не поймут».

Она снова замолчала, чтобы спросить у меня:

«– Ты все еще думаешь, что я в руках справедливости?»

«– Мне, правда, жаль тебя. Я не представляю свою жизнь без родителей. Они у меня самые лучшие, добрые, любящие и понимающие. Без них – я не выжил бы».

«– Выжил бы. Я ведь жива. И не надо меня жалеть».

«– По сравнению с твоими бедами мои беды кажутся ничтожными и настолько мелкими, что их даже невидно вблизи».

«– А мне вот сейчас по-настоящему жаль, что я тебе сейчас обо всем рассказала» – сказала она.

«– Почему?» – спросил я.

«– Потому что между нами невозможна дружба».

«– Это еще почему?».

«– Потому что!».

«– Ты ведь из другого мира? Ты – дух, который живет в спортивной школе?» – спросил я.

«– Нет. Да. Откуда ты знаешь?» – опешив, спросила она.

«– Я о многом знаю. Думаешь, почему я тебя вижу, а другие – нет?»

«– Потому что… ты – особенный» – сообразила она.

«– Что-то вроде того. Ну, все равно спасибо за комплимент. Так из кого ты мира? Из подземного или космического?»

Она не отвечала, глядя в мои глаза.

«– Пускай это будет для тебя маленькой тайной» – сказала она. Потом добавила. – «Я потом скажу».

«– Как скажешь. Кстати, ты так мне и не объяснила, почему мы не можем дружить? Встречаться?»

«– Потому что ты человек, а я – дух. Мои приемные родители будут недовольны, и если узнаю о том, что я общаюсь с тобой, меня вообще убьют».

«– Сейчас ведь ты не боишься со мной общаться?».

«– Боюсь. Но я забываю о страхе, когда смотрю в твои глаза».

В этот момент в раздевалку зашел мой тренер и спросил:

«– И с кем это ты тут разговариваешь?».

«– Ни с кем. Сам с собой. Ругаю себя за то, что натворил».

«– А вот это правильно. – Он похлопал меня по плечу. – Пока сам себя не отругаешь, никогда не исправишься. Так. Мне нужно закрыть школу, а ты меня задерживаешь. Даю тебе три минуты на сборы. Время пошло».

«– Хорошо» – ответил я, и он вышел из раздевалки.

Я начал ее звать, но она не отзывалась.

«– Я знаю, что ты здесь. Давай встретимся завтра. В это же время. На стадионе. Если, конечно, сможешь. Я буду ждать тебя, таинственная незнакомка. Как жаль, что я не спросил, как тебя зовут».

Я пошел домой, окрыленный любовью. Целый день я думал о ней. И только о ней. Представлял, как мы встретимся. Мечтал, как будем дружить, и любить друг друга.

Помню, ночь была бессонная; ее образ, чистый и непокорный, не давал мне покоя.

На следующий день, я в буквальном смысле летел на тренировку. Я не боялся ни отжиманий, ни грозных речей тренера, ни недовольных насмешек команды. Все, что раньше было важным, стало никчемным.

После тренировки я побежал на корт, окрыленный мечтой обрести друга.

Я просидел на стадионе два часа. Она так и не пришла. Я разозлился, плюнул и пошел домой, не понимания, почему она так со мной поступила. На следующий день я снова пришел на стадион. Ты спросишь меня почему? Я отвечу. Потому что решил ей доказать, как сильно я желаю с ней дружить; что она мне может доверять. И так приходил целый месяц к стадиону. Садился. И ждал. Иногда по два часа, иногда того больше. Семену, говорил, что мне нужно навестить бабушку. Он верил. И уходил домой. А я ждал, пока небо не становилось черным и безликим.

Когда я практически отчаялся, я увидел ее на стадионе; она сидела и смотрела на меня.

«– Ааа, ты вернулась?» – бросил я.

«– Разве ты меня не ждал?» – спросила она.

«– Я? Тебя? Ты что сумасшедшая! С какой это стати я должен был тебя ждать?»

«– Потому что влюбился в меня!» – ответила она.

Я притворно засмеялся.

«– Я тебя не люблю! Ты с кем-то меня путаешь?»

«– Ничего я не путаю!»

«– Путаешь!» – упрямился я.

«– Хорошо. Тогда зачем ты ходил целый месяц сюда, на стадион?» – спросила она, повергнув меня врасплох.

«– Откуда ты…».

«– Я следила за тобой. Все не решалась к тебе подойти. Заговорить с тобой».

«– Почему?».

«– Стеснялась, разве не понятно?».

«– Ты не поняла моего вопроса. Почему ты сегодня решилась заговорить со мной?».

«– Не знаю. Тоже, наверное, влюбилась в тебя, как дурочка, глядя на твою самоотверженность и отвагу».

«– Странно, мы говорим о возвышенных чувствах. О любви. Но я даже не знаю, как тебя зовут».

«– Клементина!» – сказала она.

«– Красивое имя» – признался я.

«– Ты думаешь?».

«– Несомненно. Приятно познакомиться, Клементина. Меня зовут Василий».

«– Взаимно, Василий».

«– Можно к тебе подсесть?» – спросил я.

«– Мог бы и не спрашивать».

«– У меня к тебе такой вопрос. Ты любишь футбол?»

«– Ненавижу!» – ответила она.

Так началась наша дружба.

Каждый день мы встречаемся на стадионе и просто общались. Нам хорошо вместе. Мы любим друг друга.

Пятнадцатого декабря нашей дружбе исполниться три месяца.

Вот такая небольшая история.

– Красивая, трогательная история. Василий, я в очередной раз убедилась, что ты прирожденный рассказчик. Не пробовал писать?

– Я? Писать? Ты, наверное, шутишь! Это точно не мое! У меня по русскому языку вечные проблемы с орфографией и пунктуацией.

– Попробуй на досуге. Мне кажется, у тебя получится.

– Попробую… позже… наверное… короче, не буду обещать. Но если я начну писать – хоть я в это сам не верю! – то свой первый рассказ, я обязательно посвищу тебе. Обещаю.

– Так мило с твоей стороны. Я буду с нетерпением ждать.

– Как быстро стемнело, – сказал Василий, посмотрев на звездное небо. – Люблю ночь, тихую и звездную.

– Не ты один, – сказала Виктория, глядя на брата, который смотрел ввысь и улыбался. Добрая, беззаботная улыбка юноши, который через несколько лет превратится в мужчину.

– Василий, я знаю, что ты знаешь… и это не дает мне покоя.

– О чем ты, Виктория? – спросил он. – Не говори снова загадками.

– Ты скрываешь от меня правду. Ты ведь прекрасно осведомлен, в каком мире живет Клементина?

– Осведомлен, – подтвердил он. – Но она этого не знает. И не должна узнать.

– Понимаю. Кто она? Добрый или злой дух?

– А зачем тебе знать? – поинтересовался он.

– Как зачем? Я, как твоя старшая сестра, должна знать с кем мой младший брат общается.

– Если я скажу, что она злой или добрый дух, разве что-то измениться?

– Я так и знала, – огорчилась Вика.

– Что ты знала? Я ведь еще ничего не сказал!

– Иногда, Вася, все понятно без слов. Она злой дух. Ведь так?

– Ну вот, ты расстроилась. Тебя нельзя переживать. Ты помнишь об этом?

– Стараюсь не забыть, – ответила она. – Слишком уж я люблю тебя, чтобы не переживать и не думать о том, что ты мне сегодня сказал.

Молчание.

– Можно я задам тебе три вопроса, – спросила Виктория. Он кивнул. – Только обещай, что ответишь на них как можно честней. – Василий снова кивнул. – Ты ей доверяешь?

– Да.

– Она тебя любит?

– Да.

– Ты познакомишь меня с ней?

– Я не знаю. Я построюсь.

– Мне нужен определенный ответ, – уточнила она.

– Да, – согласился он.

– Отлично. Больше вопросов не имею.

– Ты говоришь, как адвокат, Вика, – подметил Василий.

Она улыбнулась.

– Береги себя, Василий. Будь аккуратен и бдителен. И если что-нибудь случиться – не дай Бог, конечно – сразу звони мне. Мы договорились?

– Ага.

Они еще немного посидели на качели, молчаливо глядя в небо, каждый думая о своем и пошли в дом, выпили по кружке горячего шоколада и легли спать. Утром пришел Антон и разбудил всех сонных домочадцев.

***

Домовой и Виктория шагали по ромашковому полю, вдыхая приторно-сладкие ароматы любви; их ноги утопали в траве по колено.

Светило яркое солнце, в лучах которого ласкалась зеленая-презеленая трава, деревья, каждая его веточка и каждый листочек; птицы, зайцы, барсуки и ржущие лошади, бегущие по полю, чтобы напиться у водоема.

Они сели, утонув в белых волнах ромашек.

Сначала Виктория рассказала Домовому о положительных результатах УЗИ, а потом о том, что Василий познакомился с девочкой – со злым духом. Клементиной.

– Надо предпринять срочные меры. Я за него переживаю, – сказала она. – Это девочка может быть опасна.

– Я понимаю твои переживания, но если Клементина его любит – по-настоящему любит – то она не причинит ему никого вреда. Я же не сделал тебе ничего такого, о чем бы ты могла впоследствии пожалеть.

– Василий заверил меня, что любит, да так сильно, что не хочет его отпускать домой, когда приходит время расставаться.

– Тогда почему ты переживаешь?

– А вдруг ее помыслы иные: злые и расчетливые. Может, она хочет заманить моего брата в капкан с помощью лжи и обмана.

– Почему такая уверенность? Только не говори, пожалуйста, что это из-за того, что она злой дух!

– Она – злой дух! И я не могу ей доверять!

– Ты ведь мне доверяла.

– Это другое! – возразила Виктория.

– То же самое. Она маленькая девочка. Она не способна на обман. Ее душа еще непорочна. Вспомни меня, когда мне было двенадцать.

– Но если ничего не измениться, ее душа превратится во мрак, во тьму, в пустоту. И тогда беды не миновать.

– А кто знает, вдруг она решиться ради любви отказаться от своего мрачного будущего и отправится на острова забвения, чтобы попытать счастье, переродиться? Мой тебе совет: успокойся, не торопи события и рассмотри ситуацию с другого ракурса. Ты ее ведь даже не знаешь, верно? – Виктория кивнула. – Тогда, зачем так скверно о ней думать. Она обрела друга в лице твоего брата. Разве это не чудесно? Разве это не повод, чтобы измениться к лучшему? Разве я не изменился в лучшую сторону ради тебя? Дай ее шанс. Я уверен, она сделает твоего брата только счастливее и свободней. Ведь, так?

– Да. Он ее любит. Это точно.

– Тем более. Не нужны никакие меры. Лучшее, что ты можешь сделать для Василия – ничего не делать. Они сами разберутся. Это их отношения. Их любовь. И их собственное право на счастья. Ты должна это понимать. Он давным-давно не мальчик, Виктория. Смирись с этим неоспоримым фактом: Василий вырос, он – юноша, который вправе сам принимать решения. Вправе сам выбирать, кого любить, а кого – нет.

– Ты прав, Домовой. Ты как всегда прав, – согласилась с ним Виктория. Потом спросила. – Думаешь, я с ней увижусь?

– Несомненно.

Виктория посмотрел вдаль, на журчащий ручеек, закрытый деревьями и увидела, как к ним шла Элизабет, держа за руку двухгодовалого Лео, который быстро перебирал ножками, подпрыгивал и смеялся. – Домовой, смотри. Элизабет с Лео.

Виктория невольно улыбалась, когда смотрела, как Домовой подхватывает сына и нежно его обнимает. Как Леонардо обхватывает шею Домового крохотными ручками, мило корчит свою мордочку и смеяться.

Домовой несколько раз покружился на месте и стал подкидывать сына высоко вверх; Лео еще громче засмеялся, махая ручками и ножками в воздухе, неугомонно повторяя: «Есе, папа! Есе!».

Смех окутал ромашковое поле.

Элизабет подбежала к мужу и сыну, обняла их.

Они подошли к Виктории. Элизабет чмокнула ее в щечку, а Лео запрыгнул Вике на руки и повис на ее шее. Он ее любил.

– Виктория, у нас для тебя хорошие новости, – сказала Элизабет.

– Это интересно. Какие?

– Мы ждем второго ребенка! Я беременна!

– Как здорово! – воскликнула радостная Виктория. – Я вас поздравляю!

– Спасибо. Цветок Дари сообщил нам, что это будет девочка.

– Как вы и хотели!

– Да. И еще новость, – Домовой светился от счастья. – Мы решили назвать девочку Викторией, если, конечно, ты не против.

– Это, правда? Викторией? Вы уверены? – спросила Виктория. К ее глазам поступили слезы.

– Более чем, – ответила Элизабет.

– Так приятно. Это такая честь для меня. Как я могу быть против!?

– Это честь для нас назвать нашу дочь в честь великой женщины!

– Да ладно вам, – скромничала Виктория, смахнула слезу и обняла их. – Вы мои сладкие. Люблю вас.

Глава 7

На третий месяц беременности боли в животе прекратились, как и прогнозировал лечащий врач Виктории.

– Это действительно хорошая новость, – сказала врач, маленькая и хрупкая женщина с коротко постриженными волосами, завораживающими голубыми глазами и полными губами. Ей было далеко за тридцать, но выглядела она свежо и все еще привлекательно. Ее стройная, подтянутая фигура, напоминала мальчишескую. – Боли в нижней части живота для беременных – это первый признак, или сигнал, того, что возможен риск выкидыша. То есть прерывание беременности. Конечно, не всегда теория шагает в одну ногу с практикой. У каждой женщине беременность протекает по-разному. В вашем случае, исходя из положительного результата УЗИ, где не выявлено ни смещение внутренних органов, ни воспалительных процессов в брюшной полости, ваши боли в животе были спровоцированы эмоциональными, умственными и физическими нагрузками. Эмоциональная нагрузка у многих женщин во время беременности возрастает в десятки раз, это естественный и нормальный процесс, пред которым врачи бессильны. Что касается умственных и физических нагрузок, то это дело поправимое. По моему опытному наставлению вы перестали работать, соответственно стали больше отдыхать. Итог: боли прекратились в состояние покоя. Из вышесказанного вытекает только один рациональный вывод: вы не должны себя утруждать домашними делами, как можно больше отдыхать и, конечно, не волноваться и не нервничать, это важно. Мы договорились?

– Да, – ответила Виктория.

– Можете одеваться. – Врач сняла резиновые перчатки, выкинула их в мусорное ведро, помыла руки. – Вы рады, что у вас будет девочка?

– Я счастлива. Как и мой муж, моя семья, мои друзья. Когда они узнали о девочке, они всю меня перецеловали.

– Ну, еще бы. Мы, женщины, рождены, чтобы рождать чудо. Простите за тавтологию. У меня у самой трое детей. Души в них ни чаю.

– Сколько им лет? – поинтересовалась Виктория.

– Старшей – десять, среднему – семь, младшей – четыре годика.

– Вам всегда было страшно рожать?

– Страшно? – Задумалась. – Всегда! Каждый раз – как в первый раз. После родов чувствуешь облегчение и усталость. И ничего больше. Потом, когда все кончено, ты берешь на руки свое ребенка и сквозь улыбку плачешь. Непередаваемое чувство, которое невозможно описать, так как не хватит ни слов, ни чувств. – Молчание. – Я не понимаю, тех женщин, которые идут против воли Божьей, против кровных уз природы и вместо детей предпочитают карьеру. А когда приходит время, как они думают, они уже не могут родить. Печально и грустно смотреть на сорокапятилетнюю женщину, потерявшую своего первенца на третьем месяце беременности. Одна, у разбитого корыта, несчастная. За душой – дом, машина, сбережения в банки. И для чего? Ни семьи, ни детей. Ничего того, что делает женщину женщиной. Поверьте моему опыту, когда вы родите первенца, ваш мир измениться бесповоротно и кардинально. Только не думайте наивно, что что-то измениться в окружающем вас пространстве. Нет. Изменения коснуться вашего внутреннего мира. Вы станете матерью, женщиной. А пока наслаждайтесь беременностью. – Врач засмеялась. – Разные пациентки реагирует на последнюю фразу по-разному. Снова тавтология! И черт с ней! У кого маленький срок, удивляются и думают, что я сумасшедшая и несу, какую чушь насчет наслаждения. У кого срок близко подошел к родам, скромно улыбаются, глядя на меня грустными глазами, которые, как бы говорят мне, следующие слова: «Как жаль, что это наслаждение всего лишь на девять месяцев». И это правда, Виктория. Многие пациентки, признаются мне, что когда время приходит рожать, им неохота расставаться с ребенком.

– Он – это я. Я – это он. Мы – едины. Не хочу вас разочаровать, но я уже не хочу с ним расставаться, – ответила Виктория.

– Это хорошо. Вы будет замечательной матерью.

– Спасибо.

– Придете ко мне в следующий раз… так… уже забыла… двадцать четвертого. Через десять дней. – Врач протянула ей талон. И попрощалась. – До свидания, Виктория. Приятно было с вами поболтать.

– До свидания. Мне тоже.

«Дневник Виктории».

Третья глава рукописи о лживом священнике, который совершил непростительный грех.

Отчего мир наш гниет, как опавшая листва, а от чего цветет, как алая роза на скалистой горе?

Раньше я бы с трудом ответил на этот вопрос. Но сейчас, когда я сам совершил грех, я отвечу с легкостью, ибо мне открылась простая, но страшная истина; истина высокомерного и тщеславного лжеца, прародителя людского горя и беды. Да, да, прародителя. Я священник снаружи, но дьявол – внутри.

Когда цветет…

Когда люди бескорыстно помогают друг другу. Когда любят и уважают друг друга, словно всем мы – Царство Небесное. Когда рождаются дети (цветы нашей жизни!). Когда они уже повзрослевшие идут против зла (наркотиков, бессердечия, жестокости), навстречу добру и добрым поступкам; к миру, без Зла и похоти, что навечно в наших сердцах.

Когда гниет…

Когда люди ненавидят друг друга: кто-то из-за зависти, кто-то из-за корысти и подлости, кто-то из-за невежества, кто-то из-за социального статуса и расового отличия, кто-то потому что так хочет, так желает; просто так (это самое страшное!). Когда люди истребляют друг друга (сколько было войн – даже и не счесть!), уподобляя себя грешным демоном, чьи сердца прогнили в жестокости и бессердечии, а их души пропитались в сладко-приторном соусе крови и смерти. Когда наше дерево лжи и лицемерия возрастает, а не увядает; оно тянется к самым небесам, чтобы потом мы, смертные, покаялись за свои грехи перед Ликом Божьим.

Но для чего?

Для чего мы молимся, если мы полностью погрязли в своем невежестве, в чужой крови? Ибо уже никакое прощение Господа нас не спасет и не излечит наши больные души, ибо мы уже мертвы. И единственный выход спастись – это умереть, чтобы заново воскреснуть чистым и непорочным дитем.

Я грешен. Я сею зло, вместо добра. Я предал тебя, мой Бог. Нет мне прощения…

Последнее предложение Виктория зачеркнула. Задумалась. Написала следующее: «Что я хотела сказать этими словами?». Зачеркнула. Закрыла дневник. Положила его в ящик стола. И пошла на кухню, готовить жаркое к приходу Антона.

Антон пришел в шестом часу. За окном шел сильный, косой дождь, барабаня по карнизу.

Когда Виктория увидела в коридоре Антона, она заметила, что он сегодня чрезмерно возбужден и активен. Зайдя в коридор, напевая мотивчик старой песни, он быстро снял кроссовки, подбежал к Виктории, чмокнул ее в щечку, обнял, взял на руки и закружился на месте.

И кружился, пока у него не закружилась голова; брякнулся попой на пол вместе с Викторией.

Они засмеялись.

– Что с тобой, Антон? Ты случайно не болен, сегодня?

– Я болен любовью, поэтому я такой безумный! И вообще, что за вопрос-то такой?

– Ну, ты сам подумай… нормальный муж стал бы таскать свою пухленькую жену на руках? – Она засмеялась. – Мне кажется, нет! А ты как думаешь?

– Мне понравился твой акцент на слове «пухленькой». – Он, смеясь, навалился на нее и стал целовать ее изящную шею. – Сладкая моя, хочу тебя заверить в одном неоспоримом факте: мужчина, влюбленный в женщину, пойдет на любую глупостью, на любое безумство, на любой подвиг.

– О мой герой, я уже поняла это! Приятно, что ты все еще в меня влюблен. Столько лет вместе…

– Что значит «все еще влюблен!»? Не понял, объясни-ка малограмотному?

– Когда-нибудь я тебе надоем. И все. Так бывает.

– Только не со мной. Не с нами. Ты мне никогда не надоешь, если, конечно, не будешь обзывать себя пухленькой.

– А что вроде бы неплохое слово?

– Ужасное слово. Ты у меня самая стройная и прекрасная.

– Правда?

Она прильнула к его губам.

Два сердца, соединившихся прочными и одновременно такими хрупкими, узами, горели, потухали и снова возгорались в зыбком, одиноком и таком мистическом закате, когда их губы смыкались в сладострастном поцелуе, который давал больше, чем надежду; он дарил прочную веру, окаймленную золотым сечением любви.

– Да. Самая-самая. Мне не хватит всех слов, чтобы описать твою неземную красоту, которая кружит мне голову, когда я на тебя смотрю.

– Ты мой хороший. Самый-самый лучший. Я люблю тебя. – Их губы снова соединились в поцелуе. – И никогда не разлюблю. Пусть это звучит по-детски наивно и простодушно.

Вдоволь нацеловавшись, они встали с пола, и пошли на кухню. Пока Виктория накрывала на стол, Антон сбегал к машине, извлек оттуда синий пакет и пошел обратно домой.

– Виктория, у меня для тебя небольшой сюрприз, – сказал он и подошел ближе к плите, где стояла Вика. – Помнишь, ты меня просила подумать насчет новой – детской – комнаты для нашей крохи? Так вот – я все продумал и хочу поделиться с тобой некоторыми соображениями. Присядь.

Он вытащил из пакета два рисунка.

На первом рисунке была изображена комната, в которой больше преобладал голубой цвет. Обои по замыслу художника изображали голубое звездное небо. В углу, возле окна, лежали на полу большие мягкие игрушки; рядом – крохотный голубой столик, на котором возвышали мягкие кубики. В центре комнаты стояла высокая деревянная кроватка; сверху на подножке крутились разноцветные шарики. Напротив кровати – мебельная стенка серо-голубого оттенка.

На втором рисунке преобладали два цвета: фиолетовый и салатный. Потолок – салатового цвета (на нем летали божьи коровки, бабочки, птицы), а стены – фиолетового. На правой стене была нарисована большая желтая ромашка; на противоположной стене – поляна желтых одуванчиков. Мебель та же самая, что и на первом рисунке только расставлена по-другому.

– Ну и как тебе мои шедевры?

– Классные. Ты такой молодец, – похвалила его Виктория.

– Какой тебе больше нравится рисунок?

– Второй, – уверенно ответила она. – Определенно второй. Первый вариант слишком мальчишеский. Вторая комната, нарисованная тобой – мечта для любой девочки. Я бы сама не отказалась там жить.