Третий Шанс

– Зря смеёшься! А сам-то, кстати! Эталон пуританства в делах семейных! А меры воспитательные, между прочим, действенные. Николай с Бризом уже лодку на продажу изготавливать начали.

При упоминании Бриза выражение лица Матвея Юрьевича моментально изменилась, появилась грустная улыбка.

– А помнишь, Кеш, как тогда в Сибири ты нам чуть мозги не вскипятил? – вдруг произнёс он, всё так же грустно улыбаясь.

– Китайцы вам чуть мозги не вскипятили, – мягко поправил друга профессор, – а я вас спас. – И, немного помолчав, добавил: – Помню, Митя. Каждый день.

Обедали все вместе на улице. Коля поначалу говорил мало, но и не совсем уж молчал. Со вниманием слушал разговоры о политике, задавал вопросы, каждый раз заранее извиняясь, что, мол, простите, глупые, но не комментировал, своего мнения не высказывал. В какой-то момент Матвей Юрьевич даже обронил:

– А ведь ребёнок чудесно воспитан!

Лишь взгляды, которые Коля изредка бросал на офицеров, вызывали у помощника президента лёгкое непонимание.

– Коля, – заговорщицки проговорили Милена, когда подали горячее, – а ведь ты как-то Ли Сы стихи для Машеньки обещал. Сознайся, готовы же!

– Ну-у, – протянул Коля смущённо. – Там бы ещё подрихтовать… навести марафет… ох… Короче, доработать бы ещё.

Дедушка Кеша внимательно посмотрел на него поверх очков, иронично, но очень по-доброму.

– Не знал. Хотя, и не удивлён. Всё же, Коля, осмелюсь попросить тебя огласить плод твоих творческих изысканий, если, конечно, посчитаешь уместным.

– Смеяться не будете? – спросил Коля как будто бы даже серьёзно.

– Будем! – не сговариваясь, хором выкрикнули Милена, дедушка Кеша и Пётр Робертович.

– Тогда хорошо, – согласился Коля.

Он вытащил из кармана свой зап-флекс, развернул, зафиксировал форму и, сделав несколько движений, открыл стих, прокашлялся. Обвёл аудиторию взглядом.

– Твои глаза на звёзды не похожи, – начал он.

Вторую строчку заглушил хохот дедушки Кеши, остальные лишь улыбались, кто вежливо, кто несдержанно.

– Коля, – выдавил сквозь смех профессор, – кто был источником твоего вдохновения? Шекспир или «Би Два»?

– Не перебивай старших, дедушка Кеша, – спокойно проговорил Коля и продолжил:

Твои глаза на звёзды не похожи,

Но звёзды затмевает отблеск их,

И грацией наполнены все жесты,

И всех милей улыбка уст твоих.

И каждый раз, когда тебя я вижу,

Я понимаю, что тебя прекрасней нет.

И как же мало мне для счастья нужно -

– Всего лишь пачка сигарет! – Милена не выдержала и прыснула в кулачок, и вслед за ней рассмеялись остальные.

– Твоих окошек тёплый свет, – игнорируя хохот, спокойно закончил Коля. – Раз такие умные, сами и рихтуйте дальше. А ты, Ли Сы…

Но аудитория уже жарко аплодировала, а у Ли Сы опять покраснели уши. Сквозь смех и аплодисменты лишь сидящие рядом с Матвеем Юрьевичем Сканер и Иннокентий Аристархович расслышали тихое: «Какой бойкий мальчик!»

После обеда Матвей Юрьевич предложил Коле прогуляться вдвоём.

– Знаешь, зачем я прилетел сюда? – напрямик спросил помощник президента.

– Не знаю, – так же прямо ответил Коля. – Но раз вы меня спрашиваете…

– Мой старый друг Кеша Филатов попросил меня помочь оформить тебе документы, – перебил Матвей Юрьевич. – Чтобы ты стал полноценным гражданином нашего государства.

Коля опешил. Как он ждал этого момента! И боялся, что он никогда не наступит. Боялся мечтать.

– Не обещаю, что это легко решаемо, – тут же добавил Матвей Юрьевич, – но я посмотрю, что можно сделать. Прежде всего, конечно, с юристами надо будет посоветоваться… Ты сам-то что делать собираешься, если так сложится, что документы оформим? А то, может, и не надо…

– Документы надо! – тут же выпалил Коля. – То есть, я был бы очень признателен, – последние слова прозвучали особенно искренне, от сердца. – А чем заняться… Хороший вопрос. Думал, конечно, об этом. Сами понимаете, как сложно…

– Ну, социальный минимум-то у тебя будет, – констатировал помощник президента. – Хотя, – он сделал неопределённый жест в сторону дома, у которого Милена о чём-то оживлённо беседовала с офицерами, – с такой мотивацией…

– Да у меня… Ой, простите, перебил… У меня мотивация всплеском романтических чувств не ограничивается, если вы об этом. Знаете… Выпал шанс прожить ещё одну жизнь. Простите за пафос, но, поверьте, это искренне – хочется прожить эту новую жизнь достойно. Если честно – конечно, страшно… Я ведь и вправду ничего не умею из того, что нынче требуется. Думал, может, обществу ретро-автомобилей механик нужен, но посмотрел по телеку про них – там такие крутышки работают, мне за ними никак. Лошади, там, яхты всякие, ну, что в наше время было – так я и тогда этого не умел… Правда, страшно остаться на социальном минимуме. Только, – вдруг спохватился Коля, – пожалуйста, Милене не говорите. Мы же ведь придумаем что-нибудь с дедушкой Кешей и полковником! Наверное… – Коля совсем замялся.

Они проговорили ещё полчаса, потом ещё общались все вместе, а потом Матвей Юрьевич и Иннокентий Аристархович улетели – один на истребителе, другой на своём тёмно-синем пинге. Вслед за ними уехал и Ли Сы. Убедился, что стихотворение скопировано, ещё раз уточнил, что он его может использовать, десять раз поблагодарил и отбыл.

И уже пора было спать, но не спалось. Коля вышел на балкон, закурил сигарету. За дверью в коридоре скрипнула половица, и через секунду в комнату скользнула Милена.

– Я видела, что ты куришь, поэтому без стука, – сообщила она. – Что с тобой сегодня? Тебе Калинкин что-то сказал?

Коля хотел было отмахнуться, раньше бы так и сделал, но сейчас не стал. Всё-таки он изменился. Пугало только то, что он не был уверен, в правильную ли сторону меняется. Этому ощущению ребёнка, с которым нянчатся, раньше бы порадовался, ещё бы и большего потребовал! А сейчас… Рядом была любимая девушка, и она же по совместительству самый близкий друг… И слабость проявить уже было как-то не в тему. Как же оно всё вот так-то, а!

– Мне страшно, Мил. Матвей Юрьевич сказал, что с документами для меня может получиться. Да ты знаешь… Ну вот, и страшно, что…

– Что получится? – спросила Милена без капли иронии.

– Да, – ответил он просто. – Что я буду делать? Я не смогу найти работу. Опять не смогу прожить, как надо… Не смогу тебе предложить…

Милена понимающе закивала.

– Конечно! Ничего не напоминает? «Мне не дали возможность, а то бы я многого добился».

– То же самое, – согласился Коля, – как тогда. Я тогда не знал, что делать, и сейчас не знаю…

– Если Калинкин за что-то берётся, шанс на успех почти стопроцентный. Так что начинай думать, как будешь строить новую жизнь.

– А если с документами не получится?

– Значит, окажется, что зря думал.

Милена развернулась и пошла к выходу. Уже в дверях она остановилась и, взмахнув своим каре, весело посмотрела на Колю.

– Если не спишь, может, покатаешь на лодке минут пятнадцать? Мне понравилось сегодня! Просто диалово было!

А ночью ему опять приснилась спящая девочка со смешно раскиданными по подушке волосами.

* * *

Он проснулся от того, что в коридоре скрипнула половица. То ли спал некрепко, то ли научился так реагировать на этот звук. Скрип этот был тихим, но ничего громкого здесь по ночам вообще не бывает. Даже сейчас – по окнам бьют капли дождя, но здешние стёкла не пропускают звук, точнее, «звуковую прозрачность» можно настроить, поэтому капли разбиваются о стекло с тихими глухими хлопками, от такого точно не проснёшься. И уж тем более не услышишь шорох травы, по которой к дому подкатывает пинг или паластрум.

Коля почувствовал, что и Милена проснулась. Но она даже не открыла глаза, лишь сильнее прижалась к нему и замерла, прислушиваясь.

Последний раз от скрипа половицы Коля просыпался в середине июля, через две недели после визита Матвея Юрьевича. После того дня, когда появилась новая надежда. Сколько с тех пор Коля передумал и проговорил с дедушкой Кешей и Петром Робертовичем! Впереди была новая жизнь, Коля в этом уже не сомневался. Почти. Точнее, надежда затмевала любые сомнения. Вообще, просто надоело не ждать от жизни хорошего. Надо ждать, надеяться и верить, как бы банально это ни казалось. И преодолевать препятствия. И не ныть. Ну ладно, после тренировки немного можно, в шутку, но в целом к жизни нужно относиться позитивно.

И ведь работает! Всё-таки жизнь – удивительная штука!

Когда дедушка Кеша прилетел назавтра после того знаменательного дня, Коля улучил момент и как мог деликатно (по правде сказать, получилось вообще неделикатно) напомнил об обещании дать в долг.

– Хочу отметить с Миленой знаменательное событие появления обоснованной надежды на обретение статуса человека, – пояснил он.

Дедушка Кеша вопросительно посмотрел на него поверх очков в толстой оправе.

– Помилуйте, молодой человек! Что ж это за событие такое! Вот обретение было бы событием.

– А это мы потом отметим более широким кругом. И тебя, дедушка Кеша, позовём. Если, конечно, лодку продадим. Ну, или если ещё раз взаймы дашь. Хотя, думаю, продадим. Мы завтра вторую закладываем, кстати. А первую уже выставили на продажу. Забыл сказать, в объявлении пообещали твой автограф на борту.

– Ох, – вздохнул профессор, – не будет ли с моей стороны невежливым поинтересоваться искомой суммой, Капитан Нахальство?

Но только суммой Колины искания не ограничивались, и он изложил просьбу полностью, что было прокомментировано фразой:

– А вы не охренели, молодой человек?

У Коли чуть было слёзы на глаза не навернулись от ностальгического глагола!

И через два дня… Загодя вечером Коля попросил Милену не планировать ничего на следующий день ради сюрприза и одеться «ну так… нормально, короче… ну, как ты обычно». В полдень к дому подкатил шикарный паластрум «Роллс-Ройс», уже пару месяцев, образно говоря, пылившийся на парковке НИИ. И они отправились в Москву.

По дороге Коля говорил о пустяках, Милена поддерживала легкую беседу и ни о чем не спрашивала. Лишь небрежно заметила, что Коля мог бы у профессора и поновее галстук-бабочку одолжить. И после Колиного комментария попросила пояснить смысл слова «жмот».

А потом… потом было безумие.

Они провели час в танцевальном зале в Камергерском. Вдвоём. Танцевали вальс и фокстрот! И ещё вальс, и ещё! До головокружения! Потом пили чай за старинным ажурным столиком, а потом – опять на паркет, и опять вальс! И он вёл, а она следовала за ним. И его движения не были плавными и классически чистыми, но каблуки методично отщёлкивали по паркету «раз-два-три-раз-два-три» в такт музыке Штрауса и Вивальди, и девушка мягко следовала за партнером, деликатно сглаживая угловатость его движений. Сперва, конечно, было ох как страшно, и начал он неуверенно, «по квадрату», но довольно скоро, хотя в первые минуты так же робко, он стал двигаться по залу, а потом на мгновение прикрыл глаза и… закружился, увлекая в танце партнёршу, которая ловила каждое его движение.

Потом гуляли и пешком дошли до Пятницкой. То говорили, перебивая друг друга, то вдруг шли молча, держась за руки.

– А я начинаю привыкать к новой Москве, – весело сказал Коля.

– В ваше время один писатель был, Борис Акунин, не читал?

Коля сначала отрицательно покачал головой, а потом задумался.

– Постой… это по которому кино сняли с этим… как его… Меньшиковым!

– Кино не смотрела, но книги его все прочла! Эх… В ваше время уже не оставалось великих поэтов, но, пусть для кого-то с натяжкой, ещё чувствовался след великой русской литературы. Думаю, Акунин был великим писателем. Для меня – без натяжек.

– А ты к чему его вспомнила?

– У Акунина… ах, какой слог! Чего только стоит: «Она была обута в необстоятельные тапки»! Или, цитирую, может, с ошибками: «Он был в том возрасте, когда уже можно делать выводы, но ещё не поздно поменять планы». Кстати, Эраст Петрович в том возрасте был гораздо старше тебя нынешнего!

– Ах, вот к чему ты…

– Да нет, – Милена нетерпеливо тряхнула головой, отчего её каре сделало привычный, уже родной, изящный взмах. – Вспомнилась фраза Акунина: «Москва не сразу берёт тебя в плен. Она проникает в душу постепенно». И ведь в какое время ни скажи, всегда актуально.

Коля вдруг задумался.

– Может, поэтом стать? А чего ты смеёшься?!

– Не смеюсь я вовсе! – И Милена звонко расхохоталась. – Ну, если надумаешь, первый критик у тебя уже есть. Очень объективный!

А потом ужинали в том же самом ресторане, где побывали пару месяцев назад. Это был очень старый ресторан, назывался «Обломов». Как выяснилось, заведению скоро сто лет, так что в Колино время оно уже работало, правда, ему оно было не по карману. По правде сказать, и сейчас не совсем. И они опять говорили, смеялись, обсуждали то вкус блюда, то Колины движения в вальсе, то очки дедушки Кеши, а то вдруг говорили о серьёзном, главным образом, о Колином будущем.

И ещё гуляли, до темноты. А к полуночи неожиданно решили пойти на Красную площадь слушать бой курантов. Пили кофе с лёгкими ягодными пирожными в Боско-кафе на Красной площади (и оно, оказывается, с начала века тут, сколько ж Коля в своё время пропустил-то всего, а ведь по пирожному здесь тогда даже он мог бы Маше и Ане предложить) и ещё гуляли. А на обратном пути, в паластруме, Коля неожиданно для себя поцеловал Милену, и она не отстранилась. И тогда он обнял её, прижал к себе и поцеловал ещё, уже не робко, а страстно и нежно.

На дачу вернулись за пару часов до рассвета. Вышли из паластрума, не держась за руки, Коля лишь помог Милене ступить из «Роллс-Ройса» на лужайку. Он проводил её до комнаты и только там, у двери, огляделся, убедился, что его никто не видит (ну если только Бриз, но этот-то свой), и поцеловал Милену на прощанье. Тихо прошептал: «Спасибо за удивительный день! Спокойной ночи!». Милена открыла дверь, вошла в комнату, обернулась…

И он отправился к себе. Через десять минут он уже лежал под одеялом. Буря эмоций и миллион мыслей, конечно, не давали уснуть.

Скрипнула половица, открылась дверь, и вошла Милена в длинном шёлковом нежно-бирюзовом халате. Она сделала пару шагов и на мгновение остановилась. В темноте Коля видел лишь силуэт, и он был идеальным.

– Как, ты говорил, в ваше время это называлось? – прошептала она. – Тормоз?

И скользнула к нему. Кровать услужливо прибавила в ширине метр двадцать, а за ней растянулись и одеяло с простыней.

И так она у него и осталась.

Тем утром он так и не успел уснуть до ставшего привычным в шесть утра: «Курсант! Подъём!»

И вот опять скрип половицы. Коля спросонья подумал, что это вернулся Ли Сы. Его неприступная Машенька, наконец, пригласилась на свидание, и парень усвистел в Москву чуть ли не быстрее пинга, освещая окрестности ярко-красными ушами. То ли Колин стих подействовал (хотелось так думать!), то ли до девушки дошёл смысл жизни, но она сама отправила своему воздыхателю сообщение, мол, хочу-не-могу, давай приезжай. Вся компания поприветствовала это аплодисментами, однако Коля заметил, как Милена чуть прищурилась и бросила едва заметный взгляд на Бриза.

А ведь комната Ли Сы по другую сторону от лестницы, так что это не он скрипит.

В дверь деликатно постучали, и через несколько секунд в дверном проёме нарисовался силуэт дедушки Кеши.

– Не вставайте, – тихо, по-заговорщицки, велел он. – Я на секунду. Подумал, сразу узнать захотите.

Но, несмотря на «на секунду», он прошёл в комнату, уселся в кресло и закинул ногу на ногу. Молодые люди машинально подтянули краешек одеяла к подбородкам.

– С Матвеем Юрьевичем встречался, – сообщил дедушка Кеша. – Привет вам.

Коля и Милена машинально кивнули.

– Вопрос с документами решён принципиально. Остались формальные согласования, но до них ещё пара неформальных, поэтому гражданином Коля у нас станет лишь недели через две-три.

Даже в полумраке было видно, как просиял Коля и как лучисто улыбнулась Милена.

– Спасибо! – воскликнули они одновременно.

– И вот ещё, – продолжил профессор серьёзно. – Ты, Коля, на кладбище хотел. Если не передумал, завтра Дельфин тебя свозит. Одного. Пока не объясним всем, что этот клон имеет право на социальный минимум и право посещение кладбища в любое время, приходится всё конспиративненько.

Около десяти утра, когда Коля с полковником разложили на столе распечатанные по старинке чертежи новой лодки – а в этот раз он решили строить шестивёсельный ял, – послышался уже привычный рёв рассекаемого воздуха, и на площадку у дома рухнул «Грифон», погасив скорость до нулевой лишь в точке касания. В левом его борту образовался люк (а люки у истребителей именно что «образовывались», просто материал обшивки стягивался, образуя люк в любом месте корпуса), оттуда выглянул Дельфин, поприветствовал полковника коротким взмахом руки, потом кивнул Коле, мол, пора на посадку.

С Дельфином Коля общался несколько раз. В отличие от мрачноватого Кельта, непроницаемого Сканера и от Бриза, который всё делал с юмором, но с надрывом, Дельфин был… как бы сказать… лёгкий. Нет, у всех офицеров «Дельты», которых видел Коля (а они обращались к нему «курсант»), общего было гораздо больше, чем различий. Каждый из них был уверен в действиях, в каждом движении, в оценках и суждениях. Каждый точно знал, всегда знал, что он делает и что надо делать. Уверенность чувствовалась в каждом жесте. Казалось, заходя в дом даже по пустяковому делу, офицер в точности знает количество и скорость шагов, которые предстоит сделать, а также координаты точек начала и окончания движения.

И всё равно Дельфин… нет, конечно, каждый из офицеров был индивидуален. Но Дельфин казался самым романтичным. У него была живая мимика, воодушевленная речь, а в разговорах иногда проскальзывали интонации азартного спорщика. Даже внешне его высокая, худощавая и немного угловатая фигура выделялась на фоне крепких бойцов.

Вообще-то, Колины переживания на тему «ну кто ж из них» сходили на нет. По правде сказать, он просто устал изводить себя, и где-то внутри забрезжило: «А вдруг правда?» Разве могла Милена после таких нереально крутых мужиков обратить внимание на него? А хотелось верить, что могла. Просто так, не сравнивая.

Так вот, как-то в самый разгар мнительности подумал Коля: хрен его знает, с кем из них она была. Но если бы Коля был Миленой, то из известных ему офицеров он влюбился бы именно в Дельфина. Тот был, как и все, нереально крутой, и всё равно немного трогательный… Правильно Бриз как-то пошутил про «тонкую душевную организацию капитана спецподразделения». Вот! Наиболее близкий аналог – Арамис из кино с Боярским. И ещё Дельфин был немного выше остальных, и он был красив, почти до смазливости. И, в отличие от других офицеров, носивших причёску «недоёжик», свои чёрные волосы Дельфин всегда укладывал на аккуратный пробор.

Как только Коля опустился в кресло рядом с Дельфином и ремни стянулись, туго зафиксировав тело, истребитель взмыл в воздух с таким ускорением, что чуть было не случилось, что Коля завтракал зря.

– Не стоит вызывать подозрения иностранных разведок необычно плавным стартом, – пояснил офицер.

Ну вот. А с Колей Дельфин общается, как все.

– Ты с девушками так же разговариваешь? – мрачно буркнул Коля, когда появилась физическая возможность хоть что-то сказать.

– Ой, извини, – спокойно ответил Дельфин. – Забыл, с кем общаюсь.

Молодец, отлично пошутил! И на Колю опять накатили все его комплексы. Всё-таки не укладывалось в голове, как можно после такого мужчины обратить внимание на, откровенно говоря, почти никакого Колю? Опять навалилось ощущение собственной незначительности и слабости. И не оставляла мысль, что даже когда Милена с Колей, она думает о нём. Ну, не может же не думать. Когда знаешь, как может быть, разве примешь то, что не дотягивает?

Дельфин сделал почти неуловимое движение рукой, истребитель рванул вниз, пикируя на землю под прямым углом, и у Коли потемнело в глазах.

Милена как-то рассказывала, что системы управления боевых кораблей отличаются от гражданских. Тем, что это именно системы управления, а не интерфейс ввода желаемого направления или реперных точек маршрута, хотя «Грифоны» и так умеют. Что больше всего тогда потрясло – «окна» (Милена говорила подробно, используя слова «фонарь», «блистер» и ещё что-то) истребителей, скорее, дань традиции и страховка на всякий случай; реально же изображение с различных сенсоров транслируются непосредственно в мозг пилота, и тот видит пространство сразу во всех направлениях, одновременно в нескольких диапазонах, и плюс к этому в атмосфере или под водой в мозг передаются шумы, да ещё и с пространственной проекцией. Как такое может быть! Немыслимо! Хотя, скажи кто двести лет назад быстрому всаднику об управлении гоночным болидом на скорости за триста, тоже ведь прозвучало бы сказкой.

Обычных приборов и органов управления в истребителе не было, а то, что было, парящее в воздухе и постоянно меняющееся, Коля не смог разглядеть, и уж точно вряд ли смог бы описать. И если бы не Милена, он так и не заметил бы коротких, очень экономичных, движений руками, плечами и всем корпусом, которыми управлялся боевой атмосферно-космический корабль.

Когда зрение вернулось, а желудок отлепился от спины, Коля обнаружил, что всё равно ничего не видно.

– Вошли в тоннель, – нехотя пояснил офицер.

Вот так. Коротко и ясно.

Минут через пять истребитель вырулил в огромный ангар и занял свободное место среди нескольких десятков боевых машин «Дельты». Там идеально ровным строем красовались девять чёрных «Грифонов».

– Стоянка восемнадцать, – быстро сообщил Дельфин, – старт через три минуты.

Сработали натренированные за время занятий с полковником рефлексы, и через полминуты Коля стоял в противоположном конце ангара на парковке номер восемнадцать, рядом с обычным, внешне ничем не примечательным «гражданским» пингом фирмы “CJRP”. Пилотом пинга оказалась дама лет сорока, очень привлекательная, с многозначительным позывным «Винтер».

А ещё через полчаса вся жизнь сжалась до маленького клочка земли, а потом развернулась целым миром, из которого он ушёл почти век назад.

Офицеры «Дельты» давно общались между собой мыслеобразами по зап-связи вместо слов в эфире мыслеобмена, поэтому Коля не мог слышать, как Винтер буквально проорала в передатчик на базу: «Какой кретин выбирал день посещения кладбища для Курсанта?!»

На надгробном памятнике было выбито: «Николай Алексеевич Афанасьев. 21.03.1977 – 17.07.2050». Семнадцатое июля. Это была сегодняшняя дата. И на могилке лежали живые цветы.

На камне рядом золотились более яркие, еще не затертые непогодами слова: «Анна Романовна Афанасьева (Гнатюк). 03.11.1980 – 29.04.2071». Она пережила его почти на двадцать один год. Целых двадцать один год без него. Интересно, как это? А ведь Аньку он видел всего пару месяцев назад. Ещё молодую. События в его новом мире заставили его… Да какое там, он просто воспользовался поводом повернуться спиной к своей прошлой жизни. Так просто – оставить прошлую жизнь тому Коле и открыться новому миру, имея очень неплохие стартовые условия. Да, Машка так и снилась ему по ночам, однажды они приснились вместе с Анькой… Но только сейчас Коля понял, как безумно по ним соскучился. И как захотелось просто их обнять! Он заплакал, и Винтер положила руку ему на плечо, но он не почувствовал, он просто рыдал, вцепившись в оградку, беззвучно сотрясаясь всем телом.

Он не заметил, сколько прошло времени, прежде чем Винтер опять взяла его за плечо, в этот раз крепко сжав.

– У нас мало времени, Коля. А там… – Она указала рукой куда-то в другую сторону кладбища. – Если ты… в этот раз… – Она с трудом находила слова. – Там Маша. Если ты…

– Да, – Коля шмыгнул, утёр рукавом глаза и нос. – Давай сходим.

Маша прожила девяносто пять лет и умерла два года назад. Она успела вырастить двоих детей и троих внуков и даже дождалась пятерых правнуков. Она стала журналистом, потом писателем… Она прожила яркую и в целом счастливую жизнь, с мужем они умерли с разницей в неделю и были похоронены рядом. Но в тот день Коля почти ничего этого не узнал. Лишь потом, много позднее, ему раскроются подробности дочкиной жизни… А сейчас…

У оградки Машиной могилы стояла женщина. Коля заметил её издалека. Она была высокой и худой, и со спины возраст было просто так не определить. Она была одета в длинное, почти до щиколоток, тёмно-серое платье и в туфли на невысоком широком каблуке. Преклонный возраст выдавали лишь седые волосы, собранные в пучок на затылке, и руки…

Чем-то этот силуэт показался Коле знакомым. Он подошёл немного ближе и остановился.

– Эй… – тихо позвал он.

И вдруг старушка закончила фразу. Именно так, как говорил когда-то Коля: